| Эксперт напомнила, что Лушников известен как не самый вменяемый человек, который мечтает о создании новой религии и собственной армии. « Тут все очень сложно. Это политическая тема, украинская идеология. Доверять ему своих детей, платя за это сотни тысяч рублей, опасно. Ведь болезнь в итоге не лечится, а усугубляется. Очень часто после его ребцентров люди срываются, а идти заново лечиться, но к настоящим специалистам, не хотят, потому что разочаровываются в лечении. Поэтому зависимые массово гибнут. От передоза, от суицида. Это обман ради выкачки бабла», - прямым текстом заявила Валентина Новикова. Подробнее о всей этой истории с Даной Борисовой см. в материале, который так и называется: «Дана Борисова вместо реабилитационного центра попала в секту». Ссылка здесь: Но вернемся в Сочи. Здесь уже который год не просто функционируют «реабилитационные» и «мотивационные» подразделения фонда «Центр здоровой молодежи», но и при поддержке сочинской администрации проводятся так называемые «терапевтические лагеря» - слеты сотрудников, волонтеров и реабилитантов сначала ЦЗМ, а после - для придания большего пафоса мероприятиям и сокрытия корневой, сектантской основы структуры переименованные в Международные антинаркотические лагеря под эгидой уже не ЦЗМ, а НАС. В части 2 авторской аналитики «Секты исчезают в полдень: сочинский треугольник» приведены неоспоримые факты лоббирования интересов всей описанной выше и продемонстрированной на фото сети учреждений так называемой «реабилитации», читай - вербовки, представителями администрации муниципального образования город Сочи. См. здесь: В материале «Неспасенные, или Планшет, плазменная панель и кофемашина за тело и душу» от 16 июня сего года приводятся свежие факты попыток выхода функционеров ЦЗМ-НАС на сочинских чиновников и участие в этом трагикомедийном фарсе высокопоставленных и рядовых сотрудников НИИ наркологии: Неудивительно, что такие структуры как ЦЗМ чувствуют себя здесь комфортно. Встретили мы их и проехав по местам «боевой славы» местных «реабилитационных ОПГ». Микрорайон Мамайка, филиал ЦЗМ в Сочи. Снова решетки на всех окнах и мощнейший высоченный забор, скрывающий факты насильственного удержания людей и незаконного лишения их свободы. См. фото ниже. |
| А Картель в 1943 году, хотя и по 58й, был из лагеря сактирован с туберкулёзом лёгких. Паспорт — волчий, ни в одном городе жить нельзя, и работы получить нельзя, медленная смерть — и все оттолкнулись. А тут — военная комиссия, спешат, нужны бойцы. С открытой формой туберкулёза Картель объявил себя здоровым: пропадать — так враз, да среди равных. И провоевал почти до конца войны. Только в госпитале досмотрелось око Третьей Части, что этот самоотверженный солдат — враг народа. В 1949 году он был намечен к аресту как повторник, да помогли хорошие люди из военкомата. В сталинские годы лучшим освобождением было — выйти за ворота лагеря и тут же остаться. Этих на производстве уже знали и брали работать. И энкаведешники, встретясь на улице, смотрели как на проверенного. Ну, не вполне так. В 1938 Прохоров-Пустовер при освобождении оставался вольнонаёмным инженером Бамлага. Начальник оперчасти Розенблит сказал ему: “Вы освобождены, но помните, что будете ходить по канату. Малейший промах — и вы снова окажетесь зэ-ка. Для этого даже и суда не потребуется . Так что — оглядывайтесь, и не воображайте, что вы свободный гражданин”. Таких оставшихся при лагере благоразумных зэков, добровольно избравших тюрьму как разновидность свободы, и сейчас ещё по всем глухоманям, в каких-нибудь Ныробских или Нарымских районах — сотни тысяч. Им и садиться опять — вроде легче: всё рядом. Да на Колыме особенного и выбора не было: там ведь народ держали. Освобождаясь, зэк тут же подписывал добровольное обязательство: работать в Дальстрое и дальше (разрешение выехать “на материк” было на Колыме ещё