| княгиня Ольга в словах своих к своему сыну Святославу: «аще ты крестишися, вси имут тоже створити» 113 . И русский народ действительно увидел, что христианство и возвещает ту истинную жизнь, в которой сотворён весь мир и к которой он назначен; «Се же послеже придоша Греци» – говорил Св. Владимир своим «болярам» и «старцам градским», – «хуляще вси законы, свой же хваляще, и много глаголаша сказающе от начала миру, о бытьи всего мира; суть же хитро сказающе, и чюдно, слышати их, любо комуждо слушати их, и другий свет поведают быти: да аще кто, дееть, в нашю веру ступить, то паки, умер, встанет, и не умрети ему в веки; аще ли во ин закон ступит, то на оном свете в огне горети» 114 . И когда представители русского народа увидели высшее выражение жизни христианства в богослужении, они ясно поняли, что христианство не только возвещение начал веры и жизни, но и действительная жизнь с Богом и в Боге. «И приидохом же в Греки», рассказывали они потом народу, «и ведоша ны, идеже служать Богу своему, и не свемы, на небе ли есмы были, ли на земли; и несть бо на земли такого вида ли красоты такоя, и недоумеем бо сказати; токмо то вемы, яко онде Бог с человеки пребывает, несть служба их паче всех стран» 115 . После этого, полная готовность созрела и выразилась в окончательной решимости принять закон христианский: «Мы убо не можем забыти красоты тоя; всяк бо человек аще вкусит сладка, последи горести не примает, тако и мы не имамы сде быти». Отвещавше же боляре рекоша: «аще бы лих закон греческий, то не бы баба твоя приняла, Ольга, яже бе мудрейши всех человек». Отвещав же Володимер, рече: «где крещенье приимем?». Они же рекоша: «где ти любо» 116 . Так несомненен был успех на Руси христианства, как возвещения новой жизни, жизни любви, особенно, если вспомним, какая благоприятная почва была к тому в самопожертвовании, которым жил русский народ ещё в язычестве. Но что сказать о другом вымысле того же лагеря хулителей воображаемого русского национализма, будто все, так называемые, «русские начала» есть пустая мечта и плод досужей фантазии и натяжек защитников этих начал, будто в действительной жизни русского народа не было буквально ничего привлекательного, что служило бы оправданием этих начал? Если первый упрёк рассыпается сам собой после приведения самых взглядов русского народа на христианство, то последний, быть может, тоже потерял бы своё значение, если бы мы коснулись истории русского народа и поискали в ней осуществления его христианских взглядов. |
| Произросла Лоза истинная, долженствующая отпадшее рождие соединить с собою, увядшее прозеленить, дивие удобрить, да будет в ней, и сотворит плод мног (Ин.15:5). Бысть последний Адам, который един животворящим духом своим силен проникнуть и, проникнув, разрушить царство смерти, основанное на разрушении первого Адама, возглавить себе всяческая (Еф.1:10) и сочетать конец с началом. Сей небесный и Божественный Человек, в высоком имени Единородного Сына Божия и в таинственном имени Богочеловека представляемый Евангелием нашему верованию и созерцанию, указуется также и в простом имени человека нашему подражанию: Се, Человек! И хотя таким образом во всяком состоянии, во всяком действии, во всяком мгновении святейшия жизни Иисусовы мы можем видеть чистейшие образы истинного совершенства человеческого - впрочем, судьбы особенно указуют Его в то мгновение, когда Он изшел из дома судии к народу, нося терновен венец и багряну ризу. Мгновение великое и подлинно требующее особенного указания, дабы оно в сокращенном своем величии не укрылось от нашей непроницательности! Иисус в таком состоянии, в которое приведен волею других, в чуждей одежде, не видно никакого действия Его, не слышно никакого слова Его, Его как бы нет. Что же здесь нам указуется в Нем? То самое, что Иисус является без воли, без