| С оборотной же стороны мы находим здесь ажурную имбрикацию или особую прорезную решёточку в виде чешуек, сделанную из плетения филигранью, совершенно гладкую, с золотым зерном в каждой петельке. Именно эта решёточка, прикрывающая душистый хлопок, и назначена была душить волосы и голову. Ободок серьги имеет также много для нас интереса тем, что весь выполнен тончайшею сканью, в простейшем рисунке разводов с внутренними мелкими завитками, из ссученной пары нитей, расплющенной в ленту и уложенной на поверхности крохотными веточками; но боковые каемки из кружков и восьмёрок выложены из ленточной скани, той же фактуры, как и скань на Мономаховой шапке, для нас еще доказательство южно-русского или византийского происхождения последней. По ободку сажены в гнёздах сирийские гранаты, в форме овала, ромба, листа, сердечка – также вкус Византии XI века, указанный нам историками. По наружному ободку расположены семь скобочек, витых из скани и ажурных, для продевания крупной жемчужной низки. Дужка имеет то же самое устройство, что у русских серёг: а именно шарнир сделан на одной стороне, в котором дужка свободно движется, притом движется по направлению к голове, или внутрь, и далее: дужка эта также приподнята овалом, очевидно для того, чтобы серьга свободно качалась под тем предметом, к которому она привешена (кикою? или кокошником?), и затем на другом конце она застегивалась, входя внутрь колечек, проволокою; к этому служили свободно висящие у дужки два колечка, по одному на каждой серьге, не знаем: может быть, от них шла тонкая цепочка по груди, соединявшая обе серьги, что сначала имело особое практическое назначение, а затем стало делом обычая или моды. Византийский и русский типы дают нам указания, где искать его источников. Их общий прототип принадлежит Сирии и представляет серьгу в виде калачика, или колечка, с утолщенною нижнею частью: мы уже говорили, что эта форма сережного кольца натуральна в изделиях из стекла, если не прямо от них получила свое бытие, но раз напав на эту столь простую и осмысленную форму, мастера ее всячески стали разнообразить, усугубляя, специализируя тот же смысл. |
| Серия золотых серёг найдена в городище Княжья гора Черкасского уезда Киевской губернии (Ист. Музей, 4190 – 6), они совершенно одинаковы с найденными там же серебряными 4199 – 4220). Две пары золотых серёг найдены в 1846 г. в Киеве, в развалинах Десятинной церкви (Румянц. Музей, 2511 – 2), одна пара с прорезными бусами, другая с дутыми бусами, украшенными сканью в виде розеток. В Киеве в том же 1846 г. найдена пара золотых серёг, которых бусы подражают жемчужному низанью, как в паре из клада Есикорского (табл. IV, рис. 11, 13). В бедных могильниках Средней России встречаются преимущественно серебряные серьги этого типа. Особенно большое собрание извлечено из «мерянских» могильников, куда они попали, очевидно, какъ привозной продукт. Менее найдено в Тверской, Корчевского у., с. Посад (Ист. Музей, IV з., 1668 – 9) в Московской и Ярославской (Мышкинского у., с. Кривец) губерниях. Серьги с гладкими бусами и пупырчатыми найдены в могильнике у с. Веськино (Рум. Музей, 4, 22, 33, 35). Крупные серьги с большими гладкими бусами из серебра, украшенными сканью в виде розеток, найдены близ м. Романова Могилевской губернии. Находки в Старой Рязани нередко сопровождались парами серёг с украшением зернью в виде городков и пирамидок в кружках. Тип кольца с тремя бусинами имеют иногда бронзовые серьги, но редкость подобных изделий понятна сама по себе, по условиям отливки бусин в виде узелков, сплетённых из проволоки, или даже плетения из толстой медной проволоки. Такие серьги встречены пока в Звенигородском у. Московской губ., Жиздринском Калужской, Рязанском у., у Стародуба и в Суджанском у. Курской губернии. Пара золотых сережных подвесок с эмалевыми