| Некоторое экзегеты, предполагая присутствие не только 12, но и 120, утверждают, будто-бы Апостолы не принимали участия в глоссолалии, и, между прочим, делают отсюда вывод, что глоссолалия «представляла из себя низший род вдохновения речи 212 . Но, не касаясь даже вопроса о составе собрания, такое утверждение нельзя принять, в виду уже прямого замечания 4 ст: «вси начаша глаголати». Не спасает этого объяснения и то видоизменение его, будто говорит на иных языках начали все, но св. Пётр и прочие Апостолы раньше других сдержали в себе порыв восторженного вдохновения, остальные же члены церкви продолжали говорить на иных языках даже в то время, когда Ап. Пётр выступил пред народом; к этим будто-бы неуспокоившимся глоссолалам и относились слова Ап. Петра – «сии не пьяны». Но против такого толкования нужно сказать: если бы «сии» относилось не к тем лицам, о которых упоминается в контексте, т. е. не к 11, то Дееписатель пояснил бы это; да и как мог Ап. Пётр говорить речь при шуме более, чем ста голосов? 213 и как можно допустить, чтобы верующие, видя, что Ап. Пётр хочет говорить к народу, не умолкли? Наконец, объяснение, что Ап. Пётр, оправдывая других, как бы для большей объективности, становится на точку зрения третьего лица, также вызывает недоумения. В самом деле, каким образом Ап. Пётр, будучи в действительности лицом не объективным и не третьим по отношении, к событиям, ставит себя на такую точку зрения перед слушателями? Кажется, естественнее всего такое объяснение: Ап. Пётр выступает с речью, начинает её раздельно, ясно, отчётливо, с авторитетом в голосе и овладевает вниманием слушателей; уже это одно в достаточной мере снимало с него всякое подозрение в опьянении, а он, как говорящий, снимает его и с остальных, молчавших. – Далее, всю неосновательность подозрения в опьянении Ап. Пётр обнаруживает очевиднейшим образом, указывая на то, что теперь только 3 час дня, т. е. по нашему 9 час утра. «Упивающиися, по словам Ап. Павла, в нощи упиваются» ( 1Фес.5:7 ). Это замечание имеет особенное значение для Палестины: напиться с утра, при тамошнем климате, было бы чистым безумием. |
| Я для себя принял за правило дирижировать во время парада при прохождении пешей группы только по метроному. Объясню, почему. Я, может быть, впервые говорю об этом. Прежде такого не было: дирижировали, как учили — 120 шагов в минуту. Но я понял, что человек сопереживает моменту и не может не отвлекаться, тогда как в моей профессии человек должен быть машиной в хорошем смысле этого слова. Метроном помогает не сбиваться: сохраняется абсолютный темп, невзирая на какие-то моменты, например, одного подразделения шире шаг, у другого — мельче. Если «подыгрывать» этому подразделению, может получиться так, что темп просто собьется. Надо сказать, что культура исполнения произведений нашими военными музыкантами отличается от мировой исполнительской практики. Разница не в самом исполнении — оно может быть блестящим у музыкантов по всему миру, но мы порядка 40 произведений играем наизусть. Нигде такого нет. Мы делаем так не для того, чтобы кого-то поразить. Просто если играть по нотам, то военный строй приобретет массовую неорганизованность: надо перелистывать, не дай Бог, еще и дождь пойдет. Вообще, это как-то не очень удобно. Кроме того, знание репертуара наизусть предопределяет его сознательное исполнение. Казалось бы, мелочи, а когда все сложишь вместе и проанализируешь, получается, что это огромный механизм, требующий очень серьезной отдачи. В наше время военная музыка имеет также и культурную, и патриотическую «нагрузку». Достаточно привести пример. В прошлом году на фестивале военных оркестров «Спасская башня» финал начинался с исполнения сводным оркестром известного произведения И.О. Дунаевского «Песня о Родине» — «Широка страна моя родная…». И как только сводный оркестр начинал играть эту мелодию, все зрители — а у нас каждый вечер на фестивале бывает семь с половиной тысяч человек — поднимались, как один. Митрополит Иларион: Я хотел бы коснуться одного аспекта Вашей работы, который в мои времена был совершенно невозможен. Это взаимодействие с Церковью, с хоровыми коллективами, в том числе церковными, что, как мне кажется, открыло в последние десятилетия совершенно новую страницу в истории военно-оркестровой службы. Например, в День славянской письменности и культуры 24 мая под Вашим руководством проводятся замечательные песенные праздники. На мой взгляд, это мероприятие, в котором участвуют самые разные хоровые коллективы, требует не меньшей подготовки, чем военный парад. Сколько хоров было на последнем празднике? |
