| Настоятель отец Сергий в большом и малом стремился создать для прихожан необходимые условия для молитвенного настроения. " Войдя в храм, вы не увидели бы свечного ящика. А если вам нужны были свечи или просфоры, то вы могли свободно их брать со столика, на котором они лежали, опуская в кружку по своему усмотрению ту или иную монету. Электрический свет не бил вам в глаза, так как храм освещался только свечами и лампадами, которые в определённые моменты богослужения почти все гасились, потом снова зажигались, в соответствии с церковным Уставом... Под большие праздники совершались всенощные бдения. Это означало, что мы начинали службу около десяти часов вечера и оканчивали в пять-шесть утра. Хотя внешнее убожество наших богослужений в такие праздничные дни было особенно очевидно, но мы его не видели. Теплота соборной молитвы все преображала, нищета раскрывалась богатством, а души наши преисполнялись светлой радости. По окончании службы была братская трапеза. Она была убога, так, кое-что, но и в ней сладость духовная была неизъяснимой. Она была отзвуком " вечери любви " первых христиан " . Однако оказалось, что совершение уставных служб с " неуставными " людьми было таким трудным делом, что постепенно разномыслие между протоиереем Голощаповым и частью общины нарастало и углублялось. После издания в июле 1927 г. митрополитом Сергием (Страгородским) " Декларации " , он оказался непримиримым его противником. Часть людей покинула приход. О. Сергий принадлежал к направлению, возглавляемому митрополитом Иосифом (Петровых) . Он становится заместителем прот. Валентина Свентицкого в руководстве московскими " непоминающими " . 30 сентября 1929 г. храм был закрыт, а в октябре арестован его настоятель о. Сергий. Во время следствия содержался в Бутырской тюрьме . Ему было предъявлено обвинение по ст. 58-10 УК РСФСР. Сразу же после его ареста семья была выселена в комнату, которая являлась сторожкой, где когда-то жил один сторож, теперь она была разгорожена дощатыми перегородками на четыре тёмных и сырых комнатушки. |
| 1940 Окрестности города Рыбинска. Отец Сергий, недавно переживший очередное (и последнее) психологическое потрясение, тайно встречается со своим духовным сыном и другом, маросейским священником Борисом Холчевым. «Отец Борис, – сказал тогда будущий священномученик, – я заболеваю психически. Приходит человек, а я вижу, что у него в душе». Отец Борис лишь кратко возразил: «Это не болезнь, а прозорливость». Сохранить общину Больше двух лет тихий и замкнутый фельдшер живет на съемных квартирах вблизи города Калинина, иногда принимая приезжих духовных чад. На его плечах лежит груз окормления огромной маросейской «семьи», уже оставшейся без любимого храма, но по-прежнему связанной крепкими узами со своим пастырем. Община продолжала существовать, жила вопреки духу времени. Пастырь чувствовал ответственность за сохранение этой жизни. А задача сохранить общину была почти невыполнимой. Новое время формировало новый тип священника – молчаливого «требоисполнителя», отстраненного от житейских нужд пасомых. Прихожане нового образца могли свидетельствовать о своей вере лишь немногими обрядами, совершаемыми в стенах храма. На языке нового времени это положение вещей называлось «полной свободой религии в СССР». Места для деятельной приходской жизни (служившей краеугольным камнем существования маросейской «семьи») эта «полная свобода» не предусматривала. Отец Сергий старался разделить свою большую паству на группы по 10-12 человек, связанных тесным общением и взаимной духовной поддержкой. По замыслу отца Сергия, для каждой такой «десятки» предполагалось рукоположение тайного священника. «Десятка» должна была знать лишь своего священника, никто из ее членов не должен был располагать точными сведениями о других подобных «десятках»… Но для осуществления этого замысла нужно было отыскать епископа, согласившегося бы на совершение тайных священнических хиротоний. В конце 30-х годов это было нелегкой задачей. Православных епископов, остающихся на свободе, можно было пересчитать по пальцам. Но едва ли хоть один из них решился бы на совершение тайных хиротоний для нелегальной церковной общины, не поминающей имени митрополита Сергия (Страгородского). |
