| «Возрождение» – для Византии весьма условный термин. Можно говорить определенно лишь о предвозрожденческих тенденциях, к которым следует отнести: во–первых, широкое использование византийскими авторами античных сюжетов и образов, что способствовало секуляризации литературы, формированию свободы мировоззрения, возникновению рационалистического подхода к действительности; во–вторых, светские интересы и настроения в византийском обществе; в–третьих, утверждение в литературе наряду с официальным книжным языком языка народного. Фотий (около 820 – около 891 г.) Политическая и литературная деятельность патриарха Фотия была первым значительным культурным явлением в послеиконоборческий период. Самый род деятельности Фотия определялся спецификой тех условий, которые создавала эпоха начинающегося подъема культуры. Фотий происходил из знатной константинопольской семьи, которая пострадала от иконоборцев: его отец потерял имущество и служебное положение. Несмотря на это, он дал сыну лучшее по тем временам образование. Фотий стал энциклопедически образованным человеком. В его лице нашли выражение и поддержку тенденции к объединению и независимости внутренних сил Византии и ее независимости от Рима – те самые тенденции, которые составляли характерную черту византийской государственной жизни также и в последующие столетия. Карьера Фотия как патриарха и фактического правителя государства началась внезапно. Причиной стремительного возвышения императорского протоспафария и секретаря были раздоры между кесарем Вардой и патриархом Игнатием, которого лишили сана и отправили в ссылку. Варда угадал в Фотии незаурядные дипломатические способности; по инициативе кесаря Фотий был назначен преемником Игнатия. Было устроено так, что будущий патриарх прошел все ступени священства за несколько дней и в день рождества 857 г. служил обедню в храме св. Софии уже как глава византийского духовенства. Стремление к независимости от Рима и борьба за самобытность религиозной и общегосударственной жизни Византии с этого момента красной нитью проходят через всю жизнь и деятельность Фотия. Два раза его смещали с патриаршего кресла; Рим двенадцать раз предавал его анафеме, хотя периодически у него шла дружеская переписка с папством. |
| Для Константинопольского первосвятителя государственные дела предполагают постоянную работу по воплощению христианских заповедей и являются своего рода прикладным богословием. Сама устремленность на достижение христианских идеалов в земной жизни задает динамику развития человека, идей и общественных институтов. Рассматриваемое послание патриарха Фотия опровергает представление о косности и закрытости для перемен православной цивилизационной модели общественного устройства. Он формулирует главную задачу государственной жизни – создание лучшего общества: «Некоторые утверждают, что главное достижение правителя – сделать государство из малого великим. А я прибавлю еще: чтоб из худого добрым сделать» (48). В постановке этой задачи содержится идея ориентированности политики на улучшение общественной жизни. Не употребляя слова прогресс, патриарх фактически формулирует его суть и вносит в политический процесс новый смысл. По его мнению, главной целью государственной деятельности должно быть не концентрация большей власти и многих богатств, а работа по улучшению жизни общества. При этом в понимании патриарха социальному улучшению непременно должно предшествовать развитие нравственного состояния общества, поскольку именно худое состояние нравов в обществе становится причиной различных бед. Первостепенность нравственных улучшений вытекает также из греховного состояния человеческой природы и ее призвания к обновлению, о чем Фотий несколько раз упоминает в послании. Но улучшение нравов, а значит и социальной жизни, не возможно без утверждения самой возможности и плодотворности трудов в этом направлении. Именно в рамках христианской веры труд по улучшению своей жизни и жизни общества при содействии благодати Божией обретает смысл и может быть плодотворным. Таким образом, первая и вторая части послания