| Многие из подписавших доверенность поспешили уверить пр.Василия в своей благонадежности: с 28-го февраля до 16-го марта четырнадцать таких священников представили преосвященному подписки в готовности присоединиться к православной церкви 1042 . Приверженцы унии, однако, не хотели еще сознаться, что дело унии совсем проиграно, что всякая попытка поддержать ее будет бесплодна; им хотелось еще думать, что высшая власть если не за них, то и не против их. Настроенные таким образом, они готовы были верить всякому слуху, который говорил в пользу унии, а хитрейшие из противников воссоединения не скупились на распространение таких слухов. И теперь, когда Скрипицин уехал из Полоцка в Могилев, а затем в Минск 1043 , в Витебской губернии быстро распространился слух, что он отозван в Петербург и оттуда не вернется. Настроение и униатских священников, и униатских прихожан быстро изменилось: священники, подписавшие доверенность, а затем раскаявшиеся, начали снова стоять за унию, а Игнатий Малишевский смело требовал от консистории поспешить с его делом. В Домницком, Туровлянском, Обольском, Туржецком и Дворжицком приходах Полоцкого уезда прихожане отказались выдавать ключи от церквей новоназначенным благонадежным священникам, так что пр.Василий должен был просить содействия помещиков и гражданских властей, чтобы водворить на местах новых настоятелей 1044 . Но... униаты должны были разочароваться. 14-го марта Скрипицин был снова в Витебске, а 23-го в Полоцке. Слухи стихли, снова стало спокойно. Успокоению умов, впрочем, еще способствовало прибытие в Витебск казаков. 12-го марта прибыл в Витебск 29-й казачий, полковника Карпова полк 1045 . Прибытие казаков произвело большое впечатление. «Здесь занимает всех прибытие казаков», – писал 14-го марта Пратасову Скрипицин, – «и хотя объявили, что они пришли в ожидании маневров, однако все притихли» 1046 . Казаки-же на пути распускали слух, будто они только передовые, а весной еще придет 12 полков 1047 . Такие слухи еще более усиливали впечатление. |
| Что касается униатского духовенства, то произведенные Скрипициным вызовы, допросы и увещания священников, подписавших доверенность, произведя большой переполох не только в лагере вставших на защиту унии, теперь увидевших, что и правительство содействовало воссоединению, но и среди всего униатского духовенства. «Сейчас член консистории Иосиф 1003 и благочинный Заблоцкий, ездившие эти дни по уезду», – пишет Скрипицин 2-го февраля Пратасову, – «сказывал мне, что, после произведенной зимой между ними 1004 тревоги, не участвовавшие в прошении, но упорные священник стали изъявлять им свою готовность обыкновенным порядком» 1005 . «Здесь все благополучно, покойно и доселе, кажется, внимание всех», – пишет он в другой раз, 10-го февраля, – «более обращено на мои разыскания, чем на съезд епископов 1006 , почему я действия мол по сему, сколько возможно, продлю, хотя в существе это дело уже кончено.... Слава Богу, теперь опасений никаких не предвидится, особенно когда пробудят деятельность полиции 1007 . «Епархиальному начальству не нужно теперь уже столь сильно действовать, но только быть внимательному и с помощью гражданского начальства быстро тушить малейшую искру неповиновения, если бы где таковая оказалась» 1008 . Так легко далась Скрипицину первая над униатской оппозицией победа. Скрипицин, и ранее спокойно смотревший на имеющие произойти в униатском мире великие события, теперь совсем уверовал, что окончательная победа над унией свершится скоро, без особенного труда и без крупных осложнений. В то время, как Скрипицин разбирался в Полоцке с подписавшими доверенность униатскими священниками, в Петербурге спешно готовились, чтобы покончить с унией. 24-го января в Жировицы к пр.Антонию Зубко скакал фельдегерь с составленным в Петербурге актом воссоединения 1009 и письмом Семашки. Пр.Антоний должен был сам подписать этот акт и убедить «духовных сановников» епархии сделать то же, внушив каждому из них хранить это дело в глубочайшем секрете. Затем Зубко должен был спешно везти акт в Полоцк, чтобы к 12-го февраля, ко дню торжественного утверждения соборного акта, уже быть там 1010 . |
