| по тогдашнему сентябрьскому счету был уже летом 7158. Данное Епифанию тотчас после его прибытия в Москву поручение перевести литургию Златоустого с греческого языка на славянский, несомненно и ясно находится в связи с вопросом о нашем взгляде. По всей вероятности, дело нужно понимать не так, чтобы Епифаний тотчас же по своем прибытии в Москву успел убедить, кого надлежало, в том, что должно исправлять славянские книги по греческому подлиннику, а так, что в Москве тотчас после его прибытия в нее пожелали узнать и видеть, насколько наша славянская литургия разнится от современной греческой или наоборот насколько современная греческая литургия разнится от нашей славянской. Но во всяком случае это желание и крайнее нетерпение, с которым хотели удовлетворить себя относительно него, ясно показывают, что вопросом, который первоначально возбужден был Никоном, живейшим образом интересовались и помимо него. А если живейшим образом интересовались вопросом, то ясно, что нисколько не были против возможности того, чтобы он решен был в пользу греков, ибо иначе расследованию дела предпочитали бы неведение. Заинтересованных вопросом и посвященных в его предварительную тайну людей, кроме Никона, как сказали мы выше, должно быть предполагаемо еще трое: сам царь Алексей Михайлович, духовник его протопоп Стефан Вонифатьевич и его воспитатель Борис Иванович Морозов. Сам царь, сколько знаем, не имел личных сношений с Епифанием, и следовательно – первый, кто вел с ним непосредственные речи о греках, с целью решения вопроса о них, и кто тотчас же более или менее был расположен им в пользу греков, чтобы расположить и остальных двоих, был или Стефан Вонифатьевич или Борис Иванович. Между двумя лицами – духовником и светским, конечно, вся вероятность думать о первом, а не о втором, а таким образом, Стефану Вонифатьевичу должна быть усвоена вместе с Никоном честь первого двигателя нашего весьма важного вопроса к тому его решению, которое он получил. От сентября 1649 г. по конец июля 1652 г., когда Никон был поставлен в патриархи, прошло времени два года без месяца. |
| Принимая во внимание, что это дело было важнейшим делом патриаршества Иосифа, особенно второй его половины, а с другой стороны зная, что «руководство всей церковной жизнью перешло тогда в руки кружка ревнителей благочестия (то есть Вонифатьева), которые практически делались управителями всей русской церкви» 45 , нельзя не признать, что в числе членов упомянутого «совета» были и лица из кружка Вонифатьева. Прежде всего, сам Стефан Вонифатьев имел прямое и даже официальное отношение к делу исправления книг, потому что им, между прочим, издана была весьма важная по тому времени «Книга о вере»; но конечно, Стефан, уже по одному тому, что занимал такое видное положение, не был каким-нибудь обычным справщиком, а был одним из передовых руководителей этого дела 46 . Не может быть, чтобы и друг Стефана, так сказать, правая рука его, Иван Неронов, не принимал никакого участия в деле исправления церковно-богослужебных книг; напротив, думается, Стефан в этом деле при всяком случае пользовался знанием и начитанностью своего талантливого друга, а потому выражение дьякона Фёдора, что Неронов или Павел Коломенский «у книжныя справы на печатном дворе не сиживали никогда, и в наборщиках не бывали» 47 , нужно понимать именно буквально, то есть – что Неронов, действительно, не был официальным справщиком и тем более наборщиком, что конечно, не исключало возможности влияния его на дело другим путём. Что касается протопопа Аввакума, поселившегося в Москве много позднее других членов кружка Вонифатьева, то все новейшие исследователи по этому вопросу решительно утверждают, что он не принимал, да и не мог принимать никакого участия в деле печатания книг, в подтверждение чего, между прочим, приводят и то соображение, что и сам протопоп, «вообще довольно подробно передающий об обстоятельствах своей жизни, ни слова не говорит о своём участии в печатании книг» 48 . Соглашаясь с тем, что Аввакум не был справщиком книг, мы всё-таки склонны думать, что Аввакум, всегда интересуясь книжным исправлением, принимал в нём участие (в периоды своего пребывания в Москве), если не делом, то словом, и даже стремился встать к этому делу ближе. Это видно из того, что когда Аввакума вернули из первой ссылки (в 1658 г.), то, так сказать, в утешение ему предлагали разные довольно видные места, и между прочим, место «на печатном дворе книги править», и он, Аввакум, был рад этому предложению даже более, чем другому очень лестному предложению – быть царским духовником. 49 |