к Борису составляют одно неразрывное целое, поскольку патриарх определяет правила жизни и государственного управления, исходя из духовно-материального устройства мира. Очевидно, что в понимании Фотия успех в реализации задач государственного строительства зависит от следования норме веры, так как она раскрывает истинное знание о бытии Бога и природе человека, а значит дополняет знание о видимом мире и может направить человеческие усилия в правильное русло, а также указать путь к получению благодатной помощи в человеческих трудах. В таких мировоззренческих рамках и излагается патриархом византийская модель нравственно-социального улучшения или развития «доброго общества». |
| Одиноким Фотий не был никогда. С момента его вступления на кафедру к нему примкнула целиком старая партия патриарха Мефодия, вождем которой на последних порах состоял Григорий Сиракузский. Духовная преемственность между ближайшими сотрудниками Мефодия и приверженцами Фотия несомненна, и Фотий, насколько он является выразителем тенденций своей партии, оказывается прежде всего продолжателем политики Мефодия. Его упорная борьба с злоупотреблениями, недостатками монашества и чрезмерным влиянием студитов, его симпатии к просветительному движению и активное содействие последнему, его мягкое отношение к еретикам и стремление пользоваться в борьбе с ними проповедью, а не репрессиями, наконец, общие приемы управления, сказывавшиеся в их гибкости и способности считаться с условиями наличной действительности; 1660 – все это пункты, успевшие довольно ясно наме- —118— титься в деятельности Мефодия. 1661 Друг последнего, Григорий Асбеста, стал и другом Фотия. Лица, шедшие за Асбестой, пошли теперь за Фотием: в нём они нашли более искусного, могучего и одаренного вождя, которому можно было смело вверить защиту своих стремлений. Но ряды партии значительно пополнились новыми людьми, которых привел в неё сам Фотий. Личность последнего производила глубокое впечатление на всех, кто сходился с ним ближе. Его ученики благоговели пред ним; друзья отдавались до преданности; подчиненные становились его поклонниками. Яркий ум, подавляющая эрудиция, сильная воля и привлекательное обращение окружали его личность известного рода обаятельностью. Едва-ли качества его сердца не были в гармонии с прочими свойствами духа; в противном случае, они отталкивали-бы от него тех, кто сходился с ним ближе, а этого вовсе не заметно. У Фотия было много друзей и еще более почитателей. Когда возник церковный раздор, в котором производилась оценка и решалась участь нового патриарха, все они – и друзья и почитатели – сомкнулись вокруг него густыми рядами. Образовавшаяся партия была многочисленна и сильна —119— как своим веским общественным положением, 1662 так и духовными средствами борьбы, знанием, красноречием, уважением, которым она пользовалась в обществе. Количественно она должна была усилиться еще и потому, что на её стороне стояло правительство: люди, для которых правительственное распоряжение вполне заменяет влечение собственного ума и сердца, всей своей инертной массой примкнули к покровительствуемой партии. |
| Понятное дело, как же и неприятен должен быть этот памятник для той части христианского мира, которая не приняла собора 879 – 880 гг.! И удивительным в настоящем случае представляется еще то, как эта часть христианского мира, в продолжении многих веков преобладавшая и заправлявшая в важнейших делах науки и истории, попустила уцелеть этому памятнику до настоящего времени? Кажется, всего скорее нужно было бы ожидать, что и этот памятник (т.