| Таким образом, задача драмы П. П. предположенная гипотезою пастуха – изображение победы чистой любви над гаремною чувственностью и сладострастием – ослабляется вследствие указанного осложнение действие. Суламита отпускается из дворца без особенного труда и после весьма слабого испытания её верности (после пяти легких пробных фраз в первом действии и четырех фраз в четвёртом). Пусть её уходит, говорит Соломон о Суламите, разве у меня мало других жен, наложниц и девиц (6.8). К второстепенным особенностям драмы Гитцига принадлежит то, что в 2:7, 3:5, 5:1 и 8:4 к числу действующих и говорящих лиц присоединяется у него сам автор Песни Песней и дает совет дочерям Иерусалима. – Но, чтобы драма Песни Песней в своем содержании идеализировала какие-либо действительные отношение или действительную любовь Соломона, как думали предшествующие критики, Гитциг отвергает. «Уже один подбор имен Соломона и Саломиты (как Трифона и Трифены) показывает, что содержание Песни Песней чисто мифическое». Мыслью Гитцига не довольствоваться одною Суламитою, но ставить параллельно ей другие женские роли, в недавнее время оригинально воспользовался Брюстон (Revûe chrétienne, 1880, 8, 9). И, по его мнению, Евальд ошибочно нашел в третьем акте своей драмы бракосочетание Соломона с Суламитою. «После того, что изложено в первых двух действиях, ни Суламита не могла согласиться на брак с Соломоном ни Соломон не мог желать такого брака». Что девица третьего действие Песни Песней отлична от Суламиты, видно из того, что она теперь только вступает в Иерусалим, между тем как Суламита уже давно была в Иерусалиме и содержалась во дворце. Обстановка, среди которой девица 3-го акта вводится в Иерусалим (среди вооруженной стражи) показывает, что она идёт издалека, не от Сунема (откуда взята Суламита), места совершенно безопасного, а от далекого и опасного Ливана; это значит, что она не евреянка, а финикиянка, тирская принцесса, одна из жен Соломона (древние свидетельства, упоминаемые у Татиана и Климента Александрийского , подтверждают, что Соломон имел женою дочь Хирама царя тирского). |
| Тогда по всему городу и по окрестностям быстро распространилась молва, что «черноризец поял себе блудницу Порфирию», и все видели в этом большой соблазн, но ни черноризец, ни его игумен не обращали на это никакого внимания, а спасенная от позорного промысла блудница Порфирия, отдохнув и поправясь у брата, обнаружила в себе большую сердечную доброту и нежность. Она нашла у какого-то уединенного бедного храма брошенное дитя и, исполнившись к нему жалости, взяла его и стала его воспитывать. «По лете же единем простая чадь (то есть простолюдины) из Тира» пришли для молитвенных целей в обитель, куда укрыта была Порфирия, и узнали ее, а увидав при ней годовое дитя, заговорили: «добре чернище-черничища еси породила!» Люди эти рассказали в Тире, что видели у черноризца Порфирию и при ней годового ребенка, как раз будто похожего на того брата, который взял ее и провел с собою через весь город. Черноризец слышал об этом и семь лет молчал, а в это время приемыш Порфирии вырос, а она сама сделалась монахиней. Тогда чернец, чувствуя приближение смерти, взял эту женщину и ее приемыша и пошли все трое вместе в Тир. Здесь инок собрал в одно место сто человек и велел принести полную кадильницу жарко горящих угольев, и при всех ссыпал эти пламенеющие уголья в свой стихарь. Стихарь не загорелся и даже не чадил. Все это видели и удивлялись, а черноризец сказал: – «Вот и смотрите: в этом есть знамение, что я от рождения своего никогда не знал греха женского». Разделявшая же с ним напраслину Порфирия, прежде бывшая тирская блудница, а потом благочестивая отшельница, посвятила остаток своей жизни спасению других женщин, переносивших в Тире такое же самое унизительное положение, из которого она вырвалась при сострадании монаха, которого она никогда не склоняла к любовному сближению с собою, а хранила к нему только высокое чувство благодарности и уважения. Другая блудница к самому падению своему приводится таким трогательным путем, какому не представляет равного никакой художественный вымысел. |
