| На небе, когда почтенные и важные особы кланяются Богу, то они кладут пред Ним свои короны, как видел это Богослов: «Падаху двадесять и четыри старцы пред Седящим на престоле и кланяхуся Живущему в веки веков, и полагаху венцы своя пред престолом, глаголюще: достоин еси, Господи, прияти славу и честь» (Апок. 4:10, И). Мы на такой поклон неспособны, ибо мы еще не имеем корон и венцов небесной славы, мы еще не увенчаны небом; и, Бог знает, кто сего удостоится. Ну что же? Поступим по земному, по обычаю нынешних приношений! В нынешние времена, когда кланяются младшие старшим, подданные господину, то приносят ему деньги — серебряную иди золотую монету, вместо округлых корон — большие, круглые золотые червонцы, из которых иные называются коронатами. Господь же Бог и таких поклонов не презирает, ибо принял и похвалил даже и малые два гроша, две лепты вдовицы. А что, если бы та вдовица положила пару золотых червонцев? Какой бы похвалы она удостоилась от церковных собирателей? Поистине они, принимая их, сказали бы: «Сия убогая вдовица вложила больше всех». Но и на такой поклон не у каждого из убогих хватит. Богатый скуп, а убогий не имеет. Посему-то я недостойный и убогий помыслил с Бо-жиею помощью взять, как духовная (хотя и грешная) особа, из духовного, богатого и неистощимого хранилища три таинственных червонца, выкованных в Священном Писании из веры в Святую Троицу, и принести их на поклон Святой Троице от трех частей человека — от души, от тела и от духа: от души — Богу Отцу, от тела — Богу Сыну, от духа — Богу Духу Святому. Священное Писание, поучающее вере, есть как бы золотая руда, как самое золото, даже лучше золота и топазов, почему великие учители веры и были названы златоустами, златословесными и златоглаголивыми. Да будет же позволено сделать из сего злата червонцы, согласно словам Давида, говорящего: «Благ мне закон уст Твоих, паче тысящ злата и сребра» (Пс. 118:72), то есть, лучше тысяч золотой и серебряной монеты. Говоря проще, слово Божие, уверяющее человека в Боге и научающее его богоугождению, лучше тысячи золотых червонцев и тысячи чеканеных талеров: «Паче тысящ злата и сребра». Тот царь был, кто считал тысячами; для нас же, бедных рабов, достаточно и того, если мы звякнем пред Господом хотя бы тремя червонцами. |
| Характер Иакова исполнен благородства и душевной ясности. Нравственная серьезность и цельная, целомудренная «натура» Автора светится во всем Послании. Сила его не в мгновенной вспышке и не в ярком блеске, но в ровном неизменном горении. Свет его – не свет газа, а свет благоуханной свечи желтого воску, ровно и кротко теплящейся пред Господом. Непреклонность характера Иакова видна и из того обстоятельства, что Послание его – единственное послание без приветствия 39 и без послесловия. Он как будто всячески показывает, что он делает дело Божие и только Божие и потому не считает удобным подмешивать к нему человеческие отношения, подобно тому, как священнослужителю во время Литургии было бы неудобно говорить о постороннем, хотя бы и чистом по содержанию. «Вот дело Божие, говорящее само за себя. Хотите – берите, нет – как знаете. Ни пафосом, ни приветствиями я не стану вас тянуть в ту или в другую сторону. Вы сами должны понимать, что я го[с. 33]ворю не в свое имя». Таков смысл его сдержанности. Высокий природный ум, богатая начитанность в Библии и умелое пользование цитатами, наконец обширный жизненный опыт и тонкий вкус довершают характеристику Иакова. Он пользуется изречениями Спасителя, каноническими и неканоническими книгами Ветхого Завета и, по-видимому, творениями светского характера или, быть может, религиозными памятниками других религий. Но при всем том его Послание, в руках менее умелых представившее бы пестрый конгломерат разнородных отрывков и претенциозную риторику, из его рук выходит как бы выкованным из единого куска металла. Он «высекает огонь из всего, что только заимствует». Нет области, которой бы он не использовал так или иначе в своем Послании, – от культа до житейских мелочей. И в каждом образе, в каждом примере, им приводимом, при анализе легко вскрыть неповерхностные познания и глубокую вдумчивость. Но эта энциклопедия знаний, мимоходом помещенная в Послание, имеет вид столь скромный и непритязательный, что невнимательный читатель даже и не заметит ее. |
