| а иные – что мягкость. 12. Тимон 109,110 Наш 767 Аполлонид Никейский в I книге «Замечаний на Силлы», посвященных Тиберию Цезарю, сообщает, что Тимон был сын Тимарха, родом из Флиунта; осиротевши в юности, он стал танцовщиком, потом разочаровался в этом, переселился в Мегары к Стильпону, а пожив при нем, воротился домой и женился. Потом он вместе с женою переселился к Пиррону в Элиду и жил там, пока у него не родились дети. Старшего из них он назвал Ксанфом, обучил врачеванию и оставил своим наследником; впоследствии тот пользовался хорошей славой (как о том говорит Сотион в XI книге). Однако, оказавшись без пропитания, он отправился на Геллеспонт и Пропонтиду, с большим успехом выступал как софист в Халкедоне и, разбогатев на этом, приехал в Афины, где и жил до самой кончины, лишь не на долгое время съездив в Фивы. Он был знаком и царю Антиоху, и Птолемею Филадельфу, как сам о том свидетельствует в своих «Ямбах». 111,112 Был он любитель выпить (сообщает Антигон), а на досуге от философии сочинял стихи: поэмы, трагедии, сатировские драмы (комедий у него – 30, трагедий – 60), силлы и непристойные стихотворения. Известны также его книги объемом до 20 000 стихотворных строк, перечисляемые тем Антигоном Каристским, который составил и его жизнеописание. Силлами называются три его книги, в которых он как скептик бранит и вышучивает догматиков с помощью пародии. В первой из них он ведет речь от своего лица, во второй и третьей – в виде диалога: он будто бы расспрашивает Ксенофана Колофонского о каждом из философов, а тот ему отвечает во второй книге о более ранних из них, в третьей – о более поздних (за это иные называют третью книгу «Эпилогом»). О том же самом говорится и в первой книге, только стихи там идут от первого лица; начинаются они так: Хлопотуны, мудрователи, все за мною! за мною!.. Умер он около девяноста лет отроду – так пишут Сотион (в XI книге) и Антигон. Мне приходилось слышать, что был он одноглазым и сам себя называл Киклопом. Был также и другой Тимон, человеконенавистник. |
| Пес услышал, как заплакала королева Фелиция, он сам тяжко вздохнул, потому что не мог помочь этим людям. — Папа, — сказал тут принц Тимон, десяти лет, будущий отважный рыцарь, — ведь звездный пес не умеет говорить. Как он расскажет обо всем Бакштиру? Может, лучше написать ему письмо? — Как же написать письмо, мой мальчик, — вздохнула королева Фелиция. — У нас нечем писать и не на чем писать. — Писать можно кровью, — сказал принц Тимон. — Я разрежу себе палец, и мы будем макать в мою кровь палочку. — Ах, — сказала Фелиция. — Мой сын хочет покончить с собой! Я сейчас упаду в обморок. — Мамочка, не надо, — попросила ее принцесса Аня. — У нас тут некуда падать. Не будешь же ты лежать в обмороке на каменном полу? — Ни в коем случае! — ответила королева. — Но и резать пальцы я Тимону не позволю. В крайнем случае, пускай это сделает Ферапонт. Он бывший военный и привык к разным ранам и порезам. — Так точно, ваше величество! — ответил в темноте басом дворецкий Ферапонт. — Мне бы ножик! На этом все и кончилось, потому что дверь распахнулась и вошли два злодея с фонарями. Затем появился пират Крыс. — Как живете, как животик? — спросил он ехидным голосом. — Прекратите это безобразие! — возмутился король Константин. — У нас нет никаких сокровищ, мы живем на гонорары от книг, которые я пишу и издаю на культурных планетах. Моему перу принадлежит знаменитый труд «Как здороваться и прощаться», а также бестселлер «Ложка, вилка, где салфетка?». — А мы с Аней учимся в самых обыкновенных школах! — крикнул Тимон. Он оказался очень приятным мальчиком и притом храбрым. Звездный пес хотел бы с ним дружить, но, вернее всего, этого мальчика скоро убьют, и они не успеют подружиться. — Ну зачем вы завоевали наше королевство! — воскликнула королева Фелиция. — Кому нужен наш маленький остров? На нем даже клубника не вызревает. — Молчать! — крикнул пират Крыс. — Не в этом дело. Мы с Весельчаком люди маленькие. Нам заказали вас завоевать, пришлось подчиняться. Вот ты, король, живешь на гонорары от вежливых книжек, а я живу на гонорары от нападения и разбоя. Приходится работать, а то бы мы с тобой с голоду померли. |