| Сущность этого дела не сложна. Началось оно религиозной манифестацией в селе Церковне 16-го сентября, а кончилось петицией на Высочайшее имя о сохранении унии. Посмотрим, как оно возникло и развилось. Пр. Иосиф Семашко главным виновником этого, охватившего столь большое число белорусских священников, волнения считает Скрипицина, который «не слишком был благоразумен и выболтал слишком многое не только чиновникам, но и латинским помещикам», после чего «направление униатского дела, бывшее еще у многих сомнительным, сделалось для всех ясным и угрожающим катастрофой» 928 . Взваливать на Скрипицина всю вину за это происшествие едва ли можно. Правда, он, разъезжая по Белоруссии, не скрывал намерений правительства относительно унии. Но его откровенные речи давали белорусским униатам немного нового. Еще 15-го декабря 1833 года пр.Смарагд писал Нечаеву: «Обращение униатов и намерения по сему предмету правительства не есть тайна в сем крае. К чему же мы идем к своей цели украдкой?» 929 А в 1834 году он писал: «Во всей Белоруссии едва ли сыщетея и один крестьянин, который бы не подозревал намерений наших» 930 . После того прошло четыре года, в которые православные духовные власти, пытаясь «перевести всех униатов», неустанно, открыто присоединяли один за другим униатские приходы, а униатские духовные власти, также достаточно открыто, разными способами подготовляли и духовенство, и народ к общему воссоединению. После того, как один пр.Смарагд за время своего святительства в Полоцке отнял у униатов 96 приходов, после того, как в Литовской епархии от 760, а в Белорусской – от 172 священников были отобраны подписки на готовность присоединиться к православной церкви, при чем в Белорусской епархии многие из священников и иеромонахов отвергли, одни –предложение епископа, другие – предложение своих благочинных выдать такие подписки, – после всего этого трудно предположить, чтобы униаты теперь не понимали, к чему клонится дело. Но одни из униатов и р.-католических помещиков еще искренно думали, а другие намеренно придумали и, чтобы сплотить униатскую массу, энергично распространяли мысль, что местные власти, задавшись целью воссоединить униатов, действуют на свой страх, без согласия и одобрения Верховной власти. |
| Обыкновенно в этом наиболее обвиняют Смарагда, усвояя ему неблаговидное надувательство, яко бы он, обещая одно, в то же время думал другое. 200 Нет надобности опровергать такой недостойный упрек, раз констатируется, что – наоборот – у Смарагда было все ясно и открыто даже для врагов. 201 Вообще, лукавство было несвойственно его пылкой натуре и противоречило существу характера. Последний был, конечно, не из легких и много препятствовал мирному течению жизни. Частью здесь была причина и Полоцких конфликтов между святителями. Однако нельзя все сваливать на Смарагда, если со светским начальством он умел ладить удачно. И другая сторона не отличалась ни мягкостью, ни смирением и имела много возбуждающих качеств. Семашко и Лужинский – оба были с хорошим запасом человеческих страстей, способных захватывать их в наиважнейшие моменты церковного делания. Конфликты между ними доходили до того, что опасались, как бы они даже при торжественном акте окончательного воссоединения не стали сводить личные счеты, почему Скрипицын боялся оставлять их вместе хотя бы на час. 202 После опять надо было снова мирить этих воссоединенных иерархов, а о проекте служения Иосифа в Витебске в 1839 г. Скрипицын вынужден был доносить, что это «новое событие рождает новые толки, за которые не всегда можно ручаться, особенно когда участвует лицо (Иосиф) слишком всем известное и не всеми любимое, чтобы не сказать более; при том же сам епархиальный начальник (Василий) к первому (митр. Киевскому Филарету) питал искреннее радушное уважение, а к последнему (Иосифу) он может с усилием только оказать неприязненную покорность, потому что слишком много был им оскорбляем». 203 Строптивость Василия тоже была не маленькая, и он не мог спокойно уживаться даже с благодушным преосвящ. Исидором (Никольским) . 204 Понятно, что тут Смарагд не был единственным виновником… Деталями личного свойства исчерпывается наш обзор Полоцкого периода, который мы старались поставить в реальные исторические условия, чтобы по ним определить фактическую его значимость. |
