| В консистории действительно производится переписка с Гродненским губернским правлением о взыскании с имения помещика Чеховского следующих священнику Качановскому за несколько лет денег, по 20 руб. серебром за каждый год; и сам исправник пишет, что жалоба Чеховского произошла именно по сему случаю. Не самое это дело заставляет меня обратиться к вашему превосходительству, – но нарушение основных прав и законов, служащих Православному духовенству. По статье 158 статьи устава духовных консисторий, епархиальному суду подлежат: Люди духовного звания епархиального ведомства: а) по проступкам и преступлениям против должности, благочиния и благоповедения; б) по взаимным спорам, могущим возникать из пользования движимою и недвижимою церковною собственностью; в) по жалобам духовных и светских лиц на духовные лица в обидах и нарушении бесспорных обязательств, и по просьбам о побуждении к уплате бесспорных долгов. Между тем, с самого учреждения Литовско-Виленской Православной епархии постоянно встречались случаи, по которым гражданские власти, присутственные места и полицейские чиновники назначали следствия и входили в суждение о людях духовного звания, епархиальному суду подлежащих. Консистория неоднократно уже относилась по принадлежности о прекращении подобных незаконных действий, – но прописанный выше поступок Гродненского земского исправника удостоверяет, что сделанные о сём прежде распоряжения недействительны. Ваше превосходительство не можете не видеть, как важно поддержание означенного выше закона о подсудимости Православного духовенства суду епархиальному, особенно в здешних губерниях, где помещики и по большей части чиновники принадлежат другому вероисповеданию. Каждому из них, по их средствам и связям, легко обвинить священника Православного и происками нескончаемой ябеды довести его до крайности, и заставить безмолвно переносить всякие не только личные, но и против их должности обиды. Посему покорнейше прошу ваше превосходительство подтвердить всем подведомственным вам гражданским властям, чтобы прописанный выше закон о подсудимости Православного духовенства епархиальному суду строго был соблюдаем, чтобы гражданскими властями и присутственными местами в случаях, указанных этим законом, не было производимо ни суждения, ни следствия о людях Православного духовного звания, и чтобы помещикам и другим лицам, прибегающим в подобных случаях к гражданским начальствам, внушаемо было, что они могут и должны с жалобами своими обращаться к епархиальному начальству, от которого зависит справедливое их удовлетворение. |
| Но нет: оказывается, имеется в виду не кто-то из них конкретно – при ближайшем рассмотрении каждый из них по отдельности как-то «не тянет» на эталон, и Чехов при соответствующем прочтении дает основание говорить о некоей духовной недоброкачественности каждого из них. По-видимому, подразумевается некий чеховский интеллигент вообще – обобщенный, что ли, чеховский герой, собранный с художественного мира по нитке и при этом вырванный из собственного контекста: интеллигентный, вежливый, ироничный, «выдавливающий из себя раба», «свободный, как ветер». Однако в чем же причины такой аберрации? Или вовсе никакого «qui pro quo» здесь и нет: Чехов действительно конгруэнтен ментальности русского (советского) интеллигента, предоставляя пространство для всякого рода психологических «проекций» и личных «объективаций», и тогда каждый читатель при желании видит в нем что-то свое, глубоко индивидуальное? Действительно, уже в самой амбивалентности чеховских персонажей есть нечто, позволяющее отыскать здесь каждому сверчку свой шесток, объять собой любую пустоту, вписать в свой контекст любое «ничто», вместить любой интерпретаторский вариант. Возможно, именно в этом и весь секрет: Чехов и близок-то именно этой «неоднозначностью», отсутствием твердых и определенных контуров, двусмысленностью утверждений, двойной подкладкой образов, а также и некоей брезгливостью ко всем «окончательным» вопросам «русских мальчиков» со всем их пафосом. Его текст полон лазеек, в его крепость можно проникнуть и безо всякой осады – любым из открытых взору потайных ходов; короче говоря, он дает полную свободу «мнений». Но главное, интеллигентскому сознанию он близок своей гибкой и артистичной уклончивостью от ответов на вопрос «Како веруеши?», этим своим собственным, типично интеллигентским, «человеческим, слишком человеческим» «Символом веры», этой своей тотально секулярной религиозностью, вовсе и не подразумевающей связи с Личным Богом, ни к чему не обязывающей человека в отношении своего Творца, не признающей над собой Его Промысла, действующего в мире, и при этом предлагающей человечеству проект некоего неопределенного счастливого будущего, которое должны построить избранные – образованная часть общества, интеллигенция, те, кто будет «работать и работать», «учиться и учиться». |
