| Сделалось стереотипною фразой повторять, что он изумлял Думу Боярскую быстрым решением вопросов, которые она не могла разрешать. Не объясняется ли это просто желанием Самозванца поскорее покончить совещания Думы, так как долго заниматься делом серьезным он был не в состоянии? И в обычае, и в духе старинного и притом пожилого боярства было рассуждать не спешно, давать каждому время подумать и сказать свое мнение не- —708— торопясь. Между тем, дьяки, докладывая царю о предметах совещания Думы, вместе с тем указывали и на возможное решение обсуждаемых дел; были при нем умные советники Бунинский и иезуит Ливицкий, которые могли подать мысль к решению вопросов. Высказывать подсказанное решение было не трудно. Может быть и мнения Самозванца порой были основательны, но лесть прославляла их, и он сам уверен был в их мудрости. Из царствования Лжедимитрия известны только два заслуживающих внимания приговора Боярской Думы – это о кабалах и беглых холопах. Изложением этих двух актов обыкновенно начинают историю Лжедимитрия и воздают ему похвалу за них. Если бы приговор боярский о кабалах и беглых холопах состоялся вскоре после вступления Самозванца в Москву, было бы основание инициативу этих законов приписать Самозванцу. Со времени вступления своего в пределы России и до самого перехода на его сторону войска, русское ополчение его состояло главным образом из беглых холопов и кабальных, а потому он, узнав их положение, мог сознать нужду улучшить его. Но приговоры боярские состоялись один в январе, другой в феврале 1606 года, в то время, как Самозванец занят был исключительно заботой, как бы вызвать ему из Польши Марину Мнишек: эта забота, судя по количеству оставшихся после Димитрия бумаг и составляла главный предмет его государственной деятельности. Нельзя считать справедливым мнение, что Лжедимитрий всем предоставил свободно заниматься промыслами и торговлей, так как закона о свободе торговли он не издал никакого. Сохранилось от июля 17-го 1605 года отписка Смоленского воеводы Ромадановского к оршинскому Сапеге, в которой говорится, что царь Димитрий по прежнему договору и перемирным записям дозволил свободно ездить купцам по прежнему обычаю. Следовательно, отменялось только временное ограничение торговли, происшедшее, вероятно, вследствие учреждения застав после слухов о появлении самозванца до Брянска. 946 Англичане и Голландцы хвалили Лжедимитрия, вероятно, потому, что |
| XXIII. Мнишек и Замойский Обратный путь из Кракова в Самбор был для самозванца и Мнишка торжественным шествием. Из Самбора выехал с Мнишком человек сомнительного прошлого, а в Самбор возвращался Димитрий, царевич московский, всеми признанный, всеми так величаемый, или, как называл его Мнишек: „славнейший и непобедимый Димитрий Иванович, император всея России, князь углицкий, дмитровский и городецкий, самодержец и наследник всех земель, подвластных Московскому царству». С этого момента начинается новая эпоха в жизни Отрепьева. Перед ним ясно обрисовалась цель его жизни, московский престол. За ним было признание короля польского Сигизмунда III. Его поддерживало доверие к нему и к его будущему всех окружавших его русских и поляков. На его стороне был папский нунций Рангони, а стало быть, он в праве был рассчитывать и на поддержку папы, а за папою, кто знает? быть может и всей католической Европы!.. Среди своих сторонников и покровителей он считал именитых сенаторов польских, знатных вельмож, славных полководцев, которые во всякое время готовы были нести к ногам его свои услуги. Из России его уже звали на отцовский престол, обещали помощь всякого рода и даже уже собирали полки, готовые каждую минуту сложить свои буйные головы в борьбе за успех мнимого царевича... В Самборе его ожидала пленительная Марина, обладание коей переходило теперь из области мечты в область близкой действительности, вследствие признания короля. И