| По сию сторону Тира – бугры песка; вид снежных гор; – дорога идет подле самого моря; ее перерезывали ручьи. – В 3 часах от Тира скала тирская. Переезд или, лучше, переход пешком. Дорога высечена из окраины скалы. Скала известковая белая, дорога была высечена в виде террас или лестницы террасной, но от времени попортилась; впрочем, годна и удобна для езды. Сверху мы бросали камни в море, ударявшееся в скалу. – Недалеко от въезда на скалу видны развалины; полагаю, что тут была такая же башня или укрепление, как и по ту сторону скалы, где устроен и фонтан. Отсюда дорога пошла по высотам, на коих есть кустарники. День был жаркий, безветренный. По высотам нет деревень. Переезд через скалу Мширфу. Дорога вверх едет зигзагами; она крайне трудна, камениста; камни наплывные лежат отвесно по дороге. Встреча с кадием наплусским, сопровождаемым 18 вооруженными. – На самой вершине Мширфы фонтан. Прохладившись водою, я слез с лошади. Передо мной внизу расстилалась обширная равнина; впереди ее замыкал Кармил, выбежавший далеко в море: справа омывало ее море, слева остеняли ее горы. У берега равнина покрыта глубоким песком. Птолемаиды не видно было. Море узкой лентой оторачивало подножие Кармила. Спустившись пешком по крутоярому склону скалы в поле, я крайне утомился, пот обливал меня. Проезжая медленно по зыбучему песку, я всматривался в Кармил и вспоминал деяния пророка Илии. 247 Проехав пески, мы стали поспешать (3½ час. пополудни), опасаясь запоздать и видеть ворота, затворенные под носом. – Солнце склонялось к западу. – Водопроводы, построенные или, лучше, возобновленные и перестроенные Солиманом-пашой, ренегатом, лет за 30–40 назад тому. Водопровод устроен на арках и столбах каменных, – красив; подле самой воды стенки покрыты кустарниками. Водопроводы устроены в низменных местах и потому арки в средине очень высоки, а в начале и конце низятся до уровня с землею. Я насчитал 4 водопровода. Пятый идет к городу; по земле в крытом жёлобе на 1½ арш. от земли вода идет и по местам подымается в столбы. |
| Едем мы далее. Уже недалеко нам до реки Казмие (Леонтеса), – не более двух с четвертью верст, а по слову драгомана с полчаса ходьбы. Он тут указал мне направо от торной дороги нашей белый утес и примолвил, что в этом утесе есть вертеп, подобный виденному мною в Аджлуне, с равными изображениями и надписями. Загорелось во мне любопытство и я направил туда шаги коня своего. За мной последовали спутники мои. Вхожу в вертеп (пещеру) и вижу на стенах его нарезные изображения и надписи (graffiti), доказывающие, что и здесь было чтилище Астарты. Чаще всего виднелся треугольник, обращенный вниз вершиной его, или кружок с точкой в средине, – знаки, напоминающие pudenda muliebria; инде по обе стороны такового знака грубо нарезаны пальмы; в одном месте треугольника стоит какая-то птица. Замечен мною и полный очерк женщины в нескромном положении. В средине самого отвратительного наброска pudendorum написано по-финикийски балаки. Надписи здесь встречаются иероглифические, финикийские, набатейские и греческие. В сих последних читаются имена Афродиты, Иракла, Птоломея Писта. Сей вертеп местные жители называют Пещерой общих всем женщин. Итак, и здесь я попал в один из тех притонов богининского разврата, о которых упомянул отец истории Геродот за 450 лет до Р. X. 182 По осмотре сего притона поезд мой двинулся, и, оставив за собой реку Казмие, скоро прибыл в Тир и остановился тут ночевать в доме при церкви православной. День 10-й . Город Тир, прежде осмотренный и описанный мною 183 , в этот раз нимало не занимал меня. Зато от [сведущего] арабского проводника своего я узнал, чего прежде не слыхал, – узнал, что в белом утесе, в котором иссечена знаменитая в древности и ныне Тирская лестница у самого моря находится пещера, называемая баней бесплодных женщин, – Хаммам-ел-Бзес, и что сюда приходят [на лодках приезжают] купаться такие женщины и после купанья молятся Св. Георгию и оставляют на берегу серебряную монету. Я не видел этой пещеры, но понял, что и здесь жили лакомые служительницы Астарты и зазывали к себе проезжих, особенно богатых иностранцев. |