украшениями из клада Есикорского представляют замечательную сохранность: золотая поверхность как будто носит на себе ещё следы выглаживания пластин, а эмалевые краски настолько свежи и не окислены, что даже в изломах эмаль не кажется более интенсивного цвета, чем на поверхности. Эта поверхностъ настолько гладка и лишена обычных пор, настолько блестит, как будто это была бы свеже выполненная работа. Подвески были, повидимому, мало в употреблении, и дужка, входящая в шарнир с правой стороны (если смотреть на лицо подвесок с изображением Сиринов), закрепляется в нём особенно плотно. В технике эмалей обращает на себя внимание прокладка между контуром и краем лоточка красной или голубоватой эмали. Самый слой эмали почти вдвое глубже, чем напр. в эмалях клада с Б. Житомирской улицы. При такой технической тонкости работе, рисунок отличается неправильностями, в чертах лица тяжелыми и неуклюжими формами тела, непропорциональностью туловища и головы, крохотных ножек и грузного корпуса и наконец, преувеличенною орнаментальностью всей фигуры и особенно хвоста: все это черты не византийского оригинала, а его туземной передачи. |
| На лицо изображены женские головы в венцах, имеющих форму конических кик или кокошников, с двумя бирюзовыми камнями и красном налобным. Волосы распущены кудрями, что указывает на девицу, на теле намечена золотая одежда. В поле белые жемчужинки, белые розеточки, бирюзовые и красные крапины. По сторонам, в обычной схеме: пальметка в середине, пара развертывающихся и свёрнутых листков (аканфа) и два отрезочка их, как бы продетых сквозь золото лент. На обороте две птицы – голуби – по сторонам древа, обернувшись к нему. Древо имеет белый ствол, белую пальметку на вершине и внизу два корня с срединным бутоном, как бы была изображена лилия. Очевидно, это и не есть дерево, но таже белая лилия, полевой крин с красным бутоном цветка. Птицы имеют синюю окраску перьев , на теле и крыльях, одно бирюзовое перо в хвосте и бирюзовую головку. Некоторая мутность эмали (сравнительно с чисто византийскими работами X – XI веков) резкость тона белой эмали, и в особенности вишневый оттенок телесного цвета указывают киевскую плавку ХП века. В кладе нашлись также две пары подобных сережных подвесок из серебра, притом одна пара большого размера (с ажурным ободом вместе, пара имеет 0,063 м.), а другая столь же малого (0,04 м.), как и указанная выше золотая пара. Первая пара имеет, как мы сказали, ажурный обод, в виде кружевных, из плетения серебряной проволока, решёточек или ярочек, а внутри, на особых вставных щитках, из черни выполнено изображение птицы и двух птиц по сторонам растения. На малой паре тою же чернью выполнена орнаментация всей подвески венчиками и кружками, с орнаментальными разводами внутри. Из обыкновенных кольчатых серёг с насаженными на проволоку бусинами нашлось шесть золотых, не только разных по рисунку, что еще не мешало составлять пару, но и по размеру, так, что, по-видимому, в этой части клад не полон, и три серебряных, также различающихся по величине. По обычаю, золотые серьги отличаются и более тонкою работою, плетением из тонких золотых нитей, более ажурными формами бусин, тогда как серебряные имеют большие размеры, бусы их с бисерною зернью, нередко от носки сгладившеюся. |
