| Пометки в архивах свидетельствуют о том, что Мотовилов и его супруга действительно стали «питателями» общины. Пользуясь поддержкой Мантурова, пока тот был жив, Мотовилов сумел осуществить многие проекты преп. Серафима. Многие подробности его жизни и бесед со старцем изложены Нилусом в книге «На берегу Божьей реки» (Т. 1, с. 115–169 и Т. 2, с. 190–193). Согласно одному из этих текстов (1, 136–138), Мотовилов соблазнил жившую у монахинь семнадцатилетнюю девушку и вынужден был на ней жениться. Эти тексты совершенно не заслуживают доверия. Но мы не станем ни обсуждать их здесь, ни доискиваться, как этот безответственный человек мог опорочить память того, чьим духовным наследником себя считал, и память духовной дочери преп. Серафима, из рук которой якобы получил эти рукописи. Нилус сообщает, что Мотовилов был беспокойным, неуравновешенным человеком и всю жизнь страдал какимто психическим заболеванием, от которого излечился только в 1860 году. Если это соответствует действительности, то он, очевидно, недостоверный свидетель, поэтому мы рассмотрим факты, на основании которых Нилус начертал эту карикатуру. Чичагов в самом деле упоминает, что Мотовилов помимо паралича перенес некую болезнь, но не называет ее: «После смерти о. Серафима [Мотовилов] вскоре поехал в Курск за собиранием сведений о батюшке у его родственников и чрез это поплатился жестокою болезнью, которую ему облегчил архиепископ Антоний Воронежский» (561 верх). Больше он ничего об этом не говорит. Мы ничего не знаем о продолжительности его болезни и не имеем указаний на то, что она была душевной, способной повлиять на его рассудок 92 . Подозрение в «неуравновешенности» выходит из-под пера митрополита Филарета. В 1861 году, требуя от оберпрокурора Святейшего Синода возбуждения следствия на основании представленной Мотовиловым докладной записки и других свидетельств, он пишет: «Положим, что некоторые обстоятельства записки г. Мотовилова не внушают к ней доверия, потому что представляют признаки неспокойного духа; но в вышесказанном она согласна с письмом г. Карамзина 93 , которое представляет признаки беспристрастного изложения происшествия и обстоятельств несомнительно известных» (661 1/5). Эти «не внушающие доверия обстоятельства» Чичагов изложил, а митрополит Филарет прокомментировал. Но вначале расскажем о том, что же произошло в 1861 году. |
| «ТЕБЕ ПОЕМ МЫ ПЕСНЬ…» Музыка митрополита Серафима (Чичагова) в Московской духовной Академии 19.02.2015 13:00:46 Николай Бульчук Я получил приглашение на этот вечер от устроителей, с которыми познакомился у нас на Радио, где мы записали несколько передач о творчестве митрополита Серафима. Уже тогда, примерно год назад, меня удивило, насколько серьезно приняли к сердцу и Виктор Иванович, и Владимир эту удивительную многогранную личность, как тщательно изучаются ими архивы, документы, даже места, которые посетил при жизни Владыка Серафим. Что касается музыки митрополита Серафима, то Виктор Иванович является первым из музыкантов, исполнившим весь его фортепианный цикл и записавшим компакт-диск. После передач на Радио мы обсуждали возможность более широкого ознакомления наших соотечественников с жизнью и творчеством Владыки, но я даже и не предполагал, что эта удивительная музыка вскоре прозвучит в стенах нашего старейшего православного учебного заведения – в Московской духовной Академии. Отказаться от такого приглашения было невозможно, тем более, что слушал эту музыку только в записи на компакт-диске. Находиться же здесь, в старом актовом зале, таком маленьком и уютном, навевающим столько милых воспоминаний, было удивительно душевно и тепло. Несколько слов о самом зале, где проходил вечер. Зал этот, располагающийся в бывших «царских чертогах» Императрицы Елизаветы, построенных в конце XVII века, с детства запечатлелся в памяти как место