| – Конечно, обыскивают, сэр, – отвечал Сэм, – но тюремщики узнают заранее и предупреждают свистунов, а потом можете свистеть сколько угодно все равно ничего не найдете. Тем временем Джоб постучался в дверь, которую открыл джентльмен с растрепанной шевелюрой; он запер ее, как только они вошли, и ухмыльнулся; в ответ ухмыльнулся Джоб, а также Сэм; мистер Пиквик, предполагая, что этого ждут и от него, не переставал улыбаться до конца свидания. Джентльмен с растрепанной шевелюрой был, казалось, вполне удовлетворен такой молчаливой манерой вести дела и, достав из-под кровати плоскую глиняную флягу, вмещавшую около двух кварт, наполнил три стакана джином, с которым Джоб Троттер и Сэм расправились мастерски. – Еще? – спросил джентльмен-свистун. – Хватит! – ответил Джоб Троттер. Мистер Пиквик расплатился, дверь открылась, и они вышли; растрепанный джентльмен дружески кивнул мистеру Рокеру, случайно проходившему мимо. Затем мистер Пиквик отправился бродить по всем галереям и лестницам и еще раз обошел весь двор. Большинство обитателей тюрьмы, казалось, состояло из Майвинсов, Сменглей, священников, мясников и шулеров, встречавшихся снова, и снова, и снова. Во всех закоулках, и лучших и худших, была все та же грязь, та же суета и шум. Вся тюрьма как будто была охвачена беспокойством и тревогой, а люди толпились и шныряли, как тени в тревожном сне. – Я видел достаточно, – сказал мистер Пиквик, бросаясь в кресло в своей маленькой камере. – У меня голова болит от этих сцен и сердце тоже болит. Отныне я буду пленником в своей собственной камере. И мистер Пиквик твердо держался этого решения. В течение трех долгих месяцев он целыми днями сидел взаперти, выходя подышать воздухом только ночью, когда большинство его товарищей по тюрьме спали или пьянствовали в своих камерах. Его здоровье начало страдать от такого сурового заключения. Но, несмотря на непрерывные мольбы Перкера и друзей и еще более неотступные предостережения и увещания мистера Сэмюела Уэллера, он ни на йоту не изменил своего непоколебимого решения. |
| Коммунистические идеи таборитов из Богемии в середине и конце XV века перебрасываются в Германию, главным образом в соседнюю горнопромышленную Саксонию; здесь, в местечке Цвиккау, крупном центре ткацкой промышленности, они находят радушный приём у подмастерьев и рабочих. Мы уже раньше указывали, что замкнутый цеховой характер ремёсел в средние века обособлял отдельные социальные группы. Это способствовало тому, что цехи переходили в секты, столь же замкнутые и пропитанные таинственностью. Так как члены цеха в своей организации равны были буквально во всех, как жизненных, так и духовных, отношениях, то индивидуальной разницы и разобщённости в семейном, экономическом и т.п. отношениях, какую мы наблюдаем хотя бы у современных рабочих, там не было. Всякое нарушение этого равенства повело бы к выходу из одного цеха (скажем, подмастерьев) и к переходу в другой (например, цех мастеров). Благодаря этим своеобразным условиям, люди одного и того же цеха (чаще всего низшего в экономическом отношении) переходили иногда к коммунальной жизни. От этого в жизни каждого отдельного лица почти ничто не нарушалось; были даже некоторые выгоды. Поэтому-то идеи коммунизма имели среди таких цехов большой успех. В силу же вполне понятной узости государственного кругозора, корпоративный коммунизм проецировался ими на весь мир и окончательно забывались специально местные условия, делавшие его пригодными только в определённых и далеко не идеальных условиях 79 . Коммунизм цвиккауских братьев с самого начала принимает хилиастический характер. Они верили, что приблизилось тысячелетнее царство и скоро князьям и дворянам придётся распрощаться со своими привилегиями. Но хилиазм этот осложняется у них особым оттенком: тысячелетнее царство нужно создать. Нужно подняться на дворян и князей и вообще на всех собственников, перевешать их и водворить коммунизм. Так, Иван Пфейфер (флейтист, буквально – свистун) из деревни Никласгаузена, призванный, по его словам, проповедовать Евангелие и революцию Св. Девой, говорил следующее: «рыба в реках и дичь в лесах должны быть общим достоянием. Если бы духовные и светские князья, графы и рыцари имели не более, чем простой народ, то у всех нас всего было бы достаточно, и это должно быть так. Дело дойдёт ещё до того, что князья и господа принуждены будут работать за подённую плату " 80 . |
| В неподписанной заметке-«рецензии» на «Литературную подпись» (под таким заголовком было напечатано во «Времени» письмо А. Скавронского) Щедрин высмеял хлестаковский поступок Г. П. Данилевского, сделал веский упрек редакции «Времени» в поощрении хлестаковщины. Представленная сатириком интрига А. и H. Скавронских задевала и лично Достоевского, так как в ней заключался пародийный намек на сюжетную коллизию «Двойника». С «Объявлением о подписке на журнал „Время“ на 1863 год» резко полемизировал в этом же номере «Современника» и M. А. Антонович в своем «Кратком обзоре журналов за истекшие восемь месяцев», напечатанном анонимно. Выпады в адрес журнала Достоевских содержались и в разделе «Внутреннее обозрение», автором которого был Г. З. Елисеев. Материалы первой книжки «Современника» за 1863 г. давали, таким образом, понять читателям и редакции журнала «Время», что «Современник», не оставивший без ответа сентябрьского «Объявления о подписке…», не пройдет мимо напечатанного в январском номере «Времени» за 1863 г. «Необходимого литературного объяснения…». Подтверждением этому было письмо за подписью «Свистун» в 40 номере газеты «Очерки», появившееся на следующий день после выхода в свет январско-февральской книжки «Современника», — 10 февраля 1863 г. Автор письма, которое Достоевский приводит полностью в статье «Ответ „Свистуну“», сопоставляя высокую оценку Добролюбова в «Необходимом литературном объяснении…» с пренебрежительным отзывом о нем же в статье «Н. A. Добролюбов. По поводу первого тома его сочинений», написанной H. H. Страховым (Время. 