| Очевидно, тогдашнее положение Аввакума в Москве было очень неопределенно и не из видных, — он был только провинциальный, безместный протопоп, сравнительно еще молодой и большинству совсем неизвестный. Последнее обстоятельство Аввакум решился поправить, завязав знакомства с знатными и богатыми домами. Чрез Стефана он делается известен самому царю и всей царской семье, чрез него же и, вероятно, чрез Неронова, он хорошо познакомился с Ртищевым и с другими знатными, богатыми и влиятельными вельможами и их семьями, и сделался вхож в их дома. По этому поводу он сам откровенно говорить о себе: «любил протопоп со славными знаться». Аввакум переселился в Москву только в 1651 году, т. е. незадолго до смерти патриарха Иосифа и, понятно, уже по самой краткости времени своего пребывания в Москве, до вступления на патриарший престол Никона, не мог быть особенно заметною и влиятельною фигурою в среде московского кружка ревнителей благочестия, тем более, что тогда такие видные лица, как Стефан и Неронов, совсем заслоняли его собою. К тому же, из рассказа самого Аввакума, мы знаем, что оставление им Юрьевца и неожиданное его появление в Москве, было неприятно и царю и Стефану Вонифатьевичу. Очевидно, при указанных условиях, Аввакум мог выступать в московском кружке ревнителей только во второстепенных ролях, как верный, преданный под ручник и ученик Стефана и Неронова, действующий во всем по их указаниям. Так смотрел на свое тогдашнее положение в Москве и сам Аввакум и так он тогда действовал. После смерти Иосифа, он, наравне с другими, участвует в выборе нового патриарха, но в этом случае, он только идет за другими. Захотели эти другие бить челом государю, чтобы в патриархи был избран Стефан Вонифатьевич, — с ними соглашается и Аввакум. Когда Стефан отклонил свою кандидатуру в патриархи и указал ревнителям на Никона, те подали челобитную царю о Никоне, и Аввакум беспрекословно подписался и под этой челобитной, тем более, что он, как человек новый в Москве, вероятно тогда совсем не .знал Никона, как хорошо не знал его и тогда, когда тот сделался патриархом, ибо при Никоне патриархе Аввакум жил в Москве вдали от патриарха и только год .с неболыним, а потом был отправлен в ссылку—в Сибирь и никогда Никона уже более не видал. |
| Действительно, с прибытием в Москву ученых киевлян необходимо должно было произойти сравнение, сличение старой московской учености с новой киевской, причем представители и приверженцы киевской учености естественно старались уронить в общественном мнении старую московскую ученость и ее представителей учительных протопопов Стефана и Неронова. Но это обстоятельство, кажется, очень мало затрагивало Стефана, который сам содействовал вызову в Москву ученых киевлян и не имел вообще особых притязаний на ученость и учительность, так что в интересах оживления в Москве публичной проповеди пожелал иметь при себе другое лицо, более его ученое и красноречивое. Биограф Неронова прямо говорит, что «Стефан протопоп, аще и зело велию ревность имеяще о благочестии, обаче в Божественном Писании не до конца худог бяше: того ради желаше избрати себе в помощь мужа, в словесех речиста и в святых книгах искуснейша». Ввиду этого умный и непритязательный Стефан легко мирился с киевской ученостью и с киевскими учеными, как он впоследствии легко мирился с преобразовательной деятельностью Никона и даже усиливался помирить с нею своих пылких и неразумно ревностных друзей 121 . Что же касается Ртищева, то он, как известно, был главным деятелем в вызове в Москву ученых киевлян и самым горячим поборником развития у нас образования. Точно так же и Никон, перебравшись в Москву, скоро подчинился здесь новым веяниям, сблизился с его представителями и, наконец, вполне проникся мыслью о необходимости церковных исправлений в духе Иосифа. Таким образом, все три главные известные нам ревнителя вовсе не были принципиальными противниками Иосифа и им намеченных исправлений, а между тем, несмотря на это, между патриархом Иосифом и Стефаном Вонифатьевым с течением времени произошел окончательный разрыв, так что Стефан Вонифатьевич даже публично дозволял себе называть Иосифа патриарха «не пастырем, а волком», поносил он и всех других властей «бранными словами» и их, как и патриарха, называл также «волками и губителями». |
