| Аввакум несколько раз бывал в Москве и провел там пятнадцать месяцев в 1652–1653 гг. Позже, после своего возвращения из сибирской ссылки, он пробыл в Москве с февраля по август 1664 г. Память об Иване IV особенно оживилась в 1652–1653 гг., во время перезахоронения в Москве мощей митрополита Филиппа 1957 . Это событие, равно как чтение " Хронографа» и постановлений " Стоглава», куда входят речи Ивана IV, несомненно должно было привлечь внимание Аввакума к полемике Ивана IV. " Стоглав» – кодекс традиционного русского церковного права, составленный на соборе 1551 г. и попавший в число запрещенных книг после реформы Никона – стал для старообрядцев главным источником аргументов и был хорошо известен Аввакуму. Очевидна и осведомленность Аввакума в деталях царствования Ивана IV, так как при всем своем благоговении перед митрополитом Филиппом 1958 – жертвой гнева Ивана IV – протопоп с уважением относился к тому, как царь обходился со своими врагами. Он даже обещал патриарху Никону ту же участь, которую Иван обычно уготовлял предателям: «Как бы доброй царь, повесил бы ево [Никона] на высокое древо... Миленькой царь Иван Васильевич скоро бы указ зделал такой собаке! " 1959 Сочинения царя были хорошо известны образованным москвичам времен Аввакума, и само количество их хорошо сохранившихся списков, датируемых XVI и XVII веками, подтверждает то, что они имелись во многих библиотеках и частных собраниях середины XVII века 1960 . Вхожий на Московской Печатный Двор и вообще в церковную элиту того времени, Аввакум, безусловно, имел доступ к библиотекам патриарха, Печатного Двора и частных собирателей. Его глубокая эрудиция и широкие познания в русской церковной и светской литературе, возможно, восходят именно к 1652–1653 гг. (единственному счастливому периоду его жизни), когда Аввакум был уважаемым в Москве священником и проповедником. Эти годы, как отмечалось, совпали с прославлением святого Филиппа и с ростом интереса к временам Ивана IV – и именно тогда Аввакум легко мог познакомиться с полемическими сочинениями Ивана IV. |
| Отради ми, отрасль царская, отради ми и не погуби мене со беззаконии моими. . . Зане ты еси царь мой и аз раб твой; ты помазан елеом радости, а аз обложен узами желзными; ты, государь, царствуешь, а аз во юдоли плачевной плачуся». Но не за одного себя просил Аввакум и, моля о милости и освобождении не отказывался он от подвига всей своей жизни. «Аще не ты по Господе Бозе, – продолжал он, – кто нам поможет? Столпи поколебашася наветом сатаны, патриарси изнемогоша, святителие падоша и все священство еле живо, Бог весть, али и умроша. Спаси, спаси их, Господи, ими-же веси судьбами!» Но непосредственно за этими смиренными мольбами, обращенными к царю и к Богу, прорывается дикая вспышка фанатического изуверства, подкрепленного накоплявшимся в течении многих лет бессильным раздражением: «А что, царь-государь, как бы ты мне дал волю, я бы их, что Илия пророк, всех перепластал во един день. Не осквернил бы рук своих, но и освятил, чаю». Среди дальнейших, беспорядочно набросанных фраз послания, Аввакум вспоминает и о царе Алексее Михайловиче: «Бог судит, – говорит он, – между мною и царем Алексеем. В муках он сидит, – слышал я от Спаса: то ему за свою правду. Иноземцы, что знают, что велено им, то и творили. Своего царя Константина, потеряв безверием, предали Турку, да и моего Алексея в безумии поддержали» ... В недобрый час пришла Аввакуму мысль написать это послание. При московском дворе мало уже осталось тех его доброжелателей, которые так долго отводили от него конечную беду, да и те, которые были еще пощажены временем, или уже совсем одряхлели, или потеряли свой вес и значение со вступлением на престол молодого царя. Сам этот царь, к которому обращался Аввакум, не был связан, как отец его, с раскольниками ни узами личной дружбы, ни общностью многих взглядов воспитанный киевским монахом Полоцким, наученный польскому языку и с охотой читавший на нем книги, он являлся уже представителем поколения, выросшего на идеях реформы, чуждого того мучительного колебания, которым для поколения предшествовавшего сопровождался разрыв с идеями и порядками старины. |
