| Что же владело умами преподавателей и студентов того времени? Каков был этот академический дух? Об этом можно судить по воспоминаниям современников и, как документальное подтверждение, но публикациям официального печатного органа Академии журнала “Богословский Вестник”. Так в 1906 году выходит статья профессора В. Н. Мышцина “Политические партии и их идеалы”, в 1907 – В. Ф. Эрна “Социализм и общее мировоззрение”, а чуть раньше появился перевод брошюры “Христос как социальный реформатор”, выполненный кружком студентов под редакцией тогдашнего ректора Академии епископа Евдокима (Мещерского). Один из выпускников Академии в отчете о занятиях 1906–1907 годов писал, что занимался теорией социализма, штудировал Маркса, Энгельса, Бернштейна. Все это требовалось для кандидатского сочинения “Христианство в отношении к социальным вопросам”. Ситуация в Академии была так же сложна, как в целом тогда в обществе. Первые впечатления об Академии, этом “горьком наследстве” 33 как писал он архиепископу Арсению Стадницкому , у преосвященного Федора были, мягко говоря, печальные. Профессора “захвачены наукой, немецкой, тюбингенской. Такой невероятный протестантский идеализм – хуже всякого тюбингенства” 34 . Еще более раскрывает состояние богословской мысли и ее представителей – профессоров Московской Академии рассказ Владыки Феодора, сохранившийся по воспоминаниям все того же А. Ф. Лосева , о посещении митрополитом Московским Макарием учебных занятий. “С дрожью в руках даю ему расписание. Что выберет? А и выбирать-то нечего, ведь это же вертеп! Застенок! Выбирает – “психология”. Я ахнул. Психологию ведет профессор П. П. Соколов. Владыка думал – будут говорить о душе, что-то важное. Ну, во-первых, душа набок, никакой души нет, “мы изучаем явления психики”, вульгарный материализм. Сегодняшняя лекция – тактильные восприятия. И пошел – булавочки, иголочки, рецепторы, ощущения. Проводит опыты, вызывает студентов. И так вся лекция. Вышли. Смотрю, митрополит идет с поникшей головой, серое лицо. “Владыка святый! – говорю ему, – не обращайте внимание на этих дураков. Это не профессора Духовной Академии – это дураки Духовной Академии” 35 . |
| Ф. Делекторский, как типичный представитель студенчества МДА, не знал еврейского языка в должной степени. Подобного рода ситуации побудили ряд преподавателей Академии, преподающих Священное Писание , составить в апреле 1915 г. «представление» о введении еврейского языка в обязательную программу Академии, начиная с первого курса 80 . Отец Феодор Делекторский в возрасте 38 лет окончил Академию тридцать вторым по списку и вошёл в группу студентов (с 21 по 48 по списку), удостоенных «степени кандидата богословия с причислением ко второму разряду» 81 . Самые лучшие знания, отмеченные в дипломе как «отличные», он приобрел по основному богословию, истории и обличению русского раскола, истории и обличению западных исповеданий, греческому и английскому языкам 82 . По окончании Академии отец Феодор, получив из Академии отпускной билет 83 , временно нёс послушание священника в Москве при общине княгини Шаховской «Утоли моя печали», о чём мы узнаём из его письма архимандриту Илариону (Троицкому) , которое сохранилось в его личном деле 84 . 14 октября 1915 г. он был оставлен помощником секретаря Совета и Правления Академии согласно определению Совета 30 сентября 1915 г. за подписью ректора Академии епископа Феодора (Поздеевского) , инспектора архимандрита Илариона (Троицкого) и сверхштатного заслуженного профессора Митрофана Муретова 85 , то есть был включен в штат Академии. Вскоре 26 октября 1915 г. из Учебного Комитета пришло следующее отношение за номером 3955: «Вследствие отношения от 16 октября сего года за 831 Канцелярия Учебного Комитета имеет честь препроводить при сем в Совет Императорской МДА документы кандидата богословия Императорской МДА священника Делекторского Феодора, а именно диплом за 618, копию послужного списка за 12556 и справку за 666, прося о получении таковых уведомить» 86 . По журналам Совета можно проследить, какими делами и касающимися их документами пришлось заниматься и священнику Феодору как помощнику секретаря Совета и, по сути дела, реальному делопроизводителю. По условиям военного времени Академия вступала во всё более и более тяжелую эпоху своего существования. Ей пришлось столкнуться с растущими ценами на продукты питания и уже в конце 1915 г. обсуждать необходимость «сокращения текущего (то есть 1915/1916) учебного года и досрочного закрытия на летние каникулы академического общежития» 87 . Данные пожелания были учтены Священным Синодом в начале следующего 1916 г. 88 . Конечно, священник Феодор не мог не видеть резолюции митрополита Макария (Невского) , начертанной на поле списка предполагавшейся к выписке академической периодики: «Не следует ли иметь в библиотеке и миссионерские журналы: «Православный благовестник»! и «Церковный вестник»? М. М.» 89 |