| Не повеселели офицеры. Всё меньше они сами понимали, зачем стоят и зачем так долго. Хотя солнце наконец прорвалось и победно заискрило нетронутым снегом площади, зазолотилась тут близко Адмиралтейская игла, а подальше насадистый купол Исаакия, – всё это не выглядело как весна, и теплом не веяло, но забирал обычный морозец, короткого зимнего послеполуденья. И забирал пальцы в сапогах. И руки, если всё время винтовку держать, хоть и в перчатке. И солдаты потаптывались, постукивали нога об ногу, и перекладывали винтовку из руки в руку. И капитан Скрипицын предложил сходить на разведку в хабаловский штаб, в градоначальство, ведь до него всего полплощади, да Невский пересечь. Через полчаса он вернулся. Рассказал, что штаб удивительно беспорядочный и растерянный, начать с того, что с улицы кому угодно вход свободный, не проверяют. Что у полицейских генералов перепуганные лица, а Хабалов – кусок теста. Скрипицын сам с ним говорил, и, не высказывая офицерского замысла, предупредил, что настроение солдат таково: вряд ли будут они стрелять, даже наверное не будут. Да и вообще успокоить питерский народ можно только справедливыми уступками, а не пальбой. Хабалов мямлил и ничего решительного не мог возразить или приказать. От стояния настроенье упадало. Два раза, однако, поддержалось приходом на площадь небольших отрядов егерей, потом роты Петроградского полка. Но они тоже не имели никаких ясных распоряжений из хабаловского штаба, только прийти сюда. Пристроились к левому флангу преображенцев. Солнце уже только могло спускаться. Солдаты подмерзали. Да и офицеры. Непонятно, что же нужно было делать этой кучке? И с другой стороны, от мятежного гула, вот уже скоро два часа – ничто не накатилось, не приблизилось, не объяснилось. Мятеж происходил в каких-то кварталах сам в себе замкнуто, отдаваясь наружу только гулом выстрелов и дымом пожара. И чтобы понять – что же он: побеждает или проигрывает? что именно там кипит и творится? – офицеры по очереди бегали к себе в собрание и звонили знакомым в тот район, узнавали. |
| 1038 Κ.О.П. 23441, л.46–47. В приведенном списке, кроме намеченных пр.Иосифом, мы видим новых 10 лиц: Анд.Никоновича и И.Лаппо, (о которых нам уже известно, что они развозили по селам доверенность (на имя Томквида), Иос.Маковецкого и Иак.Никоновича, Богдановича Гнитто, Корзуна и Обуха, Моравского и Стульчинского. Их белорусское епархиальное начальство осудило, следовательно, самостоятельно. 1042 29-го февраля – И.Мицкевич, Иоак.Хруцкий, Иоанн и Вас.Квятковские и Иоанн Савицкий; 9-го марта – Вас.Заблоцкий, Петрч. Романкевич и Иоанн Шавлович; 16-го марта – Алоизий Довгялло, Ант.Слунский, Никодим Савицкий, Стеф.Плещинский, Фелициан Орловский и Карл Ржецкий (К.О.П. 23310, л.80–87). 1045 Он состоял из I штаб-офицера, 5 обер-офицеров и 440 солдат, при 492 лошадях (В.Г.П. 1839 г., св.14, 1). 1047 «И это не худо», – замечал Скрипицин (письмо обер-прокурору от 23-го марта). (Κ.О.П. 23502). 1049 «Пришедшие сюда казаки», – писал Скрипицин 23-го марта, – «расположились в Сеннинском, Лепельском, Полоцком, Дриссенском и Себежском уездах 300 человек, a 200 – в Минской губернии (Ibid.; ср.В.Г.П. 1839 г. св.14, 1). В августе Долгоруков, а в сентябре 1839 г. Дяков сообщали военному министру, что полк уже не нужен (Ibid л.264). 1050 За первые два месяца 1839 г. нам известны всего лишь два более или менее крупных распоряжения Дьякова, оба от 18-го февраля. Первое касалось р.-католических монахов. Дьяков просил еп.Камионко предписать настоятелям монастырей не разрешать монахам отлучаться из обителей без письменных видов даже в самые ближние места; губернаторам предписывал не разрешать монахам отлучки в другие губернии, а полиции приказывал следить за их поведением. Второе относилось к перемещаемым на низшие места униатским священникам. Губернаторам предписывалось наблюдать через военных начальников, чтобы эти священники во время перемещения не делали продолжительных остановок в деревнях и даже в городах (В.Г.П. 1838 г., св.16, 3). Первое из этих распоряжений было сделано в силу Высочайшего повеления от 28-го декабря; второе, вероятно, – по просьбе епархиального начальства. |