проведения самых интересных мероприятий: здесь устраивались детские Рождественские елки, интересные вечера с показом слайдов и музыкальным сопровождением, концерты классической музыки (приглашались выдающиеся исполнители), а также лекции, диспуты, беседы и конференции. Никогда не забудутся эти праздники: все было пронизано душевным вниманием, любовью и заботой. Все было камерным, маленьким, сосредоточенным. Но самое главное – домашним, овеянным чем-то близким и родным. И вертеп, устраиваемый под большой, прекрасно убранной елкой, и колядки, исполняемые детьми, державшими в руках «звезду» (а до этого они сами ее клеили, репетировали песнопения и выступления), и показ слайдов бывшими преподавателями Академии – отцом Вадимом Смирновым и профессором Борисом Николаевичем Пушкарем. Причем звуковое сопровождение этих показов осуществлялось большим катушечным магнитофоном, а вся постановка была заранее записана на пленку, все тщательно подобрано, так что слушалось и смотрелось на одном дыхании! А разве забыть выступления, например, митрополита Антония Сурожского, который приезжал иногда в Академию и проводил здесь свои лекции и беседы. И это, конечно, были не просто лекции – это был разговор от сердца к сердцу, ответы на вопросы, общение с залом, когда каждый присутствующий чувствовал себя сопричастным общему целому! И как же это все было интересно! Как мы дорожили всем этим!.. |
| Нельзя сомневаться в том, что Пелагея Ивановна поставила на свое место Прасковью Ивановну с тою же целью, как о. Серафим послал ее в Дивеев. Их назначение в обители – спасать души монашествующих от натисков врага человечества, от искушений и страстей, им ведомых, по прозорливости. Если дивная и блаженная раба Божия Прасковья Семеновна, шумевшая в дни неправильных действий в Дивееве преосвященного Нектария, называла Пелагею Ивановну вторым Серафимом, то мы не ошибемся, если скажем, что за вторым стал в Дивееве и третий, по духу и страданиям, Серафим, испытавший в течение 30 лет пустынножительство в Саровском лесу строжайшее постничество, наконец-телесные истязания в миру, как Пелагея Ивановна, и избиение, как о. Серафим, врагом, который вооружил против нее разбойников с целью ограбления, перед приходом на жительство в обитель, проломил блаженной голову и оставил жертву свою плавающею в крови. Таковы были ученицы великого старца и блаженного Серафима! Как же не сказать, что счастливы мы, живя одновременно с такими людьми на земле и имея их перед глазами себе в назидание! Блаженная Прасковья Ивановна, всем известная по данному ей прозвищу «Паша Саровская» и почитаемая в обители за «маменьку», родилась в Тамбовской губернии Спасского уезда, в селе Никольском, в поместье г-д Булыгиных, от крестьянина Ивана и жены его Дарьи, которые имели трех сыновей и двух дочерей. Одну из дочерей звали Ириной – нынешнюю Пашу. Господа отдали ее 17 лет против желания и воли замуж за крестьянина Феодора. Ирина жила с мужем хорошо, согласно, любя друг друга, и мужнина семья очень уважала ее, потому что Ирина хорошо работала, ходила на барщину, любила церковные службы, усердно молилась, избегала гостей, общества и не выходила на деревенские игры. Так прожила она с мужем 15 лет, и Господь не благословил ее детьми. По прошествии этих годов г-да Булыгины продали их другим помещикам – немцам, господам Шмидтам, в село Суркот. Чрез пять лет после этого переселения муж Ирины заболел чахоткой и умер. Тогда господа ее взяли в кухарки и экономки. Несколько раз они пробовали вторично ее выдать замуж, но Ирина решительно сказала: «Хоть убейте меня, а замуж больше не пойду!» Так ее и оставили. Но вот через полтора года стряслась беда над усадьбой Шмидта, обнаружилась покража двух холстов... Прислуга показала, что их украла Ирина. Приехал становой со своими солдатами, и помещики упросили его наказать виновную. Солдаты зверски ее били, истязали, пробили ей голову, порвали уши... Ирина продолжала говорить, что она не брала холстов. Тогда господа призвали местную гадалку, которая сказала, что холсты украла действительно Ирина, да не эта, и опустила их в воду, то есть в реку. На основании слов гадалки начали искать холсты в реке и нашли их. |