| – Период, когда Церковью управлял патриарх Сергий (Страгородский) до сих пор вызывает горячие споры. Как вы можете его охарактеризовать? – Я много писала о митрополите Сергии. И мое искреннее убеждение, что наступит время – и митрополит, патриарх Сергий будет канонизирован. По крайней мере, мне хочется так думать, об этом я говорила со многими прекрасными людьми Церкви, ушедшими из жизни. Они думали так же. Что же касается оценки его политики, то я считаю, и это не только лично моя точка зрения, что его деятельность была прямым продолжением деятельности патриарха Тихона. Вопрос только в компромиссности его политики как представителя Русской Церкви. Это можно обсуждать. В главном же – я еще раз повторю – его деятельность была продолжением политики патриарха Тихона. – Влияла ли эмиграция на жизнь Церкви в Советском Союзе? – Жизнь частных граждан там на жизнь Церкви здесь никак не влияла, а вот политические выступления Русской Зарубежной Церкви отражались напрямую, о чем писали и патриарх Тихон, и митрополит Сергий. И, в общем, это факт известный, что политические выступления там били по Русской Церкви здесь. – А как вы оцениваете роль русской эмиграции в сохранении традиций той России, которую мы потеряли? – Я с большим пиететом отношусь к русской эмиграции первой волны. Но я не согласна с преувеличением «исторической» миссии эмиграции для судьбы России. Эмигранты – это люди, которые не смогли жить в той стране, которая начала появляться на развалинах империи. Они выбрали свой путь, и этот путь был во многом очень сложный. Но многие потомки эмигрантов первой волны уже не говорят по-русски, забыли русский язык, забыли русские традиции. И я всегда выступаю против сусальности и «конфетных оберток» в оценках как с одной, так и с другой стороны. Я против того, чтобы тех, кто жил здесь, мазать черной краской, а тех, кто там – только белой. Это не так, потому что не бывает только черного и только белого в жизни, есть полутона, которые определяют нашу жизнь. Были ли эмигранты хорошими хранителями веры и традиций? Вероятно, какое-то время были. |
| Они бросились в объятия друг друга, ибо их объединяла многолетняя дружба. Конвоир смущенно отошел в сторону. – Где же владыко? – наконец просил Филипп. – Еще с утра уехал по приглашению служить где-то в пригороде. – Как жаль… У меня очень мало времени. – Филипп посмотрел на конвоира. – Спасибо добросердечным людям… позволили заехать к вам по пути на новое место жительства. – Но что же, что же делать? – нервно продолжил он. – Выходит, мне не дождаться преосвященнейшего… Дайте-ка мне листок бумаги, хоть весточку оставлю о себе, а то, не ровен час, и свидеться больше не удастся… Часа через три вернулся Сергий Страгородский . Прочитав поданное секретарем письмо, поцеловал его и спрятал на груди со словами: «С таким письмом и на Страшный суд предстать нестрашно!» Потом прошелся по комнате. Сергий Лебедев молча наблюдал за всем происходящим: таким взволнованным и растроганным он митрополита не видел. Тот вновь развернул письмо и прочел его, но на этот раз вслух: «Владыко свитый, когда я размышляю о Ваших трудах для сохранения Русской церкви, я думаю о Вас как о святом мученике, а когда я вспоминаю о Ваших ночных молитвах все о той же Русской церкви и всех нас, я думаю о Вас как о святом праведнике». – Сережа, – обратился митрополит к своему секретарю, – после моей смерти будут всякие толки… многие будут осуждать меня. Сложно им всем будет понять, не зная всех трудностей, выпавших на мою долю, что я вынужден был делать в это страшное время, чтобы сохранить литургию, таинства… сделать их доступными для православных прихожан, защитить от гонений не только священнослужителей, но и молящихся… Возьми письмо, подшей в мое личное дело. Через несколько месяцев стало известно, что архиепископ Филипп Гумилевский был застрелен следователем во время допроса… Хоронили его как простого монаха в закрытом гробу, а сестре сказали, что открыть гроб нельзя, так как владыко умер от инфекционной болезни. 1937 год стал апогеем сталинского режима репрессий. К этому времени было закрыто восемь тысяч православных храмов, ликвидировано 70 епархий и викариатств, расстреляно около шестидесяти архиереев. |
