| Толстой. – Все, что он делал (хорошее, настоящее, что он делал)», – не предполагают ли, однако, эти скобки, что Достоевский делал и не настоящее, не хорошее, о чем он, Лев Николаевич, здесь, над гробом, считает пристойным умолчать? – «все, что он делал, было такое, что, чем больше он сделает, тем мне лучше. Искусство вызывает во мне зависть, ум тоже, но дело сердца только радость». Что это? Как понять? Слишком ли он тут скрытен, или слишком откровенен? признается в зависти вообще, но отнюдь не в зависти к величайшему сопернику: в произведениях Достоевского, мол, только «дело сердца», не более? Неужели, однако, не более? Неужели во всем Достоевском так-таки и нет ничего, кроме «дела сердца», – ни ума, ни искусства, которым бы иногда мог и Л. Толстой позавидовать? Или же в сравнении с «делом сердца» искусство и ум у Достоевского так не важны, так мелки, что о них и говорить не стоит? Но ведь от такой похвалы не поздоровится. А Лев Николаевич плакал, конечно, искренне плакал и умилялся над Достоевским… Не целый ли лабиринт в этих немногих словах? Попробуйте-ка, разберитесь в них. Снаружи как просто – как сложно внутри. Кажется, мысль его смотрит мне прямо в глаза, невинная, голая, но только что я пытаюсь поймать ее, она, как оборотень, ускользает из рук моих, и нет ее, и я не знаю, что это было, – только холодно и жутко. И в этом письме, как, впрочем, всегда, не обмолвился он ни словом о самом важном, любопытном, вызывающем на неизбежную последнюю откровенность, – об отношении не только своем к Достоевскому, но и Достоевского к нему. А ведь именно Достоевский говорил, и еще незадолго до смерти об учении Л. Толстого, о христианском перерождении его так прямо, так искренно, как никто никогда не говорил. Или опять «не пришлось», не случилось Льву Николаевичу заглянуть в «Дневник писателя», или он просто не полюбопытствовал? А ведь как бы не полюбопытствовать, кажется, не узнать, что думает о святом-святых его этот «самый близкий, нужный ему, дорогой человек», эта внутренняя «опора» всей духовной жизни его? И о чем бы, кажется, и кому говорить, как не об этом Льву Толстому с Достоевским, и особенно в такую торжественную минуту, когда он вдруг почувствовал, что опоздал к живому другу, и что ему остается только плакать над мертвым? Достоевский первый пророчески указал на будущее, в то время почти никому еще не понятное, да и доныне едва ли вполне понятое, всемирное значение художественных произведений Толстого. |
| — Господи! — вскрикнула Пульхерия Александровна. И мать, и сестра были в страшном испуге; Разумихин тоже. — Родя, Родя! Помирись с нами, будем по-прежнему! — воскликнула бедная мать. Он медленно повернулся к дверям и медленно пошел из комнаты. Дуня догнала его. — Брат! Что ты с матерью делаешь! — прошептала она со взглядом, горевшим от негодования. Он тяжело посмотрел на нее. — Ничего, я приду, я буду ходить! — пробормотал он вполголоса, точно не вполне сознавая, о чем хочет сказать, и вышел из комнаты. — Бесчувственный, злобный эгоист! — вскрикнула Дуня. — Он су-ма-сшедший, а не бесчувственный! Он помешанный! Неужели вы этого не видите? Вы бесчувственная после этого!.. — горячо прошептал Разумихин над самым ее ухом, крепко стиснув ей руку. — Я сейчас приду! — крикнул он, обращаясь к помертвевшей Пульхерии Александровне, и выбежал из комнаты. Раскольников поджидал его в конце коридора. — Я так и знал, что ты выбежишь, — сказал он. — Воротись к ним и будь с ними… Будь и завтра у них… и всегда. Я… может, приду… если можно. Прощай! И, не протягивая руки, он пошел от него. — Да куда ты? Что ты? Да что с тобой? Да разве можно так!.. — бормотал совсем потерявшийся Разумихин. Раскольников остановился еще раз. — Раз навсегда: никогда ни о чем меня не спрашивай. Нечего мне тебе отвечать… Не приходи ко мне. Может, я и приду сюда… Оставь меня, а их… не оставь. Понимаешь меня? В коридоре было темно; они стояли возле лампы. С минуту они смотрели друг на друга молча. Разумихин всю жизнь помнил эту минуту. Горевший и пристальный взгляд Раскольникова как будто усиливался с каждым мгновением, проницал в его душу, в сознание. Вдруг Разумихин вздрогнул. Что-то странное как будто прошло между ними… Какая-то идея проскользнула, как будто намек; что-то ужасное, безобразное и вдруг понятое с обеих сторон… Разумихин побледнел как мертвец. — Понимаешь теперь?.. — сказал вдруг Раскольников с болезненно искривившимся лицом. — Воротись, ступай к ним, — прибавил он вдруг и, быстро повернувшись, пошел из дому… |