| После этого рассказа Прасковья Семеновна начала ставить зажженную большую свечу, которую ей еще при жизни своей пожаловал батюшка Серафим, но лишь только поставит, сделает земной поклон, и свеча упадет; так было три раза. Тогда она сказала: «В прошлом году я была больна, но не умерла, а теперь уже умру-вот кончина моя». 12 числа в три часа утра Прасковья Семеновна начала звать с собой стариц Евдокию Ефремовну и Прасковью Степановну, говоря: «Пойдемте мы, три столпа, на подкрепу к матушке; четвертый столп – сама матушка, – мы устоим!» Они ей ответили: «Ты не вовремя начала юродствовать!» – и не пошли с ней. Тогда старица взяла камушек с изображением батюшки Серафима и пошла одна к Елисавете Алексеевне. Видя старицу в восторженном состоянии и думая, что необходимо сообщить матушке важное известие, послушницы разбудили настоятельницу. Прасковья Семеновна вскоре вернулась назад в свою келью и объявила послушнице Федорушке: «Я спросила у матушки воды из источника батюшки Серафима, она мне подала в стакан, а я говорю: перекрести, матушка! Она ответила мне: нет, не могу такого Светильника, как батюшка Серафим, воду крестить. Вот она, Федорушка, Богом избранная нам истинная мать! Я ей отдала портрет батюшки Серафима да и сказала: Крепись, матушка, мужайся! Царица Небесная и батюшка Серафим тебе помогут!» В это время в другом конце обители блаженная Пелагея Ивановна сильно скорбела, все ходила, металась да бегала, приговаривая: «Ох, горе-то какое! Тоска-то, тоска какая!» «Ну, что еще за горе? – говорит Анна Герасимовна, ее сожительница и послушница. – Вот Владыку все ждут, а ты тут – «горе». Дай-ка я лучше самоварчик поставлю!» «Ох! – продолжала блаженная, – какой это тебе – «самовар!» Горе-то какое! Туча-то какая идет! Пойдем к воротам!» Пошли. На Пелагее Ивановне не было лица, точно она не своя была. Просидели они целый день у ворот, и Пелагея Ивановна все время тосковала и металась. «Какой ныне гром-то будет! – восклицала она. – Ведь, пожалуй, кого и убьет; да, верно убьет!» |
| Военную службу Леонид Михайлович сочетал с историко-литературной деятельностью. Перу Л. М. Чичагова принадлежал и такой капитальный труд, как «Дневник пребывания Царя-Освободителя в Дунайской армии в 1877 году». «Дневник» был очень популярен, выдержал три издания (первое издание 1887 г. – Прим. ред.) и был отмечен благодарственными письмами членов Царской семьи. В благодарность за этот труд портрет Л. М. Чичагова был пожизненно помещен в Национальный музей в Софии. По мнению автора предисловия к изданному в 1995 г. «Дневнику», «как наблюдательный и способный человек, Чичагов обладал талантом вживания в среду и эпоху... На языке XX в. его работу можно было бы назвать документально-художественной съемкой восьмимесячного пребывания Александра II за Дунаем. Но его «Дневник» – не официальный панегирик. По остроте и насыщенности он сравним с верещагинскими картинами. Так же, как наш знаменитый художник-баталист, Чичагов не скрыл ужасов войны («остров мертвых» Вардин на Дунае, рассеченные крестом черепа болгар и т.п.). На профессиональном уровне произведен обзор театра военных действий. Автор прекрасно показал, как «славянское вдохновение продолжало гореть в армии, когда офицеры по жребию определяли, кому посчастливится идти в дело, и первыми гибли в атаке впереди рот за общеславянское дело, когда солдаты бегом бросались со штыками на кавалерию противника и с громким пением гимна „Боже, Царя храни!“ вступали в болгарские города, когда разбуженный ночью конвой радостным „ура!