| Закрыть «Новичок» пробивает роковую брешь О том, чем же обусловлена столь нездоровая реакция английского руководства на типичное для Англии отравление 16.03.2018 1405 Время на чтение 9 минут В баре за стойкой мужчина в ОЗК (общевойсковой защитный комплект) смешивал в колбе ядохимикаты. «Новичок», - подумал Штирлиц. Март, начало весны, в России и Европе уже отчётливо пахнет весной. Но информационное пространство в дичайшей пропорции пухнет новостью о коварнейшем отравлении человека с необычной околомузыкальной фамилией. Скрипаль (вслушаешься, и не поверишь даже, что его могли отравить). Рунет лопается от демотиваторов и шуток, а также вспоминает симптомы смерти ищущего партийные миллионы Гайдара после английского вояжа. Но в Англии, в современной Англии, может статься всё. Как в Багдаде всё спокойно (было), в Греции всё есть (было), так и в Англии ныне может статься всё. Говоря языком термодинамики - здравствуй, хаос. Видимо, так устроен мир, что не может всё спокойно быть одновременно и в Багдаде, и в Лондоне. И, судя по всему, как Багдад ищет путь к обретению требуемого спокойствия, так и с другого полюса одновременно Лондон вышел навстречу своему неспокойствию. А связано это с фактической утратой всякого былого величия империи, «над которой не заходит солнце», и переходом в совершенно иную рядовую позицию в списке ряда иных стран Европы. В самом деле, чем была обязана Англия такому имперскому расцвету? В немалой степени своему усердию и желанию выстоять и противостоять сильной континентальной Европе. Быть на острове вне всех коммуникационных связей - торговых, экономических, финансовых, научно-технических, политических, культурных... тяжело. Надо бороться, отстаивать суверенитет и входить в систему цивилизационных коммуникаций. Эта борьба заставила стать «фабрикой мира», выстроить мощный флот, подтолкнула к захвату колоний по всему миру... Однако в настоящее время все взаимодействия и коммуникационные трассы приобрели иные количественные и качественные смыслы. И Англия уже со своей старой философией не поспевает за ними. Выкованные в горниле преодоления трудностей, противостоянии и борьбе качества народа, успели порастеряться и заросли паразитической негой. Лишь в изолированных системах энтропия не уменьшается, а Англия всё более открывалась, и инерция её сошла на «нет». Не за что больше Англии быть «благословенной», не за что. А пафос, он остался. Пафос уходит последним, пока не помогут обстоятельства. |
| Одни, приподняв забрало, прощались друг с другом, обмениваясь перед смертью поцелуем; другие, словно обезумев, бросались очертя голову в самое пекло; третьи сражались как бы во сне; наконец, некоторые вонзали сами себе в горло мизерикордию или, сорвав нашейник, молили товарища: «Режь!» Вскоре под ожесточенным натиском поляков большой круг распался на десятки меньших, и тогда отдельным рыцарям легче стало бежать. Но даже разрозненные кучки крестоносцев сражались с бешенством отчаяния. Редко кто становился на колени и просил пощады, и даже тогда, когда под страшным напором поляков рассеялись наконец и эти кучки, отдельные рыцари не хотели сдаваться живыми в руки победителей. Этот день был для ордена и для всего западного рыцарства днем величайшего поражения, но и величайшей славы. У ног великана Арнольда фон