честолюбие, и сердечная привязанность самозванца питались теперь радужными надеждами на близкую, блестящую будущность... Трудно было не вскружиться монашеской голове диакона Григория Отрепьева!.. Но он имел спокойного и испытанного в интригах руководителя, воеводу Юрия Мнишка, и потому ход дела не мог пострадать от молодости и впечатлительности самого самозванца. Вскоре после приезда в Самбор Мнишек писал королю: „Всенижайше прошу ваше величество быть уверенным в том, что я выполняю свои планы с такой осторожностью, что меня никогда никоим образом нельзя заподозрить в нарушении долга». Намёк был ясен. Король не мог открыто выступить на борьбу с царём Борисом и на отнятие у него престола для мнимого царевича Димитрия. Надо было пользоваться только его благосклонностью и разрешением Мшинку за свой риск и страх стать во главе предприятия. Но Мнишек не должен был отнюдь выдавать своего короля и в случае неудачи на одного себя принять всю ответственность. Конечно, король знал, кого выбирал в руководители самозванцу: на Мнишка можно было положиться. |
| —339— фические данные, состав его проповедей, и соединил в одно гармоническое целое. Проповедническая деятельность пр. Димитрия исследована им во всей полноте, в ее общих направлениях и частных проявлениях. И та характеристика, какую дает автор его проповедничеству, может быть признана вполне отвечающей делу. “Это был человек сердца, – пишет он на стр. 50, – и живого, впечатлительного чувства. Сердечная, чувствующая сторона его духа была развита в нем на счет других сторон и давала тон и направление всей его душевной деятельности”... “он, так сказать, износил перед слушателями все богатство своей внутренней индивидуальной нравственной мощи, действующей на внутренний духовный мир слушателей, их нравственные состояния и сердечные движения» 922 . Проповедник-моралист, вся внутренняя жизнь которого сосредоточена была на нравственном самоусовершении, преосв. Димитрий и в своих поучениях проводил лишь одну мораль, имел перед собой нравственное существо человека со всеми его пороками и добродетелями, – безотносительно к тому, кем был его слушатель и в каких житейских условиях он находился. И поэтому все попытки автора уловить какую-либо современность в проповедях пр. Димитрия (гл. IV) оказываются неудачными. Такая фраза, как, например “наше общественное мнение” (стр. 73) еще не создает того признака, какой соединяется с понятием современности, то есть полного соответствия определенному историческому факту, да и сам автор, приступая к изложению содержания проповедей пр. Димитрия, совершенно правильно заявляет, что он “чаще всего проповедовал по побуждениям внутреннего характера, а внешние мотивы могли иметь значение лишь косвенное” (стр. 93). Автор обсуждает как личность преосв. Димитрия, так и успехи его проповеднической деятельности с заметным увлечением, по местам даже в панегирическом тоне (см. стр. 14 слл.), но такая постановка дела отчасти объясняется теми сведениями, какие находились в распоряжении автора и исходили из-под пера людей, расположенных к пр. Димитрию; объективного критерия он не имел. В |
| XVII. Брагин и Самбор Приближалось тяжёлое для России время. Отрепьев, конечно, не за тем назвался царевичем Димитрием, чтобы повеличаться перед князем Вишневецким, но за тем, чтобы возбудить сочувствие, найти поддержку и с помощью разных тёмных сил пойти в Москву искать престола царского. Замысел поистине адский, „и аще не бы Богу за умножение наших согрешений попущающу, невозможно было ему, треклятому, совершити такового великого начинания“. Современники Отрепьева не менее всех последующих поколений поражались чудовищной дерзостью его и находили лишь одно объяснение для неё в участии всех сил ада: „Богу попущающу за многия грехи наша, а дьяволу действующую“... „воста предтеча богоборного антихриста, сын тьмы, сродник погибели“... Успех замысла