| Наша компания in согроге восседала на рубке, недалеко от капитанской будки. Мы делились вологодскими впечатлениями и время от времени наблюдали раскрывавшиеся пред глазами пейзажи, которые были довольно однообразны. Вологда извивалась не особенно широкой лентой. Берега ее низменны. Время от времени встречались нам длинные плоты леса, и на спавших плотогонов раздавался громкий оклик бдительного лоцмана. Река местами суживалась на столько, что разойтись пароходу и плоту, который не успел заранее свернуть ближе к берегу, казалось довольно трудным. Тогда пароход, щадя плоты, свистел и замедлял ход. Вологдой нам приходилось ехать верст тридцать, после чего пароход наш должен был выйти в более широкую и обильную водами Сухону. Вечер спускался, все более и более. В воздухе начало свежеть: подул ветерок, который, для сидящих на рубке, становился ощутительней благодаря быстрому движению парохода. Распространявшаяся темнота ночи и однообразие пейзажа заставили и нас мало-помалу спуститься в каюту. Пароход «С.-Петербург» был нашей временной квартирой в течение трех суток слишком. Это – новенькое, неособенно большое, но довольно уютное судно (в 35–40 сил), которое содержится в возможной чистоте. Освещается пароход электричеством. Имеет сносный буфет и небольшую кухню. Нам пришлось занимать в нем три каюты: одну большую на двадцать человек и две маленьких (для двух и четырех пассажиров). Разместиться и занять каждому койку было делом не трудным. На сон грядущий решили поужинать, чем запаслись в Вологде и напиться чаю. Скоро на большом столе, накрытом черной клеенкой, кипел громадных размеров самовар. Один из студентов взял на себя скромную роль хозяйки: заварил чай и стал разливать его по стаканам. Импровизированную хозяйку тотчас окрестили именем «мамаша» и величали таким образом вплоть до конца путешествие. Чай и закуска продолжались около часа. Незаметно летело время в товарищеской беседе, шуточках по поводу виденного и слышанного. Было уже двенадцать часов ночи. Некоторые, уставши порядком за день, который был так богат впечатлениями, помышляли уже о сне и начали втихомолку пробираться к постелям. Разговаривать в каюте было не совсем удобно. Вот почему бодрствующие решили выбраться из каюты на рубку, где шумный разговор и непринужденный смех никого не могли тревожить. Скоро пароход должен был проходить «озерами». Было, значит, что и посмотреть с рубки. Так как свежий ветерок все крепчал, а в воздухе было порядочно сырости, то решили приодеться потеплей. По большей части на теплые пальто были накинуты «непромокаемые шкуры» (плащи), которые хотя плохо грели, но хорошо защищали от сырости и ветра. К этому времени ветерок уже порядком бушевал. Пришлось крепко надвинуть Фуражку и накрыть голову непромокаемым башлыком. Иначе можно было опасаться, что Форменный картуз бодрствующего паломника напьется желтоватой водицы Сухоны и составит украшение песчаного дна «Северной кормилицы». |
| Повествуя о шестидесяти годах, прошедших между устранением преемника Ирода Архелая 76 и восстанием евреев 77 , он отмечает среди прокураторов очень немногих терпимых и множество тех, которые не являлись такими. Префект Иудеи, или в более позднее время – прокуратор 78 , являлся должностным лицом из сословия всадников 79 , назначаемым и смещаемым по распоряжению императора. Октавиан Август 80 установил имущественный ценз для всадников в 400 тыс. сестерциев 81 , а для сенаторов – в 1 млн. сестерциев. В императорских провинциях прокураторы помогали наместникам и в то же время контролировали их, но в небольших провинциях, какой была Иудея, прокураторы сами выполняли функции наместников. 82 Первым префектом был Колоний (6 – 9 гг. н. э.) 83 , пятым – Понтий Пилат (26–36 гг.) 84 . Римские префекты пользовались полной судебной властью, и о их деятельности во вверенной им области мог судить только император. 85 В Иудее в случае кризиса предполагалось вмешательство легата соседней крупной провинции – Сирии. 