| - Какие у вас ближайшие планы? - спрашиваем, уже прощаясь. - Летом будем отмечать 100-летие начала Первой мировой войны, которая на первом этапе для русских войск проходила как раз здесь, в Галиции. Будут разные мероприятия, в том числе у памятника русским воинам Первой мировой, реставрацией которого мы занимались. Ещё ухаживаем за их могилами... - Россия чем могла бы вам помочь? - Я составил план реконструкции этого зала. Можно углубить пол и сделать перекрытие, так что получится два этажа. На дополнительных 120 квадратных метрах можно будет разместить аудитории для кружков, артистические комнаты, гардероб, буфет, подсобки. И зал обслуживать станет легче. Потолки вон какие высокие, чтобы окно открыть или транспарант повесить, мне приходится по длинной лестнице взбираться. Другим не доверяю, мало ли что, а я всё-таки бывший спортсмен, мастер по многоборью, - смеётся Игорь Михайлович. - А сколько вам лет? - Семьдесят три, - отвечает этот несгибаемый русский человек и на прощание крепко жмёт руку. Из путевых записок Игоря Иванова: В помещениях Русского культурного центра пахнет подвальной сыростью - вышел из строя обогревательный котёл. Сидеть на месте прохладно и как-то неуютно - пока Михаил и хозяин дома за столом прихлёбывают беседу горячим чаем с конфетами, я не спеша обследую это захламлённое пристанище русских людей на чужбине... И какое-то ностальгическое и в то же время горькое чувство начинает овладевать мною... Ощущение сродни тому, как чувствуешь себя в старинном намоленном сельском храме. Среди стен с облупившейся краской и потолком в ржавых разводах вещи... живут! Кажется, даже дышат и молчаливо могут рассказать тебе больше, чем это сделают люди. На стене у входа большая круглая эмблема: «Шахматный клуб РКЦ им. А. Алёхина» с портретом гроссмейстера посредине. Где они теперь, шахматы, в наше компьютерное время? А ведь это целая эпоха... Павел Корчагин, всегда игравший «до последней пешки», и набоковская «Защита Лужина», и знаменитый сеанс одновременной игры Остапа Бендера в Нью-Васюках, и пенсионеры на лавках в сквере, разбирающие грандиозные сражения за шахматную корону между Карповым и Корчным. |
| Он ожидал, что ему с гневом возразят те, кого он высмеял, приведут ему аргументы, опровергающие его. «И хоть бы одна душа подала голос! – удивляется автор. – ... Точно как бы вымерло все, как бы в самом деле обитают в России не живые, а какие-то мертвые души» (120–121). Несколько позже он осознал, что «пошлость пошлого человека», показанная в столь концентрированном виде в поэме, испугала русских читателей. «Испугало их то, что один за другим следуют у меня герои один пошлее другого, что нет ни одного утешительного явления, что негде даже и приотдохнуть или перевести дух бедному читателю и что по прочтенье всей книги кажется, как бы точно вышел из какого-то душного погреба на Божий свет. Мне бы скорей простили, если бы я выставил картинных извергов; но пошлости не простили мне. Русского человека испугала его ничтожность более, чем все его пороки и недостатки» (127). И Гоголь, с одной стороны, обрадован этим, ибо полагает, что там, где живо «отвращенье от ничтожного», там сохраняется еще и нечто противоположное. С другой – он сознает, что нельзя в художественном произведении показывать только негативные стороны жизни, не давая никакого идеала, не указывая путей ее исправления. В этом видит он недостаток поэмы и своего творчества в целом. Пересмотр творческой позиции приводит его на путь христианства и христианской эстетики, в частности, который начинается с самокритики и стремления к духовно-нравственному совершенствованию. В контексте новоевропейской культуры он возрождает традицию самоуничижения древнерусских книжников, характерную, как мы убедились, для всей христианской культуры. За многими критическими замечаниями в адрес поэмы он усматривает ее реальные недостатки. «И поделом мне! Ни в коем случае не следовало выдавать сочинения, которое хотя выкроено было недурно, но сшито кое-как белыми нитками, подобно платью, приносимому портным только для примерки» (122). В «Мертвых душах», убежден он, ему не удалось точно передать свои собственные «неголоволомные мысли». Этим и дал он повод к превратному пониманию их и к справедливой критике. |