| протоиерей Сергий Савинский (13.02.1877–25.08.1954) Нравственно-аскетические труды Проповеди протоиерей Сергий Савинский Член учебного комитета при Священном Синоде. Биография Родился 13 февраля 1877 года в селе Никола-Корма Рыбинского уезда Ярославской губернии в семье священника. Детство провел в кругу родной семьи и под сенью храма, в котором служил его отец. В 1897 году окончил Ярославскую духовную семинарию, в 1901 году - Киевскую духовную академию со степенью кандидата богословия и был оставлен профессорским стипендиатом при академии. Вступил в брак. С 16 августа 1902 года был назначен преподавателем основного, догматического и нравственного богословия в Черниговской духовной семинарии. Здесь, по отзыву учеников, он сразу же показал себя выдающимся преподавателем. Молодой по возрасту, скромный и тихий по виду, застенчивый и несловоохотливый в обращении, Сергей Васильевич преображался в классе. Строго, ясно, убежденно, логически стройно излагая догматические истины христианского вероучения, он требовал от своих слушателей полного внимания и серьезной работы по усвоению этих истин. Вспоминая его преподавательскую деятельность, его ученик по семинарии, протопресвитер Н. Ф. Колчицкий сказал: «Сергей Васильевич так заинтересовал нас своим предметом и дал нам такие глубокие и прочные знания, что, когда мы, по окончании семинарии, поехали учиться в академию, то там уже легко усваивали богословские науки. Неудивительно, что, занимаясь в академии, мы особенно оценили выдающиеся педагогические дарования нашего черниговского преподавателя». С 1 июня 1907 года - магистр богословия. С 28 сентября 1916 года одновременно - инспектор Черниговской духовной семинарии. Печатал статьи в журналах « Христианин», «Вера и разум», «Вера и жизнь» и в местной Черниговской газете «Черниговский край». В 1944 году он был призван патриархом Сергием (Страгородским) к работе по организации новой богословской школы. Ему пришлось положить много инициативы и труда на организацию сначала Богословского института, а затем академии и семинарии в роли проректора, затем инспектора, а потом и ректора. Его огромный педагогический и административно-инспекторский опыт весьма пригодился и при составлении учебных программ, и при организации внутреннего распорядка в новой духовной школе. |
| На вопрос о том, пользуется ли какое-либо религиозное течение привилегиями со стороны власти, митрополит Сергий сказал: “По советскому законодательству все религиозные организации пользуются одинаковыми правами” (гонениям с 1929 года подвергались все конфессии, о чем митрополит и сказал. Весь мир знал, что стоят права в СССР). На вопрос об отношении к обращению папы Римского прозвучал ответ: “Считаем необходимым указать, что нас крайне удивляет недавнее обращение папы Римского против Сов. власти. Мы считаем излишним и ненужным это выступление папы Римского, в котором мы, православные, совершенно не нуждаемся” . Да, упрекать митрополита Сергия в таких ответах можно долго. Но следует и глубже вдуматься в них. Он говорил скупо и сжато, постоянно подчеркивая существование Церкви в жестких рамках Декрета 1918 года и Постановления 1929 года. О “Памятной записке” от 19 февраля 1930 года, которая приведена выше, широкому читателю известно мало, а в те годы она относилась к разряду строго секретной документации. В этих 21 пункте митрополит Сергий изложил все нарушения имеющегося законодательства о культах. Страховое обложение церквей достигало таких размеров, что лишало общину возможности пользоваться церковным зданием. Церковные старосты, сторожа и другие лица, обслуживающие храмы, приравнивались властью к кулакам и подвергались усиленному налогообложению. Местные власти не рассматривали жалобы общин, прокуратура отказывала мирянам и священникам в защите их законных прав. Закрытие храмов повсеместно по стране проходило по желанию неверующей части населения, верующие же всячески ущемлялись в правах, не имея даже права приглашать своего священника для исполнения треб на дому. Основную часть “Записки” Заместитель Местоблюстителя посвятил положению духовенства в Советском Союзе. Приравненное к “нетрудовым элементам” (кулакам) духовенство (особенно сельское) подпадало под главный удар классовой борьбы в деревне. Митрополит просит власть вернуть священство, как это было раньше, к “лицам свободных профессий”. Политика налогообложения в отношении священства была произвольной. Кроме денежных выплат, духовенство платило продовольственный налог зерном, мясом; платили и те, кто не занимался сельским хозяйством. |