| Воскресенье, 1 апреля 1979 Путешествия, лекции, проповеди. Как всегда, Пост оказывается временем не тишины и сосредоточенности, а какой-то безудержной активности, возможно – благой, но беспокойной… Через два часа – отлет в Сан-Франциско, на один день! Письмо от Солженицына все с тем же грозным " увещанием " – бросить все и засесть за писание… Первые теплые дни, но уже предвозвещающие жару, сырость, эту вечную дымку зноя. Los Gatos Motel. Понедельник, 2 апреля 1979 Вчера в аэроплане прочел сборник рассказов Войновича " Путем взаимной переписки " . Читая, забывал иногда, что читаю " советского " автора, а не, скажем, Чехова. Чеховские люди, чеховские ситуации. Та же маленькая жизнь, глупость, страх, но и – доброта. Казенщина и маленькие – изнутри – " праздники " . Еще один образ России. После солженицынского, после " Зияющих высот " , после " Чевенгура " . И все, очевидно, по-своему правы, и ни один не прав в отдельности от других… И опять чувство глубокого разрыва между " народом " и " интеллигенцией " . Зиновьев – крайний " интеллигентский " полюс. Войнович – из " народа " . У интеллигента не только все заострено, но потому и упрощено. У Войновича нет – схемы, а жизнь показана в ее еже-дневности, будничности, и, странное дело, такой она кажется менее безнадежной. Читая Войновича, я понял лучше ненависть Солженицына к " интеллигенции " , к ее эгоцентризму, занятости собою… Вечером, в мотеле, читал данные мне о.Г.Бенигсеном письма о.Д.Дудко: " Письмо с Русской Голгофы " и " Письмо к митрополиту Филарету " . Очень сильные и правдивые и, по существу, верные. Только – на мой взгляд – слишком нажата педаль, слишком много эмоциональной риторики, той атмосферы, внутри которой даже правда звучит как преувеличение и потому рождает как бы недоверие. И потом эта раздача аттестаций… Все эти дни газеты полны известиями о серьезных неполадках термоядерного реактора в Пенсильвании. И сразу – та коллективная, прессой и телевидением раздуваемая истерика, без которой, очевидно, Америка долго жить не может. Те же толпы бородатых студентов с плакатами, те же вопли " властителей дум " , что мы видели против войны во Вьетнаме, против Уотергейта… Эта удивительная потребность в священном гневе, в создании Врага, а за этим – чудовищное чувство собственной праведности, " самолюбование " … |
| Федотов -Чеховский. В упомянутом нами сборнике о. Илиодора имеется даже и напечатанная г. Федотовым-Чеховским курсивная подпись под переводом грамоты константинопольского патриарха Иакова 1680 года, указывающая как бы на время «списания» настоящих актов: «Списано с подлинника 17 июля 1856 года» (стр. 4). Правда, есть небольшие и разности в печатном издании актов, но эти разности или такого рода, что они еще более утверждают нашу мысль, что издатель актов настоящих подлинников нежинских греческих актов и не видел в глаза. Так напр., в печатном издании перевод грамоты патриарха Иакова несколько изменен против настоящего рукописного сборника и присоединен греческий текст, списанный тоже с плохих копий, для грамот под 1 и 10, по изданию г. Федотова-Чеховского. Мы уверены, что если бы издатель актов видел настоящий подлинник грамоты патриарха Иакова, писанный на великолепном пергамене и скрепленный тяжелою свинцовою патриаршею печатью с изображением Божией Матери на одной стороне и подписью ««Iχωβος, λψ Θεο ρχιεπος Κωνστανουπλεως νας »Ρμης, χα οχουιχς πατριρχης 1679», на другой, которая прикреплена к пергамену посредством довольно толстого синего шнура, то он не преминул бы упомянуть и описать настоящую печать. Подобное умолчание, в виду подробного описания печатей, весьма часто похожих одна на другую, киевских митрополитов и малороссийских гетманов, тем более было бы странным, что настоящая печать имеет на себе дату отличную от даты грамоты. Отметить это последнее обстоятельство, нам кажется, было бы нелишне. Между грамотами, изданными г. Федотовым -Чеховским, имеются, между прочим, две грамоты, в греческом подлиннике и в переводе издателя на русский языке (стр. 1 и III). Но это заявление издателя действительными Фактами не оправдывается. Присоединенный к греческим текстам русский перевод оказывается не собственностью издателя, а лишь его перепискою уже готового перевода, в чем сознается и сам г. Федотов -Чеховский. Под русским переводом грамоты патриарха Иакова, очевидно, по оплошности издателя, курсивно и довольно четкими буквами, как бы для большей убедительности читателей, напечатана характерная заметка: «Списано с подлинника 17 июля 1856 года» (стр. |