| (По известиям древних, финикийский Таат олицетворял космос, изображавшийся обыкновенно под образом змея или дракона). Затем, к богам офионам или змеевидным духам он причисляет агатодемона или суруму-Бэла, т. е. змея Бэла – символ мировой души, богиню Thuro (у Санхониатона), которая значила «закон, гармония», Кадма или Кадмиеля (древний змей) – тип, сходный с греческим Гермесом и олицетворявший собой мудрость, и наконец финикийского Тифона или какодемона. Movers. Ibid. S. 499 – 538. 1550 К уяснению этого хаотического сказания о космогонии у финикиян может служить замечательное сочинение Эвальда: Abhandlung über die Phoeniz. Ansichten von Weltschopfung und d. Geschichtlichen Werth Sanchoniathons. v. H. Ewald. 1851. Göttingen. 1551 Первое число, по Эвальду, указывает на 7 планет, а последнее на 12 полубогов или гениев подобных 12 небесным богам в Риме. Lib. citat. S. 16. 1552 Мы можем отметить в этих смешанных космогонических рассказах только то, что касается древнейших богов и их имен. Весь отрывок из Санхониатона у Евсевия может быть разделен на 3 отдела, представляющие собой различные сказания, заканчивающиеся Таатом, – богом откровения. Первый общий космогонический рассказ кончается по изданию Орелля на 16 pag. второй – на 24-й (Ewald, ibidem. S. 14). Первый отдел заключает общий взгляд на происхождение вселенной, со второго начинается собственно теогония (тирская), за ней следует другая (библосская). Первая теогония начинается именем бога ψουρνιος, т. е. бога «верховного неба», который прежде всех обитал в Тире. Еще замечательнее рассказ библосский. Он начинается с Eliun ψιστος, т. е. с того библейского Eliun, который в книге Бытия называется Богом Вышним (см. fragmenta. Sanchon. ed. Orelli. p. 24), хотя здесь придается ему жена Β ροθ. От него и после него небо принимает власть над землей и берет себе в супружество сестру-землю (ibid). От них уже, т. е. от неба и земли, рождаются: El – Сатурн, Бетиль, (Bethil, т. е. св. камни), Дагон и Атлант (т. е. боги жатвы и воды). |
| Но мрачная роль Соломона одним своим присутствием омрачает весь горизонт Песни Песней и уничтожает все обаяние, какого можно было ожидать от лилейной чистоты Суламиты и её возлюбленного, потому что, при созерцании Песни Песней на сцене внимание зрителей должно было приковываться главным образом не к пастуху и пастушке, а к Соломону, не только царю, но и одной из самых светозарных личностей всего ветхого завета; следовательно и впечатление от роли Соломона, с разражающеюся над нею насмешкою драматической музы, не могло искупаться впечатлениями от других ролей. Мало того, при дальнейшем развитии гипотезы пастуха оказалось, что между типами Песни Песней нет действительной противоположности, что в них везде выражается одна и та же цель, один и тот же дух и характер, что, следовательно, не только Соломон, но и пастух, не только тирская принцесса, но и Суламита для защитников гипотезы должны играть мрачную роль героев плотских чувственных стремлений. – Независимо от всего этого, непосредственное чувство неудовлетворения, испытываемое при обозрении исследований, посвященных гипотезе пастуха, дает знать, что загадка Песни Песней в них не разрешается. Не можем не прибавить от себя, в предупреждение своих читателей, что эта загадка должна быть очень трудною, если такое не вероятное решение её, какое представила гипотеза пастуха, могло показаться правильным и привлечь всеобщее внимание. VII Таким образом гипотеза драмы «пастуха» разделением ролей Песни Песней соответствует тому раздроблению содержание книги, которое мы видели у наиболее крайних фрагментистов, каковы Павлюс и Магнус, видевшие в П. П. отрывочные песни разных лиц, принадлежащих разным классам общества (песни пастушеского круга и песни высшего столичного класса общества). Но между фрагментистами мы встречали и таких, которые, находя в составе Песни Песней отдельные отрывки, относили назначение их к одному и тому же кругу общества, видели в них один и тот же предмет – изображение любви одной определенной исторической пары – и даже одну и туже авторскую руку. |
| путниками равнину Саронскую. Она была не особенно широка: от морского берега до соседних с востока отрогов знаменитого Ливана было не более двух миль; в некоторых местах впрочем эта ширина то увеличивалась, то уменьшалась: иногда скалистые отроги выделялись из обычной границы хребта и далеко выдвигались в долину, а иногда долина, как бы сама подыскав промежуток в горных отрогах, далеко втискивалась в горы и ютилась в соседстве каменных великанов. Если высокий Ермон, горделиво выступавший на восточном горизонте долины, на своей высоко поднявшейся вершине хранил целые массы снега, вокруг которых будто царствовала вечная холодная зима, чуждая всякой жизни и движения, то, напротив, соседняя Ермону Тиро-Сидонская