| Молодой и восприимчивый царь Алексей Михайлович воспитался под заметным влиянием своего ревностного по благочестию духовника, который, «всегда входя в царские палаты, глаголаше от книг словеса полезная, увещевая со слезами юного царя ко всякому доброму делу и врачуя его царскую душу от всяких злых начинаний», так что то глубокое и постоянное благочестие, которое потом всегда проявлял царь Алексей Михайлович, было насаждено в нем и укреплено с юных лет его духовником Стефаном Вонифатьевым 91 . Как сильно было влияние духовника на молодого царя и в какую сторону оно направлялось, это, между прочим, видно из того, что когда Алексей Михайлович женился на Марии Милославской, «тогда честный оный протопоп Стефан и молением и запрещением устрои не быти в оно брачное время смеху никаковому, ниже кощунам, ни бесовским играниям, ни песнем студним, ни сопелному, ни трубному козлогласованию». Стефан как истый ревнитель благочестия хотел, чтобы именно царский дом был образцом христианской жизни для подданных, чтобы царь первый отказался от тех свадебных обычаев, забав и игр, в которых более всего сохранилось языческого, несогласного с духом христианского благочестия. Он достиг своей цели. Хотя его требование, чтобы на царской свадьбе не было никаких бесовских играний, студных песен и сопельных и трубных козлогласований, шло в разрез с народными вековыми обычаями, всеми признаваемыми и свято соблюдаемыми, однако свадьба царя действительно свершилась «в тишине и страсе Божии, и в пениях и в песнех духовных»; вместо прежних «песней студных» на ней пели «строчные и демественные большие стихи», также из триодей «драгия вещи» 92 . Сделавшись человеком сильным и влиятельным у царя и в среде окружающих его лиц, Стефан Вонифатьев тесно сблизился с известным ревнителем благочестия и просвещения постельничим Федором Ртищевым, который, «во многия нощи в доме его (Стефана) приходя, беседоваше» с ним. Во время этих бесед оба ревнителя благочестия обратили свое особенное внимание на различные пороки и недостатки, господствовавшие тогда в народе и в самом духовенстве, на различные беспорядки в церковной жизни, на отсутствие у нас церковной проповеди и под. |
| Одним из ранних эпизодов, повлиявших на формирование грекофильской концепции будущих реформ, стал уже упоминавшийся приезд в Москву Патриарха Иерусалимского Паисия в 1649 г. Греческий иерарх, с одной стороны, обильной лестью возбуждал в Государе и его окружении мысль о грядущем объединении православного мира вокруг Российского монарха, а с другой – намекал на то, что между русскими и греками имеет место весьма заметная разница в обрядах. Паисий обозвал новшествами все те обрядовые установления, которые были канонизированы на Руси Стоглавым Собором в 1551 г.: сугубую аллилуиа, двуперстие и проч. Этот вывод был далеко не бесспорным, но какой-либо серьезный исторический анализ этого вопроса тогда был невозможен. Все сказанное Паисием выглядело тем более правдоподобно, что он присовокупил к своему перечню и многогласие, которое к тому времени еще не смогли изжить на Москве полностью. Наиболее близкие к Алексею Михайловичу лица – духовник царя, протопоп Стефан Вонифатьев и Новоспасский архимандрит Никон – стали действовать в направлении проведения прогреческих реформ в Русской Церкви. Однако они не встретили в том поддержки со стороны Патриарха Иосифа. Реформаторы негодовали на Предстоятеля. Стефан даже подал на Патриарха челобитную Государю, в которой упрекал Иосифа в небрежении церковными делами. Иосиф направил царю ответную челобитную. Показательно, что в ней Патриарх отнюдь не отвергал саму идею перемен, но лишь требовал наказать зарвавшегося протопопа, осмелившегося обозвать Первосвятителя " волком " и заявить, что в России не осталось Церкви вовсе. Суть конфликта была отнюдь не в противлении Иосифа реформам. Патриарх выступал против конкретных личностей, а не курса в целом, а также против чрезмерно скорых темпов преобразований в церковной жизни. Ничего доброго от действий амбициозных молодых клириков Иосиф не ожидал. Однако Царь сумел, хотя бы лишь внешне, притушить конфликт и примирить Патриарха с его оппонентами. Курс на реформы был взят. Выразилось это прежде всего в издании в 1651 г. |