| Надо заметить, что в эмиграции, где справедливо рассматривали большевизм как заразу, занесенную на нашу землю, освобождение России от коммунистической диктатуры считали не только своим патриотическим, но и священным долгом. Однако, увидев звериный оскал нацизма, очень многие люди стали на тот же путь «третьей силы». К сожалению, этот путь не привел к освобождению нашей страны от тирании, т. к. русское освободительное движение вызывало одинаковую ненависть и у Сталина, и у Гитлера. — Как следует из описания, ваша книга во многом посвящена личности митрополита Сергия (Воскресенского), главы Псковской миссии. Он был архимандритом, ближайшим помощником митрополита Сергия (Страгородского), который был весьма лояльно настроен к советской власти. Митрополит Сергий (Воскресенский) так радикально переменился, став епископом и попав в независимую Латвию, или применял на практике принципы своего учителя — ладить с любой властью? — Я думаю, что несмотря на свое сотрудничество в органами НКВД и компромиссы с советской богоборческой властью, митрополит Сергий (Воскресенский) был искренним противником коммунизма. Оказавшись в относительной недосягаемости от советов он заявил об этом прямо и открыто, точно так же, как прямо и открыто сказал о том, что иерархия в СССР — заложница коммунистов, и ее действия не свободны. — Самая интригующая с научно-популярной точки зрения тема, связанная с митрополитом Сергием (Воскресенским) — его загадочное убийство. Кто все-таки организовал этот расстрел в лесу — немецкие или советские спецслужбы? — Вопрос этот настолько сложный и запутанный, что даже мы с Михаилом Витальевичем Шкаровским, будучи соавторами книги, отвечаем на него по разному. Шкаровский склоняется к версии, что убийство на пустынной дороге совершили немцы. Я же полагаю, что оно было совершено переодетыми партизанами и агентами НКВД, которые опасались, что митрополит Сергий уйдет с немцами на Запад и станет там одним из ярких и непримиримых борцов с их властью. Убедиться в этом НКВД имело достаточно возможностей. |
| А. Щипков: Конечно, есть черта. И здесь разница принципиальна, и разница называется одним-единственным словом - предательство, вот и всё. А. Гатилин: Как его определить? А. Щипков: Есть фундаментальное понятие предательства. Сергий (Страгородский) был у себя дома. Мы можем всячески судить, рядить, рассуждать, писать диссертации на эти исторические темы, но факт остается фактом - он принимал участие в защите своей Родины. Патриарх Сергий (Воскресенский) находился на противоположной стороне. А. Гатилин: Митрополит. А. Щипков: Митрополит, да, простите. Находился на противоположной стороне. Задачи у Гитлера были совершенно иные. Опять-таки, поскольку мы не знаем историю, не так давно, года три назад я читал какие-то материалы, циркуляры гитлеровские о том, как нужно открывать приходы. Одна из главных задач была - противодействие единой иерархии. Они сначала запустили, циркуляры были о том, чтобы ни в коем случае не создать единую иерархию. Там, по-моему, даже было выражение, слово «секта» употреблялось. Это должно быть огромное количество маленьких сектантских религиозных организаций. Всегда здесь очень просто - наши и не наши, поэтому здесь эту черту переступать, конечно, нельзя, а они переступили. В этом проблема, вообще, Псковской миссии, в этом проблема этого фильма, потому что фильм ужасающий с идеологической... Это идеологический фильм, на мой взгляд, абсолютно ужасающий, даже художественно, как Хотиненко все это показал. Это же художественное произведение, это не исторический документ. В этом художественном произведении чекисты - мерзавцы, понятно, что они мерзавцы - они НКВД-шники. Предатель -милиционер, он, конечно, самый скверный предатель. В первоначальном сценарии даже девочку несчастную, которую случайно убивает немец, убивал случайно партизан. Потом увидели, что это перебор в сценарии, это убрали, немца поставили снимать. Одна сцена что стоит, расстрела полицая - это, вообще, кошмарная совершенно сцена о том, когда полицейские, русские предатели-полицаи моются в бане... Русский человек после бани всегда такой расслабленный, очищенный. Выходят в белых рубахах... Он выходит по нужде на берег и кричит: «Идут партизаны. Нас идут убивать!» - потом показывают 2 минуты экранного времени, где партизаны их убивают, кровь, красная кровь. Агнцы. Это что такое? Это же, вообще, какое-то... Ужасный совершенно фильм! |