86 Сносный наместник поддерживал порядок, исключал оскорбление еврейской религии со стороны своих людей или со стороны местных сирийских греков и перелагал ответственность на первосвященников, знать городов, не вступая с ними в конфликты. 87 О Вителлии 88 , который добился отзыва Пилата, чтобы тот дал отчет в своих действиях Тиберию, Иосиф отзывается с одобрением, потому что Вителлий восстановил право евреев самим заботиться об облачениях первосвященников и «разрешил держать первосвященническое облачение и все, к этому относящееся, в храме, предоставив надзор и охрану этих вещей священнослужителям…» 89 . Народные волнения, случившиеся при Пилате, возникли из-за оскорбления префектом религиозных чувств, и Флавий симпатизирует резкому ответу евреев на эти провокации. В связи с Пилатом первосвященники и знать не упоминаются, а сообщается о противостоящих ему простых людях; более того, в первом случае могли оскорбиться только религиозные экстремисты… Откроем «Иудейскую войну» Иосифа на второй книге, девятой главе. |
| Из его предположения о том, что Бог обязан творить всегда, проросли все те особые мнения Оригена, которые и опорочили его имя в церковной памяти. У христианского мыслителя появляются «эпикуровы чередующиеся миры» (Иероним. Апология против Руфина. 1,6). Далее на этот тезис Оригена налагается один предрассудок, унаследованный им от античной философской традиции. Античному мышлению глубоко чужда идея безграничного мира. Космос тем и хорош, что он ограничен. Ведь космос упорядочен, оформлен. А навести сколь-нибудь сносный порядок можно только в небольшом полисе. Значит, чтобы быть управляемым, предсказуемым, гармоничным, мир должен быть ограничен. Ориген наследует традиционное убеждение античной философии в непостижимости бесконечного бытия. Но ограниченность космоса для него оказывается знаком ограниченности тех разумных начал, которые им управляют и защищают его от Хаоса. Никакое сознание не может охватить бесконечность — поэтому, если мы хотим жить в мире, который послушен воле богов, мы должны признать конечными и божественный разум, и мир, который им управляется. Должны пройти еще несколько поколений, прежде чем христианство, мощно поддержавшее проявившееся уже в платонизме стремление видеть в Божестве Безграничное, переучит школьную средиземноморскую мысль и научит людей восхищаться Бесконечностью и без боязни вверять себя Беспредельному и Непознаваемому Богу. Ориген же исходит из античной предпосылки: Если мир бесконечен, значит, Бог не может знать мира: Бог не может руководить судьбами мира, уходящими в бесконечные дали времен: «Где нет конца, там нет и никакого познания… Бог не мог бы содержать сотворенное или управлять им, потому что бесконечное по природе – непознаваемо» (О началах. 2,10,1). Ориген, всегда боровшийся с антропоморфизмом, здесь сам в него и впал. Ибо за этим его аргументом стоит обычный антропоморфизм: мышление Бога уподобляется мышлению человеческому. И, соответственно, вопреки предупреждению Писания – «Мои Мысли – не ваши мысли, ни ваши пути — Пути Мои, говорит Господь, о как Небо – выше Земли, так Пути Мои – выше путей ваших, и Мысли Мои – выше мыслей ваших» ( Ис. |
| Совесть человека на любом месте и в любых обстоятельствах придется к месту и, в конце концов, не посрамит того, к то к ней прислушивается. Потому что голос совести в человеке – это Божественный голос. Голос совести в человеке – это Божественный голос Недавно мы разговорились с отцом на ту же тему, но уже в приложении к другой – музыкальной сфере. Отец рассказал, как ему посчастливилось в Симферополе, в 1960-х годах, попасть на выступление известного струнного квартета имени Римского-Корсакова. Музыканты выступали в зале с лучшей на то время в Крыму акустикой – в Симферопольском Доме офицеров. Это был небольшой и довольно скромный зал, но сделанный на совесть, и его устроители особо позаботились о том, чтобы в зале была хорошая акустика. Огорчило