| Тимон Афинский, знаменитый человеконенавистник времен Пелопоннесской войны I 107; IX 112 Тимон Флиунтский IX 109–116; IX 69, 102, 109, 112; ср. Ук. ист. Тимон, отец Феофраста V 55 Тимонид, друг и соратник Динона в его походе против Дионисия II, посвятил Спевсиппу «Историю», в которой описал эту борьбу. См. Ук. ист. Тимофей, афинский автор жизнеописаний философов; все цитаты из него касаются физических изъянов философов. См. Ук. ист. Тиррей, сын тиранна Питтака I 76 Тиррен, младший брат Пифагора VIII 2 Тиртам, настоящее имя Феофраста V 38 Тиртей (VII в.), хромоногий афинский элегический поэт, которого оракул назначил предводителем спартанцев во II Мессенской войне II 43 Тисамен, отец Филократа, доверенного Стратона V 64 Тихон, раб Платона III 42 Тихон, отпущенник Аристотеля V 15 Фавмасий, родственник Аристотеля, хранитель его завещания IV 43, 44 Фаворин Арелатский (перв. пол. II в. н. э.), ритор, представитель II софистики, склонялся к скептицизму и платонизму, автор энциклопедических сочинений на греческом языке, друг Плутарха, Герода Аттика, Фронтона и Авла Геллия. См. Ук. ист. Фала, упомянута в завещании Аристотеля V 14 Фалес Милетский I 22–44; I 13, 14, 21, 106, 121; II 4, 46; VIII 1; IX 18; соим. I 38; ср. Ук. ист. Фалес, отец Фидиада, у которого в доме родился Платон III 3 Фаний, перипатетик, адресат Феофраста V 37 Фаний, отец стоика Клеанфа VII 37, 168 Фаний, друг Посидония, написал сочинение о его школе. См. Ук. ист. Фанодик (II в.?), историк Делоса. См. Ук. ист. Фанострат, отец Деметрия Фалерского V 75 Фантон (IV в.), пифагореец, слушатель Филолая и Еврита Тарентского VIII 46 Феак, старший современник Алкивиада, предводитель молодежи, осмеянный Аристофаном II 63 Феано, дочь или жена Пифагора, принадлежала к пифагорейской школе VIII 42, 43, 50 Федон II 105; I 19; II 31, 47, 64, 76, 85, 107, 125, 126; VI 19 Федр, любимец Платона, герой его диалога III 29, 31 Федр, избран на установление гробницы Зенона Китийского VII12 Федрия, отпущенница Эпикура X 21 Фейод Лаодикейский, скептик, ученик Антиоха Лаодикейского IX 116 |
| Тимон изображает его поведение в своих рассуждениях, обращенных к Пифону. А Филон Афинский, человек, близкий Пиррону, рассказывает, что охотнее всего он упоминал о Демокрите, а также о Гомере, восхищаясь им и без конца повторяя: Листьям в дубравах древесных подобны сыны человеков! 751 восхищался он и тем, что Гомер уподоблял людей осам, мухам и птицам, и приводил строки: Так, мой любезный, умри! и о чем ты столько рыдаешь? Умер Патрокл, несравненно тебя превосходящий смертный! и также все, что относится к людской бренности, суетности, ребячливости. 68 Посидоний рассказывает о нем вот какой случай. На корабле во время бури, когда спутники его впали в уныние, он оставался спокоен и ободрял их, показывая на корабельного поросенка, который ел себе и ел, и говоря, что такой бестревожности и должен держаться мудрец. Нумений единственный говорит, будто он высказывал какие-то догматы . 