| Православное духовенство, хотя не с прежней деятельностью, но всё же таки пользовалось подготовлением Униатов и обращало их отдельно на Православие. О том были частые дела, тревожившие ход Униатского дела. У меня был подобный случай даже после состоявшегося воссоединения, но прежде объявления оного. Один священник, бывший под судом в консистории, вздумал избавиться от беды переходом к другому начальству; он снёсся с Православным священником Минской епархии, и приступил уже было к обращению Мотольских прихожан; но сношение моё с преосвященным Минским положило конец этому фарсу. Даже у графа Протасова прорывались иногда вредные несообразности. Для примера прилагаю при сем мою записку от 10 июня, под Двух простых строптивых иеромонахов вытребовали по Высочайшему повелению для увещания в Петербург. Это значило придать им вес и поощрить других к сопротивлению. Каждому захотелось бы похвастать своим упорством, сделать на чужие издержки приятное путешествие, посмотреть даром столицу. Самое командирование летом сего года, в западные губернии по Высочайшему повелению состоящего за Обер-прокурорским столом камергера Скрипицына было не безвредно. Командировка его имела прекрасную цель, именно, внушить благоразумие гражданским и Православным епархиальным начальствам. Но он сам не слишком был благоразумен, и выболтал слишком многое не только чиновникам, но и Латинским помещикам. Таким образом, направление Униатского дела, бывшее ещё у многих сомнительным, сделалось для всех ясным и угрожающим катастрофою. Сим объясняется возникшее с осени, после путешествия Скрипицына, решительное сопротивление Униатского духовенства по некоторым местностям Белорусской епархии. Всё прописанное выше не могло меня не тревожить. Я настаивал неоднократно, чтобы положить конец этим волнениям и их неблагоприятным последствиям, решительным общим воссоединением Униатов. Наконец, в 1 день декабря 1838 года, подал я записку, прилагаемую при сем под В ней изложено живо настоящее положение дела, и способы порушить оное окончательно. |
| Но особенно интересна следующая мера, предпринятая Скрипициным с целью устранить лишние поводы к могущей возникнуть вражды. Зная, что во многих прежних своих в отношении пр.Василия неприязненных действиях воссоединенное духовенство было неповинно, так как действовало по велению высших властей, он приказал секретарю консистории пересмотреть в архиве дела касательно бывших униатов и отобрать те, которые могли быть оскорбительны для епископа и, в предупреждение раздоров, такие дела запечатал своей печатью 1210 . He менее интересны были и другие попытки Скрипицина уладить дело. Он посоветовал пр.Василию обратиться к обер-прокурору Св.Синода за наставлениями и указаниями по делам управления. А чтобы Пратасов не ошибся в совете, Скрипицин поспешил очень осторожно в письме предупредить его, чтобы он внушил пр.Василию «предать вечному забвению раздоры двух духовенств, поддержать существовавший при предместнике его порядок управления, избегать резких мер и перемен, милостию и снисхождением снискивать любовь, управляя более любовью, чем страхом, и исправляя более устными наставлениями, чем официальными распоряжениями. Я стараюсь ему усвоить эти мысли», – писал Пратасову Скрипицин, – «и здесь опять буду стараться дать такое направление его суждениям, но если бы он получил совет от вашего сиятельства, хотя в частном писме, то принял бы к непременному руководству» 1211 . Скоро обер-прокурор, извещая пр. Василия о состоявшемся назначении его епископом Полоцким и Витебским, писал ему: «если древле-православное духовенство, поступив под ваше начальство, при благоразумных действиях нового управления не заметит в оном разницы с управлением прежнего своего епархиального начальства, то сие послужит вернейшим знаком достижения вашим преосвященством предположенной правительством цели. Для сего, во 1-х, необходимо нужно, чтобы все обстоятельетва, служившия поводом к прежним несогласиям между древле-православным и воссоединенным духовенством, преданы были совершенному забвению. Обращая одинаковое внимание на нужды того и другого, и оказывая расположение даже и к тем, коих вы прежде замечали не расположенными к бывшему униатскому духовенству, вы последуете в том, указанному самим правительством, примеру в доказательство, что с уннчтожением причин несогласия, очевидно, должны уничтожиться и все последствия оных. |