отца только то, что зал был полупустым. И тем не менее артисты не только «отработали программу», но, видя и понимая, что в зале присутствуют подлинные ценители их творчества и любители классической музыки, играли снова и снова, причем обращались с авансцены к зрителям и слушателям с невероятным по нынешним меркам вопросом: «Что бы вам ещё хотелось услышать?» «Такого полного и творческого, высокого единения исполнителей и слушателей я больше в своей жизни не встречал!» – признался отец. И я удостоился наблюдать похожую ситуацию, когда в конце 1990-х в Симферополь приехал выдающийся джазовый музыкант, саксофонист Алексей Козлов, который выступал тогда в дуэте с пианистом Вячеславом Горским. И, как в случае с квартетом Римского-Корсакова, зал был полупуст, но те, кто пришли, – пришли вполне осознанно. И артисты, понимая и ценя это, действительно выкладывались «по полной». Концерт был великолепен, но особенное восхищение вызывали пассажи пианиста! И вот, когда концерт окончился и отшумели овации, Алексей Козлов постучал пальцем по микрофону, прокашлялся и сказал: – Пожалуй, я всё же должен открыть вам маленький секрет. Дело в том, что этот концерт не должен был состояться, потому что, когда мы со Славой пришли в театр, оказалось, что подходящего инструмента нет. То, что вы видите сейчас на сцене, – это вообще-то не рояль, а… как бы сказать помягче… Словом, это «Красный Октябрь», на котором учатся играть девочки в первом классе музыкальной школы. К тому же в нём не хватало струн, не говоря уже о том, что он был безнадежно расстроен… Спасибо, нашелся добрый человек, который нам помог и привёл это убожество в более-менее сносный вид. И вот если бы была такая специальная медаль «За отвагу» для музыкантов, то её надо было бы вручить Славе за то, что он на этих дровах отработал концерт. |
| „Не ошибка ли это?“ — вдруг мелькнуло у него в уме, как молния, и молния эта попала в самое сердце и разбила его. Он застонал. „Ошибка! да… вот что!“ — ворочалось у него в голове. „Люблю, люблю, люблю“, — раздалось вдруг опять в памяти, и сердце начинало согреваться, но вдруг опять похолодело. И это троекратное „люблю“ Ольги — что это? Обман ее глаз, лукавый шепот еще праздного сердца, не любовь, а только предчувствие любви! Этот голос когда-нибудь раздастся, но так сильно зазвучит, таким грянет аккордом, что весь мир встрепенется! Узнает и тетка и барон, и далеко раздастся гул от этого голоса! Не станет то чувство пробираться так тихо, как ручей, прячась в траве, с едва слышным журчаньем. Она любит теперь, как вышивает по канве: тихо, лениво выходит узор, она еще ленивее развертывает его, любуется, потом положит и забудет. Да, это только приготовление к любви, опыт, а он — субъект, который подвернулся первый, немного сносный, для опыта, по случаю… Ведь случай свел и сблизил их. Она бы его не заметила: Штольц указал на него, заразил молодое, впечатлительное сердце своим участием, явилось сострадание к его положению, самолюбивая забота стряхнуть сон с ленивой души, потом оставить ее. — Вот оно что! — с ужасом говорил он, вставая с постели и зажигая дрожащей рукой свечку. — Больше ничего тут нет и не было! Она готова была к воспринятию любви, сердце ее ждало чутко, и он встретился нечаянно, попал ошибкой… Другой только явится — и она с ужасом отрезвится от ошибки! Как она взглянет тогда на него, как отвернется… ужасно! Я похищаю чужое! Я — вор! Что я делаю, что я делаю? Как я ослеп! — Боже мой! Он посмотрел в зеркало: бледен, желт, глаза тусклые. Он вспомнил тех молодых счастливцев, с подернутым влагой, задумчивым, но сильным и глубоким взглядом, как у нее, с трепещущей искрой в глазах, с уверенностью на победу в улыбке, с такой бодрой походкой, с звучным голосом. И он дождется, когда один из них явится: она вспыхнет вдруг, взглянет на него, Обломова, и… захохочет! Он опять поглядел в зеркало. „Этаких не любят!“ — сказал он. |