| Уже в этой справке сформулированы все обвинения, а текст полностью, слово в слово, повторяет справку на арест владыки Феодора: Является руководителем подпольной контрреволюционной организации церковников, так называемое “Всероссийское иноческое братство”. Организация ставила задачей: А) Организованно поддерживать и сохранить старые церковные кадры и систематически пополнять их путем тайных постригов в монашество из мирян – и так далее. Но ордер на арест выдан только 16 апреля 1937 г. Нашли архимандрита Соловьева Поликарпа Андреевича (как он там назван) не в Зарайске, а в Кашине по адресу: ул. Вонжинская (неразборчиво), д. 30. Постановление о привлечении Соловьева П. А. к ответственности было подписано 16 апреля 1937 г., а уже на следующий день – первый допрос. По анкете арестованного Соловьева П.А. узнаем, что мирское имя его было Дмитрий, что родился он 25 января 1892 г. в г. Зарайске, сын священника, указаны три брата и две сестры, что до революции окончил Московскую Духовную Академию и что в 1924 г. был судим по ст. 58 и осужден на 3 года «выселки и на 3 года минус шесть». Далее всё развивается по тому же сценарию, что и с владыкой Феодором, но гораздо короче. В деле 7014-П всего два допроса отца Поликарпа – 17 апреля и 10 октября 1937 года. И между ними несколько машинописных страниц, озаглавленных «Собственноручные показания архимандрита Соловьева». Первый допрос проводил опер. уполн. серж. Журбин, и этот допрос разительно отличается от допросов основного следователя по этому делу – Новикова. Всё начиналось довольно миролюбиво: Вопрос: Сколько времени Вы проживаете в Кашине? Ответ: С июля м-ца 1936 г. Вопрос: Назовите свои связи по городу Кашину и Кашинскому району? Ответ: Моими знакомыми по г. Кашину являются следующие лица… И дальше идет перечисление пяти фамилий людей, скрывать свое знакомство с которыми не имело никакого смысла, потому что в «органах» было уже прекрасно известно, с кем общался арестованный Соловьев. А так как знакомство с этими людьми нельзя было скрыть, то дальше отец Поликарп по поводу каждого объясняет, что ничего «контрреволюционного» в отношениях его с этими людьми не было и быть не могло: |
| Конечно же, доверия к следственным делам того времени быть не может. Потому что следователь был озабочен лишь тем, чтобы показать, как мастерски он вынуждает «преступника» сознаться в своих «преступлениях» и назвать «соучастников», да и вообще цель следствия состояла в том, чтобы, во что бы то ни стало, сохраняя лишь некоторую видимость законности, обвинить и уничтожить человека. И поэтому не стоило бы приводить даже отдельные выдержки из этих «протоколов», если бы не пробивались иногда сквозь всю их ложь настоящие слова и события, о которых мы можем сегодня узнать, к сожалению, только из этого мутного источника. Надо быть предельно осторожным, читая всё это. Необходимо, как золотоискателям, просеивать весь этот шлак лжи и подтасовок, чтобы найти золотые крупинки бесценной информации. Эти «собственноручные показания», разумеется, не добровольные показания, и не показания ради спасения своей жизни за счет других, и даже не выбитые под пытками. И хотя, скорее всего, они слеплены из материалов всего дела – и из того, что следствию уже прекрасно известно, и из чужих показаний, и из писем и записок, изъятых при обыске, но надо заметить, что всё-таки это не такая грубая подделка, как последние «показания» владыки Феодора, потому что в них есть места, которые действительно похожи на слова отца Поликарпа. И в результате эти несколько страниц содержат очень много необычайно интересного для нас – и об отношении даниловцев к власти, и о взаимоотношениях внутри Церкви. И только ради этого мы их публикуем. Тем более что там, где приводятся подлинные слова отца Поликарпа или, по крайней мере, их отголоски, они поражают своим мужеством, потому что в них он честно и прямо говорит о том, почему он не любит и не может любить советскую власть. Вот, например, как отец Поликарп объясняет, почему он монархист и против революции: Собственноручные показания архимандрита Соловьева: Я всегда был принципиальным контрреволюционером, дух революции всегда враждебен моему настроению, я против социализма и коммунизма и сожалею о падении монархии как в России особенно, так и где бы то ни было. |