Бадена, окруженного пешими воинами, вырос целый вал польских трупов, а он, могучий и непобедимый, стоял над ним, словно пограничный столб на холме, и всякий, кто приближался к нему на длину меча, погибал, словно сраженный молнией. Наконец на него наехал сам Завиша Чарный Сулимчик; увидев пешего рыцаря и не желая нарушать рыцарский закон и нападать на него сзади, он тоже соскочил с коня и стал издали кричать крестоносцу: – Поверни ко мне голову, немец, да сдавайся, а нет, так выходи со мной на бой! Арнольд повернулся и, узнав Завишу по черным доспехам и Сулиме на щите, сказал про себя: «Смерть моя пришла, пробил мой час, ибо никто не уходит из его рук живым. Но если бы я одолел его, то снискал бы бессмертную славу, а может, спас бы и свою жизнь». С этой мыслью он бросился на противника, и они схватились, как два вихря, на усеянной трупами земле. Но всех превзошел силой Завиша, и горе было отцам, чьи сыны должны были биться с ним. Под ударом его меча треснул выкованный в Мальборке щит, как глиняный горшок треснул стальной шлем, и храбрый Арнольд упал с разрубленной надвое головой. Члуховский комтур Генрих, тот самый лютый враг польского племени, который поклялся, что велит до тех пор носить перед собою два обнаженных меча, пока не обагрит их польскою кровью, теперь бежал украдкой с поля, как лисица бежит из окруженного охотниками леса; но внезапно ему преградил дорогу Збышко из Богданца. Увидев занесенный меч, комтур вскричал: «Erbarme dich meiner!»1 – и в страхе сложил руки; молодой рыцарь, услышав эти слова, уже не смог удержать занесенную руку, но все же успел повернуть меч и только плашмя ударил комтура по жирной потной роже. Затем он бросил его своему оруженосцу, который, закинув немцу веревку на шею, потащил его, как вола, туда, куда сгоняли всех пленников-крестоносцев. |
| Он показал на пояс Алисы. Господи, а она совсем забыла! На поясе висел выкованный Пашкой меч. Алиса вытащила его. Перед ней стояло уже человек шесть-семь, все в темных костюмах, с саблями и пистолетами — серьезный народ. Некоторые в касках с длинными козырьками, так что глаза скрывались в темноте, и это было неприятно. Алиса бросила меч на землю. Он косо вошел в мокрую почву. Один из нападающих с трудом вытащил его и попытался поднять. Меч был ему тяжел. Странно — взрослые мужчины, кажутся нормальными, а ведь Алиса поднимала меч без труда. И тогда же Алиса обратила внимание на то, что те люди двигались чуть замедленно и как-то неуверенно, будто они ходили под водой, когда тебе каждый шаг дается с дополнительным трудом оттого, что надо преодолеть сопротивление воды. Один из них, в каске, козырек которой лежал на носу, и поэтому ему приходилось закидывать голову, чтобы увидеть Алису, указал на нее пальцем и произнес небольшую речь, которую Алиса, разумеется, не поняла и даже пожалела, что рядом нет Аркаши с его гениальной способностью понимать и мгновенно выучивать новые языки. Аркаша любил повторять: «Трудно выучить первый язык. Второй дается с немалым трудом. В третьем ты уже встречаешь кое-что знакомое, а двадцатый ты знаешь заранее — надо только выяснить мелкие детали». Алиса, как и каждый человек в двадцать первом веке, знала, конечно, несколько земных языков, говорила на космолингве, могла объясниться на Паталипутре и среди брастаков. Но способности к языкам у нее были самые средние. — Вы откуда? — спросила Алиса на космолингве, после того как человек с козырьком закончил речь. — Это тебя не касается! — ответил человек в каске. Так что оказалось, языкового барьера не существует. — Пошли! — крикнул бандит. Когда они пошли, Алиса обратила внимание, что на ногах у них были непривычной формы короткие сапоги, ступни которых расширялись, и оттого следы получались похожими на утиные. Алиса уже и без этого поняла, что Аркаша попал в плен к этим существам, а теперь она убедилась в этом окончательно. |