| Христос Воскресе! Так говорит святое Евангелие, так возвещают Его ранние свидетели, и в течение двадцативековой истории тысячи и тысячи людей непосредственно встречают воскресшего Христа. Из века в век живые свидетели опытно и лично видят, что Христос воскрес! Всегда есть люди, которые могут сказать: я встретил Его лицом к лицу. Я достоверно знаю, что Иисус из Назарета, Который был распят на Голгофе, Который умер, Который был погребен, воистину воскрес и жив… Но едва восстановив сносный порядок среди обезумевших, объятых леденящим ужасом солдат, центурион задумался о будущем… Мы бежали, покинув пост. Если за нас никто не заступится – весь наряд ждет позор и казнь. Кто поверит в то, что мы видели? Высшее начальство – префект вспомогательной севастийской когорты и трибуны, как принадлежащие к всадническому сословию, еще отдыхают. Несколькими центуриями, поддерживающими порядок у внешних храмовых галерей, командует первый центурион первого манипула – старший из офицерского состава севастийской когорты. Мы оба когда-то служили простыми легионерами в преторианской гвардии и хорошо знаем, что наш бывший начальник Элий Сеян, правая рука императора Тиберия и префект преторианской гвардии – заклятый враг евреев . Префект Пилат тоже питает к ним неприязнь, но это нас не извинит. Хотя ради ненавистных ему иудеев наместник не будет строг, мы все же оставили порученный нам пост и подлежим наказанию. Решено! Надо обо всем доложить первому центуриону первого манипула. Быть может, он из дружеских чувств даст дельный совет: ведь мы оба урожденные римляне… В Иерусалимском храме при первых лучах восходящего солнца уже свершилась законная ритуальная жертва, возжглось курение фимиама и левиты воспели положенный в первый день недели 23-й псалом. Богослужение совершали босиком. Важно стоит череда священников в белых льняных одеждах с длинными рукавами. Они отслужили в одеяниях, препоясанных цветными поясами в несколько витков, и с головными повязками, навитыми вокруг открытой «гильзы» или шапки без верха. Наибольшее впечатление производит первосвященник в ефоде или наплечнике из двух частей, которые скрепляются на его плечах золотыми застежками с ониксами и удерживаются поясом из золотых и цветных нитей. Подол его льняной одежды украшен гранатами и золотыми бубенцами. На ефоде блестят драгоценные камни – символы двенадцати колен Израилевых, а к головной повязке Каиафы, кидару, посредством голубого шнура прикреплена традиционная налобная золотая пластинка с вырезанными на ней словами «Святыня Господу». |
| Этот один риск стоит вреда, какой принесет нам приобретение Россиею Крыма. Таким образом, должен быть мир, если он возможен, и особенно, чтоб нам не воевать». По мнению Иосифа, было три исхода из настоящего положения дел: или Россия и Турция заключают такой мир, который не доставляет ни одной из них существенных выгод. Как бы это ни было желательно, однако невероятно, можно сказать невозможно, ибо Россия никогда добровольно не откажется от сделанных ею завоеваний и не останется при опасности новых нападений со стороны Порты. Второй и самый естественный способ, чтоб Россия приобрела некоторые умеренные выгоды, а Порта, спасенная единственно Австриею от погибели, получила сносный мир. Она должна исполнить свою конвенцию с Австриею, но в Польше все должно остаться по-старому; Ципс должен отойти к Австрии. Хотя таким образом Россия и приобретет некоторое приращение, но Порта подвергается исключительному влиянию Австрии и навсегда рассорится с Пруссиею. Австрия не только увеличит свое политическое значение, но получит Малую Валахию и другие выговоренные турецкою конвенциею выгоды; Польша возвратится в прежнее состояние; прусскому королю Россия не даст более увеличивать своих владений, и он один останется с пустыми руками. Третий выход состоит в том, чтоб при окончании войны все соседние государства получили одинакие выгоды. Если Россия получит значительное приращение, то Австрия и Пруссия должны получить такое же. Тут рождается