| После моих коллонтайских нар, после «усатых портретов» в казённых домах и милицейских дежурках, после шишкинских мишек в бесчисленных вокзальных буфетах хавира марухи воспринималась мною как невидаль. За чаем меня подробно проинструктировали в моих нехитрых, но важных обязанностях и велели через два дня, в субботу, быть у них в доме после семи вечера. В субботу той же «шестёркой» я прикатил на Голодай с подарком для вора — капустными пирожками от Шурки с Петроградской стороны. После ужина — трески с картошкой и травяного чая — мне постелили в сенях на большом финском сундуке; в половине пятого утра надо было вставать. Утром я проснулся от сильного кашля за перегородкой. Кашлял старик, кашель был знакомый по коллонтаю — лёгочный. Беспокойный голос Анюты убеждал Василича поберечься, не ездить на толкучку — холодно, сыро, да с его лёгкими и опасно. В ответ Василич прохрипел: «Последний заход, Анюта, и баста, с работенкой надо попрощаться. Буди малька, пора двигать». «Вот оно, значит, что — я буду затырщиком в последнем заходе великого щипача, прозванного уркаганами города Питера Мечтой Прокурора». Анюта подняла меня словами: «Вставай, пойка, пора на работу». Завтракали молча, молочной тюрей, хлебом, салом и травяным чаем для смягчения лёгких. Когда встали с еды, Анюта, показав пальцем на сидор Василича, велела мне поить его из завёрнутого котелка травным варевом каждый час, чтобы не кашлял. И, пожелав в сенях Бога навстречу, открыла дверь. Нам надо было протопать до Среднего проспекта к первым трамваям, которые выйдут из парка, но, главное, затемно перейти Камский мост, чтобы «квартальный» по кличке Ярое Око не положил бы своё око на старого вора и не причинил бы беспокойства. «Квартальный» жил на четвёртом этаже в одиноко возвышавшемся доме на самом берегу Смоленки со стороны Васильевского — против Камского моста. Народ Голодая в ту пору прозывал этот дом «сторожевой будкой». Мы вышли в полную темноту, под мелкий холодный дождь, обогнули слева дом Анюты и оказались на кладбище. Старик взял меня за руку и повёл по нему, как поводырь слепого. Я впервые попал на это забытое Богом и советской властью кладбище, да еще кромешной ночью. Помню только в слабом свете сырого воздуха огромные древние деревья и высоченные склепы — дома мертвых — вдоль мокрой кладбищенской дороги. Казалось, что мы идём по какому-то странному городу, где дома уменьшены, а деревья увеличены неправдоподобно. Путь по кладбищу в мокрой тьме показался мне долгим и не доставил большого удовольствия. Если бы не уверенная рука Васильича, я бы не отважился. |
| Когда я Богу предстаю. Утешение Кто себе в карман молился, Тот ушел с пустым карманом И на Господа позлился, Мол, довольно: сыт обманом! Бога нет, и вот улики, Мол, полны карманы нетом!.. Нет подумать: без молитвы Что бы стало с этим светом? Помолитесь, ради Бога! Обнимите сердцем Бога! Бог же, не смущаясь далью, Мир питает благодатью. Благодать же посещает Сердце то, что мир вмещает, Безкорыстное вмещенье – Переклета утешенье. Не заслоняя мира Дай Бог, Христа приобрести Среди земного сора И крест Его, как свой, нести Сквозь зарево позора. Пускай терновая судьба Чело мне окровавит, И пусть распнет меня толпа, Копье от мук избавит. Не отступлю, не отступлю Ни слова, ни полслова. Любовью я Его ловлю В надземный час улова. И Он сетей моих не рвет, Не поднимает ила. Во мне Он по миру идет, Не заслоняя мира. Не уставай Не уставай на Родину молиться! Признайся Матери, вручи себя Отцу, Спеши к Началу и не верь концу – Тогда победой