е. акты собора 879 – 880 гг.) подвергнется той же участи, какой, мы видели, подверглась большая часть важных исторических документов, благоприятных для патриарха Фотия и неблагоприятных для его противников, – как акты соборов 861 и 807 гг.; письма, писанные в пользу Фотия византийскими императорами, восточными патриархами и т. д. Но к счастью, в истории и самым предусмотрительнейшим и искусным людям не всегда удается сделать то, чего бы они желали. Списки соборных актов 879 – 880 гг. во множестве экземпляров распространились по разным странам христианского мира, и противникам Фотия – папистам после 880 г. уже ни однажды не приходилось в Константинополе, и вообще на Востоке, распоряжаться так, как они распоряжались в 869 г.; неприятные для папства соборные акты остались во многих старых архивах и библиотеках. Ученые, ревнители папства пытались другими способами затмить в истории память этого собора. Пытались, сколько возможно, не выпускать этих актов из старых архивов и библиотек – не опубликовывать их. Пытались заподозривать самое существование собора, пускали в ход мнение, что этот собор всецело был измышлен самим Фотием, или, если он и происходил на самом деле, то не так, как это представляется в актах, которые будто бы во всем составе своем сочинены Фотием. Пытались в особенности заподозривать те заседания собора, на которых состоялось подтверждение неприкосновенности древнего символа веры , и таким образом косвенно отвергнуто было западное Filioqne. Затем, когда памятник этот был уже обнародован, и стало невозможно поддерживать такие крайние мнения о нем, стали нападать на отдельный частности, заподозривать подлинность некоторых документов, входящих в состав памятника, заподозривать подписи, находящиеся под ним, указывать на разности редакции в различных списках, нападать на панегирический тон соборных актов по отношению к Фотию и т. д. Но все эти предубеждения мало-по-малу рассеиваются, и новым даже и католическим ученым, чем более внимательно они всматриваются в указанный памятник, тем более приходится отказываться от прежних крайних мнений, и приходить к признанию значения собора 879 – 880 гг. и важности его актов для разъяснения истории Фотия. |
| Можно думать, что при занятии патриаршей кафедры Антонием I в 821 году (И. Андреев. Константинопольские патриархи. Сергиев Посад 1895, стр. 200. А. Васильев op. cit. Прил. с. 148) и Иоанном VII Грамматиком в 832 году (.4. Васильев 1. с.) созывались по обычаю соборы. Cf. Hefele. Conciliengeschichte В. IV. Freiburg im Breisgau 1860. S. 100. Hergenröther I, 321. – Libellus synodicus Pappi упоминает об одном соборе при Феофиле. Fabricius-Harless. Bibliotheca graeca. 1809, t. XII, p. 416. Mansi XIV p. 626. 896 Аббат Jager аккуратно подсчитал, сколько раз был осужден и анафематствован Фотий (пять раз по его подсчету), но об этой анафеме упомянуть позабыл. L’Abbé Jager. Histoire de Photius, patriarche de Constantinople. Paris 1854 p. 236. 901 Из братьев более близок к Фотию был Тарасий, впоследствии усердно занимавшийся под его руководством науками. Между прочим по просьбе Тарасия Фотий составил и записки о прочитанной им литературе (Μυριοββλον). О способностях этого брата Фотий был очень высокого мнения. Среди обнародованных Пападопуло-Керамевсом писем Фотия сохранилась переписка между им, уже патриархом, и Тарасием. (A. Papadopulos-Kerameus. Sanctissimi patriarchae Photii archiepiscopi Constantinopoleos epistolae XLV. Petropoli 1896. Ep. 3–8). Фотий убедительно упрашивает брата стать его сотрудником в деле учительства. Тарасий сначала упорно отказывался, считая себя слишком слабым, чтобы помогать человеку «вдохновенного и проницательного ума», и предпочитая роль ученика, который радуется, что имеет возможность научиться тому, чему не могли, при всём своем желании, учиться предшественники (ep. 3). После настойчивых убеждений Фотия (ep. 4, ep. 6), Тарасий наконец согласился, но заранее принимает на свою ответственность все неудачные результаты новой деятельности, тогда как всё лучшее и благородное будет плодом посева Фотия (ep. 7). – Когда у Тарасия умерла любимая дочь, Фотий написал ему в утешение трогательное письмо. Βαλττα π. 142 (P. G. CII. Lib. III, ep. 63). Христианское Чтение, 1845, часть III, 190–207. |