| Одних этих своеобразных особенностей употребления уже вполне достаточно для того, чтобы привлечь внимание и возбудить интерес исследователя. К этому нужно присоединить ещё особенный интерес, возбуждаемый непосредственно самым смыслом наименования «Сын человеческий» в применении его к Христу. По своему непосредственному, буквально-филологическому смыслу, подкрепляемому аналогиями из ветхозаветно-библейской и классической письменности 6 это выражение означает не более, как просто «человек». Что же может означать такое наименование в применении к личности Христа, в качестве выражения Его самосознания? Прежние толкователи относительно этого ограничивались простой заметкой, что данное наименование содержит указание на человеческую природу Богочеловека-Христа, в отличие от наименования: «Сын Божий», которое относится к Его Божественному естеству 7 . Этим для них и разрешались все недоразумения. Но в ближайшее к нам время дело получило иной оборот. Понятое в своём непосредственно-буквальном смысле, рассматриваемое выражение, в качестве наиболее употребительного самообозначения Христа, оказалось слишком соблазнительным для рационализма, стремящегося понять и объяснить личность Божественного Основателя христианства, как чисто человеческую личность, и низвести Христа на степень простого человека. Наименование: «Сын человеческий» по-видимому, как нельзя более соответствовало этим рационалистическим стремлениям: в самом деле, какого ещё более сильного и решительного доказательства нужно искать в пользу того, что Христос был человеком и только человек, если Сам Он постоянно и как бы с особенной настойчивостью называет Себя «Сыном человеческим», т. е. простым, обыкновенным человеком? 8 Вопрос о значении наименования становится чрез это гораздо серьёзнее и решительнее, чем прежде. В связи с этим и для исследователей ортодоксального направления возникает настоятельная необходимость тщательного исследования относительно смысла наименования, причём к задаче чисто экзегетической присоединяется апологетическая. Предмет, таким образом, значительно осложняется, и интерес исследования удваивается. |
| Достаточно высказав в настоящем случае то, что может помогать слушателям иметь правильное представление о Сыне, нам не следовало бы делать никакого упоминания об учении их. Но так как ничего нет невероятного в том, что их жалкими словами увлекутся души каких-либо простодушных людей, то я счел необходимым ниспровергнуть их зловредную болтовню истинными догматами и показать легко опровержимою их клевету, которою они хотят окружить Сына, а скорее – всю Божественную природу, что вернее будет сказать. Вот что встретил я в книге наших противников. Занимаясь исследованием толкуемых слов, я нашел (в этой книге) после некоторых других рассуждений буквально такие слова: «Итак, Сын, существенно (по существу) объемлемый Отцом (οσιωδς πειεχμενος π το Πατς), Отца в Себе имеет слова изрекающим и знамения совершающим, что и изъясняет в словах: «что я говорю вам, от Себя не говорю, но Отец, во Мне пребывая, творит дела Сам» ( Ин.14:10 )». Такова их пустословная болтовня. Но если и нам надо представить нечто такое, что может противостоять их словам и изобличать их неискусный ум ( Рим.1:28 ), то скажу вот что. Их выражение, что «Сын существенно объемлется Отцом», какой имеет смысл и что означает, я не очень понимаю. Столь большую, должен сказать я правду, имеет оно неясность. Это рассуждение их как будто стыдится и укрывается в неясности, не имея смелости (быть выраженным ясно). Как «дурное делающий ненавидит свет и не приходит к свету, чтобы не быть изобличенным», по слову Спасителя ( Ин.3:20 ), так всякая речь, означающая дурное, обыкновенно обращается к темным выражениям и не прибегает к ясному раскрытию, чтобы не открылись присущие ей пошлость и глупость. В самом деле, что означает это: «Сын существенно объемлется Отцом»? Всеми силами, сколько могу, постараюсь раскрыть это неясное выражение и, быть может, боящееся того, чтобы, ясно понятое, оно действительно не открыло злоумышления творца его. Ведь если оно хочет выразить то, что Сын, являясь в сущности Отца, как единосущный Ему, и Сам имеет в Себе Отца, всецело просвечивающегося в природе Своего Сына, то согласимся и мы с таким рассуждением. Только термин «объятия» (πειοχς), употребленный о Сыне, кажется нам весьма неуместным. |