| Первым входил Сомов, молча поклонился на четыре стороны и бросился в реку; вторым – эстонец Хохлов, деловито осмотрелся, словно раздумывая о чем-то, постоял две-три секунды и медленно сошел в воду, сказав: “Прощайте, товарищи!” Стогов, проходя мимо меня, выругался, длинно и вычурно, и сказал: “Пошли, командир, смерть это, верняк!” Четвертым был Сванидзе, он подошел к воде, трижды перекрестился и что-то сказал по-грузински. Замыкающим вошел я – вода мгновенно обожгла тело. Провалившись в яму почти по горло, был вытолкнут течением и ударился о камни. Холод сжал тело, парализовал руки, ноги, дыхание словно остановилось. Плыть или сопротивляться течению было невозможно – оно швыряло, било, бросало на камни. И вдруг молитвы, выученные когда-то с тетей Нюшей, мгновенно возникли в памяти. Я знал, да все мы знали, что 120 метров с мешками взрывчатки нам до средней опоры не пройти, мы обязательно погибнем, как погибли шедшие до нас группы. И, понимая это, я стал молиться Матери Божией: “Взбранной Воеводе победительная, яко избавльшеся от злых, благодарственная восписуем Ти раби Твои, Богородице, но яко имущая державу непобедимую, от всяких нас бед свободи, да зовем Ти, Радуйся, Невесто Неневестная!” И: “Господи, Иисусе Христе, не остави нас, грешных”. Борясь с течением, я все делал автоматически, повторяя беспрерывно молитвы; и в остальной своей жизни не одну тысячу раз повторял и повторяю эти молитвы. Мы не плыли, нас несла вода, била о камни, холод сковывал тело, но, когда я стал молиться, страх и беспомощность отошли от меня. Молился я не о спасении наших жизней – мы знали, что не дойдем до опор моста и погибнем – я, маловерующий (тогда) человек, молился, чтобы Господь принял наши души. Течение несло вперед, мы взбирались на скользкие обломки скал, тащили взрывчатку, проваливались в ямы. Впереди меня шел Сванидзе, мы помогали, как могли, друг другу. Были пройдены первые несколько десятков метров, и вдруг около меня появился Сомов, шедший первым. Кажется, он крикнул: “Прощайте!” – и ушел под воду. Было приказано двигаться только вперед и не спасать погибающего, но мы все же попытались, но это было бесцельно. Прошли еще десятка два метров, и Карл Хохлов сказал: “Все, командир! Возьми взрывчатку, свело ноги, тону!” |
| Если бы удалось его поместить под хорошее покровительство кого-либо из членов царской фамилии, или кого-либо из митрополитов, я полагаю, что в денежных средствах недостатка не будет, а впоследствии к нему можно будет присоединить и атрибуты теперешнего официального Палестинского Комитета (очевидно, Палестинской Комиссии), а также и его денежные средства. Что вы думаете о возможности образовать подобное Общество, и может ли оно иметь успех? Польза хоть научная все-таки будет». Архимандрит Леонид дал еще менее успокоительный ответ. «Желаю вам благопоспешения в ваших полезных трудах по описанию Св. Земли, – писал Василию Николаевичу о. архимандрит 1 марта 1877 года, – но планов ваших относительно усиления и поддержания нашего там влияния не разделяю. Но об этом распространяться на письме не имею ни времени, ни охоты, хотя, по Апостолу, скажу: искусивыйся вся (о сем) весть, а не искусивыйся пусть попытает, если хочет». После таких неутешительных ответов со стороны лиц «искусившихся», для которых повидимому вопрос о частном Обществе для изучения Палестины, поддержания православия и помощи поклонникам должен бы быть вопросом насущным и жизненным, так как касался того дела, которому один из них служил когда-то, а другой стоял в данное время при самом этом деле, человек с менее сильным характером и не столь энергичный и настойчивый, чем каким был покойный Василий Николаевич, опустил бы руки, и самый вопрос отложил бы ad calendas Graecas, но не таков был инициатор Палестинского Общества. «В жизни моей я всегда держался того правила, – признавался он 19 декабря 1878 года арх. Леониду, – если цель, к которой я стремлюсь, кажется мне правильною, то я с упрямтвом испытываю все средства к ее достижению и, только убедившись в недосягаемости, оставляю ее преследование. Тоже самое начало применяю и к другой моей цели (первая цель народный 120 кредит) Палестинскому Обществу. Тут, однако же, мои старания оказались менее успешными, по крайней мере, ничего не могу сказать еще о конечных результатах. |