сердце озарится. Не уставай на Родину молиться! Свет живой О Господи, Ты был и есть, Вознесся и остался здесь, На этой крошечной земле, Во зле почившей и в золе. Покинул мир Тебя, а Ты Остался в нем, Твои следы – Не только плащ, и крест, и гроб, Не только мой крещеный лоб. Ты в сердце нашем ищешь нас, Чтоб воскресить в безвестный час. О, Господи, Ты был и есть, Вознесся и остался здесь, На этой тверди кочевой Среди погасших Свет живой! Час молитвы О чем шумите вы, народные витии… А. С. Пушкин Час заката – ультиматум. С места сдвинуты стихии. Камень яр – проснулся атом И пошли шуметь витии! Сердце, сердце отворите, Пойте песню, гнев смирите! Час любви и час молитвы: Не сойди, Земля, с орбиты! Молитва матери Господи, Ты помнишь человека? Ты его еще не позабыл? Если не иссякло в реках млеко, Коим Ты ребенка напоил, Если зреет плод в земном посаде, Если птица вывела птенца, Господи, молю я о пощаде: Не забудь, не отврати Лица, Господи, Отца и Сына ради И во имя Сына и Отца! К Спасу Ярое Око Не карай меня, Спасе Ярое Око! Ты высоко во мне и далеко. За нуждою к Тебе припадаю. |
| Покосился. Священник закрыл веки. Был край и его сил. Хорошо, что добрёл до ночлега. Саня подкладывал – и отодвигался от печки. Живучи в Москве, он бывал на Рогожском. Ещё перед храмом, на переходах – густая добротность и значимость бородачей, особенно строгие брови женщин и нерассеянные отроки. Исконное обличье трёхвековой давности, уже несовременная степенность, а вместе и благодушие – к нам!… На Троицын день в храме – белое море, как ангелами наполнено: это женщины, отдельно стоя, все сплошь – в одинаковых белых гладких платках особой серебрящейся выделки. Иконостас – без накладок, риз, завитушек, строгая коричневая единость, – одна молитва, и поёжишься перед Спасом-Ярое Око. И о пеньи не скажешь, что напев красив, как у нас, – а гремят бороды в кафтанах, забирает. И два паникадила громоздных под сводами, одно лампадное, другое свечевое, и вдруг надвигается сбоку через толпу высоченная лестница, как для осады крепостей, – и по ней восходит, с земли на небо, служитель в чёрном кафтане со свечой, там крестится в высоте и начинает одну за другой зажигать – иные лёжа и свиснув, другие – едва дотягиваясь вверх. И медленно-медленно рукой поворачивает всю махину паникадила. А в конце службы так же взлезает и гасит каждую свечу колпачком. Электричество же мгновенное не вспыхнет у них никогда. Зато в миг единый по всему храму, по трём тысячам человек – троекратное крестное знаменье или земной поклон. И кажется: это мы все – преходим, а они – не прейдут. Печка гудела, калилась уже вишнево – и слала доброе тепло по землянке. А много ли тут надо? – брёвнами и жердями замкнулось пространство, и начинала высыхать мокрая одежда по стенам, и гостю не нужда натягивать одеяло на грудь и плечи. А сорочка его белая-белая оттеняла черноту обросшей головы, а на спине лёжа – он сам казался как больной, если не как умирающий. – Бывал я у них, – сказал Саня. – Разговаривал. Когда ощутишь, как это перед ними зинуло – не бездна, не пропасть, но – щель бесширная, косая, тёмная, внизу набитая трупами, а выше – срывчатая безвыходность. |