действия, без слова. Сие молчание, которое Он сохраняет между восклицаниями защитника и между воплями клеветников и хулителей, сей глубокий взор сквозь смятения человеческия погруженный в судьбы Божии, сии неподвижные члены, так сказать почивающие в страданиях, - все сие представляет нам образ человека высочайше терпеливого, мужественного, кроткого, смиренного, никакою всеобщею враждою непобедимого в любви, непоколебимого в мире со всеми, человека бесстрастного, чистого, Святого и, - чтобы соединить сии черты в одну их объемлющую, - человека, всесовершенно преданного Богу. Сею самою чертою описуется образ красного добротою паче сынов человеческих (Пс.44:3) и во всех Его состояниях. Он сам описует ею и дела свои: Якоже заповеда Мне Отец, тако творю (Ин.14:31), и свои глаголы: Яже убо аз глаголю, якоже рече Мне Отец, тако глаголю (Ин.12:50), и свою волю: Не ищу воли Моея, но воли пославшаго Мя Отца (Ин.5:30). |
| Первая приобретенная мною книга была – Служебник. О, день тот был днем великой радости для меня. Возвращаясь домой с сим новым сокровищем, я шел по улице с раскрытой книгой в руках до тех пор, пока не достиг тенистой аллеи сада, где и просидел, сокрывшись под многоветвистым деревом от палящего летнего зноя, несколько часов, благоговейно перечитывая дорогие для меня слова; я целовал страницы этой книги, восторгу моему не было конца, и доселе храню ее, как самую драгоценную святыню, и прочитываю по ней молитвы в умиленнейшие минуты жизни. Но каково было мое счастье, когда я одну за другой стяжал себе в собственность все богослужебные книги. Они являлись для меня самым назидательным, святым чтением; из них я учился и догматике, и нравственному богословию, правда своеобразным, но зато и легко усвояемым по своим поэтическим красотам. А в словах воскресных стихир: «Кто виде, кто слыша мертвеца украдена когда, паче же помаза и нага, оставльша во гробе своя погребальная, не прельщайтеся иудее, навыкнете речением пророческим... и уразумейте, яко той есть воистину избавитель мира и всесильный». Я узнал потом уже в академии и мудрую «апологетическую теорию», излагаемую ученым профессором совершенно независимо от содержания ветхой денми кожаной книги... О, как мне было в те дни тяжело слышать слова хулителей, слова гордые, что вся эта церковность – одна форма, что следует обращать внимание исключительно на «сущность», на «идею», на «содержание»; дал бы им Господь побольше этого внутреннего духовного содержания; может быть, они тогда не низводили бы в разряд пустых форм многотканного покрова, возложенного смиренной любовью Церкви на великую тайну воплощения Бога Слова. Много путей открывалось мне после добросовестного окончания среднего образования, но церковный колокол звал к себе, под сень Божия храма, туда, где испытал я первую духовную радость; и десница всеблагого провидения открыла предо мной двери высшей богословской школы. Последняя просветила церковной музыкой (особенно в лице проф. |
| Он составлен с одной стороны из тех же элементов как и животные; с другой стороны есть в нем начало еще духовное; я хочу сказать: человек состоит из души и тела. Тело занято землею и гнется к земле; душа же стремится к Богу. Просвещена будучи мудростию (философией) истинною, она устремляется горе к родственным с нею небожителям; она всеми своими силами работает над освобождением себя от пожеланий тела, между прочим и от трудов и страхов, хотя, – как мы показали выше, – терпение и страх и необходимы для утверждения в добродетели. To правда, конечно, что законом познается грех ( Рим. 3:20 ), как это утверждают и хулители закона, хотя и до закона грех был в мире ( Рим. 5:13 ); но без закона, ответим им, грех был мертв ( Рим. 7:6 ). Потому что если, исторгая из себя грех – причину страха – мы, состоя в законе, не освобождались от