| Отстранение епископа Иринарха По данным Ю. Ф. Самарина, в рапорте Николаю I флигель-адъютанты подтвердили желание крестьян принять православие. «Ничего другого не хотим, как быть с государем одной веры и так будем совсем под ним»,— твердо отвечали они на все вопросы о перемене веры. Но в рапорте также отмечалось, что «весьма было заметно, что оные слова им были наистрожайше внушены» . Таким образом, флигель-адъютанты, введенные в заблуждение местными дворянами, подтверждали царю, что некие неизвестные агитаторы являлись основной причиной беспорядков. Существенную поддержку Палену оказал его единомышленник граф Бенкендорф, который приехал в Ригу на помощь генерал-губернатору, попавшему в затруднительное положение в связи со следствием по делу об агитаторской деятельности православных священников. Министр внутренних дел граф Строганов был уведомлен, что все дела о движении среди лифляндских крестьян впредь будет вести ведомство Бенкендорфа. 6 октября обер-прокурор Святейшего Синода граф Протасов сообщал Синоду, что «Его Императорское Величество, усмотрев из вновь полученных сведений о неправильных, неблагоразумных действиях Рижского епископа Иринарха по делу лифляндских крестьян, находя по сему неудобным оставлять его при дальнейшем управлении тамошним викариатством, высочайше повелеть соизволил Св. Синоду избрать и представить на место его кандидатов» . Указом Синода 6-го же октября епископ Иринарх был уволен и названы три кандидатуры: архимандрит Филарет, ректор Московской Духовной Академии, архимандрит Стефан, ректор Казанской духовной семинарии и архимандрит Макарий, ректор Тверской духовной семинарии. Николай I повелел «викарию Рижскому Иринарху немедленно отправиться в Псков и оставаться там в распоряжении епархиального начальства впредь до дальнейшего повеления» . Священники Фасанов, Погонялов и Заволоцкий были вызваны в Санкт-Петербург для объяснений. Отстранение епископа Иринарха от обязанностей Рижского викария было произведено быстро и в оскорбительной для него форме. Сопровождать его в Псков был послан чиновник обер-прокурора Святейшего Синода Скрипицын, который и вручил преосвященному указ о смещении 11 октября 1841 г. Уже на следующий день епископ Иринарх был вывезен из Риги, и не через Псков — власти опасались, что в дороге к нему будут обращаться крестьяне,— а, по указанию барона Палена, окружным путем через Митаву, Шавли и Вилкомир . Пален настаивал даже, чтобы его сопровождали жандармы, но Скрипицын не согласился. |
| После посвящения в епископы преосвященного Платона, отправился я из Вильно в Петербург вместе с другим моим викарием, преосвященным Михаилом, которому выпросил я Высочайшее дозволение посетить некоторые русские святые места, по примеру других воссоединённых архиереев. Преосвященный Михаил отправился по назначению, я же остался в Петербурге. Здесь дошёл я до того положения и до тех обстоятельств, коих сущность и причины до сих пор для меня не ясны. Выше сказано, что я не любил шпионства, не любил разведывать косвенными путями. Неудивительно, что в настоящем случае не имел я верных и положительных сведений. Расскажу об этом положении и обстоятельствах, как я их знал и понимал. Я застал в Петербурге какое-то таинственное, в отношении меня, молчание. Разумеется, это молчание более всего интересовало меня со стороны митрополита Антония и графа Протасова. Вначале я подумал, что невпопад прибыл в Петербург, после закрытия коллегии, в которой я председательствовал. Но меня о том должны были предуведомить. Напротив, зная о предстоявшем закрытии коллегии, я перед выездом весной из Петербурга спрашивал графа Протасова, приезжать ли мне обратно из епархии, и получил решительный ответ: «Приезжайте». Притом же митрополит, по-видимому, очень во мне заискивал и многим обнадёживал – следовательно, прибытие моё не было лишним. Через некоторое время явился ко мне Скрипицын, директор департамента духовных дел иностранных исповеданий – не знаю, от министра ли внутренних дел, или от кого другого, – мне не следовало расспрашивать. Он меня тоже обнадёживал и, между прочим, обещал: «Мы для вас сделаем митрополию». Выслушав всё до конца, я только сказал: «Я не люблю интриги, и не могу быть слепым орудием, велико слово, даже самого Государя ». Скрипицын сконфузился и только пробормотал: «Без интрижки не обойтись». Из сего я мог заключить, что затевают сменить графа Протасова и стараются приобрести во мне дельца для своей партии. Разумеется, это не было бы мне по сердцу. Отклонив годом прежде первое место, как я мог согласиться занять второе, а особенно принять на себя главную за всё ответственность. |
|
|