| Я однако не думаю представлять этого объяснения, удовлетворяющего меня, за верное объяснение опытов м-ра Синнетта. Правда, м-р Синнетт считает это предположение «идиотством» («O. W.» стр. 33), но там дело идет о предположении, что письмо, описанное им, как «материализованное или возстановленное в воздухе», есть результат скрытого аппарата. Предположение это он считает «глупым до смешного» (стр. 120), несмотря на то, что феномен случился в главной квартире Теософического Общества, что в потолке было множество отверстий, и что на чердаке наверху могли быть устроены всевозможные приспособления. М-р Синнетт с негодованием отвергает предположение, чтобы г-жа Блаватская могла производить «удары» или «звон» при помощи какой-нибудь скрытой на ней машинки; но я не могу не предположить, чтобы последние звуки не были производимы чем-либо в этом роде. Г-жа Куломб утверждает, что их происхождение именно таково, при помощи машинки, какие бывают в часах с репетицией. Она показала мне платья, на которых, с правой стороны, немного ниже талии, было пятно, как от ржавчины, по её словам происходившее от трения этой машинки. 47 Она говорила также, что часто Бабула относил машинку на крышу или куда-нибудь в другия комнаты и даже помещал ее вне дома, что же касается тех случаев, когда ее брала сама г-жа Блаватская, то для приведения её в действие было достаточно легкого нажатия рукою, совершенно незаметного для окружающих. Мне кажется, что «астральные звоны» вполне могут этим объясняться, и я должен напомнить читателю важное обстоятельство, которое м-р Синнетт просмотрел, а именно – большую неопределенность всякой локализации звуков, которых род и происхождение неизвестны, особенно чистых звуков, какими он описывает «астральные звоны», и большую легкость внушения, при помощи всякого пустого указания, ложного представления о месте происхождения звука. Далее мы можем предположить, не вдаваясь в большую крайность, что у г-жи Блаватской могла быть не одна машинка, так что звуки могли раздаваться в одно время в разных местах. |
| Отвечаю: как уже было сказано (103, 1), слава является следствием почёта и похвалы, поскольку если человека хвалят или как-либо почитают, то это делает ясным знание о нём других. И поскольку величавость, как было показано выше (129, 1), связана с честью, из этого следует, что она также связана и со славой ввиду того, что славой, как и честью, человек должен пользоваться умеренно. Поэтому неупорядоченное желание славы непосредственно противостоит величавости. Ответ на возражение 1. Придавать большое значение мелочам только ради того, чтобы с их помощью добиться славы, само по себе противно величавости. Поэтому о величавом сказано, что к чести он относится сдержанно 120 . Не придаёт он значения и тому, к чему стремятся ради почестей, например власти и богатству. И точно так же противна величавости слава, связанная с тем, чего нет, по каковой причине о величавом сказано, что его больше интересует истина, чем мнение 121 . Несовместимо с величавостью и желание человека искать доказательства своей славы в человеческих похвалах, как если бы он считал их чем-то для него важным, в связи с чем о величавом сказано, что ему нет дела до похвал 122 . Поэтому в тех случаях, когда в глазах человека незначительное представляется значительным, ничто не препятствует тому, чтобы наряду с другими добродетелями это было противным также и величавости. Ответ на возражение 2. Строго говоря, жаждущий тщетной славы уступает величавому, поскольку он, как было сказано в предыдущем ответе, похваляется тем, чему величавый не придаёт значения. Но если принимать во внимание его оценку, то он противостоит величавому со стороны избыточности, поскольку ту славу, которую он ищет, он ценит выше и добивается её как то, что превышает его заслугу. Ответ на возражение 3. Как уже было сказано (127, 2), противоположение пороков не зависит от их следствий. Однако если спор является преднамеренным, то он противен величавости, поскольку спорят только о том, что представляется великим. Поэтому философ говорит, что величавый не вступает в споры, поскольку ничто не кажется ему великим 123 . Раздел 3. Является ли тщеславие смертным грехом? |