“ приветствовал очередную победную телеграмму» 13 . Работа над «Дневником» побудила автора обратиться к Императору Александру III с письмом, в котором он доказывал необходимость иметь при дворе историографа для составления прижизненных дневников царствующего Императора, что, по мнению Л. М. Чичагова, обеспечивало бы написание правдивой русской истории, так как тогда можно будет говорить о преемственности и связи времен и оценить деятельность как самого Императора, так и его сподвижников. Письмо было прочитано Александром III и одобрено. Заметим, что о Л. М. Чичагове «как историографе Царя-Освободителя и участнике войны», в частности, вспомнят в 1893 г., когда он будет приглашен на торжества по случаю закладки в Московском Кремле памятника Императору Александру II. |
| Всё это напоминает дешёвую беллетристику, сказку “жили-были” и “однажды где-то в тридесятом царстве”, “одна бабка сказала”. Что за “интересный молодой человек”? Каково название его научного труда, за который сразу дали докторскую степень, что достаточно редкое по тем временам явление? 8а. Ксения Кравченко произвольно толкует медицинскую практику священномученика, которая, по её словам, заключается, в частности, в том, что его, оказывается, не интересовало: с какой болезнью или с заболеванием какого органа обратился к нему за помощью человек: “Владыка рассматривал болезни независимо от поражаемого органа и, принимая их формы, обращал внимание на общее состояние: на ход и развитие, а главное – на окончание болезни” (стр.8.). Это что-то уникальное в медицинской практике, только вот не доктора Л. Чичагова, а самой К. Кравченко, вольно интерпретирующей труды архипастыря. Как можно лечить человека “в общем”? 9. В брошюре встречается много очень спорных моментов, бездоказательных обобщений и утверждений, броских сравнений, а то и крайне несуразных высказываний: “Практика и очень большой опыт показывают, что нет болезни, которая излечивалась бы быстрее всех любых, нежели “рак”” (стр.13, жирным здесь и далее выделено нами, название болезни “рак” Ксения Кравченко почему-то взяла в кавычки. И на какой это большой опыт по быстрому излечению от рака ссылается Ксения Павловна?). “Эндокринная система вырабатывает гормоны. Гормоны выходят в очень малом количестве, в сотых долях, запуская в работу все органы. Эта система при своей патологии не болит: ни щитовидка, ни гипофиз, ни надпочечники. Они могут вообще не работать, но не болят. Единственный причинный фактор их выхода из строя – это эмоциональный фактор. Любая эмоция – это страсть: раздражительность, гневливость, зависть, обидчивость. Любая страсть – это грех. Таким образом, зародышем всех гормональных нарушений является грех” (стр.14–15, цит. с сокр). Вот как: “пораздражался” немного – и твоя эндокринная система вышла из строя! Хотя любая страсть – грех, но не каждая эмоция является грехом. Плакать с плачущими и радоваться с радующимися повелел апостол Павел не ради того, чтобы в организме человека при этом что-либо выходило из строя. |
| Клобук является отличительным знаком принесшего обеты монаха. Говоря о «слагании клобука», Казанский употребляет несовершенную форму глагола. Очевидно, речь идет о том, что преп. Серафим, не отказываясь совершенно от монашеского облачения, носил его лишь в редких случаях, показывая тем самым, что не одобряет внедренных в Сарове нововведений. Сама лаконичность этого намека свидетельствует об общеизвестности факта и объясняет, почему преп. Серафим был канонизирован так поздно. Разумеется, источники ничего не сообщают нам об относительном духовном упадке Сарова. В 1839 году будущий оптинский старец Амвросий, уроженец Тамбова, отправился за советом к местному отшельнику, который сделал ему следующее признание: «Иди в Оптину пустынь – и будешь опытен. Можно бы пойти