| Но в целом новая постановка, открыв в пьесе Чехова необычайно много того, что осталось не выявленным в александринском спектакле, провоцировала критику на суждения более широкие, связывающие «Чайку» с остальным творчеством автора, с проблемами драмы вообще. В 1896 г. черты общности художественного языка прозы и драматургии Чехова почти не отмечались. Теперь об этом заговорили. Сходство находили прежде всего в «настроении», о котором давно писали критики чеховской прозы: «Г. Чехов обладает в большой степени способностью заражать читателя или зрителя своим настроением. Эта способность проявляется и в мелких рассказах , и в описаниях природы, как „Степь“, и в драматических произведениях. Особенно сильно выступает она в „Чайке“. Здесь ранее, чем зритель успевает ознакомиться с действующими лицами, ранее, чем обстоятельства принимают драматический оборот, уже атмосфера тягостного беспокойства и приподнятой нервозности царит на сцене и передается зрителю» (И-т . «Чайка», драма в 4-х действиях Антона Чехова. – «Русские ведомости», 1898, 20 декабря, О «настроении» начинали говорить еще после александринского спектакля, – но еще робко и неуверенно (см. «Русские ведомости», 1897, 3 октября, «Новости и Биржевая газета», 1897, 10 июля, После премьеры у «художественников» об этом заговорили все. «„Чайка“ целиком построена, – писал И. Я. Гурлянд, – на том особом творческом приеме, когда автор ничего не доказывает, даже ничего не изображает, а пользуется всем – и словами и положениями, и всей совокупностью драматической концепции, чтобы навеять на зрителя хотя бы часть той атмосферы, которой дышит сам» (Арсений Г. Московские письма. – «Театр и искусство», 1899, от 10 января, стр. 31). «Самое существенное в ней, – категорически заявлял М. Н. Ремезов о пьесе, – настроение» («Русская мысль», 1899, стр. 167). В этой же статье отмечалась и другая черта чеховской драматургической стилистики: «Все они просто настоящие живые люди, и перед нами проходит на сцене их настоящая жизнь „точно на самом деле“». «Все как в жизни» – эта формулировка надолго – вплоть до наших дней – стала общим местом статей и книг о Чехове. |
| А. Симовым, подчеркивали движение авторской мысли, которое впоследствии получило название «подводного течения». Это необычное на русской сцене явление вызвало к жизни и необычные определения драматургических жанров Чехова: поэма («Три сестры», «Вишневый сад»), элегия («Вишневый сад»). Отражая действительную сложность жанровой природы чеховских пьес, разнообразные суждения о ней не учитывали, однако, такой важной ее особенности, как сочетание комического с драматическим и трагическим. Многие не принимали этого сочетания, считали неорганическим смешение грустного и смешного в «Трех сестрах» и «Вишневом саде». Начиная с постановки «Чайки» в МХТ, в театральной лексике применительно к драматургии Чехова стал широко употребляться термин «настроение». «Настроение „Чайки“, – писал автору пьесы В. Н. Ладыженский 16 февраля 1899 г., – очень верно схвачено труппой, и публика получает совершенно ошеломляющее впечатление открытия» (ГБЛ). О «настроении» в «Дяде Ване» писали в своих рецензиях Н. Е. Эфрос, Н. О. Рокшанин, П. П. Перцов; в «Вишневом саде» – Ю. И. Айхенвальд и др. Эта особенность чеховских спектаклей в лапидарной форме была определена П. П. Перцовым: «Это и есть настоящая драма – лирическая форма театра» («Новое время», 1901, 29 марта, Спектакль «Три сестры», в связи с которым была сказана это фраза, был оценен высоко публикой. Отражая ее энтузиазм, П. М. Ярцев с удовлетворением отмечал как достоинство пьесы то, что она построена «не на движении внешних событий, а на тонких движениях жизни: будничной мысли и будничного страдания» («Театр и искусство», 1901, стр. 172). Отмечали в критике и ощущение «колорита» всей пьесы, «общую атмосферу, нравственную и бытовую», в которой живут герои, «поразительно напряженное настроение» (анонимная рецензия в «Новостях дня», 1901, 22 ноября, Ни к какой пьесе не относилась в такой степени мысль о зарождающемся влиянии чеховского «настроения», как к «Трем сестрам», поставленным Художественным театром, – см. отзывы Льва Жданова (Л. Г. Гельмана), Джема Линча (Леонида Андреева) в примечаниях к пьесе. |