69,70 Среди учеников его были и знаменитые, например Еврилох, о котором рассказывают самые позорные вещи: однажды, говорят, он так рассердился на повара, что схватил вертел с мясом и гнал им повара до са-----рынка; а другой раз в Элиде, когда спорщики стали вконец теснить его вопросами, он скинул плащ и поплыл от них прочь через Алфей. Всем софистам он был непримиримым врагом (по словам Тимона). А Филон, например, спорил большею частью с самим собою, о чем Тимон пишет так: Сам с собой утешается, сам с собою болтает, Не обольщаясь, Филон искусного спорщика славой. Далее, слушателями Пиррона были Гекатей Абдерский, Тимон Флиунтский, сочинитель «Силл», о котором речь будет далее, и Навсифан Теосский, учеником которого (по мнению некоторых) был Эпикур. Все они зовутся по имени учителя пирроновцами, а по их догмам (если можно так сказать) – апоретиками, скептиками, эфектиками и зететиками. Зететиками, то есть искателями, – потому что они всегда ищут истину, скептиками, то есть высматривателями, – потому что всегда высматривают и никогда не находят; эфектиками, то есть сомневающимися, – по их настроению в поиске, то есть по их воздержанию от суждения; апоретиками, то есть затрудняющимися, – потому что в затруднении находятся даже догматические философы. Впрочем, Феодосий в «Скептических главах» пишет, что скептической школе не следует называться Пирроновой, ибо если направленное движение мысли для нас не уловимо, то мы никогда не узнаем, что думал Пиррон, а не зная этого, не сможем и зваться пирроновцами. К тому же Пиррон не первый открыл скептическую школу и догм никаких не придерживался, а называться пирроновцем может только тот, кто ведет себя так же, как он. |
| Старец Тимон, однако, держался иных взглядов и, видя в замечаниях Никона как бы поползновение на некую власть в обители его, стал помышлять о том, как бы устроенную им пустынь сделать самостоятельной, не зависящей от Кривоезерской пустыни. В этом поддержали его некоторые благотворители из мирян, обещая ему свое содействие пред преосвященным Костромским Владимиром. Старец Тимон подал о сем прошение владыке, о чем естественно стало известно и игумену Кривоезерской пустыни; последний, в свою очередь, стал хлопотать перед владыкой об оставлении Надеевской пустыни по-прежнему в ведении Кривоезерской пустыни, в владениях которой она основалась. Между тем, Кривоезерский игумен Макарий прислал письменно приказание иеромонаху Никону принять в свое заведование от старца Тимона Надеевскую пустынь и считаться ее настоятелем, оказывая при том всякое уважение старцу Тимону, но не допуская его к начальственным распоряжениям в той пустыни. Тяжкое иго было возложено на отца Никона, и он с немалой скорбью принял его на себя: при всем желании своем сохранить мир и согласие со старцем Тимоном, он вызвал в нем неприятные к себе чувства, и это особенно тяготило его боголюбивую и миролюбивую душу. Но делать пришлось то, что приказывал Кривоезерский игумен, почему волей-неволей вступил он в права настоятеля и сумел подчинить себе старца Тимона, не столько насилием, сколько любовью и снисхождением к старцу. Тимон, обремененный летами и огорченный неудачей своей в искании самостоятельности Надеевской пустыни, прошение о чем было не уважено тогда преосвященным, покорился обстоятельствам и стал к Никону в отношения подначальные, по-видимому, мирно и охотно, но это было ненадолго. Враг спасения человеческого не замедлил воздвигнуть тайное соперничество между подвижниками Христовыми Тимоном и Никоном, которое особенно тягостно отзывалось на сем последнем, ибо, приняв послушание начальственное внезапно и почти поневоле, не искал он в Надеевской пустыни ничего иного, кроме ее блага и блага, вместе, Кривоезерской пустыни, то и другое казалось ему вполне совместным, но старцу Тимону, напротив, казалось это несовместным, и он хлопотал о пользе Надеевской только пустыни, в ущерб Кривоезерской, которую недолюбливал. |