| XX. 26. Чтение книг платоников надоумило меня искать бестелесную истину: я увидел " неврдимое, понятое через творение " , и, отброшенный назад, почувствовал, что, по темноте души моей, созерцание для меня невозможно. Я был уверен, что Ты существуешь, что Ты бесконечен, но не разлит в пространстве, конечном или бесконечном. Воистину Ты существуешь. Ты, Который всегда Тот же, во всем неизменный, ничем неизменяемый; от Тебя все получило свое существование, - единственное вернейшее тому доказательство в том, что оно существует. Я был в этом уверен, но слишком слаб, чтобы жить Тобой. Я болтал, будто понимающий, но если бы не в " Христе, Спасителе нашаем " , искал пути Твоего, оказался бы я не понимающим, а погибающим. Я давно уже хотел казаться мудрым (полнота наказания во мне!) и я не плакал, больше того - я хвалился своим знанием. Где была любовь, строящая на фундаменте смирения, на Иисусе Христе? Когда учили меня ей те книги? Я верю, что Ты захотел, чтобы я наткнулся на них еще до знакомства с Твоим Писанием: пусть врежется в память впечатление от них; пусть позднее, когда меня приручат Книги Твои и Ты целящими пальцами ощупаешь раны мои, пусть тогда увижу я разницу между превозношением и смирением; между видящими, куда идти, и не видящими дороги, ведущей в блаженное отечество, которое надо не только увидеть, но куда надо вселиться. Если бы я от начала воспитался на Святых Книгах Твоих, если бы стал Ты мне сладостен от близкого знакомства с ними и только потом встретился я с теми книгами, то, может быть, они бы выбросили меня из крепости моего благочестия, а если бы я и устоял в том здравом настроении, которое уже охватило меня, то все же мог подумать, что человек, изучивший одни эти книги, может также его почувствовать. XXI. 27. Итак, я с жадностью схватился за почтенные Книги, продиктованные Духом Твоим, и прежде всего за Послания апостола Павла. Исчезли все вопросы по поводу тех текстов, где, как мне казалось когда-то, он противоречит сам себе, и не совпадает со свидетельствами Закона и пророков проповедь его: мне выяснилось единство этих святых изречений, и я выучился " ликовать в трепете " . |
| Начавшееся со времени дешифрования клинописи изучение ассировавилонской письменности привело к открытию цело ряда документов, представляющих в своем содержании черты сходства с произведениями ветхозаветной литературы. Как таковые, они дали, вместе с памятниками Египта, древнего Ханаана и других стран переднего Востока, обширный материал для сравнительного изучения почти всех сторон жизни библейского Израиля. Сопоставлению с внебиблейскими данными подвергаются в настоящее время его история, религия, формы быта, права и даже произведения субъективного религиозно-нравственного творчества. Так в параллель библейским псалмам ставятся вавилонские покаянные гимны, книга Иова сопоставляется с вавилонскою песнью страждущего праведника. И если некоторые внебиблейские параллели оказываются неудачными, то этого нельзя сказать о последнем памятнике. Наблюдаемое между ним и книгой Иова сходство является действительным, а не мнимым, и правильно понятое со стороны вызвавших его причины дает бесспорный ответ на некоторые возбуждаемые данной книгой вопросы. Их решение переносится из области предположений, в каковой до сих пор находилось, в сферу точных, положительных данных. В виду подобного значения, вавилонская песнь страждущего праведника заслуживает полного внимания. Сохранившаяся до настоящего времени в двух списках, – ассирийском и вавилонском, песнь делается известною с 1875 г. В этом году был издан Раулинсоном 2 незначительный отрывок ее ассирийского текста, найденный в библиотеке Ассурбанипала (668–626 г.). В 1888году Ewetts опубликовал два новых отрывка песни 3 , составивших с фрагментом Раулинсона ее вторую часть. В 1894 году в архиве храма бога Самаса в Сиппаре был найден Шейлем вавилонский текст песни 4 . Он несколько обширнее ассирийского, – дает для ее второй части пять новых строк, но, подобно ему, также не воспроизводит всего состава нашего памятника. Восстановление этого последнего, хотя и не во всей полноте, сделалось возможным, благодаря найденному в той же библиотеке Ассурбанипала комментарию к песне 5 и изданному Томпсоном в 1910 году ее новому фрагменту 6 . На основании комментария устанавливается текст первой и четвертой части песни, на основании фрагмента Томпсона – третьей. Значительные пропуски в том и другом памятнике лишают однако возможности восстановить содержание песни во всем его объеме. По подсчету Ястрова, основанному на изучении ее отдельных редакций, она заключила не менее 480 строк, в настоящее время известно не более 200 7 . |