и в Саров, н о там уже нет теперь таких опытных старцев, как прежде» 129 . Достаточно взглянуть на иллюстрации «Патерика», чтобы убедиться в переменах, происшедших в Сарове при игумене Нифонте. Его избражению предшествуют портреты скромных иноков, покрытых чаще всего низким, по старому обычаю, клобуком. Ни у кого из настоятелей нет наперсного креста, поскольку Нифонт первым получил звание игумена, а их настоятельские посохи высотой до локтей. Игумен Нифонт, напротив, покрыт монументальным клобуком, на нем не один, а три наперсных креста, и жезл его достигает лица: почти епископ! Его преемники носят по два наперсных креста. Преп. Серафим изображен не только без клобука, но и с непокрытой головой, что было неприемлемо с точки зрения церковных традиций, и без наперсного креста, но в монашеской мантии. На нем епитрахиль и поручи, ибо он, по своему обыкновению, всегда был готов принять исповеди посетителей. Однако, говоря языком фотографов, это скорее «позирование», чем «моментальный снимок», так как руки преподобного покоятся на четках. Согласно «Патерику», игумен Нифонт начал промышленную разработку в саровском лесу, бывшем до тех пор прибежищем отшельников. На фотографии дальней пустыньки преп. Серафима, воспроизведенной Чичаговым на с. |
| Ослушаться батюшку я не смела и пошла сама не своя, так и тряслась вся, потому что не знала, чего мне так много наложил батюшка. Только подошла я это к воротам, читаю молитву, солдаты-то двое сейчас тут же меня за шиворот и арестовали. «Иди, – говорят, – к игумену!» Я и молю-то их, и дрожу вся; не тут-то было. «Иди, – говорят, – да и только!» Притащили меня к игумену в сенки. Его звали Нифонтом; он был строгий, батюшку Серафима не любил, а нас еще пуще. Приказал он мне, так сурово, развязать суму. Я развязываю, а руки-то у меня трясутся, так ходуном и ходят, а он глядит. Развязала, вынимаю все... а там: старые лапти, корочки сломанные, отрубки да камни разные, и все-то крепко так упихано. «Ах, Серафим, Серафим! – воскликнул Нифонт. – Глядите-ка, вот ведь какой, сам-то мучается да и дивеевских-то мучает», – и отпустил меня. Так вот и в другой раз пришла я к батюшке, а он мне сумочку дает же. «Ступай, – говорит, – прямо к святым воротам!» Пошла, остановили же меня и опять взяли да повели к игумену. Развязали суму, а в ней песок да камни! Игумен ахал, ахал да отпустил меня. Прихожу, рассказала я батюшке, а он и говорит мне: «Ну, матушка, уж теперь в последний раз, ходи и не бойся! Уж больше трогать вас не будут!» И воистину, бывало, идешь – в святых воротах только спросят: чего несешь? Не знаю, кормилец, ответишь им, батюшка послал. Тут же пропустят». Старица Дивеевской обители Матрона Плещеева рассказывала о следующем чудесном обстоятельстве: «Поступивши в Дивеевскую общину, я проходила, по благословению отца Серафима, послушание в том, что приготовляла сестрам пищу. Однажды, по слабости здоровья и вражескому искушению, я пришла в такое смущение и уныние, что решилась совершено уйти из обители тихим образом, без благословения: до такой степени трудным и невыносимым показалось мне это послушание. Без сомнения, о. Серафим провидел мое искушение, потому что вдруг прислал мне сказать, чтобы я пришла к нему. Исполняя его приказание, я отправилась к нему на третий день Петрова дня, по окончании трапезы, и всю дорогу проплакала. |