трудней получить, чем освобождение). Вот на беду свою кончила срок Н. В. Суровцева. Ещё вчера она работала в детгородке — тепло и сытно, сегодня гонят её на полевые работы, нет другого ничего. Ещё вчера она имела гарантированную койку и пайку — сегодня пайки нет, крыши над головой нет, и бредёт она в развалившийся дом с прогнившими полами (это на Колыме!). Спасибо подругам из детгородка: они ещё долго «подбрасывают» ей на волю пайки. “Гнёт вольного состояния”- вот как назвала она свои новые ощущения. Лишь постепенно утверждается она на ногах и даже становится… домовладелицей! Вот стоит она гордо около своей хибарки, которую не всякая бы собака одобрила. |
| 170 Практика ареста людей, которые предположительно могли скрывать от принудительной реквизиции золото и иные ценности, была обычной в деятельности ГПУ в начале 1920-х гг. 172 Письмо еп. Германа В.Т. и H.A. Верховцевым от 12 июля 1924 г.//Письма владыки Германа. Жизнеописание и духовное наследие священно- мученика Германа, епископа Вязниковского. М.: ПСТБИ, 2004. С. 127. 178 Постановление Особого совещания при коллегии ОГПУ от 24 апреля 1925 г. ЦА ФСБ РФ. Д. Р-46067. Л. 37. На сей раз церковное отделение ГПУ и лично Тучков были против смягчения участи ссыльного, «учитывая общую политическую ситуацию и серьезность состава преступления» (Там же. Л. 36), однако ходатайство Фуделя было поддержано прокурором по надзору за следствием в органах ГПУ Р.П. Катаняном. 182 Письмо о. П. Шипкова В .Я. Василевской, 1942 г.//Василевская В.Я. Катакомбы XX века. М., 2001. С. 193. 183 Уголовное дело по обвинению Волковой С.В. и др. (всего 10 чел.). ЦА ФСБ РФ. Д. Р-27938. Л. 47–51а. 187 Олег Васильевич Волков (1900–1996) впервые арестован в феврале 1928 г., приговорен к 3 годам ИТЛ; в 1929 г. Соловки заменили высылкой в Тульскую область. Вторично арестован в марте 1931 г., приговор: 5 лет ИТЛ, вновь Соловки, затем ссылка в Архангельск. В период пребывания на Соловках общался с видными иерархами Церкви. Третий арест в июне 1936 г., 5 лет ИТЛ (Ухтинские лагеря, Княжпогост, где заканчивал первую ссылку С.И. Фудель ). Четвертый арест весной 1942 г. в Усть-Куломе, приговор: 4 года ИТЛ. Вновь Ухтинские лагеря, освобождение по болезни в апреле 1944 г. Жил в Кировобаде, затем вернулся к семье в Малоярославец, работал переводчиком в московских издательствах. Пятый арест весной 1950 г., приговор: 10 лет ссылки (Красноярский край). Вернулся в Москву в 1955 г., был принят в Союз писателей СССР (1957). Автор мемуаров «Погружение во тьму», в которых, в частности, описана история его брака с С.В. Волковой. Письма к жене 19201960-х годов опубликованы посмертно (Волков О.В. Городу и миру. М., 2001). Лауреат Государственной премии РФ (1992). |
| Обыск комнаты, тщательный, долгий, грубый. Выброшены на пол из шкапов: книги, бумаги, фотографии, перетряхнуты и смяты вещи, испуганные лица мамы, сестры, отца, составление протокола с указанием изъятого: Евангелия, писем (было указано «бумаг») религиозного содержания. Мои письма, написанные маме еще начиная с детских лет, назвали «бумагами религиозного содержания». Я отказалась подписать протокол. Подписали понятые – дворник Хабардинов и трясущаяся от страха соседка-старушка. Тягостное прощание с родными, разрывающие сердце слезы на лицах, грубые окрики охраны: «Быстрее, не канительтесь, ничего не передавать! Быстро! Пошли!» Мама крестит на прощание и плачет, плакала и я, но пыталась сдерживаться. Уходишь, возможно, навсегда, живая, но уже заживо похороненная, полная страха перед ожидающими тебя допросами, тюрьмой, лагерем. На улице еще снег и холод, темно (четыре часа утра), внутренняя тюрьма на Лубянке, унизительный обыск ведет мужчина, хотя здесь же в «приемной» сидят женщины из охраны, одетые в форму. Тупые, безразличные лица, смотрящие на тебя, словно на вещь, не понимающие, что ты человек. Пытаюсь