| Точно так же шокированы были и церковные круги. «Церковный вестник», издаваемый при Санкт-Петербургской духовной академии, назвал деятельность о.Илиодора безнравственной. А архиепископ Финляндский Сергий (Страгородский), бывший ректор этой же академии, сказал своему бывшему воспитаннику: «Вы слишком резко выражаетесь; в статье, в которой вы предлагаете повесить графа Витте, вы прямо-таки смакуете смертную казнь. Так нельзя» . Защищаясь от многочисленных упреков, о.Илиодор доказывал, что смертная казнь необходима для государства, не противоречит Евангелию и даже являет любовь к «народу Православному», защищая его от зла . Уверял, что любит и революционеров: «Когда я грожу проклятым безбожникам, губителям дорогой Родины и развратителям народа Православного народным самосудом, то я в данном случае руковожусь не жестокостью, не человеконенавистничеством, не кровожадностью, как это хочется думать владыке митрополиту, а, свидетель мне Господь Бог мой, любовью к взбесившимся людям, состраданием к потерявшим разум созданиям человеческим. Мне не нужна их кровь; я не могу смотреть на их кровь; я, да будет это известно всем моим гонителям, ненавистникам моим, ругателям, я скорблю о их гибели... Вот предо мной лежат карточки убийц Павлова, Лауница, грабителей на Фонарном переулке, злодеев - участников взрыва на Аптекарском острове и много других убийц и грабителей... Все они повешены... Неужели враги мои и судья мой митрополит Антоний думают, что я услаждаюсь, смотря на них?.. Нет, нет, я, я... плачу о них и молюсь о них, ибо нет греха, превосходящего милосердие Божие». Однако о.Илиодор считал их достойными смертной казни и в доказательство перебирал другие фотографические карточки - изуродованных жертв взрыва министерской дачи на Аптекарском острове - беременной женщины, полковника, восьмилетнего мальчика. «Ох, ох, не могу смотреть! Плачу, не могу не плакать. Душа переполняется скорбью, рука дрожит, слово прерывается...» . Сама по себе его идеология не нова. У смертной казни всегда были и будут сторонники. Беда не в том, что о.Илиодор примкнул к ним, а в очевидных садистических наклонностях, которые в нем неожиданно обнаружились. В его желании всех перевешать есть что-то патологическое. Преосвященный Сергий очень верно подметил, что о.Илиодор «смакует смертную казнь». Вот что шокировало людей, а вовсе не гимны военно-полевым судам. |
| Несколько под другим углом зрения смотрит на эту проблему современная российская исследовательница Л.В. Пономарева. В своей работе «Вселенская миссия Русской православной эмиграции в XX веке», разделяя позицию известного лингвиста Н.С. Трубецкого относительно вопроса о существовании внутреннего согласия между митрополитами Евлогием и Сергием (Страгородским) , она пишет: «Если бы митрополит Сергий действительно хотел запретить Евлогия, то сделал бы это уже давно... Запрещая Евлогия, он исполнил предписание правительства, но в то же время (как я думаю сознательно) выбрал для этого момент, когда запрещение уже не могло иметь для Евлогия никакой канонической силы». 833 Совершившийся переход митрополита Евлогия в юрисдикцию Константинопольского Патриарха, по мнению автора, в целом не разрушил приходскую жизнь русской православной эмиграции. 834 В этом исследовательница солидарна с мнением, которое высказывалось А. Нивьером и М.В. Назаровым. Исследовательница разделяет мнение Д.В. Поспеловского в вопросе о взгляде митрополита Сергия на роль русской православной эмиграции: «Сергий называет послереволюционную русскую эмиграцию не политической, а духовной эмиграцией, что показывает, что революция для него – духовный катаклизм, а коммунизм – секулярная религия. [...] Указанная Богом задача эмиграции – это открыть западному христианству все богатство православной веры, и упрекает эмиграцию в том, что вместо этого она занимается бессмысленными раздорами и взаимными осуждениями...». 835 На примере подобного суждения мы видим, как в отечественной историографии совершился радикальный поворот во взглядах на эту проблему – от мнения советских историков о стопроцентной политизированности РПЦЗ – до признания и разделения позиции зарубежных историков о приоритете духовной составляющей в ее деятельности. Однако не все современные российские исследователи придерживаются такой точки зрения. К примеру, протоиерей Аркадий Маковецкий считает, что Первоиерархи РПЦЗ с самого начала своего пребывания в рассеянии заняли принципиальную политическую позицию и строго ей следовали, активно участвуя в политической борьбе – в последовательном союзе с правым лагерем эмиграции. 836 Таким образом, автор в некотором роде солидарен с советской историографической традицией в признании политического аспекта деятельности РПЦЗ, только не дает такому факту негативной оценки. |
|
|