| Тем не менее, журналист планирует написать обращение на имя депутата, члена комитета ГД РФ по культуре С.Б. Савченко по поводу неудовлетворительной работы Ялтинской администрации по подготовке к международной научно-практической конференции «Чеховские чтения в Ялте» в Доме-музее А.П.Чехова в Ялте. Причём недовольство журналиста было вызвано тем, что на прилегающих к чеховской усадьбе улицах Ломоносова и Кирова не стёрты нецензурные граффити, не работают общественные туалеты, разбиты тротуары. В то же время у членов Ялтинской РОО РК «Антифашистский комитет» вызывает недоумение присуждение Глузману премии Чехова, которое является таким же странным, как было бы странным решение о присуждении премии имени А.С. Пушкина Ирине Фарион за её вклад в литературную критику и межнациональное согласие. Поскольку Глузман известен своим участием в насильственной украини зации крымских школ в его бытность министром образования и науки АРК и участием в националистических перфомансах , зато о литературных и культурных заслугах Глузмана крымчанам ничего не известно , поэтому такое решение ялтинской администрации является абсурдным и издевательским. Хочется надеяться, что начавшиеся со скандала 65-е «Чеховские чтения в Ялте» дальше пройдут без эксцессов, а руководство города сделает правильные выводы и будет тщательнее подходить к выбору номинантов на премии. Николай Орлов, г. Ялта, Республика Крым Цветы писателю Участники международной конференции Директор Дома-музея А.П. Чехова Подарок Дому-музею А.П. Чехова Зачитывается поздравление от В. Константинова Звучит песня Вручение премии Глузману Вручение премии Люстину Вручение подарка Люстина Глузману Елена Переверзева поздравляет Глузмана Сергей Сардыко возмущается фарсом Сергей Сардыко приглашает Аллу Ханило выступить Сергей Сардыко высказывает претензию организаторам Охрана выдворяет журналиста из зала Выступление Аллы Ханило Нынешние лауреаты премии Чехова в 2013 году участвуют в марше вышиванок Украинский националист Глузман слушает любимый гимн в 2013 г. |
| «Ионыч» послужил Овсянико-Куликовскому примером для демонстрации того свойства, которое исследователь обозначил как «односторонность», в отличие от «разносторонности» таких художников, как Шекспир, Пушкин, Тургенев. Чехов, по его мнению, производит «художественный опыт», эксперимент: «он выделяет из хаоса явлений, представляемых действительностью, известный элемент и следит за его выражением, его развитием в разных натурах»; внимание Чехова направлено к изучению «явлений, в действительности затененных или уравновешенных многими другими» стлб. 136–137) – иначе было бы трудно отделить их от потока ежедневной жизни. Овсянико-Куликовский обратил внимание на характерное, по его мнению, качество чеховской поэтики – особую обнаженность приемов творчества: «Чехов не боится рисковать Смелость в употреблении опасных художественных приемов, давно уже скомпрометированных и опошленных, и вместе с тем необыкновенное умение их обезвреживать и пользоваться ими для достижения художественных целей – вот что ярко отличает манеру Чехова и заставляет нас удивляться оригинальности и силе его дарования» стлб. 261). Первый из этих приемов состоит в том, что, «хотя провинциальная жизнь и не изображена в рассказе, ее присутствие там явственно чувствуется читателем», благодаря тому что показана семья Туркиных, аттестованная как самая талантливая в городе. Другой прием, примененный «для того, чтобы осветить жизнь города и умственный уровень его обывателей, не рисуя их состоит в том, что автор просто указывает нам, как стал относиться к местному обществу доктор Старцев, после того, как он уже прожил в городе несколько лет В результате у нас складывается весьма невыгодное для местного, так называемого „интеллигентного“ общества представление о нем На этом нашем представлении, которое нам подсказано, можно даже сказать – навязано автором, и основано освещение внутренней жизни общества города С., сделанное так, что самый-то освещаемый предмет за этим освещением и не виден» стлб. 262). Указана, таким образом, одна из существенных черт чеховской поэтики – средство косвенной оценки изображаемого явления. В статье рассмотрена также композиция рассказа «Ионыч», его «прозрачное» построение; истолкована сцена на кладбище и выяснена ее функция в развитии сюжета рассказа – «эти поэтические строки имеют огромное художественное значение в целом, образуя в нем как бы поворотный пункт» стлб. 270). |