вопрос, что для Австрии выгоднее: увеличить свои владения на счет Турции или на счет Польши. Если решиться на последнее. то нет другого средства, как прямо объясниться с Пруссиею и Россиею, вместе с ними составить формальный раздельный договор и соединенно предложить его полякам и туркам. Мария-Терезия была в восторге от второго самого естественного способа и потребовала немедленного его исполнения. Как ни тяжело было для Кауница первому начинать говорить с Голицыным о мире, медлить было больше нельзя. «Порта, – начал австрийский канцлер, – узнавши о русских условиях, призвала нашего посланника и объявила, что никогда не вступит в переговоры на основании подобного плана, и упрекала посланника за то, что по его внушениям она освободила Обрезкова. |
| Русское подворье в Назарете. Предусмотрительное внимание П. П. Общества издавна было обращено и на нужды православных паломников, посещающих Назарет. Положение русских паломников, благочестивым усердием заброшенных в святой город Богоматери, населённый иноверцами и инородцами, – весьма нелёгкое. Искони особенно давала себя чувствовать здесь паломникам невозможность сколько-нибудь удобно устроиться на квартирах, где бы можно было найти безопасный приют, сносный стол и благожелательных руководителей по местным святыням. Паломники вынуждены бывали селиться группами в частных наёмных домах арабов. Но даже за сравнительно хорошие деньги в этих домах нельзя было найти, для неприхотливого даже вкуса, надлежащих удобств. А о беззастенчивой эксплуатации паломнической простоты и доверчивости со стороны корыстных квартиросодержателей, разумеется, и говорить нет надобности. Всегда внимательное к нуждам православных паломников, Палестинское Общество на первых же порах своей деятельности в Назарете озаботилось подысканием подходящих для них помещений. С этой целью оно наняло обширный двухэтажный дом в восточной части города близ источника Богородицы и храма Благовещения. Часть этого здания отведена была под женскую школу и квартиры для начальницы школы и русских учительниц, а часть – под палаты паломников с несколькими номерами для посетителей не из простого класса. Но это здание, достаточное по своим размерам для школы и нужд паломников, в смысле удобств оставляло желать весьма многого. Во-первых, дом был старый, плохо отремонтированный; комнаты, назначенные под помещение паломников, были мало удобны, тесны и сыры. Во-вторых (самое главное), при всём желании соединить школу и помещения паломников без существенного ущерба для той и другой стороны – достигнуть этого оказалось решительно невозможным. По необходимости, например, две довольно большие комнаты, назначенные для паломников, расположены были рядом с классной комнатой. Ввиду этого, начиная с конца 80-х годов, Православное Палестинское Общество приняло твёрдое решение построить в Назарете собственное подворье для богомольцев. На пути к осуществлению своего желания Общество встретило немало затруднений. И самая история постройки назаретского подворья может служить характерным показателем этих неблагоприятных условий, среди которых приходилось и поныне приходится действовать Обществу в Святой Земле. История эта такова. |
| В 16 лет ты вдруг понимаешь, что эти люди, к которым ты привык, от которых ты что-то постоянно требуешь, которыми вечно недоволен, могут и не быть с тобой. По самым разным причинам. В какой-то мере в 16 лет родилось мое если не сознание, то сознательность, как бы банально это ни звучало. Каждый год жизни — подарок Когда маму выписали из больницы, нас накрыло счастьем. После тяжелого напряжения всегда случается или упадок, или выплеск энергии. У моего юного организма произошло второе. Наступил сентябрь, я пошла в 11-й класс и каждый день, возвращаясь из школы, смотрела на наш балкон. И когда видела родное лицо, то испытывала такое же чувство влюбленности, как и рыцарь, созерцая свою даму сердца в окне какого-нибудь замка. Я перестала есть мясо, потому что