| 15 Демохар, сын Лахета, сказал однажды, приветствуя его: «Стоит тебе сказать или написать Антигону, чего тебе надобно, и он тотчас все тебе даст!» Выслушав это, Зенон перестал с ним разговаривать. А когда Зенон умер, Антигон, говорят, сказал: «Какого я лишился зрителя!» Тогда-то он и поручил Фрасону просить афинян пожаловать Зенона гробницей на Керамике. Однажды его спросили, чем он восхищается в Зеноне; он ответил: «Тем, что, сколько он ни получал от меня дорогих подарков, я ни разу не видел его ни надменным, ни униженным». Он отличался наклонностью к исследованиям и к тонкости во всяком рассуждении. Поэтому и Тимон пишет о нем в «Силлах»: Я увидал финикиянку старую в темной гордыне: Было ей мало всего; но корзинка ее прохудилась, А ведь и так в ней было не больше ума, чем в трещотке. 16 Он любил ученые споры с диалектиком Филоном, своим товарищем по занятиям; и, будучи моложе Филона, благоговел и перед ним, и перед их наставником Диодором. Были вокруг него и настоящие оборванцы, как пишет и Тимон: Целую тучу согнал мужиков, которые были Самые нищие, самые глупые между сограждан. Сам он был мрачен и едок, с напряженным лицом. Жил он просто и не по-эллински скупо под предлогом бережливости. 17,18 Осмеивая кого-нибудь, он делал это незаметно и не с маху, а словно издали. Таковы его слова об одном щеголе, который с осторожностью перебирался через какой-то ручей: «Как же ему не сторониться грязи? ведь в ней не видать своего отражения!» Один киник попросил у Зенона масла в пузырек, потому что свое у него кончилось; Зенон ничего ему не дал, а когда тот пошел прочь, то крикнул вслед: «Скажи-ка теперь, кто из нас бесстыднее?» Влюбленный в Хремонида, он сидел рядом с ним и с Клеанфом и вдруг встал; Клеанф удивился, а Зенон сказал: «Я слышал от лучших врачей, что при воспалении самое хорошее средство – покой». На одной пирушке пониже его за столом лежали двое, и лежавший выше ткнул ногой лежавшего ниже; тогда Зенон сам толкнул его коленом, а когда тот обернулся, то сказал: «А каково, по-твоему, было от тебя соседу?» Одному любителю мальчиков он сказал: «Как школьные учителя выживают из ума оттого, что вечно возятся с мальчишками, точно так же и ваша порода!» Речи отделанные и безошибочные он сравнивал с александрийскими сребрениками: они хороши с виду и отчеканены, как настоящая монета, но цена их от этого не выше. А речи противоположного свойства похожи на аттические тетрадрахмы: грубо рубленные и с погрешностями в языке, они все же подчас более весомы, чем самые тонковыведенные. Ученик его Аристон вел длинные рассуждения, но были они бездарны, а порой нахальны и опрометчивы; Зенон сказал: «Не иначе как твой отец зачал тебя спьяна!» – и прозвал его болтуном, потому что сам всегда был немногословен. |
| 02. Первым скептиком, объединившим и систематизировавшим все скептические элементы из прежней философии, считается Пиррон 134 из Элиды, живший во 2-й половине IV и начале III в. (прибл. 360–270). Он не оставил после себя сочинений; об учении его приходится судить по произведениям одного из его учеников Тимона из Флиунты (прибл. 320–230). То немногое, что известно о философии Пиррона, можно выразить в трех положениях: а) о свойствах предметов мы ничего не знаем, б) правильное отношение к ним состоит в воздержании от всякого суждения, и в) результатом всего этого является вожделенная атараксия. Тимон к этому прибавляет, что для счастья человеческого необходимо дать ответ на следующие вопросы: 1) как созданы вещи, 2) как мы должны относиться к ним, и 3) каковы могут быть для нас последствия такого отношения. На первый вопрос, в духе пирроновского скепсиса, может быть только такой ответ, что вещи просто недоступны нашему знанию; о каждом признаке, который мы приписываем известному предмету, мы можем с таким же правом утверждать и противоположное, ибо ни чувственное, ни разсудочное познание не ручаются за достоверность знания, так как мы познаём вещи такими, как они нам кажутся. Ответ на второй вопрос вытекает из решения первого. Так как мы ничего не можем утверждать о вещах, то мы должны воздерживаться от всякого суждения о них. Мы только можем говорить, что нечто так или иначе нам является, а не утверждать, что нечто существует так, а не иначе. Следовательно, нужно воздерживаться от всякого утверждения и отказываться от определенных убеждений. Это-то именно и