| Но главное доказательство того положения, что наше послание впервые появилось в послеапостольское время, именно при Траяне, Schwegler видит в том, что предполагаемое в послании гонение не местное, а всеобщее государственное гонение при Траяне. За это будто бы говорит: 1) спокойный, бесстрастный тон послания, противоречащий впечатлению, которое произвело на христиан Нероновское гонение; 2) христиане при Нероне были гонимы по обвинению в поджоге Рима, таким образом, за определённое преступление, но во время написания 1-го послания Петра они преследовались, как христиане ( ς χριστιανο), за образ их жизни, который считался подозрительным ( ς χαχοποιο 120 ; 3) недоказуемо и невероятно, чтобы Нероновское гонение распространилось далеко за пределы Рима; 4) послание предполагает следствие с правильными допросами и с законными формальностями, в то время, как нероновское гонение было «буйным актом народного суда» и 5) предполагаемое посланием положение малоазиатских христиан соответствует тому, как оно изображено в письмах Плиния к Траян 121 . Но из этих оснований, кажется, лишь третье могло бы иметь некоторую ценность, так как гонение при Нероне в силу вызвавшей его причины действительно «могло распространиться на все христиан, живших в Риме и его окрестностях, но не могло быть всеобщим 122 , но и это доказательство неосновательно, так как гонение, о котором говорит наше послание, вовсе не стоит в непосредственной связи с пожаром в Риме. Все остальные утверждения основываются на произвольных предположениях и ложных толкованиях: 1) бесстрастный тон послания не менее удивителен в гонение Траяна, чем в гонение Нерона; 2) с самых первых дней своего существования, а не при Траяне только, христиане страдали, и страдали именно как христиане; такие общие страдания, как те, о которых пишет ап. Пётр, мы должны предполагать в церкви всюду и во все времена; ведь уже в самом понятии верующего лежит отрицание его миром (ср. Ин. 15, 18 ; Мф. 24, 9 и др.), следовательно, начало борьбы с ним этого мир 123 ; отношения между христианами и не-христианами никогда не были вполне дружелюбными, с самых ранних дней они приняли характер открытой вражды (срв. |
| Истрина, вдова известного академика, Гейман; остальных трех не помню). Увидев такую компанию, я сразу возликовал духом: «ворон ворону глаз не выклюет». Перед этим, по обыкновению, я сходил к Скоропослушнице и поставил свечку. Надо сказать, что я представлял себя в роли маркиза Позы и приготовил пламенные речи. Весь почтенный синклит на меня смотрел со снисходительным любопытством. Гейман чувствовал себя неловко, избегал встречаться со мной глазами, недовольно пожимал плечами. Василий Алексеевич начал «допрос»: «Итак, Вы придумали комплекс Гамлета. Что это такое?» Я начал говорить, но Десницкий меня перебил на третьем слове: «Вы английский знаете?» «Нет». «И все-таки занимаетесь Шекспиром? Что Вы читали Шекспира?» «Я читал всего Шекспира». Он тут же учинил мне экзамен, но сбить меня на Шекспире не удалось. Я его знал неплохо. «А в каком издании Вы читали Шекспира?» Я замялся: «В красном сафьяновом переплете». Десницкий (резко): «Что значит “в красном сафьяновом переплете”? Я могу телефонную книгу переплести в сафьян». Я: «Кажется, издание Гербеля». Десницкий: «Иллюстрированное?» Я: «Да». Десницкий: «Плохо читали. Иллюстрированное — Брокгауза и Эфрона». И начал меня гонять по изданиям. Сбил. Смущенно я замолчал. Каноныкин спросил: «Поставим вопрос на кафедре?» «Никаких кафедр. Кафедре и без этого есть чем заниматься! — (ко мне) — А Вы зарубите себе на носу, что в аудиторию приходят не для споров. А если у Вас есть какие-то сомнения, подойдите потом к преподавателю. А свои задушевные мысли изложите мне письменно, тогда поговорим. — (к Гейману) — Ну, и у Вас, может быть, тоже были элементы раздражения? (Гейман молчал). Это бывает. До свидания, товарищ Левитин». Только много позже я понял, как многим я обязан Василию Алексеевичу; если бы дело было поставлено на кафедре (кафедра состояла из 120 человек, из которых половина была коммунистов, а четверть работников, вероятно, были секретными сотрудниками НКВД), мой арест был бы неминуем. Десницкий же потушил это дело в самом начале, придал ему характер обыкновенной мальчишеской выходки. |
|
|