страха, то тем паче наказание значит мы от себя удаляем, как скоро иссякает источник бурного пожелания. Закон не для праведника положен, говорит Писание ( 1Тим. 1:9 ). Полны глубокой правды посему и слова Гераклита: «Люди никогда не имели бы и понятия о справедливости, если бы не знали преступлений». И по мнению Сократа «Законы не для добродетельных постановляются». Хулители закона далее не постигли смысла и сих слов Апостола: Любящий ближнего ( Рим. 5:8 ) зла не делает ему ( Рим. 5:10 ). И действительно сии Божественные заповеди: He убий, не прелюбодействуй, не крадь ( Лев. 19:18 ) и другие содержатся все уже в одной этой: Люби ближнего твоего как самого себя ( Рим. 13:9 ). Вот почему и Господь наш говорит: Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и ближнего твоего как самого себя ( Лк. 10:27 ; Мф. 12:37, 39 ). Ho так как человек любящий своего ближнего ничего дурного ему причинить не может, и так как сущность всех заповедей содержится в одном этом сокращенном слове: Любите ваших ближних, то из этого следует, что заповеди, коими имеется в виду пробудить страх, порождать собой должны любовь, а не ненависть. Закон, мать страха, следовательно не может в душе порождать ни смущения, ни печали. |
| А иже имут в Наше царствие из Литовской страны, и из Малой России и из иных стран учёные люди, хотящие здесь, в Наших училищах, блюстителем и учителями быть, приезжать и о себе поведать, яко они благочестивые, и от благочестивых родителей рождены, и воспитаны в православной Восточной вере: и оным без подлинного об них известия и достоверных благочестивых людей свидетельства словесам их не верить, и в блюстители и в учители их не устроять, аще бы кто из них и писанием правду веры Нашей Восточной удостоверял, а не правды на ону Нашу православную веру от Римлян и от Лютеров и от Кальвинов и от иных ересей наносимые обличал и укорял: того ради что обычай есть таковыми способами прелестникам в верах замешание творить; прежде таковые являются, якобы совершенно благочестивые, и по благочестию ревнители крепкие, а потом, когда уверятся быть благочестивыми, тогда помалу развратные словеса вере Нашей всевать, и оной непорочную целость терзать начинают. Четвёртое В лучшую же крепость и вящшее утверждение православной Восточной Нашей веры Церкви установляем: блюстителю училищ и учителям в крепком и нерушимом содержании Восточной православной Христианской веры, и той от всяких иных вер и ересей в охранение и защиту творить крестное целование по чину, иже от Нас Великого Государя с советом Святейшего Патриарха постановлен и утверждён имать быти в уставе Академическом; а кто из них того по своей клятве цело не содержит, и начнёт каковые толкования, или подлоги к усумнению Нашей Восточной веры подлагать, или начнёт оную иных верам, или ересям во всём равенстве совершенном полагать; паче же аще кто из Них начнёт чуждую веру Римскую или ереси Лютерские и Кальвинские, и иные какие похвалять, а Нашу православную веру укорять, или каковые порочные на неё словеса произносить, и в таковых своих делах или словах достоверными свидетелями освидетельствуется, и таковый за усумнение родящие подлоги, или толкования, или чужих вер и ересей похваление, по вине да накажется, и от чина своего учительского да извержется; а за хуление Православной восточной веры, аще он в таковом хулительстве пребудет, без всякого милосердия да сожжётся. Аще же покается, и той да накажется, и от чина своего учительского да извержется. Пятое |