долина, казалось, была уголком вечного лета и жизни. Прекрасный климат долины, защищенность ее от восточных ветров хребтом Ливана, необыкновенное плодородие почвы, близость прохлаждающего в сильные жары моря и редкое по своему обилию орошение 710 из прекрасных, исстари славных, местных источников, способствовали произрастанию здесь необыкновенно роскошной растительности. Эта долина была сплошным громадным садом различных, особенно фруктовых, деревьев: пальм, винограда, груш, лавр, миртов и под.; св. пр. Иезекииль прямо называет эту долину Едемом, садом Божиим 711 , а Осия – прекрасной местностью 712 . После полутора часа пути 713 по этой роскошной долине от Promontorium Album свв. путешественники подошли к развалинам древнего Тира ( Πλαι или Παλαι Τρος, или Παλατυρος 714 ), Vetus Tyros) 715 , отстоявшего на тридцать стадий от тогдашнего Нового Тира, помещавшегося на острове 716 . Тир – город весьма древний 717 , пользовавшийся во все время древности необыкновенно большой славой, первоначально был расположен на морском берегу в пространстве от теперешнего Ras-el-Ain 718 к северу на протяжении 3-х часов пути вплоть до реки Leontes 719 , имея в ширину около 1/4 немецкой мили, а всего в окружности около 3 1/4 миль 720 . Тут сосредоточивались все лучшие постройки города; так на высоком холме, носящем теперь название el-Maschuk, помещался величественный и древнейший храм главного национального финикийского божества, Геркулеса или Геракла 721 ; тут же находился и дворец тирского царя и, конечно, все государственные постройки города; тут жила вся тирская аристократия; между тем как те острова, где был расположен город впоследствии, были исключительно заняты только портовыми постройками, складами товаров и военных принадлежностей 722 . |
| Излагаю содержание ер. 110 перифрастически, где это безразлично для спорного вопроса, в буквальном переводе и подлиннике тирады, решающие спор. Исторические обстоятельства, при которых это послание «Δμν πισκπ ντιοχεας» появилось, следующее: не быв под церковным судом, Ириней, по императорскому повелению от 16 февраля 448 г., изгнан из св. тирской церкви и объявлен лишенным священства. Феодорит уже в Кире и не смеет оттуда никуда выезжать. Кафедра тирская еще вакантна. Домн получил послание [из Константинополя] и послал его для прочтения Феодориту [в июле – августе 448 г.]. Автор ер. 110 отвечает: Прочитав послание, я не мог не припомнить изречения Сусанны: «тесно ми отвсюду». Перед нами [κα νν], владыка, альтернатива: или согрешить против Бога, поступив против совести, или же подвергнуться несправедливому суду человеческому. Но мне кажется, что ни о чем этом государь не знает. Если ему желательно, чтобы совершилась хиротония, то что же препятствовало ему прямо предписать это? Между тем, нам грозят, нас запугивают, а указа об этом не присылают. Что-нибудь одно из двух: или государь не соглашается предписать это или нас подбивают на противозаконный поступок, чтобы потом нас же подвергнуть за это взысканию. И такие примеры бывали.... К тому же, в тот самый день, в который мне доставлено послание, пришлось мне прочитать письмо совсем в другом роде: одному святому монаху и спафарий, и экс-магистр писали, что дело боголюбезнейшего епископа Иринея еще уладится, и в благодарность за свои старания об этом просили молитв о себе. Поэтому я думаю, что клирикам, писавшим из царствующего града, нужно отписать следующее: «Последуя избранно боголюбезнейших епископов Финикии, я рукоположил, боголюбезнейшего епископа Иринея, зная о его ревности, великодушии, нищелюбии и других добродетелях, равно как и о его православии. – А что касается его двубрачия, то мы последовали нашим предшественникам. Ибо и Александр, блаженной и преподобной памяти, украшавший апостольский сей престол, с блаженнейшим Акакием, епископом верийским, рукоположили двубрачного блаженной памяти Диогена, равно как и блаженный Праилий – двубрачного Домнина кесарийского. Итак, мы последовали обычаю, имея авторитетные прецеденты. Уведомленный об этом блаженной памяти Прокл, епископ константинопольский, признал эту хиротонию (τν χειροτοναν δεξατο), первенствующие епископы диоцеза Понта и все палестинские – так же; и никаких пререканий из-за нее не было. И мы почитаем нечестивым – осудить мужа, сияющего столь многоразличными доблестями». |