возражать, прошу, чтобы обыскивала женщина. Отвечают, «женская охрана занята». Отбирают шнурки, гребенки, тесемки и даже заставляют снять лифчик, потому что там есть тоже тесемки. Идем длинными извилистыми коридорами, всюду яркий, ослепительный свет. Скупые многозначительные наставления о поведении в камере, слышатся только «нельзя, запрещено, нельзя». Бесшумно открывается дверь в камеру, в ней уже кто-то есть. Дверь закрылась, и я растерянно стою около пустой койки. Соседка по камере начинает жадно расспрашивать, что происходит сейчас в Москве. Проходит день, два, три; на допрос не вызывают, «глазок» в двери почему-то страшен, кажется, за тобой беспрерывно наблюдают. Знаю, мне обеспечен лагерь или ссылка, но больше всего боюсь допросов. В год, в который меня взяли, обычно давали пять лет лагеря или ссылки, в другие годы «мера пресечения» могла быть больше. Больше всего пугал допрос, он страшен неизвестностью, неожиданностью вопросов, направленных на оговор, близких людей, издевательством, унижением человеческого и женского достоинства, физической болью. Самое ужасное, если физическая боль и издевательства сломят меня, заставят оговорить, предать родных, друзей, духовного отца. Возможно, заставят «признаться», что являюсь участником какой-нибудь религиозной организации, борющейся против власти. |
| Никаких сведений об отце и матери Миша больше не имел, считая себя «тели- ковцем». Когда его названые родители Григорьевы померли, мальчика взяла тетка в Москву, приучила к торговле на базаре: он вразнос продавал квас, пирожки. Мальчику было десять лет, когда началась германская война. За ней последовало свержение царя, Октябрьский переворот. Тетка умерла, и осиротевший Миша попал в лапы улицы. Время было суровое: разруха, голод, безработица. Воровать Миша начал по мелочи, затем «вырос», получил квалификацию и сделался «домушником». Вместе с товарищами брал нэпманские лавки, магазины, квартиры. Эта «работа» и привела его в тюрьму на Матросской Тишине. Как же сейчас сложилась его жизнь? Об этом я и узнал в обеденный перерыв, когда мы с Михаилом Григорьевым сидели в моей квартире за обеденным столом. В последний раз он погорел после ограбления магазина «Венский шик», уже реквизированного у нэпмана и опечатанного. Выломали стенку, вывезли много товаров, продали – и были арестованы. Суд приговорил Григорьева к десяти годам, и он был отправлен на Соловецкий остров. Пробыл он там меньше года и вот бежал. – Как же это тебе удалось? – спросил я. – Последнее время я работал грузчиком в Беломорске. Цыган там один отбывал срок и задумал срываться. Жена ему привезла с Украины удостоверение и справку, будто бы он приезжал сюда хоронить брата. И вдруг он получает досрочное освобождение. Я и купил у него документы. Деньжонки имел: хорошо зарабатывал, играл в карты. Хранил я их в поясе штанов. Ну... за час до отхода пробрался на станцию, купил билет. Охрана в Беломорске со стороны лагеря всегда выстраивалась минут за пятнадцать до отхода, я держался за вокзалом. Поезд подошел – сел. Едва тронулись – двое с револьверами: «Ваши документы». Тогда фотографий на удостоверениях не было, а паспорта еще не вводили. По рождению я был лишь на год старше цыгана – прошло. Жена моя ахнула: – А поймали б? Она у меня местная, деревенская, воровских дел не знала. Михаил пожал плечами: – Суд и новая ссылка... на тот свет. |