сказался на первых же порах: рассказам Отрепьева поверили, и слух о нём быстро разнёсся по Польше и России: „Такую он, окаянный Гришка Отрепьев, про себя славу пропустил, будто все истину сказал». „И промчеся слово то во всю Россию, яко жив есть царевич Димитрий». Нельзя не подивиться и подготовленности почвы, на которой действовал самозванец. Едва он объявил себя царевичем Димитрием, как успех его пошёл вперёд с головокружительной быстротой. Всюду и везде ему верят на слово, деньги и добровольцы текут к нему в изобилии, победы всякого рода редко стоят ему больших усилий и, наконец, самая цель даётся ему в руки гораздо скорее, чем сам он рассчитывал. Точно какая-то невидимая, таинственная рука вела всё это дело по заранее обдуманному плану, по заранее проторённым следам к верно намеченному и подготовленному успеху!.. Но человеку не всегда дано успевать и при таких условиях... В Брагине, у князя Адама Вишневецкого, судьба впервые улыбнулась Отрепьеву и, можно сказать, оглядываясь на судьбу его с расстояния трёх веков, обеспечила ему успех. Князь Адам Вишневецкий, знатный, богатый вельможа, только и мечтал о подвигах на поле брани. Русский по происхождению, но подданный короля польского, бывший воспитанник виленских иезуитов, но ревностный сын православной церкви и человек набожный, он не был расположен к москвитянам. Их разделяли споры и кровь. Его обширные поместья лежали на обоих берегах Днепра, простираясь до самой границы. В тех местах, где владения Вишневецкого соприкасались с Русской землёй, нередко возникали пограничные споры, которые, не доходя до суда, решались часто с оружием в руках. В 1603 году русские были озлоблены против Вишневецкого за то, что он присоединил к своим владениям два больших местечка, Прилуки и Свецино. Русские совершили набег на эти спорные земли и овладели ими. С той и другой стороны были раненые и убитые. Князь Острожский, которому в качестве киевского наместника было поручено произвести следствие, представил королю донесение, в котором доказывал необходимость строго наказать виновных и вознаградить Вишневецких за понесённые ими убытки. Дело тянулось долго, но князь Адам не отступал от своих требований. |
| Когда посланники переехали границу, то пристав сказал им,) что царь Димитрий жив и находится у сендомирской воеводши. Послы отвечали, что это говорить непригоже: сбежал в то время, как убили вора, Михалко Молчанов, а жил он у вора для чернокнижия. И если Молчанов называется Димитрием, то пусть нам его покажут, у него приметы на спине. Как он за воровство и за чернокнижество был на пытке, то его кнутом били, и эти кнутные бои можно на нем видеть. А если другой вор такой же называется Димитрием, то вам таких принимать и слушать не надобно, а если он вам годен, то вы посадите его у себя на королевство, а государю вашему в великое Российское государство посылать и сажать непригоже, хотя б был и прямой прирожденный государь царевич Димитрий, но если его на государство не похотели, то ему силою нельзя быть на государстве; а то вор убежал от смерти, называется царевичем – и такому верить?» Пристав говорил: «Польские и литовские люди, которые приехали из Москвы, сказывают, а слышали они от ваших же, что убит и лежал на пожаре, а подлинно не знают, его ли убили или кого-нибудь другого в его место». Посланники спрашивали у пристава: «Видел ли кто того вора, каков он рожеем (лицом) и волосом?» Пристав отвечал, что он ростом не мал, лицом смугл, нос немного покляп, брови черные большие нависли, глаза небольшие, волосы на голове черные курчеватые, от лба вверх взглаживает, усы черные, бороду стрижет, на щеке бородавка с волосами, по-польски говорит, грамоте польской горазд и по-латыни говорить умеет. Посланники сказали на это, что Молчанов такой именно лицом, а прежний вор расстрига был лицом не смугл и волосом рус. Другой пристав говорил, что при Димитрии в Самборе князь Мосальский сам-друг да Заболоцкий, и Заболоцкого Димитрий послал в Северскую страну уговаривать севрюков, чтобы Шуйскому не поддавались и что он, Димитрий, собравши людей, к ним будет. Народ в Литве встречал московских посланников дурно: по городам и в посадах, и в панских имениях их бесчестили, бранили непристойными словами, называли изменниками, в Минске в их людей бросали камнями и грязью и хотели драться, к посланникам на двор приходили, бранили и грозили убить. |