| Со своей стороны о. Серафим клал на лоточек же или малую частицу хлеба, или немного капусты. Пришедший брат внимательно замечал это. Этими знаками старец безмолвно давал знать, чего принести ему в будущее воскресенье: хлеба или капусты. И опять принесший брат, сотворив молитву, кланялся старцу в ноги и, попросив молитв его о себе, возвращался в обитель, не услыхав от о. Серафима ни единого слова. Все это были только видимые, наружные знамения молчальничества. Сущность же подвига состояла не в наружном удалении от общительности, но в безмолвии ума, в отречении от всяких житейских помыслов для чистейшего посвящения себя Господу. Такое молчальничество, по описанию самого старца, имело многие плоды. Оно решительно обезоруживало диавола для борьбы с пустынножителем. «Когда мы в молчании пребываем, – говорил о. Серафим, – тогда враг, диавол, ничего не успеет относительно к потаенному сердца человеку: сие же должно разуметь о молчании в разуме. Оно рождает в душе молчальника разные плоды духа. От уединения и молчания, – говорил он, – рождаются умиление и кротость: действие сей последней в сердце человеческом можно уподобить тихой воде Силоамской, которая течет без шума и звука, как говорит о ней пророк Исайя: воды Силоамли текущия тисе (тихо) ( Исайи 8, 6 ). В соединении с другими занятиями духа молчальничество возводит человека к благочестию. Пребывание в келье в молчании, в упражнении, в молитве и поучении день и ночь закону Божию делает человека благочестивым; ибо, по словам св. отцов, келья инока есть пещь Вавилонская, в которой трие отроцы Сына Божия обретоша. Молчание приближает человека к Богу и делает его как бы земным ангелом. Ты только сиди в келье своей во внимании и молчании и всеми мерами старайся приблизить себя к Господу, а Господь готов сделать тебя из человека Ангелом: на кого бо, говорит Он, воззрю, токмо на кроткаго и молчаливаго и трепещущаго словес Моих ( Исайи 66 , г). Плодом молчания, кроме других духовных приобретений, бывает мир души. Молчание учит безмолвию и постоянной молитве, а воздержание делает помысл не развлекаемым. Наконец приобретшаго сие ожидает мирное состояние». Вот как старец Серафим проходил подвиг молчальничества! Вот чего хотел он достигнуть путем сим, возложив всю печаль свою на Господа ( 1Петр.5,7 ). |
| Далее Н. А. Мотовилов пишет, что «батюшка о. Серафим основал обитель не по простой своей человеческой мысли и по примеру, где-либо до него существовавшему, но решительно лишь по одному, особенно нарочито на счет этой обители его, бывшему ему личному явлению Самой Божией Матери; и не только устав сей обители и молебные правила, и житейское законоположение для оной опять-таки не сам придумал, а все по единственной воле Ее, из уст в уста возвещенной ему, установил; но даже и ни одной девицы в оную по своему личному желанию, избранию или усмотрению не принял, а хотя и принял иных, но когда Матерь Божия не одобряла его выбора, возбраняла ему в том, то он уже не держал их более тут, а отсылал в другую общину, к Ксении Михайловне, чем самым и мне объяснены и явственны различие между ними и их несметная раздельность и полная друг от друга независимость и всецелая каждой из этих общин фундаментальная самостоятельность». Ныне на месте явления Божией Матери отцу Серафиму 25 ноября 1825 года устроен колодезь, отличающийся чудотворной силой, и ниже, вблизи него, существует прежний богословский колодезь. Через несколько дней после этого явления Матери Божией, а именно 9 декабря, пришли к о. Серафиму две любимые им дивеевские сестры Параскева Степановна и отроковица Мария Семеновна. Не без устроения Божия и воли Богоматери явились именно они в этот день. Отец Серафим объявил им, что они должны с ним идти в дальнюю пустынку. И вот, как записано (в тетради 6) за рассказывавшей Параскевой Степановной, они втроем вышли из Сарова, как только ударили к утрене, и пришли к источнику Матери Божией, когда заблаговестили к поздней обедне. Дорогой батюшка упоминал о том, что уже 12 лет, как он вышел из своего затвора (то есть открыл дверь кельи для приходящих) и не ходил этими местами. Подойдя к источнику, он объяснил, что колодезь и столбики сделаны им самим. Из этого можно заключить, что с 25 ноября по 9 декабря о. Серафим работал у источника этого, вырывал колодезь, обкладывал кругом и т. д. |
|
|