| Признаюсь, я струхнул: конечно, МВД всё могло сделать. И загнало бы! И за сто километров, только б и видел я тот районный центр! Но я был счастливчик: я попал на Архипелаг после конца войны, то есть самый смертный период миновав; и теперь в ссылку я приехал после смерти Сталина. За месяц что-то и сюда уже доползло, до нашей комендатуры. Незаметно начиналась новая пора — самое мягкое трёхлетие в истории Архипелага. Председатель не вызвал меня и сам не пришёл. Проработав день свежим среди засыпающих и врущих, я решился снова в пять вечера уйти. Какой-нибудь конец, только скорее. Который раз в жизни я замечал, что жертвовать можно многим, но не стержневым. Этой пьесой, выношенной ещё в каторжных строях Особлага, я не пожертвовал — и победил. Неделю все работали ночами — и привыкли, что стол мой пуст. И председатель, встречая меня в коридоре, отводил глаза. Но не пришлось мне наладить сельской кооперации в Ка зэк стане. В райпо внезапно пришёл молодой завуч школы, казах. До меня он был единственный универсант в Кок-Тереке и очень этим гордился. Однако моё появление не вызвало у него зависти. Хотел ли он укрепить школу перед её первым выпуском или поперчить змеистой заврайоно, но предложил мне: “Несите быстро ваш диплом!” Я сбегал как мальчик и принёс. Он положил в карман и уехал в Джамбул на профсоюзную конференцию. Через три дня опять зашёл и положил передо мной выписку из приказа облоно. За той же самой бесстыдной подписью, которая в марте удостоверяла, что школы района полностью укомплектованы, я теперь в апреле назначался и математиком и физиком — в оба выпускных класса да за три недели до выпускных экзаменов! (Он рисковал, завуч. Не так политически, как боялся он: не забыл ли я всю математику за годы лагеря. Когда наступил день письменного экзамена по геометрии с тригонометрией, он не дал мне вскрывать конверт при учениках, а в кабинет директора завёл всех преподавателей и стоял за моим плечом, пока я решал. Совпадение ответа привело его, да и остальных математиков, в праздничное состояние. Как легко тут было прослыть Декартом! Я ещё не знал, что каждый год во время экзаменов 7х классов то и дело звонят из аулов в район: не получается задача, неправильное условие! Эти преподаватели и сами-то кончили лишь по семь классов…) |
| И из посёлка в посёлок, разрываемые с семьёю, пересылались спецмужики как зэки с лагпункта на лагпункт. В странных иногда шатаниях нашего законодательства, 3 июля 1931 года ЦИК СССР издал постановление, разрешавшее восстанавливать раскулаченных в правах через 5 лет, “если они занимались (это в режимном посёлке!) общественно-полезным трудом и проявили лояльность по отношению к советской власти” (ну, помогали стрелку, коменданту или оперу). Однако написано это было вздорно, под минутным веянием. Да и кончались те 5 лет как раз в годы, когда стал Архипелаг каменеть. Шли всё годы такие, что нельзя было ослабить режима: то после убийства Кирова; то 37–38й; то с 39-го началась война в Европе; то с 41-го у нас. Так надёжней было другое: с 37-го стали многих всё тех же злосчастных «кулаков» и сыновей их дергать из спецпосёлков, клепать им 58ю и совать в лагеря. Правда, во время войны, когда уж не хватало на фронте буйной русской силушки, прибегли и к кулакам : должна ж была их русская совесть выше стоять, чем кулацкая! Там и здесь предлагали им из режимных спецпосёлков и из лагерей идти на фронт, защищать святое отечество. И — шли… Однако — не всегда. Николаю Хву, сыну «кулацкому», чью биографию в ранней части я использовал для Тюрина в “Иване Денисовиче”, а в поздней выложить тогда не решился, — было в лагере предложено то, в чём отказывали троцкистам и коммунистам, как они ни рвались: идти защищать отечество. Хв нисколько не колебался, он сразу вылепил лагерному УРЧу: “Ваше отечество — вы и защищайте, говноеды! А у пролетариата нет отечества!! ” Как будто точно было по Марксу, и действительно всякий лагерник ещё бедней, ниже и бесправней пролетария, — а вот лагколлегия ничего этого не усвоила и приговорила Хва к расстрелу. Недели две посидел он под вышкой и о помиловании не подавал, так был на них зол. Но сами принесли ему замену на вторую десятку. Иногда случалось, что отвозили раскулаченных в тундру или тайгу, выпускали — и забывали там: ведь отвозили их на смерть, зачем учитывать? Не оставляли им и стрелка — по глухости и дальности. И от мудрого руководства наконец отпущенное — без коня и без плуга, без рыбной снасти, без ружья, это трудолюбивое упорное племя, с немногими, может быть, топорами и лопатами, начинало безнадёжную борьбу за жизнь в условиях чуть полегче, чем в Каменный век. И наперекор экономическим законам социализма посёлки эти вдруг не только выживали, но крепли и богатели! |