| Всякое отступление от определяемых религией правил, будет ли оно совершено в области практической жизни или в сфере теоретической мысли, по взгляду протопопа, неизбежно должно повлечь за собой наказание, причем это последнее не ограничивалось, собственно, церковной сферой, отлучением от церкви и проклятием, но распространялось и на телесную природу преступника. В руках священника, как пастыря душ, находилось не только духовное оружие, но и палки, цепи и т. п., и те же самые средства должны были служить и светской власти при защите ею веры. Грубая сила являлась средством для поддержания церковной дисциплины, она же служила охраной и для защиты самой веры. По отношению ко всякого рода еретикам проповедовалась полная нетерпимость и преследование их вменялось в обязанность и духовной иерархии, я светской власти. Факты биографии Аввакума могут представить многочисленные случаи проведения им таких взглядов на практике, но, и не возвращаясь к ним, можно в самых произведениях протопопа встретить немало мест, достаточно ярко обрисовывающих данную мысль. В послании к Алексею Копытовскому, одному из учеников своих, Аввакум советует побить палкой другого раскольника за неправильные его мнения и грозит проклясть последнего, если он и после такого наказания не исправится. Проклятие – крайняя мера со стороны лица духовного, но упорных еретиков должно передавать затем в руки светской власти, которая обязана казнить их, так как еретик не заслуживает пощады. Это общее положение Аввакум применяет и к никонианам. «Воли мне нет да силы, – жалуется он в одном из посланий своих, – перерезал бы, что Илья пророк, студных и мерзких жеребцов всех, что собак»... При такой фанатической нетерпимости, не останавливающейся перед требованием смертной казни за убеждения, идеальным носителем государственной власти в глазах проповедника является не кто иной, как сам царь Грозный. Говоря о Никоне, Аввакум замечает: «Как бы добрый царь, повесил бы ево на высокое древо… Миленькой царь Иван Васильевич скоро бы указ сделал такой собаке». |
| Проникавшая все существо его глубокая уверенность в правоте своего подвига помогала ему оправиться от уныния; воображение, вечно работавшее в одном направлении, вызывало перед ним чудесные видения, в которых деятельную роль играли небесные и адские силы, и угасшая было бодрость духа снова в нем воскресала. Ангелы являлись протопопу и возбуждали в нем мужество, предупреждая о возможности полной гибели, «сила Божия возбраняла» ему смиряться перед воеводой, и Аввакум, находя в себе под впечатлением этих видений новую мощь, налагал на себя еще большее бремя молитвенного подвига, еще с большим рвением обличал Пашкова, терпеливо вынося все его истязания. В эти моменты духовного экстаза самые обыденные явления жизни принимали в его глазах чудесные очертания, и он всюду сознавал присутствие невидимой силы, его охраняющей. Находил ли он прорубь во льду озера, когда ему хотелось пить во время путешествия, осекалось ли ружье, направленное Пашковым на своего сына, вздумавшего заступиться за протопопа, во всем этом Аввакум видел проявление божественной силы, стерегущей своего служителя. Это живое сознание своей правоты и вытекающая отсюда уверенность в близости небесной поддержки давали ему силу переносить всю тяжелую обстановку жизни, какую ему приходилось теперь вести, и терпеть все издевательства и истязания со стороны воеводы. По отношению к этому последнему Аввакум не ограничивался даже пассивной ролью мученика, постоянно переходил в роль обличителя и проповедника. Неумолчно обличал и осуждал он Пашкова всякий раз, как видел в его действиях отступление от правого пути, постоянно убеждал его исполнять религиозные предписания и церковные обряды и с непоколебимою стойкостью выносил все мучения, которыми щедро осыпал его взбешенный воевода, не отступая даже перед страхом смерти. Занятое им таким образом положение не входило в рамки обычных отношений ссыльного и его начальника и придавало скорее этим отношениям характер борьбы двух противников, вооруженных различным оружием и воплощающих в себе противоположные начала. |