| Подивимся, братие, судьбам промысла Божия, избавившего Марию от несправедливого уничижения, и праведного Иосифа отсей несправедливости. Но вместе потщимся рассмотреть, нет ли чего-либо в поступке Иосифа поучительного и достойного подражания для нас. Прежде всего, отдадим справедливость той мудрой осторожности и вместе доброте, какую проявил он, не спеша осуждать ее вслух всех на основании своего подозрения. Честь ближнего должна быть дорога для нас, как наша собственная; посему, если ближний наш подвергся несчастью навлечь на себя подозрение в предосудительном поступке, и молва распространяет о нем недобрые слухи, уважение к чести ближнего требует от нас удерживаться от участия в обвинении его на основании одних слухов. Не всякому слуху верь. Часто случается, что по зависти к ближнему, по злобе на него за что-нибудь, распространяются недобрые слухи о людях, в высшей степени честных и добродетельных. Сам Христос Спаситель подвергался несправедливым, крайне возмутительным обвинениям со стороны своих врагов. Он был весь чистота и святость, был весь свет и истина, но тьма не любит света, боится его, ходящие во тьме заблуждений и пороков, ненавидят свет и боятся обличений от людей света и истины. Правда колет им глаза, и они нарочно зажмуривают их, чтобы не видеть света истины, и не только сами не хотят видеть ее, но еще других вооружают против ненавистных им сынов света и обличителей неправды. Люди легковерные и равнодушные к чести ближнего легко поддаются злым наветам несправедливых обвинителей и хулителей, верят этим наветам не только сами, но еще с каким-то злорадством передают их своим знакомым, эти последние своим знакомым. Худая молва распространяется далее и далее, прибавляет новые обвинения, на которые так щедры злые языки. И вот честь ближнего, сделавшегося жертвою ложных обвинений, погибла: он стал предметом общих глумлений и порицаний. Сначала худая молва возбудила только подозрение против него, затем подозрение обратилось в уверенность. Вот как опасно верить всякому слуху и на основании устной молвы обвинять ближнего. Но если бы и действительно обвинение было основательно и преступление обвиняемого было несомненно, то и в этом случае долг любви к ближнему требует от нас, чтобы мы относились к нему не с злорадством, но с сожалением, с участием к его положению, тем паче, что и мы сами не безгрешные люди и не можем ручаться за свою безопасность от тех искушений, каким подвергся осуждаемый людьми ближний, и что каждый из нас может быть виноват, если не в том грехе, за который осуждается ближний, то в другом, не менее тяжком. |
| Расторг он любовь Божию — эту крепкую связь духа, потому и ослабла телесная сила, связующая члены. Расторгся союз плоти его видимо, потому что разделилось сердце его невидимо; расторглась связь членов его, потому что разделились помышления его. О Мариам стали говорить в Израильском стане, когда покрылась она проказой за то, что изострила язык свой на кроткого, за нее же молившегося. Дерзнула она злословить близкого к ней и высокого по святости, и за то поражена проказой. Наказал её Святый, чтобы проказа научила её познать себя; помилование указало ей язву её; избавление, дарованное святым, показало, сколько он славен; очищение дало уразуметь, как он высок; дар, приятый от него, вразумил, какая в нем сокровищница. Когда Моисей молился за нее, она узнала, как беседует с ним Бог; когда избавил её от поразивший её проказы, уразумела, что он богоугоднее её. Думала о себе Мариам, что и она близка к Богу, но узнала, сколь далека; думала, что получила уже многое, но узнала, что полученное ею — дым один. Праведный Отмститель взыскал с пророчицы за злоречие, потому что не оставляет без наказания злоречия, в котором проводят время люди неразумные. Моисей совершил великие дела, но и он поползнулся языком своим. Не столько вредила ему косноязычность, сколько повредила погрешность уст его. Малое погрешение лишило его земли обетования. Великое и страшное море не преградило ему пути, но малая погрешность в слове стала перед ним стеной. Если Моисея, которого Господь поставил Богом фараону (Исх. 7:1), одно малое слово лишило земли обетования, тем паче нас лишит Царствия язык, изощряемый ежедневно, как меч. Святой огонь попалил двести освященных иереев. Святы они были в делах своих, но осквернились словами. И если такие мужи попалены огнем, то можешь ли ты говорить дерзко? Земля поглотила хулителей, изостривших язык свой; не коснулась нечистых и блудников, но поглотила злоязычных. Море поглотило Египтян, а земля — мятежных. Праздное слово, сказанное военачальником во время голода, было наказано, как хула, и он затоптан народом во вратах (4 Цар. 7:2–17). |