| Впрочем, не все одинаково благосклонно откликались на зов страдальца за правду и проходили его обращения холодным молчанием. Патриций Ном, – субъект далеко не высоких нравственных качеств 789 , – не отвечал, напр., на два письма Феодорита, почему последний должен был напомнить ему о великодушии, которое одобрял и старец Гомер, утверждая: φιλοφροσνη μενων (Iliad. IX, 256) 790 . Подобным образом поступали не одни светские лица и чиновники, но и пастыри. Мы знаем, что Феодорит принужден был указать Домну Апамийскому, что Апостол прямо заповедует радоваться с радующимися и плакать с плачущими ( Puм. XII, 15 ) 791 . Еще хуже сделал Евстафий Виритский, употребивший во зло доверие Киррского предстоятеля, который с упреком замечал ему: «Я хладнокровно принял обвинение, хотя легко мог бы опровергнуть донос, ибо писал не трижды только, но и четырежды. Я подозреваю одно из двух: или те, которые должны были передать те письма, действовали из-за воздаяния, или твое благочестие, стремясь к большему, по получении их составило обвинение в небрежении. Меня же обвинение ничуть не удручает, ибо оно показывает горячую любовь ко мне. Посему, – иронически советует Феодорит 792 , – продолжай пользоваться этим искусством, не переставай обвинять и доставлять нам проистекающее отсюда удовольствие». Достигла ли депутация «Восточных» желанной цели, – этого мы не знаем, потому что о судьбе ее нам ничего неизвестно. Можно только догадываться, что на одну минуту успех поласкал Антиохийских легатов. Это и вероятно. Пораженные на Константинопольском соборе монофизиты не успели скоро оправиться от нанесенного удара. Православные взяли верх, и их первая удача, по-видимому, обещала хорошую перемену в общем направлении церковной жизни. Но крайней мере, Тиро-Виритско-Тирская комиссия, в феврале 449 года разбиравшая, по поручению императора, жалобу Эдесских пресвитеров, покончила дело миром, – и сами судьи старались устранить недоразумения между спорившими сторонами. Может быть, теперь же и Феодорит был уведомлен о надеждах на лучшее будущее, как мы догадываемся по посланию его к комиту Спорацию, письма коего утешили опального, а радость его еще возвысил монах Иамвлих рассказами о горячем расположении сановника к Киррскому епископу и защите его «господином Патрицием». |
| Вместо прежнего правила: «в такой-то стране заметно языковое или религиозное сходство с Финикией, потому что к ней приставали купцы финикийские», – правила ничего не значащего и ничего не объясняющего, должно принять правило: «купцы финикийские приставали к такой-то стране, потому что между ней и Финикией было языковое или религиозное сходство». В позднейшее время естественное сродство было заменено искусственным, основанным на системе вооружённых колоний. Это относится в особенности к Элладе. В начале II тысячелетия до Р.Х. развитие торговли, одностороннее у каждого племени, в общем своём итоге обнимало большую часть обитаемой земли. Система вендская, охватывая север Германии и Франции, связывала восточное прибрежье Балтики с Атлантическим океаном. Система Вендов лигурских, Вендов адриатических, Саков евксинских огибала большую часть северных берегов Средиземного моря и проникла во все великие заливы его и в три моря, подчинённых ему. Система Финикии, по её семитической стихии, т. е. тирская, заключала в себе всё северное поморье Африки, Пиренейский полуостров и часть Атлантического океана, соединяя кельто-иберскую Ирландию с восточной оконечностью Средиземного моря; та же система по её кушитской стихии, т. е. Сидонская, захватывала прибрежье Персидского залива, Аравийский полуостров и богатства неизвестного Офира, вероятно восток Африки. Наконец, система Египта, в своих братских сношениях с восточными колониями Куша, соединяла долину Нила с устьями Инда, с западом и югом Декана, с роскошным Цейлоном и с торговым движением всей юго-восточной Азии и островов, рассеянных в бесконечности океана. Деятельность мореходцев пополнялась путями караванными. Атлантическое море должно было соединяться со Средиземным цепью вендо-лигурских поселений по Лигеру и Родану (Эридан, ярый Дон). Венды балтийские, собиравшие янтарь у устьев северного Эридана 41 , меняли его на произведения земли Вендов адриатических, жителей прибережья Эридана италийского, направляя путь своих конных и ладейных караванов через страны Славян Ляхов, Вудинов и Дако-Гетов. |
|
|