| 91), очевидно, для дешёвых медных серёг того же самого типа, чрезвычайно любопытная и доселе единственная в своём роде, так как таких именно бронзовых серёг, как нам кажется, доселе, не найдено ни в могильниках, ни в городищах. Подражание здесь доведено до мелочей: воспроизведены сканные жгуты, представлено нарезками оплетение дрота в промежутках между посаженными бусами, сделан толстый конец для конца дужки и пр. (формочка сохранилась одною стороною, что обыкновенно); тонкий дрот проделывался после. Замечательные каменные формочки, найденные в Киеве, на Фроловой горе, в 1893 году, и поступившие, через посредство Имп. Арх. Комиссии, в Имп. Эрмитаж, заслуживают не менее интереса, чем и самые древности, уже темь живым свидетельством распространения лучших изделий в народе, какое эти формочки всякому дают. Рассматривая самые вещи, выполненные с большою тщательностью из золота и серебра, замечаешь разные технические приёмы их исполнения, чекань, резьбу, скань, паяние, филигрань, но не видишь отливки, разве в вещах, не бывших в употреблении и сохранивших специальный видь расплавленного материала. Эти формочки дополняют нам эту техническую сторону и с другой стороны, по известным деталям её указывают, что мы имеем здесь дело также с дешевыми имитациями вещей в меди или дурном серебре, но имитациями, столь полными, что нужно было бы внимание и опытность, чтобы заметить разницу; словом, мы имеем, быть может, в одном случае, форму для отливки поддельной вещи. Из них рис. 92 с формочки для отливки звезды (обыкновенно серебряной, лишь в одном случае золотой) представляет оборотную её сторону, но так тонко, до мельчайших деталей, вырезанную даже с дужкою – в виде прямого дрота, что рещику ничего не оставалось делать, кроме чистки, полировки и золочения. Тоже самое можно сказать о формочке обыкновенного потала , представленной рисунком 93: здесь даже скобочка дужки приготовлена, которая всегда режется, плющится и припаивается уже на вещах. Между формочками есть, далее, такие-же для крохотных крестиков на монистах, розеток на выпуклых круглых бляшках, для бляшек с монограммами (одна похожая на букву ψ, для сережной подвески черниговского типа, той же нами описываемой фактуры полной имитации вещи её отливкою. Рис. 91. Каменная Киевская формочка для бус. Но формочка (рис. 94) для отливки подвеснаго колта во 1-х ие имеет ничего общего с известными доселе колтами: ни такого крохотнаго размера, ни рисунка подобных грифонов (исполненных выпуклыми, для наведения фона вокруг) не знаем в существующих вещах, и стало быть, форма эта была назначена для своего рода подделки; вероятно, поэтому, что и отливка в ней делалась из бронзы, от чего зависит нечистота разделки между шариками обнизывающих бус и известная грубость всей формы. |
| В самом деле, Рязанский клад, представляет, прежде всего, одиннадцать круглых блях, число слишком большое, для того, чтобы составлять бармы, а не два, или три экземпляра или набора барм, но затем, и различные формы этих блях требуют здесь различать по крайней мере, три подбора или серии их, если даже не четыре. 1. Первый подбор состоит, всего на всего, из пары больших дутых и круглых подвесных колтов (рис. 42), устройства совершенно тождественного с полыми киевскими сережными подвесками, получившими от нас условное пока название колтов, но превосходящих, почти втрое, своими размерами эти обычные киевские эмалированные серьги. В самом деле, здесь каждая такая подвеска имеет в горизонтальном поперечнике в ширину 0,125 м., а по вертикальной линии до выемки или, луночки–0,08 м.; толщина колта равняется 0,045 м., при чем одень колт сильно вдавлен. Обе подвески состоят из двух золотых пластинок, спаянных при помощи обода, не широкого, но расширяющегося на верху, там где имеется лунообразная (рис. 43) Рис.43. Вид колта Рязанского клада 1822 г. сверху в профиль. выемка, до ширины 0,025, по бокам сохранились пара скобочек для жемчужной обнизи. Подвески богато украшены камнями, эмалью и золотою сканью и весят от 90 до 94 золотников. Лицевая сторона (таб. XVI) составлена, в свою очередь, из двух накладных пластин, таким образом, что средина представляет особо вырезанный и вправленный кружок, на котором исполнено эмалью погрудное изображение святого князя, вероятно (по догадке Оленина и Снегирева, нами удерживаемой, несмотря на возражения графа