| Ученая слава Фотия не оспаривалась никем и никогда. Признанная его современниками, даже врагами, она сохраняется за ним до наших дней. 981 «Как ученый и писа- —219— тель, как литератор, философ и богослов Фотий является в блестящем свете, и эта его слава признана единогласно всеми», говорит Гергенрётер. 982 Ученым успехам Фотия не уступали его успехи как учителя. Блестящая эрудиция и привлекательные качества характера собирали около него толпы учеников, и лучше, чем кто-либо, Фотий умел передать слушателям своё ученое одушевление. Он весь отдавался любимому делу. Уроки превращались в живые беседы; прочитанные книги подвергались совместному разбору, вопросы философии, богословия и математики решались под его непосредственным руководством. Зорко следил он за развитием своих учеников, успехи которых были для него источником радости и справедливой гордости. «Для меня было величайшим удовольствием», говорит он сам, «видеть напряженность их занятий, рвение их вопросов, их упражнения в произнесении речей» 983 … Радостью встречал он успехи «тех, кто изощрял свой ум в математических занятиях, и тех, кто расследовал истину логическими методами, и кто чрез богословские науки возвышал свой ум к религиозному настроению, что является (прекраснейшим) плодом всех прочих занятий». 984 Когда Фотий был приглашен на службу ко двору, он не отказался от преподавательской деятельности, и его дом по прежнему остался чем-то в роде академии, 985 где собиралась интересовавшаяся наукой молодежь, как сам он продолжал стоять в центре научного движения. Духовная связь учителя и —220— учеников росла и крепла. Привязанность последних превращалась в глубокую преданность; дружба, любовь и уважение, близкое к благоговению, сплетались в одно могучее настроение, создававшее около Фотия завидную атмосферу. «Когда я, что бывало часто, уходил в императорский дворец, меня провожали просьбами не медлить там. При моем возвращении у ворот меня уже встречал наш ученый кружок ( σοφς κετος χορς). Те, кто за выдающиеся дарования пользовались большим доверием и свободою, упрекали меня за промедление; другие довольствовались выражением приветствия, для некоторых было достаточно показать, что и они дожидались меня». |
| —215— Её источник – св. Писание. 960 Указанное содержание и источники мудрости точно определяют и её отношение к языческой науке: «мы пользуемся сочинениями светских писателей, в которых всё баснословное и вымышленное мы отвергаем, но охотно принимаем гибкость и искусство выражения для развития и изъяснения мысли». 961 Закончив школьное образование, Фотий, еще в очень молодых летах, 962 выступил в роли учителя 963 и преподавал обычный круг наук тривиума и квадривиума. Из его писем видно, что не мало усилий тратил он в борьбе с безграмотностью, требуя от учеников точного выполнения грамматических и синтаксических правил. 964 Слушателям, изучавшим диалектику, Фотий объяснял категории Аристотеля, 965 излагал учение о родах и видах, телах и идеях. 966 Для облегчения школьных занятий он составил словарь. В философии Фотий тесно примыкал к Иоанну Дамаскину и вместе с ним стоял под влиянием Аристотеля. Взгляды Дамаскина отражены и в сочинениях Фотия, где в разных местах изложены отделы диалектики с её учением об общих именах, категориях и т. д. 967 Изло- —216— жение Фотия короче, часто с теми же примерами, что у Дамаскина, но в общем обнаруживает самостоятельную переработку материала. 968 Если Фотий высоко ценил Аристотеля, 969 то его отношение к Платону менее ясно. Его специальный трактат о платоновских идеях 970 не сохранился; но по отрывочным замечаниям можно судить, что он оспаривал теорию Платона, 971 как не был согласен и с многими тезисами его Республики. 972 Кажется, платонизм с его смелыми построениями вообще находил мало сочувствия у христианских мыслителей средних веков; но возможно, что у Фотия сказывалось и природное стремление ума к строгому реализму, делавшее его мало восприимчивым к идеалистическим концепциям. 973 Уроки богословия, входившего в обычную школьную программу, состояли в чтении свящ. Писания и патристической литературы, в обсуждении догматических и экзегетических вопросов. Очень часто они примыкали к урокам диалектики. 974 Фотий, преподававший богословские предметы еще светским человеком, в своих методах значительно уклонялся от обычных приемов: «во многих вопросах он выступал с большою смелостью; многое говорил только для упражнения своих учеников; по всему своему положению он твердо держался православия, но внутри границ, санкционированных православием или вообще признанных за необходимые, предоставлял своим ученикам большую свободу. На это указывают его позднейшие заявления, что он предоставлял им свободно выбирать среди разных мнений то, которое покажется им лучшим, |