| п., то и имя almah, как происходящее от неопределенного наклонения формы kal, требовало бы действительного значения, значило бы не «сокровенная», а «скрывающая». Согласно с таким значением глагола alam, дева в еврейском языке должна бы быть названа не almah, а скорее alumah или neelmah, если только с названием ее желали соединить понятое «сокровенная». Имя alumah, как происходящее от страдательного причастия формы kal, действительно имело бы значение «сокровенная», «abscondita», «occulta» и т. п. То же значение может иметь и имя neelmah, как происходящее от формы nifal, имеющей страдательное значение. В Библии, действительно, с такого рода значением употребляется как страдательное причастие формы kal от глагола alam – скрывал (напр., Пс.90:8 , а по евр. Биб. Пс.89:8 ), так и форма nifal от этого глагола (напр., Лев.4:13 ; Лев.5:2 ; Чис.5:13 ). Итак, уже самая форма имени almah не допускает для этого имени значения «сокровенная». Во-вторых, против значения «сокровенная», говорит значение слова elem, женский род которого есть almah. Слово elem, как видно из 1Цар.17:56,20,22 и из многих других мест, значит собственно «подрастающий юноша», «adolescens», и во всяком случае, это слово не может заключать в себе понятие «сокровенный», « уединенный», так как юноши с самых ранних лет и на востоке, подобно тому, как и у нас теперь, могли жить открыто и показываться в обществе. Кроме того, понятие «сокровенный», по исследованиям Генгстенберга, Гезения, Рейнке и др. 29 , совсем не заключают в себе соответствующие еврейскому elem арабские и сирские слова; а это обстоятельство, при большом и близком сродстве еврейского языка с арабским и сирским, дает нам новое основание утверждать, что такого понятия не заключает в себе и еврейское elem. А так как almah есть женский род от elem, подобно тому, как malkah – царица есть женский род от melech – царь, то ясно, что и в слове almah не может заключаться понятие «сокровенная», «заключенная». Итак, согласно с изложенными нами двумя основаниями, мы должны признать, что слово almah этимологически не означает сокровенной, содержимой дома, вдали от обращения с мужчинами, девушки и потому девственницы; вместе с тем мы должны отвергнуть и производство этого слова от глагола alam в значении «таил», «скрывал». |
| Это значит, что отвлеченно установленное понятие должно соотнестись со своим инобытием, т. е. быть рассмотренным с точки зрения этого инобытия. Этим оно и понимается и выражается. Выражение вещи и есть объективный аналог понимания вещи. Выразительные функции образуются тогда, когда уже нет понятия просто, а есть какое-нибудь специальное его понимание. Имя есть выраженное или, что то же, принципиально, в принципе понятое понятие. А вот теперь, когда этот выразительный смысл, это понимающее общение начинают активно наступать, осмысленно становиться, когда смысл превращается в смысловой заряд, в выразительный взрыв, в понимательный фермент, в переполненный жизненных сил зародыш, тогда образуется слово. Слово – энергия мысли и осмысляющая сила. Слово – активный напор понимания, динамика выразительного охвата. Слово – не статично, не покойно, не устойчиво. Оно всегда в движении, в энергии, в порождении, в мыслительной активности. Слово вещи всегда стремится как бы отделиться от вещи и уйти в окружающие просторы для многоразличных откровений и возвещений о природе вещи, для умных воплощений и отражений вещи, для осмысления и утверждения всякого инобытия по законам соответствующей ему вещи. Слово и имя вещи есть как бы самостоятельный организм, который, будучи порожден и изведен вещью из себя самой упорно и настойчиво, эластично и энергично, остро и сильно, наподобие невидимого заряда, распространяется по широкому полю инобытия, незаметно носится среди вещей, осеменяя и оплодотворяя собою все существующее по законам данной вещи. Имя вещи есть смысловое семя вещи, которое, попадая на тучную почву инобытия порождает и утверждает новые вещи – того же, конечно, имени, и, следовательно, того же смысла, того же типа, того же существа. Имя вещи – смысловой зародыш вещи, активно принуждающий вещи к появлению и росту, хотя сам он и не есть вещь и для своего успеха уже предполагает вещественное инобытие. Таким образом, можно с полной определенностью и достоверностью сказать, что природа имени магична в самом последнем своем существе. |