прочитала в какой-то книге, что оно вредит здоровью. Маму не заставляла от него отказываться, но всячески способствовала ее здоровому питанию. Я не подпускала ее к плите. Зимой мы купили лыжи и катались в пролеске недалеко от дома. Мы стали ходить в театр, несмотря на провинциальность, он был довольно сносный. Пытались посещать выставки, но они оказались совсем убогие. Все изменилось в один момент, когда у мамы через год случился рецидив и ее снова положили в больницу. Я снова переживала страх и ужас. Но обошлось, как сказал папа. Хотя это слово тут совсем не подходит. «Обошлось» — это будто само, по касательной, по периметру, шел-шел ураган и прошел мимо. Нет, мы побывали в самом центре этого смерча, мы его пережили, преодолели и вышли из него уже другими людьми. С тех пор прошло больше десяти лет. Я не устаю периодически задумываться, что каждый год жизни — это подарок. Я не знаю, что бы я написала, если бы все закончилось по-другому. Написала бы я что-нибудь и было бы кому писать. Долгое время мне казалось, что это я со всем справилась. И даже мысли не приходило, что мне тоже нужна была помощь. Зато сейчас я думаю обо всех тех подростках, которые остаются один на один со смертью близкого, даже если она еще не произошла. Какая бы крепкая у меня ни была вера (а она осталась), я убеждена, что не только Господь Бог должен поддерживать человека в беде, тем более подростка, да и взрослого тоже. |
| Вы должны как можно ниже наклоняться, чтобы пройти в дверь избы и потом ещё несколько шагов идти, не разгибая спины, потому что иначе ударитесь головой в полати, которые находятся на аршин или на три четверти от потолка и тянутся над самым входом от печи до противоположной стены. Нехитро и внутреннее убранство, и устройство крестьянской избушки. По всем четырём стенам её тянутся широкие лавки. Параллельно с ними и в таком же расстоянии от потолка, как полати, расположены широкие же полки. На этих полках помещается почти весь домашний скарб крестьянина, на них же в котором-нибудь из передних углов поставлен вверх ногами единственный стол, снимаемый оттуда только в случае действительной в нём необходимости, как, например, для обеда, ужина, – и то не всегда. Направо от входа, как вы уже заметили, помещается печка и занимает более четверти всей избы. С наружной стороны печи, рядом с лесенкой на неё, прислонена маленькая деревянная пристройка с дверцами, голубец, который служит чем-то вроде подвала или погреба. Недалеко от печки под рукой у стряпающей хозяйки маленький шкапчик, где и хранится вся несложная и немногочисленная кухонная посуда: две деревянных чашки, десяток ложек и два или три ножа. Против печки, направо же, в уровень с полками, делаются ещё одни маленькие палатки, на которых помещаются остальные принадлежности деревенского хозяйства: горшки, чугуны, плошки, в которых пекут хлебы, и т. п. В левом, главном, углу, как водится, прибито тябло с тремя образами без киотов и окладов, но пред ними теплится теперь, ради грозы, маленькая, жёлтого воску, свеча, и каждый день, может быть, льётся самая усердная, самая горячая молитва. Вот деревенская небогатая изба Костромской губернии со всеми её атрибутами. Конечно, в ней нет ничего похожего на те хорошенькие, почти городские и часто каменные дома, которые вы видели, проезжая по Волге, в некоторых богатых селах, хоть бы, например, в Овсяниках, Ярославской губернии: там вы найдёте несколько чистых, обитых обоями комнат, с окнами довольно большого размера и с модными во всю раму стеклами; там вам подадут чистый большой самовар и сносный для села чайный прибор, там, пожалуй, сделают вам несколько блюд, конечно, не очень гастрономических, но зато там вы должны будете за всё это заплатить втридорога и, может быть, встретите неучтивость, а здесь вас накормят и напоят всем, что есть, что Бог послал, приласкают, приголубят, как умеют, и, может быть, даже обидятся, если вы станете платить. Что же лучше?… Всякому свое!.. |
|
|