| Тебе же, государь, яко превеликому столпу, ту председети и всех зрети». Только одного ограничения для проектируемого собора желает Неронов. Это – чтобы государь никак не принимал в совет иностранных иноков, «истине и благочестию ругателей и ересем вводителей» 75 . Царь не только не придал никакого значения этим челобитным, вполне положившись в церковных делах на Никона, но и запретил Неронову обращаться к нему с жалобами на Никона. Но это не остановило Неронова. Он стал писать царице, прося ее ходатайства пред царем, и особенно обращался к своему патрону и доброжелателю Стефану Вонифатьевичу, думая найти в нем противника Никону. Неронов, и особенно его друзья, до конца своей жизни имели неправильное представление об участии Стефана Вонифатьевича в деле церковной реформы Никона, и неправильно представляли себе личные отношения, существовавшие между Стефаном и Никоном. По их представлениям Никон, до своего патриаршества, очень дружил со Стефаном, во всем соглашался с ним, не противоречил ему и даже всячески пред ним заискивал. Но, сделавшись патриархом, он решительно будто бы изменил к Стефану свои отношения: стал не только гнать и преследовать его друзей, но ругать и поносить и самого Стефана. Неронов говорил патриарху Никону : «преже сего совет имел ты с протопопом Стефаном, и которые советники и любимы были, и на дом ты к протопопу Стефану часто приезжал и любезно о всяком добром деле беседовал, когда ты был в игумнах, и в архимандритех, и в митрополитех… Ты с государевым духовником протопопом Стефаном тогда был в советех, и не прекословил нигде… И протопоп Стефан за что тебе враг стал? – везде ты ево поносишь и укоряешь» 76 … Но такое представление ревнителей об изменившихся будто отношениях Никона к Стефану, после того как Никон успел сделаться патриархом, решительно неверно и не соответствует действительности. Стефан Вонифатьевич, несомненно, всегда был сторонником Никона, как своего ставленника в патриархи, и до самой своей смерти сохранил к нему близкие дружеские отношения. |
| Так как личная учительная и назидательная деятельность Стефана сосредоточена была только в пределах царского двора и круга только придворных лиц, на которых он непосредственно мог оказывать свое действие, а между тем Стефан имел в виду более широкие цели: воспитывать в благочестии весь народ, то он и постарался из среды известного ему духовенства выдвинуть таких лиц, которые бы всюду в народе были проводниками и исполнителями его предначертаний. Царь вполне разделял планы Стефана и потому последнему легко было поставить в разных городах на видные протопопские места таких священников, которые были известны ему строгой благочестивой жизнью, начитанностью и учительностью, ревностью в исполнении своих пастырских обязанностей, готовностью бороться с различными общественными пороками и недостатками и тому подобное. Ревнители, поставленные Стефаном на протопопские места по разным городам, должны были, с одной стороны, служить примером и образцом для всего подчиненного им духовенства, бороться с его распущенностью и недостатками, поучать и направлять его к правильному достойному отправлению своих пастырских обязанностей, и тем поднимать уровень пастырской деятельности всего духовенства; с другой стороны, они, каждый в своем приходе и городе, должны были учить, наставлять и обличать своих пасомых, смело и неустанно бороться с народными пороками, недостатками, с народными грубыми развлечениями, с народными языческими игрищами и суевериями, с недостатками в народе настоящей религиозности и церковности и тому подобное. Из этих ревнителей, рассеянных по разным городам, по преимуществу патриаршей области, образовался особый, довольно тесно сплоченный, кружек, главой, руководителем и опорой которого был Стефан Вонифатьевич, всегда готовый поддержать ревнителей в их трудном и ответственном служении, оградить их от обид и насилий, предстательствовать за них пред царем, и доводить до сведения государя их ходатайства о тех или других мерах, проведение которых они считали необходимым для успеха их нравственно-просветительной деятельности в народе. |