| Диалектический материализм для большевиков более удобен, чем механистический. Сосредоточив все свое внимание на социально экономических проблемах, они хотят быть в своей области независимыми от естествознания (см., напр., Рязанов, стр. XI с.). Убеждение в изменчивости всех ступеней бытия, опирающееся на принципы диалектики, делает из этого мировоззрения хорошее оружие для революционного разрушения действительности (Познер, 30). Особенно удобна свобода от запрета нарушать закон противоречия. Как бы нелепы ни были результаты большевицкого хозяйничанья, как бы ни расходилась их политика с их собственными идеалами, стоит назвать противоречие «жизненным», и деятельность их оказывается оправданною. Так, напр., большевики дробят СССР на множество автономных национальных республик, искусственно культивируя язык и литературу у народностей, совершенно не склонных к обособленному от России национальному развитию (по-видимому, в основе этой политики лежит цель: «divide et impera!»). Сталин в одной из своих речей говорит по этому поводу, что национальным культурам необходимо развиться, чтобы слиться «в одну общую культуру с одним общим языком». О государстве, которое согласно марксизму есть всегда эксплуататорская форма организации общества, подлежащая совершенной отмене, тот же Сталин говорит: «высшее развитие государственной власти в условиях подготовки условий для отмирания государственной власти – вот марксистская формула... противоречие это жизненно и оно целиком отражает марксову диалектику» (см. Познер, стр. 50). Не истины ищут большевики в философии, а только удобного оружия для достижения своих революционных целей. Поэтому они, вслед за Лениным, восхваляют «партийность» в философии. «Маркс и Энгельс», говорит Ленин, «от начала и до конца были партийными в философии, умели открывать отступления от материализма и поблажки идеализму и фидеизму во всех и всяческих «новейших» направлениях» (287). Под влиянием партийности отмирает самостоятельное наблюдение и исследование, развивается только интерес к защите окостенелых догм во что бы то ни стало. Самые средства этой защиты становятся все более наивными: это или ссылка на авторитеты, или брань, доносы, угрозы. Луппол в своей книге «На два фронта», направленной против «меньшевиствующего идеализма» и «механистического материализма», называет эти отступления от марксизма «вредительством», которое надо ликвидировать; сторонников их он называет «скрытыми вредителями» (стр. 9). А мы знаем, как большевики ликвидируют «вредительство»: посредством расстрела или концентрационного лагеря. Торнштейн еще более ядовита: она говорит, что игнорирование ленинизма, как высшей ступени диалектического материализма, есть «плановое вредительство» (стр. 4). |
| Директор: Тишков Михаил Борисович 117574, Москва, пр-д Одоевского, 13 Тел./факс: (495) 423-51-22 События ДЕТСКИЙ ЛАГЕРЬ ГИМНАЗИИ " РАДОНЕЖ " - НОВАЯ СМЕНА! В живописном месте рядом с монастырём Оптина Пустынь прямо в лесу снова расправил крылья своих палаток молитвенно-трудовой наш детский (и можно сказать - отчасти он стал уже не только детским, но и семейным!) гимназический лагерь. И это уже в 25-й раз! Как приятно приехать и вдохнуть полной грудью сухой и сладковатый сосновый воздух, увидеть родные лица бессменных руководителей и сотрудников лагеря: Елены Борисовны и Анны Алексеевны Рогожиных, Юлии Юрьевны Еремеевской, Ирины Алекандровны Сухановой (и многих других!), посидеть у уютно потрескивающего