| Обманутый в своих надеждах результатом Цареградского собора и стараясь поправить свои интересы и поставить дело в число нерешенных, папа Николай отправляет в марте 862 года три послания: одно окружное к церквам восточным, другое на имя Фотия, третье, от 19 марта, на имя императора. Все три послания проникнуты тем же самовластием и надменностью, с какими писаны были и первые послания в ответ на избрание Фотия. Восточных иерархов уведомлял папа, что апостольский престол никаким образом не может допустить низложения патриарха Игнатия и решает считать его в том же звании, присоединяя при этом, что право суда над всеми принадлежит кафедре римской, которая, в свою очередь, не судится никем, кроме Спасителя. К императору же, напротив, писал, что не согласится на признание Фотия и на отвержение Игнатия до тех пор, пока не уяснится все дело: quousque veritas, omni falsitatis fuco nudata, in praesentia nostra eluceat 24 ; уверял, что он вовсе не уполномочивал своих послов производить суд, а только собрать сведения и сообщить ему, и затем убеждал прекратить несогласия между восточными епископами судом римской церкви, причем снова, с прежними притязаниями, разражается в доказательствах первенства и главенства последней. Еще с большею резкостью обратился он к Фотию, титулуя послание свое так: Nicolaus servus servorum Dei prudentissimo viro Photio 25 . Из этого титула уже ясно было видно, что папа не признает Фотия и свое непризнание объясняет тем, что определения римской церкви как главы всех остальных должны быть непременно исполняемы остальными, хотя бы они и противоречили обыкновениям; так как Фотий вступил на патриаршество против этих постановлений, которые должны быть ему известны, то и не может иметь никакого оправдания. Здесь уже прямо опирается папа на декреталии, придавая, вопреки всей предшествующей истории христианства, такое безусловное значение церкви Римской. Николай не забыл коснуться и опровержения приведенных Фотием примеров, но его опровержение обнаруживает всю искусственность и натянутость, какими отличаются подобные письма этого папы. Относительно одного примера указывает он на отсутствие других достойных людей, избрание другого объясняет подвигами православия, наконец третьего оправдывает чудесами. Но ничего не нашелся сказать он о выборе из мирян Константинопольского патриарха Никифора, того Никифора, который отправил папе Льву III панагию (т. е. наперсное украшение архиереев), что, если бы то сделано было со стороны кого-либо из пап патриарху Цареградскому, писатели западные не замедлили бы обратить в доказательство власти первого над последним, и который так энергически в послании своем тому же папе доказывал единство и равенство всей церкви Вселенской 26 ; ничем не опровергнул Николай и прием у себя в Риме возмутителей, тайком уходивших из Константинополя. |
| Святитель Фотий, патриарх Константинопольский. Амфилохии Опубликовано в альманахе “Альфа и Омега”, 13-14, 1997 30 марта, 2012 Опубликовано в альманахе “Альфа и Омега”, 13-14, 1997 или изъяснения священных слов и вопрошаний к Амфилохию, преосвященнейшему митрополиту Кизика, испросившему во время искушений разрешения различных вопросов, числом простирающихся до трехсот От переводчика Впервые предлагаемое вниманию русского читателя произведение святителя Фотия, патриарха Константинопольского в 858–867 и 877–886 гг., представляет собой несистематизированное собрание различных, иногда мелких, иногда более пространных, трактатов главным образом экзегетического содержания. Хотя из пролога явствует, что оно создавалось в ссылке, последовавшей за смещением Фотия с Константинопольской кафедры в 867 г. (скорее всего, в 873–875 гг.), это относится