| Кажется, что и сам Самозванец, в начале появления своего в Полыне с именем Димитрия-царевича, не скрывал того, что он под именем Григория Отрепьева укрывался в России. Иначе для чего бы ему рассказывать свои похождения так, что в них повторилась история Отрепьева. Было много случаев, когда Самозванец мог и должен был бы для своей выгоды ясно выставить, что он не одно —55— лицо с Григорием Отрепьевым, но он этого не сделал. По крайней мере, ни один из дошедших до нас актов его царствования не содержит прямого опровержения наименования его Григорием Отрепьевым. Уведомляя из Путивля короля Польского и Бучинского о том, что войско русское прислало князя Ивана Голицына с заявлением покорности и объяснением, что против Гришки Отрепьева – расстриги присягали они стоять, а не против царевича Димитрия Иоанновича, Лжедимитрий ничего более не говорит относительно Отрепьева. Он как будто просит у них совета, как поступить ему. Очевидно представлялось опасным объявить теперь, что под именем Отрепьева скрывался именно он, Димитрий-царевич. Православные не могли примириться с той мыслью, что расстрига будет царем. Действительно Самозванец уже не повторяет тех вестей, какие рассказывал о себе в Польше. Он ограничивается неопределенными фразами о своем спасении в юности. Если когда, то теперь следовало ему уничтожить обнародованное Борисом известие, что он – Григорий Отрепьев, и в Путивле была сделана попытка указать на какого-то подставного Отрепьева. В ином сказании о Самозванце читаем 1285 : «Многие говорили, что идет Димитрий, а не расстрига, да и расстригу прямо с собой в Москву везет и покажет, чтобы не сомневались люди». Молва, таким образом, пущена была. Но когда пожелали подтверждения сему известию в Путивле, то объявили, что Отрепьев посажен в темницу за вину некую. Видно, что попытка показать подставного Отрепьева была не совсем удачна, и его постарались убрать. В известии о заключении в тюрьму Отрепьева, кажется скрывается та истина, что в Путивле, когда русские окружили Самозванца, при нем не видели никакого Григория Отрепьева. Польские спутники не упоминают об Отрепьеве. Может быть, со стороны Лжедимитрия то была не первая попытка показать подставного Отрепьева, ибо есть известие, что будто в Киеве монаху Леониду Крыпецкому он велел называться Григорием Отрепьевым 1286 . |
| 17 мая, когда заговорщики были заняты истреблением самозванца и поляков, Михайла Молчанов, один из убийц Федора Годунова, успел скрыться из дворца и из Москвы. В сопровождении двоих поляков Молчанов направил путь к литовским границам, распуская везде по дороге слух, что он царь Димитрий, который спасается из Москвы и вместо которого москвитяне ошибкою убили другого человека. Этот слух скоро достиг Москвы и распространился между ее жителями. Мы не удивимся такому, с первого взгляда странному явлению, если вспомним, что не все москвичи принимали участие в убийстве Лжедимитрия, что многие из них шли в Кремль с целию спасать царя из рук поляков, и вдруг им выкинули обезображенный труп Лжедимитрия, в котором трудно было различить прежние черты. Чему хотим верить, тому верим охотно; как обыкновенно бывает в таких случаях, всякий старался представить свое мнение о чудном, таинственном событии, свою догадку, свое: мне показалось; так, одному французскому купцу показалось, что на трупе Лжедимитрия остались ясные знаки густой бороды, уже обритой, тогда