| Довольно тебе от писания показася, яко благодать Божия чрез и недостойных, чрез лукавых и добрых, чрез правильно и неправильно рукоположенных архиереов и священников равно действует и тайны совершает. Предлежит еще показати, яко и чрез еретиков, донележе, всей Церкви совершенно не объявленным, всенародным проклятием не отлученны, архиерейства или священства не обнаженными и на престоле православном вместо православных обретающиися, тое же самое за приходящих спасение благодать Божия творит. Является сие в первых от Иуды и Каиафы, иже без сумнения не меньши бяху еретиков, но по многой части злейший, однакож благодать Божия чрез них действоваше; и Златоуст святый их мнократне в пример приводит, во еже чрез лукавых священников подобне благодати Божией действовати; якоже наипаче во нравоучении 3-м на Павлово послание к Колосаем видети, идеже о Каиафе сице написа: «и Каиафа пророчествова, Христоубийца сый и недостоин священническаго сына». О Иуде же в помянутом прежде нравоучении 2-м на Павлово к Тимофею послание 2-е видехом, что написа. Не точию от Златоустаго, но и от Евангелия, без всякаго учителей свидетельства, якоже о Иуде, сице и о Каиафе тоеже самое видети. Не неприлично есть такожде воспомянути оных книжников и фарисеев, на Христа убивственною злобою дышущих, Веелзевулом хулящих; паче таковыя же хулы кая может быти ересь пущая, разве твоя раскольническая, то же Христа Сына Божия, в пречистых тайнах утаеннаго, подобне хулящая и нестерпимо блядословящая? Однако же помянутыи хулители и беззаконницы фарисеи и книжницы от Христа во Евангелии сице почитаеми: на Моиесови седалищи седоша книжници и фарисее; вся убо, елика глаголют вам блюсти, блюдите, по делом же их не творите ( Матф 23, 2. 3 ); которых книжников и фарисеов Златоуст святый яко Иуду и Каиафу к тому же священнослужения делу на многих местах в беседах своих апостольских приводит, а наипаче во нравоучении 21 на Павлово к Коринфом послание 1-е, на послание к Галатом в сказании на главу 1-ю стих 7-й, на послание к Колосаем в нравоучении 3-м, на послание к Солуняном в беседе 10-й. |
| Но не бойтесь, мы очистимся — мы ненавидим свое убожество, мы упорно идем из грязи. В этом наш смысл. Из нашего уродства вырастает душа мира. Вы видите только наши заблуждения, а не можете понять, что не блуждаем мы, а ищем. Мы идем снизу, помогите нам, верхние, — в этом мой ответ». Рассуждая умозрительно, в самозащите Платонова можно заметить не только очевидную сильную уязвленность и самолюбие молодого автора, не только унижение паче гордости или, как говорил Пушкин об одном из своих героев, «англоман выносил критику столь же нетерпеливо, как и наши журналисты» и таким же нетерпением отличался журналист воронежский столетие спустя, — так вот в его «манифесте», в этой, по удачному выражению Льва Шубина, «декларации прав» молодого писателя можно увидеть определенную стратегию либо по меньшей мере продуманную линию поведения. В самом деле, если не знать всего написанного автором «Ответа редакции „Трудовой армии“» к той поре, если отвлечься от посвященных красоте Божьего мира стихов, публицистических размышлений о целомудрии и сознании и пройти мимо диалога с Федоровым, Достоевским, Ницше, Розановым, Шпенглером, Ключевским, Фрейдом, Веннигейнером, то