есть καταληψα, сознание в собственном незнании, φασα и ποχ, как воздержание от суждения. Теперь готов ответ и на третий вопрос. Из афазии или ποχ развивается необходимое спокойствие духа, или атараксия, которая единственно может вести к блаженству. А это и есть цель философии. Если для деятельности необходимы известные положения (знания), то они могут быть допускаемы в качестве вероятностей, мнения. Сюда принадлежат все наши будто бы положительные суждения о добром и злом; даже божественное и благое Тимон мог выставить в качестве жизненных норм только в смысле вероятностей. |
| Что здесь лишено чего? Желание обняться и заплакать лишено своего двойника, намерения уничтожить. Убийца обнимет труп и заплачет над ним. Одно действие не знает о другом. Порыву обняться и заплакать не хватает намерения убить. А намерению убить? Оно, по Лосеву, тоже символ, т. е. оно тоже лишено своей другой половины, хотя лишенность тут другая. Символ однако шире простой противоположности. Он не просто отколотая половина, а прежде всего — часть целого, какое вместе составляют две половины. Желание обняться и заплакать и намерение убить ( Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч., т. 9, с. 103) сами по себе не имели бы отношения друг к другу и не были бы взаимно символами. Они стали символами потому, что есть целое, Павел Павлович Трусоцкий, к чьим целям, намеренным или ненамеренным, его желания и поступки относятся раньше чем друг к другу. 14. Антропоморфизм. В собрании Дильса–Кранца фрагмент Ксенофана о видящем и слышащем боге следует за кратким жизнеописанием. В нем Тимон Флиунтский, автор силл, насмешливых стихотворений, как будто бы хвалит Ксенофана как раз за то, что философ не поддавался мифологическому очеловечению богов: Ксенофан, гомеровых кривд бичеватель задорный. Мы привели этот стих Тимона ( Диоген Лаэрций IX 18) в переводе М. Л. Гаспарова, представляющем виртуозную попытку приблизить древний текст к нашему разговорному языку. Надо спросить однако, не следует ли считать недостатком этого перевода успокоительное чувство доходчивости, которое он производит. Кажущейся свойскостью говорка он прикрывает глубину философской мысли, всегда по существу бездонную, даже в искажающей передаче доксографа–популяризатора Диогена. Слово «задорный» стоит на месте греческого πτιφος. τιφος — «смиренный», πτιφος — буквально «полусмиренный», «смиренноватый». М. Л. Гаспаров слышит здесь иронию в смысле «скромности Ксенофану не хватало», отсюда «задорный». Тимон из Фли унта — он умер в Афинах ок. 230 г. до н. э., прожив почти 90 лет, — был учеником Пиррона из Элиды (ок. 360 — 270 до н. э.), основателя скептицизма. Пиррон учил о полной непознаваемости чего бы то ни было. Для него τφος, надутость, надменность — это прежде всего переполненность мнениями; наоборот, черта скептика — быть τυφος, смиренным, не раздувшимся мнениями, отрешившимся от претензий на знание. Нельзя быть уверенным ни в чем. Так индийский мудрец, которому было сделано замечание, что наливаемая им чашка давно переполнена и чай льется на стол, прогнал слишком наблюдательного посетителя: «Я уже ничему не смогу вас научить; вы переполнены собственными мнениями, как эта чашка чаем». |
| Ок. 250 – расцвет киника Мениппа Гадарского (VI 99). Мегарик Евфант – воспитатель будущего царя Антигона Досона. «Биографии философов» перипатетика Неанфа 246–221 – Птолемей III Эвергет в Египте; по его приглашению в Александрию едет стоик Сфер, Хрисипп остается в Афинах (VII 185) 245 – морская победа Антигона над Птолемеем при Андросе (IV 39) ок. 245 – Хрисипп занимается в Академии у Аркесилая и Лакида (VII 183) 243 – ум. стоик Персей 241–197 – Аттал I Пергамский, покровитель Аркесилая и Лакида; стихи Аркесилая в его честь (IV 30) 241 – ум. Аркесилай; Лакид во главе Академии (IV 61). Тимон пишет «Аркесилаеву тризну» (IX 115) Ок. 240 – ум. Бион