| — Как понимание этих вещей практически выражается в том, что Вы делаете в профессии? — Гоголь был абсолютно прав, когда писал, что при работе над «Мертвыми душами» с каждым из героев изживал их пороки из себя самого. Так и я сейчас понимаю, что, взявшись за спектакль или сериал, надо прежде всего ставить вопросы перед самим собой, а не перед внешним миром. Чеховское — Сейчас от киногурманов часто можно услышать, что, по сравнению с новыми западными сериалами, например, «Шерлоком» или «Родиной», наши выглядят слабовато. Что бы Вы на это сказали? — Думаю, мы можем по-интеллигентски долго говорить о художественной слабости наших сериалов, но наше мнение останется в пределах статистической погрешности. А основная часть аудитории продолжит их смотреть. Есть жанр, который любит одна шестая часть света, и давайте примем это как факт. Да, наш сериал не похож на то, что делают на Западе, но есть в нем то, что цепляет людей. Он тяготеет к советскому кино 1960-1970-х годов, в нем выстраивается, как я ее называю, Данелиево-Рязановская линия, любимая многими. Я сам могу бесконечно пересматривать «Не горюй!» Данелии или «Берегись автомобиля» Рязанова и уверен, что это в полном смысле — наш жанр. — Получается, у нас тяготение к советской «кинокартинке», где было все более или менее стабильно, уютно и хорошо… Но ведь в этом — нежелание сталкиваться с реалиями современной жизни, разве нет? — Где же там «все хорошо»? «Не горюй» — один из самых светлых фильмов, в котором все очень плохо заканчивается: человек умирает, устраивает собственные похороны… Это скорее трагикомический взгляд на жизнь, что-то чеховское, очень нам близкое. Юмор, смех и слезы, которые существуют в светской обстановке, но за которыми, безусловно, кроется память о том источнике духовной жизни, которым многие века жил народ, память о вере. Да, я ценю, например, Триера, которого уже Вам цитировал, но я ни за что не сяду вместе с семьей смотреть его «Догвилль», один из самых любимых моих фильмов. Я хочу, чтобы был фильм или сериал, который мог бы пусть на какое-то время объединить меня с семьей, с любимыми людьми. Мне кажется, что когда все вокруг призывает к разъединению и вражде, очень важно, чтобы были какие-то — и пусть даже в формате сериалов — поводы для сближения. |
| Но вот тут он не в силах сдержать душевное чувство, и даже отмечая ошибки против канонов драматургии в чеховских пьесах, отнюдь не ставит их автору в вину: правила правилами, а так вроде бы даже лучше получается. И триумфальный полёт чеховских пьес по лучшим театрам мира вполне доказывает набоковскую правоту; можно сказать, что в этом случае нарушение канона создаёт новый канон, и мы говорим уже не только о чеховской прозе, но и о чеховской драматургии. Чехов и Толстой: философия и пейзаж Для начала отметим, что философских отступлений, которыми столь славен Лев Николаевич, у Антона Павловича нет вовсе; всю “философию” он упрятывает в стиль и пейзаж. Что же касается пейзажа, то пейзажами (в очень широком смысле) Лев Николаевич тоже славен; правда, несмотря на то, что пейзаж описывается глазами персонажа и тем самым включается в его характеристику, его можно, пожалуй, назвать философским, то есть в конечном итоге авторским. Обойдя вниманием знаменитое небо Аустерлица и ещё более знаменитый дуб в “Войне и мире”, отметим мастерство Толстого на менее популярном примере: Лёвин едет делать предложение Китти по райскому городу. Анна едет на вокзал по адскому городу. На деле город один и тот же. Но вот есть у толстовских пейзажей одна деталь: где-то за спиной персонажа мелькает строгое лицо автора. В особенности это выявляется, когда Наташа смотрит балет, который Толстой истово ненавидел. Ну, не может юная впечатлительная девушка смотреть на театральное действо, разлагая его на нелепые механические составляющие! Однажды, перечитывая “Войну и мир” и привычно негодуя по этому поводу, я воочию представила, что над розовым декольте Наташи вместо трогательной шейки маячит знаменитая борода. Помогло. Чехов же, совершенно лишённый дидактического пыла, умеет смиряться как автор до того, что полностью исчезает из ситуации. “Степь” — один из самых загадочных шедевров русской прозы. Что происходит? Едет мальчик, смотрит по сторонам. И вся его бесконечная степная дорога предстаёт перед читателем непередаваемо значительной и прекрасной, потому что прекрасна простая детская душа, потому что она чутко впитывает впечатления. |
|
|