можно предположить, что платоновский отлуп хулителям из «Трудовой армии» писался от лица талантливого самоучки, непросвещенного, но жаждущего просветиться рабоче-крестьянского парня из числа тех, о ком упоминал Блок — «бьют себя кулаками по несчастной голове: мы глупые, мы понять не можем» — даром, что ли, Андрей Платонович и сам сообщал в ту пору в анкетах, что образование у него «нисшее». Но поскольку очевидно, что автор «Чульдика и Епишки» превосходил своих зоилов не только по природному дарованию, но и по образованию и начитанности и никакие «верхние» помочь ему ни в чем не могли, то из платоновского «Ответа» следует, что за его как бы смирением, за своеобразным литературным юродством и самопровозглашенным убожеством скрывался сознательный полемический прием. Платонов словно предчувствовал, что его писательский удел — раздражать и навлекать на себя гнев, он учился держать удар и отвечать обидчикам. С рабочих позиций в рабочем государстве делать это было удобнее всего, и он свое законное место грамотно занял, благо ему прикидываться рабочим надобности не было. |
| Но примерно то же писал и Гельбиг, отражая мнение императора Иосифа II: живописные селения были всего–навсего театральными декорациями; Екатерине несколько раз кряду показывали одно и то же стадо скота, которое перегоняли по ночам на новое место; в воинских магазинах мешки были наполнены не зерном, а песком [Брикнер, 101]. Но нельзя считать, что «таков был общий глас». Вовсе не легковерный принц де Линь, возвращаясь из Тавриды в Петербург, в Туле назвал рассказы о декорациях нелепой басней [Брикнер, 101] (из чего ясно, в частности, что миф о «потемкинских деревнях» — если не как фразеологизм, то как идея — современен самому событию). Значит, даже в окружении «графа Фалькенштейна» не было единодушия по этому поводу. Вообще было бы наивно верить на слово как иноземным, так и русским хулителям Потемкина. Канцлер А. А. Безбородко всегда составлял ему оппозицию. Граф П. А. Румянцев, в качестве генерал–губернатора Малороссии, явился естественным соперником человека, которому было вверено новороссийское наместничество. Что до Μ. М. Щербатова, то его неприязнь к «прожектам» Екатерины и Потемкина достаточно хорошо известна. Поэтому нет резона относить на счет обыкновенного придворного интриганства слова последнего, когда он писал 17 июля 1787 г. императрице из Кременчуга: «Матушка государыня! Я получил ваше милостивое письмо из Твери. Сколь мне чувствительны оного изъяснения, то Богу известно. Ты мне паче родной матери, ибо попечение твое о благосостоянии моем есть движение, по избранию учиненное. Тут не слепой жребий. Сколько я тебе должен, сколь много ты сделала мне отличностей; как далеко ты простерла свои милости на принадлежащих мне, но всего больше, что никогда злоба и зависть не могли мне причинить у тебя зла и все коварства не могли иметь успеха (курсив мой. — А. П.)» . В связи с вышесказанным должно сделать заключение, что миф о «потемкинских деревнях» — именно миф, а не достоверно установленный факт. Как миф его и надлежит анализировать. В какой обстановке он возник и насколько соответствует реальности? Можно ли в толковании его ограничиться указанием на борьбу придворных группировок и «злобу и зависть» иностранных наблюдателей, т. е. недоброжелательство к постоянно усиливающейся России? Не было ли в «чудесах» Потемкина чего–то большего, нежели элементарное карьеристское желание угодить царице, посрамить своих многочисленных врагов и упрочить свое первенство в государстве? Наконец, как выглядят эти «чудеса» с культурно–исторической точки зрения, была ли лихорадочная колонизация Новороссии и Тавриды только цивилизационной деятельностью, не скрывался ли за нею некий «новороссийский прожект», подобный «греческому прожекту» канцлера А. А. Безбородко? |
|
|