| Захотели эти другие бить челом государю, чтобы в патриархи был избран Стефан Вонифатьевич, – с ними соглашается и Аввакум. Когда Стефан отклонил свою кандидатуру в патриархи и указал ревнителям на Никона, те подали челобитную царю о Никоне, и Аввакум беспрекословно подписался и под этой челобитной, тем более что он, как человек новый в Москве, вероятно тогда совсем не знал Никона, как хорошо не знал его и тогда, когда тот сделался патриархом, ибо при Никоне патриархе Аввакум жил в Москве вдали от патриарха и только год с небольшим, а потом был отправлен в ссылку – в Сибирь и никогда Никона уже более не видал. Правда, Аввакум впоследствии уверял своих последователей, что он будто бы хорошо знал Никона еще на своей родине, которая была только в пятнадцати верстах от родины Никона, и что он хорошо высмотрел и изучил его, когда жил в Москве. «Я, говорит он, ведь тут (т. е. Москве) тогда был, все ведаю… Я ево (Никона) высмотрел сукинова сына до мору тово еще, – великий обманщик, бл… сын!» Но на самом деле Аввакумовский Никон, совершенно не тот, тем был Никон в исторической действительности, о чем скажем ниже. Настоящая репутация и громкая слава Аввакума, как стойкого и горячего поборника за старое русское благочестие, за старые дониконовские русские церковные книги, за всю русскую святую старину, впервые создалась и твердо упрочилась только в Сибири, куда он был сослан Никоном. Десять лет Аввакум пробыл в Сибири с своей женой и малолетними детьми, и терпел здесь самые жестокие, почти невероятные лишения: холод, голод, все невзгоды сурового климата, переходы в сотни верст по пустынным, совершенно бездорожным и почти непроходимым местам, причем ему и жене, голодным и холодным, нередко приходилось брести пешком до полного истощения, до потери всех сил. В то же время ему приходилось терпеть всевозможные притеснения, издевательства, побои и истязания со стороны начальника отряда, – жестокого, часто совсем бесчеловечного, несправедливого и своекорыстного Пашкова, который при всяком удобном и неудобном случае постоянно мучил протопопа, не хотевшего, впрочем, никогда и ни в чем уступить своему мучителю, но всегда резко и неукоснительно обличавшего его за его неправды и жестокость. |
| Последовавшие наказания были самыми минимальными из тех, что могли быть применены по такому делу в те времена. В Успенском соборе Кремля в присутствии царя за литургией были лишены сана (острижены и разоблачены) протоиереи Даниил и Логгин. При этом Логгин, когда с него сняли однорядку и кафтан, как вспоминает с явным удовлетворением Аввакум, «Никона порицая, через порог в алтарь (!) в глаза Никону плевал и, схватя с себя рубашку, в алтарь в глаза Никону бросил» 75 . Логгина сослали в деревню под присмотр родного отца… Даниила отправили в Астрахань в ссылку. А когда дошла очередь до Аввакума, больше всех виновного, то по личной просьбе царя с него не сняли сана и даже не запретили в служении, а отправили в ссылку в Сибирь. Неронов из ссылки стал писать царю письма, обвиняя Патриарха Никона во всем и защищая своих единомышленников. Ему отвечал с ведома и согласия царя его друг о. Стефан Вонифатьев, увещевая Неронова смириться и быть в послушании Патриарху. При этом он писал, что Никон готов простить Неронова и всех его друзей, если они принесут истинное покаяние. 27 февраля 1654 г. Неронов написал отцу Стефану, что «мы ни в чем не согрешили перед отцом твоим (!) Никоном Патриархом », что «он смиряет и .мучит нас за правду… Он ждет, чтобы мы попросили у него прощения: пусть и сам он попросит у нас прощения и покается перед Богом, что оскорбил меня туне…» 76 . В этот же день Неронов отправил обширнейшее послание Алексею Михайловичу. Прежде всего он защищал своих единомышленников, «заточенных, поруганных, изгнанных без всякой правды» «не по правилам Церкви», «мирским судом» (всё – совершеннейшая неправда!). Затем он писал о «Памяти» Никона, называя распоряжение о поклонах «непоклоннической ересью», отвергая и троеперстное крестное знамение. В заключение Неронов заявлял: «От Патриарха, государь, разрешения не ищу…» 77 . Царь велел передать Неронову, что запрещает впредь писать к себе. Итак, противники святителя Никона, испробовав разные средства борьбы, начали прибегать к обвинению самому опасному в русской православной среде: Патриарх еретичествует, исправляет древние чины и обряды неправильно. В такой обстановке потребовалось широкое соборное обсуждение обрядовых исправлений. Интересно отметить, что противники Никона взывают к Алексею Михайловичу и о. Стефану в полной уверенности, что должны найти в них сочувствие своим взглядам, т. е. думая, что Никон самостоятельно решился на обрядовые исправления. Значит, Алексей Михайлович и о. Стефан скрывали от своих друзей – ревнителей благочестия свои подлинные убеждения, в решающий момент как бы спрятались за Никона, и он принял весь удар сопротивления на себя одного 78 . |
|
|