| А нас мамочки домой кличут, Лели, домой кличут. А нам домой не хотится, Нам хотится прокатиться С горушки да до служки до ёлушки, Лели, до ёлушки. По берегам Смоленки стоял и зырил на происходящее внизу уважаемый люд с двух островов. Тут были известные невские дешевки — Лидка Петроградская и Шурка Вечная Каурка в сопровождении своих прихахуев-сутенёров с Уральской улицы; дородная дворничиха — мать Тахирки — в белолебедином фартуке с огромной лопатой, которой очищают лёд от снега; нищенствующий гражданин Никудышка, следивший своей кивающей головой за имевшей успех у публики Кудышкой; бесконечно крестившийся и бивший поклоны Дед Вездесущий — седой, жёванный жизнью старичок; две конопатые сестрицы-побирушки Фигня Большая и Фигня Малая; две-три никчёмные старушки и несколько отпетых выпускников трудовых исправительных лагерей. Иногда на ледяную затею заглядывал гроза межостровного пространства, сам квартальный милиционер по кличке Ярое Око, живший за мостом в одиноко торчащем на берегу Смоленки тёмно-красном доме. Но, не обнаружив безобразий, выкурив на берегу свою беломороканальскую папироску, уходил «ярить» других людишек. С высоких береговых осин, как с театральных галёрок, с любопытствующим участием взирали на ледовый спектакль многочисленные кладбищенские вороны, а взбаламученные окраинные воробьи своим чириканьем дополнительно озвучивали происходящее. Завершая празднество, всё общество, включая зрителей, кричало «ура!». Только хулиганствующий пацан Вовка Подними Штаны всегда всё портил: после «ура!» он на всю Смоленку орал: «В жопе дыра!» Но, несмотря на это, все малые и большие человечки расходились со Святок довольные, и ещё долго можно было слышать на Камской, Уральской, Сазоновской улицах приличные и неприличные припевки вроде: Свинья рыло замарала, Три недели прохворала. Весело было нам, Весело было нам… Или: Бундыриха с Бундырем — Две подушки с киселем. Пятый хвостик Пошел в гости… Последние ледяные Святки на реке Смоленке происходили в знаменательный 1953й — год смерти вождя. |
| Плачет заря в снегириных кровинках росы. Души, как пленники, к муке восходят – за Спасом Ярое Око и Спасом Златые Власы. Кто так судил?.. Чтоб ложилось в тоске крутолобой Под ноги небо, чернея до края земли, Той босоногой, как память, жестокой дорогой, До крови стертой, от века простертой в пыли. Яркой гвоздикой за каждым земным расставаньем – Намертво душу к душе пригвождающий меч. Я не сумел ни догнать, ни сберечь тебя. Ангел Нашей разлуки при нас: он умеет беречь. Он мне не даст ни уйти, ни предать, ни забыться, Только глазами в глаза – в одиноком пути, Только ладоней губами сухими напиться, Ран семистрельных коснуться на горькой груди... Ветер о вдовах-березах и девах-рябинах Древний заводит распев–да кому подхватить? Ты принесла мне безсмертник полей ястребиных, Я твою боль и позор не умел защитить... Кто так судил? Но да минет нас грешная чаша! Лишь одного я боюсь: если вдруг, среди дня, Раньше расплаты и прежде последнего часа Ангел разлуки, изверясь, покинет меня. Песнь Успенская ...Дивны тайны Твоя, Богородица! Прохожу, поклонясь, к алтарю. – Все ли ангелам вкруг хороводиться? – О болящих земных говорю. Пусть у них на душе распогодится, В муке сущие, вспомнят они – Дивны тайны Твоя, Богородица! – Невечернее чудо любви... Дивны тайны Твоя, Богородица! ...В оный час, как под ветром шурша, Как заржавленный лист, покоробится Перебравшая солнца душа. Затуманится мир, заболотится, И осенние ветры придут... – Дивны тайны Твоя, Богородица! – Над Успеньем Твоим запоют. Дивны тайны твоя, Богородица! ...Заколотится в ребра тоска. Как насмешливый враг, скосоротится На свои же святыни Москва. – В богоносцах ходи, пока ходится! – Возглашает архангельский лик. – Дивны тайны Твоя, Богородица! – Переводится в русский язык. Дивны тайны Твоя, Богородица! Как всему несвершенному срок Укоротится, мир заторопится, Мотылек, на иной огонек. Посторонится ночь-похоронница, В две зари – в Воскресенье и в смерть – Дивны тайны Твоя, Богородица! – Разгородится надвое твердь. И покуда огнем не поглотится, |