| В декабре м-це мы беседовали с ним по вопросу о предстоящей всесоюзной переписи населения. В этой теме нас больше всего интересовал вопрос о тайно верующих, число которых по нашим предположениям должно увеличиться. Эти наши предположения основывались на том, что часть верующих, когда их будут спрашивать во время переписи – веруют ли они – постараются скрыть свою религиозность и заявят, что в Бога не веруют. Вот об этих лицах мы и вели суждения с Соловьевым, высказывая свои соображения о вовлечении их в нашу контрреволюционную организацию. (Совершенно непонятно, что этим хотели сказать следователи? Как можно узнать, кто и что сказал на переписи и как их после этого вовлечь в контрреволюционную организацию?! Затем это все будет в «показаниях» владыки Феодора. – Ред.) В результате этой беседы по этому вопросу архиепископу Поздеевскому Соловьевым было написано специальное письмо, в котором он и сообщил эти соображения. Кроме того, в этом же письме Соловьев писал Поздеевскому (это замечательно – на своем допросе о. Симеон дает «показания» о том, что писал Соловьев в письме Поздеевскому! – Ред.) о плане изменений существовавшего порядка в наших «скитах» и «тайных домашних общинах» обслуживания участников в организации. Он говорил о необходимости установления особых дней в каждом «ските» для приема и для совершения религиозных обрядов. Вопрос: Кто еще приезжал к Вам в г. Киржач? Ответ: Иеромонах Спиридон Пиуновский Сергей Александрович. Вопрос: В какое время? Ответ: 4-го декабря 1936 года. Вопрос: Откуда Пиуновский приезжал к Вам? Ответ: Из г. Архангельска, находится там как будто бы в ссылке, на выезд он имел разрешение. Вопрос: Что Вы говорили с ним в части контрреволюционной деятельности Вашей подпольной организации? Ответ: Я не помню, о чем мы с ним говорили. Вопрос: Следствие не верит Вам. В одном из писем к Вам Поздеевский Федор предупредил Вас о приезде к Вам Пиуновского (вот откуда появление Пиуновского в деле. – Ред.), который должен Вам «осветить ряд вопросов». Следствие считает, что Вы скрываете характер Вашей беседы с Пиуновским, и настаивает на правдивом показании. |
| Сочинять новый протокол было лень и некогда При аресте у людей конфисковали личные вещи, в том числе письма и записные книжки. Так в делах появлялись нужные следствию имена, фамилии и адреса мнимых сообщников, для этой же цели использовалась армия осведомителей. Таким образом, например, в деле последнего настоятеля Свято-Троицкой Сергиевой Лавры архимандрита Кронида (Любимова) появились имена 14 иеромонахов, служащих на приходах Загорского благочиния, которых отец Кронид якобы назвал на первом допросе. Из материалов видно, что на последующих допросах о. Кронид отказывается отвечать на тот же самый вопрос, как будто он на него еще не ответил. В хранящейся в Деле архим. Кронида справке на имя начальника Загорского районного отделения УНКВД, арестованного в 1939 году, имеется признание его подчиненных. Так оперуполномоченный Васильев на допросе 5 марта 1939 года показывает: «Я лично видел, как Сахарчук, Бунтов и Хромов, заранее заготавливали протоколы допросов, которые передавали пожарному инспектору Малееву для предъявления и подписи обвиняемому». Архимандрит Кронид, уже совершенно ослепший, был расстрелян на Бутовском полигоне в 1937 году по обвинению в руководстве монархическо-контрреволюционной группой монахов и духовенства. Прославлен как новомученик в 2000 году. Похожий прием был использован и в деле архиепископа Феодора Поздеевского. Татьяна Петрова, исследователь из Данилова монастыря, написала о фальсификации этого дела отдельную книгу «Последнее следственное дело архиепископа Феодора Позднеевского». «В книге наглядно показано, да и мне такое попадалось, как протоколы допроса целыми страницами без единой поправки повторяются в делах разных людей, — рассказывает Головкова. — То есть протоколы просто переписывались один с другого, потому что сочинять что-то новое и лень и некогда. В основном некогда». НКВДшникам помогали работники ЗАГСов В пик репрессий людей не хватало настолько, что к работе привлекали служащих других ведомств, в том числе пожарных и работников ЗАГСа. Вот, например, как описывает работу по изготовлению фальсифицированных протоколов в Кунцевском РО инструктор ЗАГСа Петушков, чьи слова приводит Головкова в статье: «Часть протоколов начальником Кунцевского РО Каретниковым писалась заранее. То есть они печатались на пишущей машинке под диктовку. А после он давал приказание работникам ЗАГСа переписывать с напечатанного в бланк протокола допроса. После этого вызывался арестованный, и ему предлагалось подписать написанный заранее протокол. В этом и заключалось следствие». Сотрудники ЗАГСа также самостоятельно изготавливали протоколы допросов по вопроснику, который предоставляли им сотрудники Кунцевского районного отделения УНКВД Каретников и Кузнецов. |