только к первой части, охватывающей вопросы 1–75. Все остальное было собрано из архивов патриарха уже после возвращения в столицу, вероятно, его помощниками, причем к богословским фрагментам добавилось и некоторое количество статей светского характера. Колоссальная ученость и необыкновенно широкий интеллектуальный кругозор Фотия, глубина его богословской мысли, а также привлечение не дошедших до нашего времени источников делают “Амфилохии” исключительно интересным памятником отнюдь не только для специалистов. Полный перевод богословских сочинений Фотия на русский язык есть одна из важнейших задач, стоящих перед отечественной наукой, и настоящая публикация призвана сделать первый, пусть и совсем небольшой, шаг в этом направлении. Уважая твое искреннее рвение, я решил удовлетворить твою просьбу, как ты и надеялся, хотя было много такого, что имело силу удержать это мое намерение, — во-первых, то, что большинство твоих недоумений было должным образом разъяснено изрядным числом живших прежде нас священных мужей; а во-вторых, что немало из этого мы и сами разрешили в других сочинениях. Кроме того, чтобы разобрать такое множество, требуется долгое время, хотя, по божественному гласу проповедника, время уже коротко (1 Кор 7:29) и идет к концу, а для нас, как ты видишь, срок сокращается не только по общей для человеческой жизни, но теперь еще и по своей особой причине. Как же изобилие вопросов, составляющих вместе число триста (ибо настолько твоя щедрость в этом рассудила расширить нашу нынешнюю тесноту), может не занять длительное время и не истощить наш досуг? А то, что эти вопросы заданы вперемешку, и что ты слышал, как мы устно в твоем присутствии устраняли недоумения по поводу некоторых из них (зачем, если можно сохранить в памяти услышанное, ты требуешь от нас повторного труда?), и что писание получается пространным — все это не меньшие препятствия, чем вышеупомянутые, хотя другим хватило бы и тех. |
| 3 Beneschevic V.N. Syntagma XIV titulorum sine scholiis secundum uersionem paleo-slouenicam adiecto textu graeco et uetustis-simis codicibus manuscriptis exarato. T. I. Petropoli, 1906. P. III–IV. 4 Бенешевич В.Н. Канонический сборник XIV титулов со второй четверти VII века до 883 г. СПб., 1905. С. 30–150; Joannou P.P. Discipline générale antique (IV–IX s.)//Fonti fasc. IX, (Pontificia comissione per la redazione del codice di diritto canonico orientale). T. I–II. Roma, 1962, Нарбеков В.А. Толкования Вальсамона на Номоканон Фотия. Казань, 1889. С. 15–43, 55–58. 5 Отсутствие святоотеческих правил в Собрании канонов Дионисия Малого свидетельствует либо об отсутствии этих правил в греческой Синтагме к началу VI в., либо о незначительности их церковного авторитета в доюстиниановскую эпоху. 6 The Council in Trullo revisited//ed. By George Nedungatt, Michael Featherstone. Roma, 1995. P. 1–306; Ohme H. Die sogenannten «antirömischen Kanones» des Concilium Quinisextum (692) – Vereinheitlichung als Gefahr fu .. r die Einheit der Kirche/Ibid. P. 307–321. 7 Iuris eclesiactici Graecorum historia et monumenta, iussu Pii IX Pont. Max. curante I. B. Pitra S.R.E. Card. T. II. Romae, 1868. 76 A. 8 Beneschevic V.N. Syntagma XIV titulorum sine scholiis secundum uersionem paleo-slouenicam adiecto textu graeco et uetustissimis codicibus manuscriptis exarato. T. I. Petropoli, 1906. P. III–V. 9 См.: Balsamoni Opera//PG 137. Coll. 11–12; Нарбеков В.А. Номоканон Константинопольского Патриарха Фотия с толкованием Вальсамона. Казань, 1899. Ч. 1. С. 244–247. 11 См.: Beveregii G. sive Pandectae canonum ss. Apostolorum et Conciliorum ab ecclesia graeca receptorum, nec non canonicarum ss. Patrum epistolarum. Oxonii, 1672. T. I, II. 13 Правила святых апостол, святых соборов, вселенских и поместных, и святых отцов с толкованиями. М., 1876. С. 9. 16 Pitra I.B. Nomocanon XIV titulorum a Theodoro Besta auctus//Iuris ecclesiastici graecorum historia et monumenta. Vol. II. Romae, 1868. passim. 18 Нарбеков В.А. Номоканон Константинопольского патриарха Фотия с толкованиями Вальсамона. Казань, Ч. 1–2. 1899. Passim. |
|
|