костра, услышать радостный гвалт детских голосов! Вот они выбегают на освещённую солнцем полянку загорелые и счастливые, беззаботные и полные сил... пройдёт время и много ещё новых мест - городов и стран - повидают эти дети, но, как подсказывает опыт тех, кто здесь бывал неоднократно, когда они обернутся назад ... окажутся справедливыми слова поэта Константина Симонова: Ты вспомнишь не страну большую, Какую ты изъездил и узнал, Ты вспомнишь Родину - такую, Какой ты её в детстве увидал. Клочёк земли, припавший к трём берёзам, Далёкую дорогу за леском, Речёнку со скрипучим перевозом, Песчанный берег с низким ивняком... И Малой Родиной для многих поколений наших гимназистов станет лагерь на берегу Жиздры, где они (как и дети смены июля 2014 года!) крепли духовно - подвизаясь (по мере сил) в прославленном русском монастыре, душевно - открывая свои сердца новым друзьям и впечатлениям (в лагере большая культурная программа, которая возобновляется каждую смену!) и, конечно, физически - играя в волейбол, футбол, настольный тенис, преодолевая препятствия " на тропе выживания " . И о каждой смене можно рассказать столько всего... Да что говорить? Лучше один раз увидеть - чем сто раз услышать! Приезжайте и убедитесь сами! © Православная классическая гимназия " Радонеж " , 2000-2024. При использовании материалов обязательна ссылка на сайт гимназии: www.gymnasia-radonezh.ru 117574, Москва, пр-д Одоевского, 13 Тел./факс: (495) 423-51-22 |
| На рубеже 1940–1950-х гг., в самых разных эмигрантских изданиях – «Русская мысль», «Часовой», «Грани» – издаются художественные произведения Ширяева, написанные им в итальянских городах и весях. А в 1952 г. выходит его первая большая книга на основе самых свежих впечатлений – «Ди-Пи в Италии», в следующем году – сборники очерков «Я – человек русский» и «Светильники Русской Земли». Еще через год, в 1954-м, нью-йоркское издательство им. Чехова выпускает его самый важный труд – «Неугасимая лампада», принесший ему посмертную славу 102 . Как Гоголь, в Риме, создал картины русской провинции, в своей поэме «Мертвые души», так и Ширяев, писавший книгу под Неаполем, воскресил атмосферу соловецкой каторги. Об обстоятельствах и времени ее написания сообщает сам автор: окончательный текст «Неугасимой лампады» появился в конце 1940-х гг., когда он оказался в беженском лагере под Неаполем, в местечке Пагани. В Италии эмигрант получил статус «Ди-Пи» (от displaced persons – «перемещенные лица»). Эта, почти забытая ныне, аббревиатура, в середине прошлого века была символом судеб миллионов людей, и не только русских: после окончания Второй мировой войны, и победы в странах Восточной Европы режимов сталинского образца, «перемещенные лица», а по сути, беженцы предпочли потерю Родины, нежели покорность чуждому им строю. Кроме того, многие «Ди-Пи», живя, прежде, на оккупированной немцами территории, при приближении Красной армии не без оснований опасались расправы за коллаборационизм, добровольный или вынужденный. Выдача этих беженцев назад, – на плаху и в советские лагеря – темное пятно на «ризах» западных демократий. В Европе до сих пор неохотно говорят о драме дипийцев, в особенности, в Италии, где, в течение почти полувека, в культуре доминировала левая идеология, изымавшая из цивилизации XX столетия все «реакционные», по ее мнению, явления. Жизнь Ширяева в Италии протекала, действительно, в атмосфере не только непреходящей угрозы насильственной репатриации, но и постоянной борьбы с мифологизированным сознанием итальянцев, представлявших СССР «раем, для трудящихся». Возможно, именно, полемика с левой итальянской интеллигенцией, в основной своей массе находившейся тогда под сильным влиянием мифа о Сталине и большевизме, еще сильнее подтолкнула Ширяева к созданию обличительного (но и высокохудожественного) повествования – книги о советской концлагерной системе. |
|
|