как у живого царя не было бороды; тому же французу показалось, что волосы у трупа были длиннее, чем у живого царя накануне; комнатный слуга убитого Лжедимитрия, поляк Хвалибог, клялся, что труп, выставленный на Красной площади, нисколько не походил на его прежнего господина: лежал там, говорил он, какой-то малый, толстый, с бритым лбом, с косматою грудью, тогда как Димитрий был худощав, стригся с малыми по сторонам кудрями по обычаю студенческому, волос на груди у него не было по молодости лет. Маска, надетая на лицо Лжедимитрия, также была поводом к толкам, что тут скрывалась подстановка, и вот молва росла более и более. Но если некоторые жители Москвы верили в спасение Лжедимитрия, тем более должны были верить ему жители областей. Сам Шуйский видел, что ему нельзя разуверить народ касательно слухов о втором Лжедимитрии и что гораздо благоразумнее вооружиться против прав первого, дабы самозванец, и спасшийся, по мнению некоторых, от убийц, оставался все же самозванцем. Для этого Шуйский немедленно велел с большим торжеством перенести из Углича в Москву тело царевича Димитрия, после чего разосланы были грамоты с извещением об этом событии и с повторением о злодействах Лжедимитрия, с приобщением показания Бучинских, грамот, данных самозванцем воеводе сендомирскому, и переписки его с папою, равно как известия о покаянии царицы Марфы. Но в то время как в Угличе и в Москве прославляли святость невинного младенца, павшего под ножами убийц, на престоле сидел человек, который при царе Феодоре торжественно объявил, что царевич сам себя заколол в припадке падучей болезни! Шуйский решился даже сам нести всею Москвою до Архангельского собора тело царевича! |
| Шуйский. Чем кончится? Узнать немудрено Народ еще повоет и поплачет. Борис еще поморщится немного. Что пьяница пред чаркою вина. И наконец по милости своей Принять венец смиренно согласится… (Обращаясь к одному из приставов). Проведай-ка, что слышно — Согласился ль Принять венец боярин Годунов? Пристав, в сопровождении еще двух других, ускакивает. Воротынский. Но месяц уж протек, Как, затворясь в монастыре с сестрою, Он, кажется, покинул все мирское. Что, ежели правитель в самом деле Державными заботами наскучил И на престол безвластный не войдет? Что скажешь ты? Шуйский. Скажу, что понапрасну Лилася кровь царевича-младенца; Что если так, Димитрий мог бы жить. Воротынский. Ужасное злодейство! Полно, точно ль Царевича сгубил Борис? Шуйский. А кто ж? Я в Углич послан был Исследовать на месте это дело: Наехал я на свежие следы; Весь город был свидетель злодеянья; Все граждане согласно показали; И, возвратясь, я мог единым словом Изобличить сокрытого злодея. Воротынский. Зачем же ты его не уничтожил? Шуйский. Он, признаюсь, тогда меня смутил Спокойствием, бесстыдностью нежданной, Он мне в глаза смотрел, как будто правый. Воротынский. Ужасное злодейство! Слушай, верно Губителя раскаянье тревожит: Конечно, кровь несчастного младенца Ему ступить мешает на престол. Шуйский. Перешагнет: Борис не так-то робок! Воротынский. А слушай, князь, ведь мы б имели право Наследовать Феодору. Шуйский. Да боле Чем Годунов. Воротынский. Ведь в самом деле! Шуйский. Что ж! Когда Борис хитрить не перестанет, Давай народ искусно волновать. Пускай они оставят Годунова, Своих князей у них довольно; пусть Себе в цари любого изберут. Воротынский. Нет, трудно нам тягаться с Годуновым. Народ отвык в нас видеть древню отрасль… А вот когда бы чудом, из могилы, Царевич наш Дмитрий вдруг воскрес… Шуйский (махает рукой). Эх, полно, князь! Что попусту болтать. Во гробе спит Димитрий и не встанет. Не нам с тобою мертвых воскрешать. Пристава возвращаются с двух концов. Воротынский. |