| По Керженцу, этому небольшому левому притоку Волги, уже с начала 1660-х годов, когда здесь поселились игумен Сергей Салтыков и инок Евфрем Потемкин, все больше и больше умножалось число старообрядческих скитов и починок. После ареста Салтыкова и Потемкина в 1666 году деятельность керженецких старообрядцев не прерывалась. В начале 70-х годов главенствующее положение на Керженце приобрел скит Смольяны, в котором после ареста Салтыкова и Потемкина поселился священник Дионисий из города Шуи. Так как он имел немало запасных Даров и исполнял требы, то в Смольяны стекались массы Несколько позднее, но не позже 1678 года некий старец Онуфрий основал на Керженце свой скит, ставший известным под его именем. Так как Дионисий был в очень преклонных летах, а следующим за ним по влиянию был старец Онуфрий, то он, как человек энергичный и хороший организатор, сумел сосредоточить у себя поступление всех средств, приходивших от жертвователей на Керженец, чем, конечно, приобрел большую власть в этом Немалое влияние скиту придавал и любимый Аввакумом игумен Сергий (Симеон Крашенинников), часто живавший у Онуфрия. Недалеко от него был тоже славившийся своим благочестием скит старца Сафонтия Соловецкого и, кроме того, целый ряд других монашеских пустынь. Примечания Аввакум. Сочинения... С. 913—916; ЛЗАК. Т. 24. С. 14. Житие протопопа Аввакума... С. 229; Материалы для истории раскола... Т. VI. С. 220; Т. I. С. 198, 338. Материалы для истории раскола... Т. I. С. 434—435; Т. II. С. 113—114, 440—441; Житие Корнилия цит. по: Смирнов П.С. Внутренние вопросы в расколе... С. CXIV. Малышев В.И. Новые материалы о протопопе Аввакуме//ТОДРЛ. 1965. Т. 21. С. 327. Государев указ от 25 августа 1676 г. см.: Там же. С. 330—332. Аввакум. Сочинения... С. 880, 931—938, LXXI, прим. 4. Там же. С. 915, 934 и т. д. Материалы для истории раскола... Т. V. С. 249, прим.; Аввакум. Сочинения... С. 829, 845, 860, 929. Житие боярыни Морозовой... С. 154—175; Аввакум. Сочинения... С. 908, 945; ДАИ. Т. XII. С. 130; Алексеев И. |
| Неизвестно, как отнеслись к этим сообщениям современные раскольники, но впоследствии раскольнические полемисты толковали о них не мало. Ни у одного из главных первоапостолов раскола не встречается столь ожесточенной хулы на троеперстие и именословие, как у протопопа Аввакума. Мысль, что троеперстие и именословие есть печать антихриста, встречается именно у него и повторялась чаще всего им. «Лучше, писал Аввакум, человеку не родится, нежели тремя персты знаменатися». Почему? «Всякий, крестящийся тремя перстами, кланяется и жертвует душею антихристу». Каким образом? В трех перстах заключается, по Аввакуму, апокалипсическая тайна: «змий, зверь и лживый пророк, сиречь: змий-диавол, зверь-антихрист и царь лукавый, а лживый пророк – учитель лукавый, как и Никон». Присоединял сюда Аввакум и именословное перстосложение. «Две печати антихриста Богослов глаголет, едина на руке, а другая на челе: три перста на руце – сам на себя скудоумный возлагает печать. а на челе печатают святители с бесами” 92 . Но если троеперстие – печать антихриста, если, значить, печать антихриста есть, существует уже, то являлся вопрос, где же сам антихрист? Печать антихриста есть, а антихриста нет – это крайняя несообразность. Нужно было указать самого антихриста, но указать не могли 93 . И вот на вопрос об антихристе, стали отвечать: «антихрист тот, кто крестится тремя перстами» 94 . Это значить, что раскольнические суждения о троеперстии способствовали утверждению в расколе даже такого заблуждения, как учение о так называемом духовном антихристе. Чтобы предохранить своих последователей от усвоения троеперстия, Аввакум определял строгие запрещения. «Аще кто перекрестится тремя персты, глумяся, – законополагал протопоп, – таковый, плачася, кается пред Богом и верными человеки греха своего ради», как одинаково если бы кто перекрестился и «страха ради» 95 . Иконам с изображением именословного благословения Аввакум запрещал поклоняться. В беседе об иконном писании он поучал: «малаксу поганую целуй! Знаешь ли, что я говорю? А то руку-ту раскорякою пишут. Не моги, не целуй ее: то антихристова печать. Плюнь на нее, побеги прочь; не гляди на нее – привяжется дурная мысль” 96 . |