| У тебя нет доступа к источнику радости, спрятанному в тебе, но ты должен проторить к нему дорогу. Ты оказался изобретательнее и выиграл партию в шахматы; как ты радостен, но не в моей власти подарить тебе радость за так, обойдя священнодействие игры. Поэтому я и хочу, чтобы на ступеньке, где священнодействие — ковка гвоздей и обстругивание досок, пелись песни кузнецов и плотников, а не песня корабля. Я предлагаю тебе невеликую победу — гладкую доску, выкованный гвоздь, — но она обрадует твоё сердце, если ты стремился и желал их. Ты ни на что не променяешь бревно, если жаждешь построить корабль. Но я видел: человек, играя в шахматы, тайком позёвывал и отвечал на ход противника так безразлично-снисходительно, словно его, давно зачерствевшего сердцем, принудили возиться с детьми. — Гляди, какой у меня флот! — говорит семилетний капитан, показывая на белые камешки. — Прекрасный флот, — соглашается зачерствелый сердцем, тупо глядя на камешки. Самолюбивому тщеславцу, что не пожелал всерьёз вжиться в священнодействие шахматной игры, не дастся и вкус победы. Если из тщеславия ты не возведёшь в божество доски и гвозди, тебе не построить корабль. Книжный червь, который не знает, что значит строить, предпочитает, в силу утончённости, песню корабля песне плотников и кузнецов, а когда корабль оснащён, спущен на воду и летит вперёд с толстощёкими парусами, он, не желая замечать неустанное борение с морем, поёт о волшебных островах, — да, конечно, острова — главное и в ковке гвоздей, и в обстругивании досок, и в борении с морем, но только если ты не пренебрёг ни одной из ступенек, ведущих тебя к преображению. Когда ты преобразишься, ты увидишь, как из морской пены поднимается остров. Но тот, кто, едва взглянув на первый гвоздь, зашлёпает по тёплой жиже мечты, воспевая разноцветных колибри и сумерки на коралловом атолле, вызовет у меня только отвращение к этим птичкам, потому что мне по вкусу ноздреватый ломоть хлеба, а не сладкий компот, я в него не верю, я — с островов дождя, где живут серые птицы, и, чтобы поманить меня иным райским островом, нужна песня, что всколыхнёт во мне бесцветное небо и серых птиц. |
| (4) похожи на выражение Гомера: Люди несходны. Те любят одно, а другие — другое . (5) Так же и Еврипид в Энее: Но одному путь один, а другому приятней другой . (6) И он же, услышав слова Эсхила: Дома остаться тому лучше, кто счастлив, равно как и тому, кому путь не по силам , — (7) так восклицает со сцены: Блаженны, кто в счастье своем дома пребудут . (8) Но это же говорит и Менандр в комедии: Дома остаться ему надлежит добровольно, или же он никогда счастлив не будет . (8,1) Согласно Феогниду: Нету бегущим любви, нету и верного друга . (2) А у Еврипида: Бедного [и гонимого] даже и друг сторонится . (3) У Эпихарма сказано: О дочь, несчастный день! Тебя на склоне лет я молодому мужу отдаю. И далее: Муж молодой возьмет младую деву, она же — где найдет другого мужа? (4) А Еврипид пишет: Супруга старая — беда для молодого. В объятья юной он стремится, а она ему в отместку замышляет зло . (5) И снова он же в Медее: Бесчестного подарок руку жжет . (6) Софокл же в Аяксе Биченосце говорит ямбами: Впрок не идут нам вражие дары . (7) Солон сочинил следующую строку: Пресыщение рождает наглость, когда богатство не в меру . (8) Согласно же Феогниду: Пресыщение рождает наглость, когда накопленье ко злу . (9) Фукидид в Истории говорит: «Не секрет, что большинство из тех людей, кому неожиданно и в короткое время достаются большие богатства, становятся наглыми» . (10) Филист же подражает этим словам, когда говорит: «[Многое из того, что, в принципе, должно идти на пользу человеку, неожиданно оборачивается во вред.] Так большинство из тех, кому, неожиданно для них самих, достается богатство, становятся наглыми» . ( 9 ,1) У Еврипида читаем: У матери с отцом, ведущих полную трудами жизнь, и дети лучшие , (2) Критий же пишет: «Начну с рассуждения о рождении человека. В каком случае он будет лучше телом и сильнее? Только в том, когда отец его упражняет свое тело и ест грубую пищу, а мать будущего ребенка работает физически, сильна телом и постоянно упражняет его» . (3) Вслед за Гомером, который так говорит о щите, выкованном Гефестом: Там представил он землю, представил и небо и море, |