| Это то, что ты описываешь, конечно, клевеща на себя, что это случай господствующий, Но в других условиях, когда нет помехи, труд начинается трудом (увы, почти всегда так, самодвижной молитвы у меня вообще нет, в особенности в начале), но уже в середине является молитва, тягость сменяется теплотою, и к «четке» она становится даже больше, разогревается. Замечал я также, что для меня, как не-делателя Иисусовой молитвы, простая Иисусова молитва труднее, чем, например, с моими прибавками (если их прочувствуешь, пропустишь сквозь призму сознания), поэтому я их и рекомендую. Или Иисусову молитву, кроме чистой, делаю о близких, затем сменяю молитвой Божией Матери, — ангелу хранителю (это как-то теперь светлее всего: «и полюбила я молиться ангелу хранителю»). Затем очень важна своя молитва, хотя бы о близких, но чтобы было, что помолился. В твоем описании прожитого года, когда ты всегда мчалась и изнемогала от работ (нас всех общий грех), ты, очевидно, утеряла возможность находить молитву, течение молитвы и употребляешь об этом гадкие, панические слова (горькое лекарство, неприятное удовольствие и пр.), это и для этой покаянной цели нехорошо, потому что диаволично. Но само по себе, что молитву приходится преодолевать трудом, усилием в начале, в этом нет ведь ничего особенного, так об этом ведь все книжки пишут. Но известных вещей, как операция над четкой, можно не позволять себе волей, которая разболтана (я думаю, что виноват и я тем, что иногда заходил к тебе прежде в час молитвы и тем разбивал настроение навсегда). Толцыте, и отверзется вам. Спасибо тебе, дорогой друг, за важность и серьезность этих вопросов, которые сверлят совесть о самом важном, и да поможет тебе Господь в твоем нынешнем уединении снова обрести молитву, а меня прости за мою безответность. «Ярое Око» подробно рассматривал в книге Жидкова. ====================================== 11/24 VIII 1929 суббота вечер Дорогая Юля! С праздником наступающим. Эти дни от тебя писем не было. Прилагаю заграничную марку для письма Там я пробуду до пятницы, и будет очень приятно иметь весть из Были мысли об иконах, догматические. |
| И греховного чрева не вынесла плод… Чтобы не было в мире ни прежних, ни нас, Ни поруганных клятв, ни порушенных дружб, Ни заломленных рук, ни потупленных глаз, Ни закушенных губ, ни загубленных душ… Прощание Боже, да минет нас помысла грешного чаша! Гибель и гнев с четырех неохватных сторон… Ангел разлуки полынью иссохшей мне машет, – Кто так судил? – сквозь пожар, и печаль, и полон. Ветры голгофские бьют по плечам златовласым, Плачет заря в снегириных кровинках росы. Души, как пленники, к муке восходят – за Спасом Ярое Око и Спасом Златые Власы. Кто так судил?.. Чтоб ложилось в тоске крутолобой Под ноги небо, чернея до края земли, Той босоногой, как память, жестокой дорогой, До крови стертой, от века простертой в пыли. Яркой гвоздикой за каждым земным расставаньем – Намертво душу к душе пригвождающий меч. Я не сумел ни догнать, ни сберечь тебя. Ангел Нашей разлуки при нас: он умеет беречь. Он мне не даст ни уйти, ни предать, ни забыться, Только глазами в глаза – в одиноком пути, Только ладоней губами сухими напиться, Ран семистрельных коснуться на горькой груди… Ветер о вдовах-березах и девах-рябинах Древний заводит распев–да кому подхватить? Ты принесла мне безсмертник полей ястребиных, Я твою боль и позор