| Если образцом, по которому составлялись древнерусские жития служили жития греческие, типа Метафраста, т.е. имеющие задачей похвалу святому как безукоризненному подвижнику, то в своем «житии» Аввакум описывает себя как «реальную личность с достоинствами и недостатками». Это сочинение «остросюжетное и полемическое», где его автор на «примере собственной жизни, полной страданий и драматических коллизий, повествует о фантастической преданности идеям древнего благочестия. Во всех поступках вождя старообрядчества четко прослеживается его неприятие новизны, науки и всего, что шло с Западной Европы. Язык «жития» прост, динамичен, рассчитан на широкую аудиторию, которую автор намерен склонить на свою сторону. Аввакум содействовал обогащению русского языка элементами живой народной речи» 178 . Смело введший народную речь в преобразованный им житийный жанр, Аввакум «создал один из стилистических феноменов мировой литературы», где «свое писательское и жизненное кредо» он выразил в следующем обращении к читателям: «…и вы, Господа ради, чтущии и слышащии, не позазрите просторечию нашему, понеже люблю свой русской природной язык, виршами философскими не обык речи красить, понеже не словес красных Бог слушает, но дел наших хощет» 179 . Несомненна парадоксальность этого оригинального и вполне секуляризированного жанра. Ведь «житие» в истолковании Аввакума явно понимается, во-первых, как «жизнь» или «жизнеописание», а во-вторых, как «житейская история», а не «житийная», канонизированная Церковью и верующими. Между тем, «автор, в детализированном изложении своих злоключений и мук, несомненно, претендует на святость, великомученичество, готовится к насильственной смерти за истинную веру от рук гонителей, и на глазах своих читателей и последователей сам слагает собственную агиографию. Тождественность автобиографии и агиографии для русской культуры XVII века весьма показательна, с «ее контрастным столкновением религиозно-охранительных и секулярно-модернистских течений» 180 . М.М. Дунаев , давая весьма интересную нравственную православную оценку личности протопопа Аввакума, считает, что «то смешение особенностей автобиографической и агиографической литературы, какое допустил протопоп Аввакум» при описании своей жизни, «совершенно недопустимо». |
| Аввакум окончательно разочаровался в царе Алексее Михайловиче, ясно увидел, что тот твердо и неуклонно стоит и останется навсегда убежденным сторонником реформы Никона и никогда не воротится к старым церковным дониконовским порядкам. Однако это не убило веры Аввакума, что та церковная старина, за которую он борется и страдает, все-таки в конце концов восторжествует над никонианством, и если не при Алексее Михайловиче, то при его сыне. При объяснении одного псалма Аввакум обращается к Алексею Михайловичу с речью: «перестань-ко ты нас мучить – тово!.. Ты, пожалуй, распусти иных – тех при себе… Сын твой, после тебя, распустит же о Христе всех страждущих и верных (верующих?) по старым книгам в Господа нашего Исуса Христа. На шестом соборе бысть же сие, – Константин Брадатый проклял же мучителя, отца своего, еретика, и всем верным и страждущим по Христе живот дарова. Тако глаголет Дух Святый мною грешным рабом своим: и здесь тоже будет после тебя!» В другом месте Аввакум говорит: «не оскудеет, по словеси Божию, старое наше православие молитвами св. отец, а ваше собачье никонианское умышление скоро извод возмет: не будет яко мирсина и кипарис, но яко неверия паки в прут иссохнех и в прах разыдется и провоняет, яко мертвый пес. Всяк любяй веру никонианскою, не будет яко мирсина; никако, но яко Формос папа, законоположник римского стола, по смерти провонял и смрадом своим весь град огнусил и ко издохновению привел, дóндеже Стефан попа в Тиверь реку смрадное тело вверг. Тако и нынешних московских законоположников новых, с Никоном врагом, ввержет последний род в Москву реку, и прах их лопатами загребут – бл… детей, провонялых душ. Адом воняют все, не лгу никак, я их знаю, водился с ними» 187 . Эта вера Аввакума, что его дело в конце, несомненно, восторжествует, была безусловна необходима в его положении, так как страдать и бороться совсем даром, за дело уже совершенно проигранное, было бы невозможно, как ему невозможно было бы, без такой уверенности, смело и спокойно взойти на костер. |