| Ответственно потому, что созидается и формируется не бездушный материал и слепая сила, а цельная живая личность человека, призванная умножать и плодоносить истину и правду в жизни. Трудно и мучительно потому, что и духовное рождение не бывает без тех болей и страданий, которыми сопровождается рождение телесное. И не думайте, братие, что эти боли и страдания касаются только рождаемых, всегда плачущих, нет, они еще больше касаются рождающих; но только им одним, конечно, ощутительны и вполне известны эти страдания. То же самое и здесь. Ведь отдать лучшую пору своей жизни, расцвет своих сил другим во имя их доброго созидания для жизни, это значит своими соками как бы питать многих и чувствовать, как каждое уходящее поколение уносит с собой часть этих сил. А заботы, а разочарования, а компромиссы совести, а необходимость видеть прямое непонимание истинно полезного, ради которого тратятся силы, разве же это не подвиг, разве же это не труд? Только все это скрыто от взора, все это не видно и тайно, но тем-то оно и велико, что скрыто и тайно» («ТЕВ», 1905). Заботы, разочарования, компромиссы совести и прямое непонимание со стороны некоторых воспитанников и преподавателей корпорации семинарии – были воистину крестом для архимандрита Феодора. Искренние, сердечные проповеди и речи архимандрита Феодора, обращенные к семинаристам, нередко публиковались в местных изданиях. Почти за каждым архиерейским служением один или два воспитанника посвящались в стихарь, что раньше случалось крайне редко. Однако духовная семинария в тогдашнем ее виде представляла нечто странное, двусмысленное. Прямая цель семинарии – готовить воспитанников к духовному званию. Между тем, весь семинарский учебно-воспитательный строй решительно не соответствовал этой цели. Имел же основания один из епархиальных съездов духовенства в то время высказаться, что «ни одно учебное заведение не дает столь значительного процента людей индифферентных к религии, как духовная семинария»... («ТЕВ», 1905. С. 1851). Так, из 11 % от общего числа воспитанников, окончивших курс Тамбовской семинарии в 1905–1906 годах, 8 % поступили в высшие светские учебные заведения. В 1906–1907 учебном году данное соотношение составило 6 % от 10 % окончивших курс. |
| —47— реннее делание для достижения смысла явления, но при сохранении позитивистского принципа «свободы от оценок». Основным же пунктом, который является главной сферой применения этих схем, выступает у авторов этого круга культура, по отношению к которой становятся бессмысленными требования строго церковного богословия (социология Соловьева, имяславие Флоренского, платонизм Лосева). Если свести все это в единую формулу, получаем: а) данная как синтез научная цельность б) требует от исследователя внутренних усилий в) для своего постижения в культурной сфере. Этот вывод во многом помогает понять ту разницу, которая отчетливо видна при сопоставлении научного идеала русской религиозно-философской мысли и академического богословия. «Внутреннее усилие» присутствует и в той, и в иной сферах; разница видится именно в разновекторной направленности этих усилий. Из трех рассматриваемых нами деятелей академической школы архиепископу Феодору (Поздеевскому) принадлежит право называться подлинным теоретиком всего ее рационального типа. Введение курса аскетики (хотя бы и в рамках пастырского богословия) в программу Московской Духовной Академии было не просто инициативой владыки Феодора как ректора (ибо подготовлялось и другими ее преподавателями), но настоящим требованием времени. В речи «К новому столетию» вл. Феодор сравнивает «всякую школу, не только академию, как бы с неугасимой лампадой, в которую периодически вливают елей для поддержания горения и которая сама обычно бывает источником света, зажигающего новые светильники» 349 . Но яркость и ясность света зависит и от состава вливаемого елея; точно также церковность духовной школы невозможно отделить от того основания, на котором зиждется ее рациональный тип и ее научное знание. «Оскудение духа благодати,– констатирует вл. Феодор, – оскудение духовности жизни, ее святости и нравственности опыта, как метода для познания Христовой Истины, сочетающей в себе одновременно и неразрывно начала онтологии и гносеологии, всегда сопровождалось упадком духовного творчества, упадком истинного бого- |