А. С. Уварова), четы свв. Бориса и Глеба, юных и безбородых, в шапке с соболиною опушкою (каштанового цвета эмаль) и лилово-коричневым верхом, с тёмно-каштановыми волосами в кудрях, в синем мятле или плаще, с белыми кружочками, в которых вписаны лилейные почки, и крестиками, и лилово-коричневом (пурпурном) исподе. Голова князя заключена в бирюзовый нимб с красно-пурпурным ободком. По сторонам святого его символические эмблемы: два крина, процветшие в пустыне, или две полевые лилии, белые с лилово-коричневыми частями, весьма близко передающие натуральный тип, воспроизведенный византийским искусством. Точно передан низкий ствол лилии, плотно гнездящейся в земле, из синеватого верха и зеленой внутренности, и на ствол у самой влил пышный и сочный бутон цветка трёхчастного типа. |
| Точно так же некоторого рода структурность можно находить в " Софисте " (235е-236а), где говорится об искажении предметов, образующихся вследствие перспективы. " Если они [художники] создают истинную симметрию прекрасных предметов, то ты знаешь, что более высокое кажется меньше нижнего, а более низкое - больше, ввиду того что первые бывают видимы нами издали, а последние - вблизи. Так не расстаются ли при таких обстоятельствах художники с истиной, когда образам, отделываемым ими, они придают не действительно прекрасные размеры (tas oysas symmetrias), но кажущиеся таковыми? " Здесь " симметрия " только намекает на структурность, на деле же она значит (как это и переведено) именно " размеры " ; или точнее, - если перевести также приставку этого слова, - " совокупность размеров " . Имеется в виду составленность из единиц длины, но без всякого структурного взаимоотношения этих длин (Parm. 140bc): " Будучи равным, оно будет тех же мер [из того же количества единиц меры] с тем, чему оно будет равно... Если же оно больше или меньше по сравнению с тем, чему оно соразмерно (xymmetron), то в отношении к меньшему оно будет иметь больше мер [больше размером], а в отношении к большему оно будет иметь меньше мер [меньше размером]... С чем же оно несоизмеримо (me symmetron), в отношении к тому оно будет один раз иметь меньшие меры, другой раз большие " . Под " симметрией " , очевидно, здесь понимается просто математическая соразмерность, то есть возможность нахождения единой меры измерения. Термин " симметрия " доходит у Платона даже до указания просто на смешения стихий (Tim. 66а). Есть, однако, еще один текст из " Теэтета " , математический с виду, который представляет собою любопытнейший объект для историка эстетических размышлений, хотя еще ни один историк эстетики не подверг его достаточному анализу, а русские переводчики (Карпов и Сережников) сделали все, чтобы превратить его в полную бессмыслицу. Даем этот текст (147d-148a) в нашем переводе: " Относительно динамических прямых нечто выразил для нас этот Феодор, - относительно образующих фигуры в 3 и 5 футов, - разъясняя, что они не соизмеримы с той, которая образует фигуру в 1 кв. |
| Угловые щитки представляют каждый по шести эмалевых украшений: из них два имеют форму тёмно-синих кружков (которые здесь, по всей вероятности, напоминают прежне драгоценные камни), а четыре в виде треугольников или, скорее, вырезок, обрамляют по четырём углам тот кружок, в котором представлена женская голова в венце. Другой кружок на конце, с тем же тёмно-синим фоном и красною каймою, представляет подобие пальметки с двумя гроздями и загибающимся внутрь акантовыми лапами, белого цвета. Наиболее интереса представляет эмалевый кружок с женскою головою до плеч, в венце. Тёмно-синий цвет имеет в одном кружке индиговый оттенок, в другом совершенно потерял цвет, но, надо думать, имел тоже значение воздушного темно-голубого нимба, как и в предметах, указываемых ниже. Корона в виде стеммы (по неправильности, издавна принятой еще в