| И прошумел здесь ветерок. Марина (входит). Царевич! Самозванец. Она!.. Вся кровь во мне остановилась. Марина. Димитрий! Вы? Самозванец. Волшебный, сладкий голос! (Идет к ней.) Ты ль наконец? Тебя ли вижу я, Одну со мной, под сенью тихой ночи? Как медленно катился скучный день! Как медленно заря вечерня гасла! Как долго ждал во мраке я ночном! Марина. Часы бегут, и дорого мне время – Я здесь тебе назначила свиданье Не для того, чтоб слушать нежны речи Любовника. Слова не нужны. Верю, Что любишь ты; но слушай: я решилась С твоей судьбой, и бурной и неверной, Соединить судьбу мою; то вправе Я требовать, Димитрий, одного: Я требую, чтоб ты души своей Мне тайные открыл теперь надежды, Намеренья и даже опасенья – Чтоб об руку с тобой могла я смело Пуститься в жизнь – не с детской слепотой, Не как раба желаний легких мужа, Наложница безмолвная твоя – Но как тебя достойная супруга, Помощница московского царя. Самозванец. О, дай забыть хоть на единый час Моей судьбы заботы и тревоги! Забудь сама, что видишь пред собой Царевича. Марина! зри во мне Любовника, избранного тобою, Счастливого твоим единым взором – О, выслушай моления любви, Дай высказать всё то, чем сердце полно. Марина. Не время, князь. Ты медлишь – и меж тем Приверженность твоих клевретов стынет, Час от часу опасность и труды Становятся опасней и труднее, Уж носятся сомнительные слухи, Уж новизна сменяет новизну; А Годунов свои приемлет меры… Самозванец. Что Годунов? во власти ли Бориса Твоя любовь, одно мое блаженство? Нет, нет. Теперь гляжу я равнодушно На трон его, на царственную власть. Твоя любовь… что без нее мне жизнь, И славы блеск, и русская держава? В глухой степи, в землянке бедной – ты, Ты заменишь мне царскую корону, Твоя любовь… Марина. Стыдись; не забывай Высокого, святого назначенья: Тебе твой сан дороже должен быть Всех радостей, всех обольщений жизни, Его ни с чем не можешь ты равнять. Не юноше кипящему, безумно Плененному моею красотой, Знай: отдаю торжественно я руку Наследнику московского престола, |
| Григорий Нагой отвечает, что вовсе не слыхал, будто царица велела бить в набат, а Огурец сказывал ему только, что Суббота велел ему бить в набат, и что Михайла Битяговский прибежал было к колокольне, но он, запершись, не пустил его. Следователи не доискиваются правды, – не допрашивают ни а) Огурца: почему узнал он, что бил в набат Кузнецов, и точно ли Битяговский прибегал к колокольне, но он не пустил его? ни б) Кузнецова: точно ли он бил в набат, и если бил, то когда и почему? в) ни Субботы: приказывал ли Огурцу бить в набат? Усилие следователей не открывать правды – ясно, как день; однако, при всем усилии их, остался след правды: весть о насильственной смерти Царевича домогались потушить именно те, которые обвиняются в этой смерти. Летописи открывают нам и всю правду, показывая, что соборный Спасский пономарь сам видел, как убит был Царевич и поспешил, запершись в колокольне, ударить. в набат, а убийцы домогались убить его за то. И так как верность известия летописи в сем случае оправдывается отчасти ясными словами самого следственного дела, то очевидно, какова была совесть следователей. Таким образом, по всему видно, что следователи не того домогаются, чтобы обличить виновных, оправдать невинность, но того, чтобы представить правыми злодеев, запутать все сети жертвы тайной злобы, скрыть подлинный ход дела и дать ему совсем другой вид. Но, несмотря на то, что следователи, по следственной бумаге, усиливались поддержать сторону мнимых свидетелей самозаклания, показания сих свидетелей частию не имеют надлежащей силы, частию исполнены противоречий и лжи, – все же в совокупности доказывают бесполезное усилие скрыть правду. Само по себе понятно, сколько имеют силы: а) показания людей, которые, как видно из их же слов, водили хлеб-соль с Битяговским – участником в убиении Димитрия, а, может быть, и с другими; таково, напр., показание попа Богдана. б) Показание кормилицы Ирины и постельницы Марии Самойловой, бывших, по словам Волоховой, при смерти Царевича, кратки, что самое выставляет их подозрительными. |
|
|