| Сама мысль о реформировании православных духовно-учебных заведений, в частности академий, по типу римско-католических учебных заведений представлялась Керенскому «совсем не удачной». Он ссылался на свидетельства западных ученых о том, что в последнее время римско-католическое богословие «быстрыми шагами идет не вперед, а назад» 2267 , и связывавших этот процесс именно с упадком духовно-учебных заведений в римско-католическом мире. В частности, Керенский указывал на представителей «модернистского движения», составляющих, по его замечанию, 2/3 всех католических профессоров, которые «одною из главнейших желательных для них реформ» признавали реформирование духовных школ ввиду «полной непригодности их для подготовления к пастырскому служению» 2268 . Главный недостаток духовных школ представители модернизма усматривали как раз в господстве «монашеского направления» 2269 . По мнению Керенского, римская курия в последнее время старалась освободить свои семинарии от «аскетически-монашеского гнета и сблизить с жизнью», результаты чего он видел в образовании особых высших провинциальных семинарий, созданных «отчасти» по типу православных духовных академий 2270 . «Мы таким образом от римской церкви заимствуем то, что признает несостоятельным она сама» 2271 , – заключал Керенский свою критику нового академического Устава 1910 г. Закрепленная в Уставе норма относительно преподавателей в священном сане не была реализована на практике. В Петербургской академии с 1909 по 1913 гг. состав академической корпорации обновился почти наполовину; в нее вошло 16 преподавателей, из них 8 – в период 1911−1913 гг. (среди них три священника: А. В. Петровский в 1911 г., В. И. Зыков в 1912 и В. М. Верюжский в 1913); иеромонах Вениамин (Федченков) , вошедший в сентябре 1910 г., в 1911 г. покинул Академию. Таким образом, к 1914 г. из 34 преподавателей Академии в священном сане состояло всего 6 человек. Максимальное приближение к требуемой Уставом норме было достигнуто в МДА, где, благодаря деятельности ректора епископа Феодора (Поздеевского) , к 1915–16 учебному году среди преподавателей числилось 11 священнослужителей 2272 . |
| 53 Церковный историк священник А. Мазырин пишет: «Использование архивных документов советских спецслужб поставило проблему их правильной с точки зрения Церкви интерпретации. Особенно остро эта проблема стоит в отношении собственно следственных документов: протоколов допросов, обвинительных заключений, внутренней переписки органов госбезопасности. Очень редко в следственных делах встречаются стенограммы допросов. Чаще, но тоже в особых случаях, — собственноручные показания подследственных (при этом может ещё оставаться вопрос: что побудило человека давать такие показания). Обычно же протокол допросов составлялся следователем и лишь подписывался допрашиваемым (теоретически — с внесением необходимой правки). Разумеется, следователь записывал показания в угодном для себя ключе. За кадром оставались жесточайшее давление на допрашиваемых (в том числе и пытки), всевозможные провокации и подлоги. Дистанция между подлинными словами подследственного и зафиксированными в протоколе могла быть огромной. Бывали случаи (и, судя по всему, нередко), когда подпись подследственного ставилась под уже заранее заготовленным следователем протоколом. На это указывает сам стиль подобных протоколов, составленных в выражениях, для церковных людей совершенно не свойственных, но очень характерных для работников НКВД. Наконец, для следствия (особенно в 1937 году) не составляло большого труда и просто подделать подпись под протоколом. Когда счёт приговоров к высшей мере шёл на десятки тысяч, следователям было не до “щепетильностей”. Обо всём этом уже не раз было написано, причём с весьма красноречивыми примерами фальсификаций показаний и подписей допрашиваемых». — Священник А. Мазырин. Протоколы допросов и вопрос о церковном прославлении: случай архиепископа Феодора (Поздеевского). 54 Здесь М. М. Бахтина можно рассматривать не столько даже как теоретика, сколько как свидетеля, поскольку он был и современником, и жертвой эпохи. — Ред. Поскольку вы здесь... У нас есть небольшая просьба. Эту историю удалось рассказать благодаря поддержке читателей. Даже самое небольшое ежемесячное пожертвование помогает работать редакции и создавать важные материалы для людей. |
|
|