византийских изображениях, боковые стороны её опущены), или золотого обруча с одним красным начальным камнем и двумя синими по бокам. В ушах две грушевидные жемчужины (uniones). Изображение это имеет исключительно декоративный характер и важно именно потому, что указывает на назначение диадемы служить именно женским венцом. Так, мы встречаем женскую голову в венце на сережных подвесках с эмалевыми украшениями в киевском кладе, найденном в 1876 г. возле Десятинной церкви, в усадьбе Лескова (см. табл. ХУ, 12,14); женская юная фигура с распущенными каштановыми волосами, в золотой одежде, с большою золотою короною, украшенною камнями и сведенною в виде кики. Очевидно, по волосам, это девица, и такого рода головные повязки должны были украшать исключительно девичьи головы, в виде полумесяца 136 . В древней Руси эти диадемы назывались челом, и известно, что Иван Данилович Калита завещал своей дочери, между другими нарядами, такое чело; челом же называлась и передняя часть кики, в отличие от высокого кокошника 137 . Между курганными древностями России мы не находим головных уборов, подобных Киевской диадеме, кроме редких случаев, когда в виде отдалённого воспоминания о древнем обычае, попадаются на головах женских остовов венчики в виде тонкой пластинки из низкопробного серебра, суживающиеся к концам и снабженные крючками или петлями для связывания назади головы. |
| Орнаментальные бляшки представляют только два типа по рисунку: или известный нам рисунок из четырёх индейских пальм с акантовыми листьями и четырёх сегментов в кругу, или же подобие крестообразной композиции следующего рода: по 4 сторонам внутреннего кружка с городчатым крестиком расположено 4 сегмента с городками и 4 кружка с розетками, из голубых и красных лепестков. Цепь киевского клада, происходящего с Большой Житомирской улицы (таб. I), также великолепна и также хорошо сохранилась, как и цепь Златоверхо-Михайловского клада. Она состоит из 20 медальонов или бляшек, шириною 0,03 и толщиною в 2 миллиметра; каждая бляшка устроена из двух пластинок, и, будучи спаяна по краям при помощи ленты или полосы, остается внутри полою, так как заполнение пустоты серою, практиковавшееся в начале средних веков, было уже оставлено, почему эти бляшки и могут быть названы дутыми в принятом значении этого слова. Бляшки сцепляются дружка с дружкою помощью подвижных шарниров, но в двух местах они соединяются помощью золотых цепочек (длиною 0,06 м.), укреплённых за маленькое сережное колечко, продетое в шарнир следующей бляшки. Очевидно, эти два места сцепления приходятся на обоих плечах, так как именно здесь цепь из бляшек перегибается, и бляшки лежали бы горбом, подымая всю остальную цепь. Затем порядок расположения бляшек на цепи передан в общих чертах на таблице, т. е. обе части, передняя и задняя были тождественны, но лицевая сторона цепи должна была состоять из большего числа бляшек – на рисунке из 12, а задняя – меньшего, напр. восьми или под. В отдельности бляшки чередовались, очевидно, по рисунку (что случайно не было соблюдено рисовальщиком), т. е. бляшки с птицами помещались между орнаментальными медальонами и обратно. Но, притом, особо должно отметить, что бляшки с изображениями птиц подразделяются на два типа: в одном птица идёт справа налево, в другом слева направо, и так как оба типа представлены поровну, по шести экземпляров, то ясно, что бляшки должны были размещаться с правой и левой стороны также поровну. |