Борисфенит (IV 54) 232–231 – ум. Клеанф; Хрисипп во главе Стои Ок. 230 – ум. скептик Тимон Флиунтский 228–225 (ол. 138) – ум. Ликон; Аристон Кеосский во главе Ликея 226–221 – реформы царя Клеомена в Спарте; стоик Сфер, присланный Птолемеем III из Египта, – его советник 221 – битва при Селласии, поражение Клеомена, укрепление македонской власти над Грецией 221–203 – Птолемей IV Филопатор в Египте, покровитель Сфера (VII 177) ок. 220 – «Биографии философов» Антигона Каристского 216 – Лакид слагает руководство Академией; Телекл во главе Академии (IV 59, 62) Ок. 213 – род. Карнеад 211–205 и 200–197 – первые войны Рима с Македонией 208–204 (ол. 143) – ум. Хрисипп (VIII 184). Зенон Тарсийский во главе Стои 206 – ум. Лакид Ок. 200 – «Биографии» Гермиппа и Сатира; «Преемства философов» Сотиона и Гиппобота 197 – победа римлян над македонянами при Киноскефалах 196 – «освобождение Греции» Титом Фламинином; Греция – под контролем Рима 868 Олимпиодор – александрийский неоплатоник VI в. н. э., последний из александрийских комментаторов Платона. Его биографическая заметка о Платоне сохранилась в виде вступления к его обширному комментарию к «Алкивиаду» Платона. Она интересна как этап постепенного превращения биографии Платона в легенду с характерными фантастическими мотивами и панегирическим стилем. 879 Палестра, т. е. физические упражнения; палестрой называлась площадка для спортивной борьбы, гимнасием – весь дом с двором для спортивной тренировки. |
| Данте, третий гений Запада, провёл человеческие страсти через девять кругов ада и вывел человеческую душу в чистилище, чтобы отсюда она устремилась в рай. У Шекспира страсти вновь получают чудовищное, гипертрофированное значение, они всецело порабощают человека. Свобода кончилась рабством, и Шекспир перенес ад на землю. Мир его героев — настоящий ад, герои Шекспира ходят по колено в крови. В погоне за счастьем или утверждая свое счастье, или право на счастье, они топчут чужие жизни. Жизнь шекспировских героев-трагедия, а основа этой трагедии-языческое утверждение своей воли и своего права на счастье. Произведения Шекспира давят нас своею безысходностью и беспросветностью. Шекспир не нашел выхода для человеческого духа из темного лабиринта страстей и кончил он пессимизмом. Гамлет говорит: «Нет, человек не радует меня». Здесь — приговор всему гуманизму. Шекспир — это ни с чем несравнимое полотно человеческих страстей. Всю человеческую трагедию пережил он сам и запечатлел в сценических образах. И в этом — универсальность Шекспира. Он был в своей жизни Кориолан, с оскорблённой гордостью и тщеславием, Гамлет с его обречённостью и безысходностью, отчаянием и рефлексией; Отелло с ревностью, Тимон Афинский с мизантропией, королём Лиром в сам ослеплении власти и т. д. Прославление природы, море горячих, преизбыточных человеческих чувств, неукротимых страстей, — таков Ренессанс, со всеобщим огрубением, и его представитель «варвар» Шекспир как его называл Вольтер. При том Шекспир философствует устами всех своих героев, у него философствуют все, даже те, кому по профессии и по рангу философствовать не полагается: кормилицы, гробокопатели, солдаты, придворные и слуги, мужчины и женщины, этакое всеобщее недержание мыслей. Можно думать, что в эпоху Шекспира, в эпоху позднего Возрождения, философствовали все без исключения, и это правдоподобно. Пессимист Шекспир кончил мизантропией. «Я мизантроп и ненавижу человечество», восклицает Тимон Афинский. Но гуманист в Шекспире побеждает. В «Буре» дано пророчество о победе человека над природой, победе светлого начала в человеке над тёмным, звериным началом, дана вера в грядущую судьбу человека. Отсюда выросло учение о прогрессе и будущем счастье человека, романтическая иллюзия последнего периода творчества Шекспира покрывает собою суровую действительность, здесь же и преодоление трагического. |
|
|