| Тако и гордый мнится имея вся, а ничтоже сый, – во всем отвсюду гнило и развалилося, я душевная и телесная» 201 . Единственным источником всякого истинного и спасительного для человека знания, Аввакум признает только старопечатные дониконовские книги, причем он мало доверяет книгам рукописным, так как в последних можно найти всячину. «Мы так веруем, говорит он, как церковныя (печатные) книги учат. А в писмяных – тех всячину найдешь». Заповедуя своим последователям бегать от еретиков и не говорить с ними о правоверии, он советует им: «взыщи христианина, который святых книг не уничижает, и с ним беседуй, рассуждая премудрость, писанную во святых старопечатных книгах: и приложит приимати. Так обоим добро будет от Христа Бога». «А я грешный, про себя говорит Аввакум, кроме писаново, не хощу собою затевать: как написано, так и верую; идеже что святые написали, мне так и добро» 202 . Значит, единственный источник всяких знаний, какой признает Аввакум, и какого обязаны держаться все его последователи – это старопечатные церковные книги: только на их основе и в пределах заключающихся в них материй, дозволительны благочестивые беседы и рассуждения; всякий другой источник знания, каковы разные науки, совершенно недопустимы для истинно верующего и благочестивого человека ввиду того, что они не дают верующему никаких спасительных знаний, а только надмевают и развращают его ум, отдаляют его от Бога и, в конце, ведут к вечной гибели. Даже такие великие и добродетельные мужи древности, как Пифагор и Платон, и особенно последний, на изучении сочинений которого воспитывались величайшие святые отцы и учители церкви, все-таки, по уверению Аввакума, и сейчас мучается в аду за свою науку и за свой наукою надменный ум. Понятно, что вместе с внешней мудростью, выражающеюся в разных науках, в обществе единственно истинно верующих недопустима никакая критика, никакое самостоятельное мышление и изыскание, так как нужно не изыскивать, а только крепко веровать в то, «что святые написали», веровать именно так, как написано, а не так, как говорит человеческое изыскание, надменный человеческий ум. |
| Как и большинство других ревнителей, Аввакум занимался лечением и особенно удачно исцелял бесноватых. Нужно заметить, что в то время не было докторов, и народ, со своими болезнями, был предоставлен самому себе. Он готов был искать помощи решительно у всякого, кто только брался оказать ему – совершенно беспомощному, какую-либо помощь. Отсюда, конечно, как ответ на народную, настоятельную нужду, у нас сильно развилось так называемое знахарство, которое стремилось, как могло и умело удовлетворить насущной народной потребности в лечении. Естественно было, что те духовные лица, которые отличались некоторой начитанностью и большими, относительно, сведениями, которые искренно заботились о своей пастве, становились не только целителями ее душ, но и телес, т. е. в некотором отношении делались народными докторами, к которым народ обращался с своими болезнями, особенно проявлявшимися на почве нервного расстройства. Этого рода болезни, как кликушество, разные формы беснования, считались тогда проявлением действия бесовской силы, поселившейся в больном. Заботливые духовные изгоняли эту нечистую силу из больных с помощью молитвы, окропления святой водой, помазания освященным маслом, каждения ладаном и постом. Таким лечением занимались: Неронов, Никон, Иларион, впоследствии архиепископ рязанский, и другие тогдашние видные общественные деятели из духовных. Аввакум тоже принадлежал к числу их и сам себя считал особенно сильным в этой специальности: бесы легко подчинялись его воздействию и не могли ему противиться. Слава его, как целителя, шла за ним повсюду, везде собирая около него больных 152 . За свои резкие обличения, за свое настойчивое, ни пред чем не останавливающееся стремление заставить весь приход жить так, как хотел этого ревностный по благочестии молодой, а в то же время крайне суровый, неуступчивый и слишком рьяный священник, Аввакум был изгнан из Лопатищи и направился в Москву, где познакомился со Стефаном Вонифатьевичем и Нероновым, которые по достоинству оценили великую ревность по благочестии молодого священника и оказали ему поддержку. |
|
|