| Мантия байберек черной, скрижали атлас красно вишневой, обшит голунцом зеленым, источники атлас белой да червчатой, подложена камкою кармазином зеленым, две пугвицы шелковые, да два колокольца серебряные позолочены. Мантия байберек черной, скрижали объярь лимонная с источники, атлас белой с лазоревым, подпушена дорогами двоеличными. Две мантии объяринные, гораздо ветхи и с заплаты, подпушка камка лазоревая мелкотравная. Мантия ж сукна манатейного, источники атлас таусинный с белыми дорогами, ветха ж. Три клобука байберековых, и в том числе один ветх. Два посоха костяные, и в том числе попорчен. Два посоха деревянных черных. Постельник тростяной. Одиннадцать ковров больших и малых. Каменья: Изумруд большой, в длину больше полу вершка, поперек полвершка, в золоте, кругом его двадцать пять искор изумрудных в гнездах, да гнездо порозжо, весом семь золотников без чети. Изумруд в золоте с двема петелки, весом три золотника без чети. Четыре лалика маленьких, и в том числе один сережной. Камень граненой прожелт близко ефимка, и какой, того не ведают, весом семь золотников без двух денег. Яхонт лазоревой, весу в нем восемь денег. Бечета, весом три деньги. Хрусталь большой граненой, весом пол девята золотника. Хрусталь маленькой, граненой, весом четыре деньги. Вставки яхонтовые червчатыя. Сорок вставок серебряных и позолоченых, и в том числе девять камышков червчатых, да шестнадцать камышков взмазней лазоревых, весом шестнадцать золотников, а достальные без камышков и не золочены. Две бирюзы. Да две винисы врезаны в колодку. Да в осмидесяти гнездах серебряных резных по камышку алмазики и изумрудцы и бирюзки и винисы до двадцати без гнезд. Печать серебряная позолочена, на печати образ Пречистые Богородицы с Превечным Младенцем, весу тридцать золотников; по сказке Ризничего Попа Геронтия, что та печать Патриарха Константинопольского Парфения, прислана с грамотою к бывшему Патриарху Никону . Клобук байберековой черной, крест низан жемчюгом. Крестъ клобученной жемчюжной, весу в нем три золотника с позолотником. |
| Гёте Иоганн. Фауст/пер. Б. Пастернака. М.: Худож. лит., 1960. Гильдебранд Бруно. Политическая экономия настоящего и будущего/пер. М. Щепкина. М.: Либроком, 2012. Гоббс Томас. Левиафан, или Материя, форма и власть государства церковного и гражданского/пер. А. Гутермана//Гоббс Томас. Сочинение: в 2 т. Т. 2. М.: Мысль, 1991. Гуссерль Эдмунд. Картезианские размышления/пер. с нем. Д. В. Скляднева. СПб.: Наука: Ювента, 2006. Даймонд Джаред. Почему нам так нравится секс? Эволюция человеческой сексуальности/пер. А. Мосейченко. М.: АСТ: Neoclassic, 2013. Декарт Рене. Размышления о первой философии/пер. с лат. и фр.//Декарт Рене. Сочинения: в 2 т. Т. 2. М.: Мысль, 1994. Декарт Рене. Рассуждения о методе/пер. с фр. Г. Г. Слюсарева//Там же. Т. 1. М.: Мысль, 1989. Декарт Рене. Первоначала философии/пер. с лат. С. Я. ШейнманТопштейн, с фр. Н. Н. Сретенского//Там же. Дидро Дени. Мысли к истолкованию природы/пер. П. С. Попова, И. Б. Румера, В. К. Сережникова и др.//Дидро Дени. Сочинения: в 2 т. Т. 1. М.: Мысль, 1986. Диксит Авинаш К. Стратегическое мышление в бизнесе, политике и личной жизни/Диксит Авинаш К., Нейлбафф Барри Дж.; пер. с англ. М.; СПб.; Киев: И. Д. Вильямс, 2007. Дэвис Норман. История Европы/пер. с англ. Т. Б. Менской. М.: ACT: Транзиткнига, 2004. Дюркгейм Эмиль. О разделении общественного труда/пер. с фр. М.: Канон + (Реабилитация), 1996. Евангелие от Фомы/пер. с коптского В. Н. Нечипуренко. РостовнаДону: Феникс, 2007. Еврипид. Ифигения в Тавриде (Ифигенияжрица)/пер. Инн. Анненского//Еврипид. Трагедии: в 2 т. Т. 1. М.: Ладомир: Наука, 1999. Жижек Славой. Устройство разрыва. Параллаксное видение/пер. А. Смирнова, Г. Рогоняна, С. Кастальского, А. Олейникова. М.: Европа, 2008. Жижек Славой. Чума фантазий/пер. Е. Смирновой. М.: Гуманитарный центр, 2012. Зомбарт Вернер. Евреи и экономика//Зомбарт Вернер. Собрание сочинений: в 3 т. Т. 3. СПб.: Владимир Даль, 2005. Йейтс Франсес. Розенкрейцерское просвещение/пер. с англ. А. Кавтаскина. М.: Алетейа: Энигма, 1999. Йейтс Фрэнсис. Джордано Бруно и герметическая традиция/пер. Г. Дашевского. М.: Новое литературное обозрение, 2000. |
|
|