| Тем не менее условно мы еще можем говорить об общей первобытности. Но где-то она начала глубоко расщепляться и дифференцироваться. Она вступила на путь закрытых моделей самовоспроизводства. Возникли объединения родов, громады династий, изнашивались, уходя в небытие, и вновь собирались из тех же элементарных кирпичей. Но как-то раз процесс пошел по-другому. Помню, на конгрессе антропологов у меня зашел разговор с Лесли Уайтом, известным американским антропологом. И он говорит в процессе спора: «Вы марксист. Энгельс написал работу “Происхождение семьи, частной собственности и государства”, работа очень интересная. Но во времена Энгельса уже был востоковедческий материал. Почему у него все построено на первобытности по Моргану, который исследовал только американских индейцев?» Я ему тогда сказал: «Вы не думаете, что Энгельс полагал, что частная собственность и государство возникают только единожды и в одном месте? И то, что мы распределяем этот генезис на все земли планеты, некорректно? Искусственная операция, с помощью которой мы категории наблюдения и выводы, извлеченные из опыта доминирующей цивилизации, экстраполируем на всех». Мы обдумываем историю культуры на перемычке двух образов. Один образ таков: мы имеем дело с чем-то универсальным, что именуем Миром. Надо распознать, где это нечто возникло. Правомерно говорить о средиземноморском мире — но можно ли говорить о центрально-азиатском мире или о тихоокеанском мире? О китайском мире, с его многообразными разветвлениями и приложениями? Или все-таки мир в строгом смысле слова появляется где-то единожды и впервые самое себя распознает и понятое называет Миром? Мир средиземноморский, который и получил первое имя мира Pax Romana — Римский Мир. Восток не притязал на глобальность. Он мыслил себя космически, оставаясь в своих пределах. Строители средиземноморского мира выломились из зашедших в тупик цивилизаций Востока. Они выстроили Мир, развернувшийся в заявку на всю планету, обоснованную идеей апостола Павла — идеей внеродового родства. |
| Некоторые из таковых случаев я уже описывал (история с о. Владимиром-“йогом” в рассказе “Как меня рукополагали”; рассказ “Как полюбить гомосексуалистов?” и др.). Аналогичных ситуаций не счесть. Как-то на приходе я произнес горячую проповедь против американцев и насаждаемого ими по всему миру образа жизни. Через неделю, на следующую воскресную службу, к нам каким-то невероятным образом попала чета пожилых американцев, путешествующих с переводчиком по Украине. Симпатичнейшие люди, общение с которыми умилило и порадовало. Бывало, что даже при “объективной” негативности явления, если я начинал осуждать, Господь конкретными ситуациями и индивидуальными встречами показывал мне: нельзя, не смей, суд тебе не принадлежит. Агрессивно осуждал коммунистов и кагэбэшников. В 90х годах бывшая сотрудница районного партаппарата (из тех, которые всегда тащили на себе основную практическую работу), а ныне — райисполкома, Галина Павловна Чмелева оказалась нашим “ангелом-хранителем” при райгосадминстрации: ее бескорыстное внимание и забота поддерживали и выручали наш приход как в повседневной жизни, так и в самые трудные минуты. Одним из самых уважаемых мною людей за глубокую порядочность, за прямоту, честность, самоотверженность, стойкость оказался человек, всю жизнь проработавший в системе КГБ-СБУ, полковник Кн Л.В. Я осуждал о. Александра Шмемана и даже А.И. Солженицына за то, что их дети не стали православными священниками (?!). Мои сыновья также не пошли по этому пути. Не раз мне приходилось убеждаться, что осуждение чаще всего — “лукавство лукавого”, что поводом к нему явилось нечто, то ли вообще не существующее, то ли неверно нами понятое. Подозрительность в отношениях с ближними, доверчивость к дурным наветам и предположениям — излюбленное оружие врага . И как часто попадаемся мы на этот крючок! А нередко прямым результатом осуждения было, что я так или иначе делал то, за что осуждал. Иногда это была действительно некая немощь — по классическому принципу: “За что осудишь — в то сам и впадешь”. Иногда же, напротив, со временем я понимал: то, что раньше осуждал как “неправославное”, “апостасийное” и пр., и есть подлинное, живое, евангельское православие. Но, как бы там ни было, не давал мне Господь “почивать на лаврах” своей “правоты” и “духовности”. |
|
|