| Когда оно в огне, то само раскаляется, как огонь — даже нельзя прикоснуться к нему, потому что жжет. Так и душа. Пока она пребывает с Богом и внимает Ему, то становится, как огонь: пожигает всех врагов, которые пытаются разложить ее, ввергнув в лень. А очистившись наново как железо, она уже не может наслаждаться ничем мирским, но находит покой в собственной природе, которой удостоилась изначально. А если она оторвется от собственной природы, то погибнет. Если сухопутных зверей бросить в воду, они погибнут потому что их сущность приспособлена для жизни на земле. А если рыбу вытащить на берег, то она задохнется, потому что по своей природе нуждается в воде. И птицы только в воздухе чувствуют себя в безопасности, а когда садятся на землю, боятся охотника. Такова и совершенная душа, которая отказалась от всего, не свойственного ее природе, к которой она теперь вернулась. И пока она пребывает в рамках своего естества, она живет и обретает покой, а если выйдет за его границы, тотчас погибнет. Кто достиг эту меру, тот рассматривает этот мир как тюрьму и не хочет смешиваться с ним, чтобы не погибнуть. И даже если он попытается полюбить этот мир, то не сможет. Ведь ой помнит горечь, которую испытывал до встречи с Богом, и естественно с неприязнью отвращается от всего мирского, стремясь всегда, без отрыва жить в сладчайшем покое, который вкушают пребывающие в Боге. Внимай себе, брат, чтобы не отлучило тебя от Божией любви нечто погибельное: золото, серебро, домовладение, наслаждение, ненависть, порицание, надменность, злоба, то есть всякий змеиный яд, отравляющий наше сердце. 15. Если враг воюет против тебя с помощью одного из этих грехов, поспеши взглянуть на медного змия на древе, и тогда злоба ядовитого дракона истощится. В Писании сказано, что Моисей сделал медного змия, как повелел ему Господь, и повесил его на древе, установив его на вершине горы, чтобы все ужаленные змеей могли посмотреть на него и исцелиться. Этот медный змей был прообразом Господа нашего Иисуса Христа. Человек, послушав врага, сам стал врагом Богу; а Господь наш Иисус Христос, вочеловечившись ради нас, стал равен нам во всем, кроме греха. Поэтому медный змий — прообраз Его. Он уподоблен змею, потому что уподобился человеку, который до этого был врагом Божиим, но не напитанным ядом, а выкованным из меди, и в Нем нет зла, изменчивости, надменности и даже намеков вражды. Он не совершил греха, и не было лукавства в Его устах. Спаситель, воплотившись в этот образ, сразу же остановил действие яда, который Адам принял от ядовитого змея, и его природа после этого, прежде следовавшая себе, стала враждебной самой себе. |
| Много существует дочерей покаяния, но самые из них почтенные, дерзновенно приближающиеся к Богу и необходимые для всякого безмолвника — это, во-первых, БЕЗМОЛВИЕ, связанное и соединенное со СМИРЕНИЕМ и сожительствующее с ТЕРПЕНИЕМ. Тотчас же за ними идет равный им по достоинству ПОСТ, их родной брат, а также прекрасная сестра их, БДЕНИЕ, за которою следует другая сестра — МОЛИТВА. Соединившись вместе, они СЛЕЗЫ порождают, Бога к состраданию привлекают и согласно единое прошение воссылают, да пошлет Он им БЛАГОДАТЬ Свою. Итак, если лишишься ты одной из них, другие останутся бесполезными, будучи недостаточными для возрастания души