не умел защитить… Кто так судил? Но да минет нас грешная чаша! Лишь одного я боюсь: если вдруг, среди дня, Раньше расплаты и прежде последнего часа Ангел разлуки, изверясь, покинет меня. Песнь Успенская …Дивны тайны Твоя, Богородица! Прохожу, поклонясь, к алтарю. – Все ли ангелам вкруг хороводиться? – О болящих земных говорю. Пусть у них на душе распогодится, В муке сущие, вспомнят они – Дивны тайны Твоя, Богородица! – Невечернее чудо любви… Дивны тайны Твоя, Богородица! …В оный час, как под ветром шурша, Как заржавленный лист, покоробится Перебравшая солнца душа. Затуманится мир, заболотится, И осенние ветры придут… – Дивны тайны Твоя, Богородица! – Над Успеньем Твоим запоют. Дивны тайны твоя, Богородица! …Заколотится в ребра тоска. Как насмешливый враг, скосоротится |
| Твой горький, твой нещадно любящий Упорный взор из-под бровей. Не дай нам сгинуть в тленной пропасти И раем ад признать не дай, Владыка милости и строгости, Святитель Божий Николай! Не звезда от синя облака скатилась За ограды, за дороги, за сады… Пресвятая Богородица, спаси нас От обманной, от погибельской звезды. В час печали, расставанья, раздорожья, Меру милости изверенным яви: В месте злачнем упокой нас, Матерь Божья, От ненадобной, нестаточной любви. В поздней поступи таинственного часа В сердце канула обманная звезда. Грешных помыслов назначенная чаша, Как душа, непоправима и пуста. Может, близко и обещанная помощь, Но в судьбу мою надвинулась не зря Волчьим оком полыхающая полночь Под полынным полнолуньем января. Мне, Адаму, Господь заповедал в раю Да прилепится к плоти безгрешная плоть. Я бы выполнил, Господи, волю Твою – Да тоску первородную чем побороть? Ты мне душу и плоть разъяснял не спеша… Но печально и страшно смотреть сквозь века, Как нелепо, Господь, прилеплялась душа Чуть не к первой попавшейся плоти греха. Я бы дорого дал, чтобы не было зла, Чтобы Божьего гнева не ведал наш род, Чтобы Ева от древа ушла с чем пришла И греховного чрева не вынесла плод… Чтобы не было в мире ни прежних, ни нас, Ни поруганных клятв, ни порушенных дружб, Ни заломленных рук, ни потупленных глаз, Ни закушенных губ, ни загубленных душ… Прощание Боже, да минет нас помысла грешного чаша! Гибель и гнев с четырех неохватных сторон… Ангел разлуки полынью иссохшей мне машет, – Кто так судил? – сквозь пожар, и печаль, и полон. Ветры голгофские бьют по плечам златовласым, Плачет заря в снегириных кровинках росы. Души, как пленники, к муке восходят – за Спасом Ярое Око и Спасом Златые Власы. Кто так судил?.. Чтоб ложилось в тоске крутолобой Под ноги небо, чернея до края земли, Той босоногой, как память, жестокой дорогой, До крови стертой, от века простертой в пыли. Яркой гвоздикой за каждым земным расставаньем – Намертво душу к душе пригвождающий меч. Я не сумел ни догнать, ни сберечь тебя. Ангел |
| Память об апостолах — не в поедании огурцов… А как у нас? Часто одно подумал, другое сказал, третье сделал, а четвертое вышло. Хотели как лучше, а получилось как всегда. Это когда вот только что в человеке сияла вера Христова, а через пять минут вылез кроманьонец с дубиной. 10 июня, 2012 А как у нас? Часто одно подумал, другое сказал, третье сделал, а четвертое вышло. Хотели как лучше, а получилось как всегда. Это когда вот только что в человеке сияла вера Христова, а через пять минут вылез кроманьонец с дубиной. «Ибо, как тело без духа мертво, так и вера без дел мертва» — Ап. Павел. Много прекрасных икон Спасителя написал благодарный Человек, ища душой любимый Образ Бога. Святые люди, пребывая в духе, восхищали из горних высот образа: Златые Власы, Спаса Недреманное Око, Ярое око, Архиерей Архиереям. Казалось бы, за две тысячи лет изографы сказали нам все о Воплощенном Боге. Но нет! Как-то не прозвучала в иконах радость Христа, взявшего на руки мальчика Игнатия, Спасителя, явившегося по Воскресении ученикам на берегу озера и готовящего им на костре рыбу печеную. Неужели при этом Он оставался таким же грозным, суровым, погруженным в дела Вселенной, как это часто мы видим на греческих иконах? Нет. Христос-Пантократор За скобками также осталось еще одно Евангельское событие, в котором мы можем увидеть легкую улыбку Христа и доброжелательную тонкую шутку. Вот сидит под деревом деревенский «богослов» Нафанаил. Перед ним СТОИТ Творец Мира, ангелов, духов и самого Нафанаила. И житель глухой деревушки вместо приветствия говорит Христу!!! : « … из Назарета может ли быть что доброе?» И Бог, наверное, не с грозным ликом шутит, не укоряя и ничуть не оскорбляя человека: — Вот израильтянин, в ком нет Лукавства. Через несколько минут Нафанаил бросает дом, семью, работу и уходит вслед за Христом. Поразительно точные слова: «В ком нет лукавства». Один из священников, живущих ныне в Сибири, писал о том, что в работе с коренными жителями Сибири нужна осмотрительность, так как среди них много людей, живущих в евангельской простоте. |
| Он любил весь этот православный мир, мир дорогой его сердцу церкви, с его проникающим в душу богослужением, кроткими ликами святых икон, который дополняли сиреневое струение ладана, потрескивание и огоньки множества свечей, благоговейно медлительная поступь духовенства в золотых парчовых ризах, громкое чтение старинных, в кожаных переплетах, книг. Божественный церковно-славянский язык с удивительными словами - " древо благосеннолиственное " . Клиросное пение стихир Иоанна Дамаскина: " Надгробное рыдание творяще песнь - аллилуиа, аллилуиа, аллилуиа " . Тихие слезы так и катились из глаз, а душа как бы восходила вместе со струями синего фимиама к самому куполу храма, откуда взирал сверху Христос " Ярое око " . После второй мировой войны родные думали, что он женится и будет жить в родном поволжском городке, но он не женился, а поступил послушником в монастырь. Смиренный, он приобрел еще большее смирение и безропотно нес послушания: в конюшне, поварне, на огороде и, наконец, в храме. Шли годы, и его подстригли в рясофор, а потом в малую схиму с именем Кронид. Ну что ж, Кронид так Кронид, так было угодно отцу архимандриту. Прошло время, и его рукоположили в иеромонахи. Но недолго ему пришлось в монастыре ходить в иеромонашеском сане, грянули хрущевские гонения, монастырь закрыли, и монахи разошлись кто куда, а отец Кронид, взяв у архимандрита благословение, уехал в Абхазию, где в глухих, необитаемых горах нашел уединенное место. Старец загремел ухватом и поставил на стол исходящий ароматным паром чугунок. - Ну, Господи благослови, Алеша. Сего дня празднуем положение честныя и многоцелебныя ризы Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, еже есть хитон, в славном и преименитом царствующем граде Москве. Поклоны приходный и исходныя, на правиле - поясные. На трапезе, аще прилучится в среду и в пятницу, вкушаем с маслом. Батюшка Кронид достал с полки бутылку с подсолнечным маслом и поставил на середину стола, выложил пару старых алюминиевых мисок, некрашеные деревянные ложки - с крестами на черенках. Из корзины взял ржаных сухарей и накрошил в чугунок, влил туда масла. По келье пошел сытный дух грибной похлебки. |
|
|