твоей. Ибо БЕЗМОЛВИЕ — это благоприятная почва, на которой возводится все здание из мысленных столпов и духовных камней. Однако никто не в силах выдержать тяжесть безмолвия, с разумом и рассуждением встречая скорби, если не пошлет Сладчайший Иисус в качестве дара и милости БЛАГОДАТЬ безмолвия, вскармливающего нас, как мать, умной пищей и подражающего Ангелам. Кто примет ее, тот должен узнать БЛАГОГО ПОДАТЕЛЯ и Его единого непрерывно благодарить, обращая к Нему непрестанную молитву свою, чтобы Он содействовал благому его произволению и продолжил возведение Божественного Своего здания, даруя нам вместо камней основание — СМИРЕНИЕ и помогающее во всем прекраснейшее ТЕРПЕНИЕ! Также и о посте скажем, что если он совершается с рассуждением, то, несомненно, является подходящим материалом, который цементирует все сооружение, унимая бесчинные стремления и совершенно укрощая пылающие страсти. Однако невозможно выдержать его, с разумом вкусив его плодов, если СПАСИТЕЛЬ не пошлет нам свыше БЛАГОДАТЬ поста. Если же хочешь услышать о БДЕНИИ, то мы скажем, что это поистине наковальня, на которой заостряются мысленные гвозди — помышления, а ум сильно очищается и рождает тонкие помыслы, в то время как мы, выкованные и спрессованные напряженной молитвой, умягчаем подобное железу и неукротимое сердце наше. Оно же, жестоковыйное, испытывая стеснение и боль, прибегает к МОЛИТВЕ, сестре безмолвия. Та вскоре вызывает СОКРУШЕНИЕ, от которого и получает утешение сердце. Но если не придет БЛАГОДАТЬ бдения, то оно не сможет зачать плод, которым порадовало бы своего родителя. |
| Старый и опытный заведующий постановочной частью театра Иван Герасимович Герасименко устранил сомнения: «Вашу чухонскую мебель сделает настоя чухарь-вепс». И, подведя меня к худенькому, небольшого роста человечку с опущенным в пол виноватым лицом, представил его мне: «Вот вам наш древнефинский Иван, расскажите ему, что вы хотите». Рассмотрев его, я заметил — столяр был беспалым. На правой руке у него отсутствовало два, а на левой — один палец. «Интересно, как он справляется со своей ремесленной работой?» — спросил я завпоста. Тот пошутил: «Оставшихся пальцев ему как раз хватает, а лишние он обрубил». Ознакомившись с моими чертежами и рисунками, человечек слабым голосом деликатно, атаковал меня единственным вопросом: «Делать как у вас или как надо?». Я с испугу повторил ему дважды: «Как надо, как надо… дядя Иван». Иван Григорьевич Щербаков был местным инородцем-вепсом. На окраине нашей питерской области в лесах жили остатки этого древнего финно-угорского племени. В отличие от обыкновенных финнов, их окрестили в православие, и они получили русские имена и фамилии. Родился Щербаков в своей Вепсландии как раз в 1917 году. Жители чухарских деревень долго не знали, а затем долго не могли понять, что же произошло в октябре 1917-го в начальственном городе большой страны венедов. А когда узнали, стали думать, зачем им это нужно, и вообще, что же это такое — революция. До сих пор думают. Дед его, старый плотник-вепс, вместо серебряной ложки на зубок, как у нас, у русских, в день рождения внука, надев красную праздничную рубаху с красными шёлковыми ластовицами, принёс в избу маленький топорик, выкованный им в деревенской кузне по законам предков, и, завернув в кусок домотканого холста, положил под матрас в головах Ивановой долблённой люльки. По наследству, по родовому уговору, малый Иван обязан был стать плотником. Он им и стал. Более неразговорчивого человека в питерской округе не найти, разве что среди глухонемых. Оживлялся лишь при разговорах о лесе, деревне и плотницком ремесле. «Экий ты у нас, Иван, бурливый сегодня, — говаривала ему жена, если он произносил более пяти слов подряд. — Не иначе перебрал чего-нибудь горячительного», — и смотрела недоверчивым глазом. |
|
|