1862. уличал редакцию «Времени» «в явной недобросовестности и непоследовательности». Газета «Очерки», просуществовавшая немногим более трех месяцев (с 1 января по 8 апреля 1863 г.), была своего рода филиалом «Современника», так как ее издатель, либеральный журналист A. H. Очкин, привлек к участию в ней ведущих сотрудников «Современника» — Г. З. Елисеева и M. А. Антоновича. Г. З. Елисеев был фактическим редактором «Очерков». Участием Антоновича и Елисеева определился круг печатавшихся в газете авторов, близких или прямо принадлежавших к «Современнику» (см.: Якушин H. И. Газета «Очерки» — орган революционной демократии//Рус. Лит. 1969. С. 151 164) |
| Прибавим наконец, чтоб кончить о Добролюбове, что мы всегда признавали в нем талант и, кроме того, во многом соглашались с ним, в том именно, в чем он не ошибался, и тут он был увлекателен и высокоталантлив, а следственно, если мы умели это заметить и оценить (и поверьте, получше многих других), то опять-таки имели право и хвалить его. А в похвале-то вы нас и упрекали. Теперь перейдем к нашему главному вопросу. Итак, милостивый государь, где ж оно, где ж это противоречие? Вся штука вышла из того, что вы не хотели даже и предположить, чтоб умный и свято проникнутый любовью к правде человек мог ошибаться! Да что это за безграничное поклонение перед авторитетами! Что за служебность (мы нарочно выбираем словцо помягче) перед человеком, которого почитаем и уважаем. По нашему мнению, можно уважать безо всякой служебности. Нет, почтенный свистун, всё это обличает только некоторую вашу неумелость, некоторую вашу скороспелость, некоторую неудачу вашего мышления, а… не нашу недобросовестность. Согласитесь, милостивый государь, что взваливать на людей такое тяжкое обвинение нужно осмотрительнее, совестливее, не торжествуя заранее, конечно, если вы только сами человек… Ax, милостивый государь! Вы не поверите, в какое положение мы иногда бываем поставлены. Кажется, уж на что разжевываем, кажется, уж ясно говорим, — нет, хоть что хочешь делай с иным деятелем, просто хоть кол теши. Это что еще вы! С нами, может быть, уже сотни таких примеров случались. Многие лезут-то ведь не для правды, а с тем, чтоб как-нибудь оскорбить, оговорить. Самолюбие в них до последней болезненности раздражено, так что отца родного готов на рынке продать, только чтоб дали ему вас ущипнуть. Не отвечать же таким, разумеется. Притом же тупость, тупость… Да, кстати, вот вам один анекдотик из сотен с нами случившихся. Позвольте вам его рассказать, тем более что он имеет необыкновенное сходство с вашим письмом (то есть сюжет другой, но прием-то мышления тот же, логика одинаковая). Наконец и то, что случай этот вовсе не заключает в себе той злокозненности и злокачественности, об которых мы сейчас говорили. Это просто замечание, сделанное нам одним любителем отечественной словесности, таким же бескорыстным и добродушным искателем правды, как и вы. Замечание это было сделано нам в «Сыне отечества» в прошлом году, в одном из воскресных нумеров в ноябре месяце. Будьте так добры, выслушайте. |
| – И от дротиков в Его глазах ты успокоишься? – Да! Только ты должна эти дротики бросить! – резким выкриком выделил главарь слово «ты». – Вот и конец будет непонятке. Какая ж непонятка, если в простое размалеванное дерево дротик бросаешь, а не в глаз отцу. А в глаз отцу я и не потребовал бы! А так, Тот, к Которому я тебя привязал – простая деревяшка есть. Так что развязываю и – бросай! – Не дождешься! – опять крикнула Зоя. «Дротики в глазах Спасителя – и от этого успокоение, и ради этого от своих под молотки? Вот ужас-то!» – с содроганием думала Зоя, когда выкрикивала. – А ты – под молотки? – Да! Аж присвистнул Свистун, на главаря глядя. Ай да непонятка! Или в самом деле крыша у него поехала, или… – непонятка! Так ее раз-так, в натуре… – Нет, – сказала Юлия Петровна. – Уж не жалко ли тебе меня стало? – Не тебя, себя. Уж столько в Него покидала, столько гвоздей понабивала… у тебя долларов меньше, чем в Его глазах моих дротиков. А ведь заколебалась… стерва старая!.. Моя-то свобода – ладно, свобода перед могилою у входа. Их, вон, свобода – вот что затормозило. Тебя мне надо было вот такого сейчас увидеть и такого вот услышать. Непонятку в шниф-тах твоих полицезреть, чтоб сгорело колебание как принцип. Ты мне шниф-та-ми своими доказал, что есть Он и что нельзя бросать дротики в глаза Отцу своему небесному. Спасибо тебе. И да не будет тебе успокоения от непонятки! – А ведь я не все сказал! Я ведь именинникам этим на твоих глазах подарки выдавать буду. Эту вот фрук-то-зу за волосы подвешу, а из этого, вон вишь, он дрожит, мишень для дротиков сделаю! И эт-то не все. А если они вместо этого попросят тебя метнуть дротик? Да и как же не попросить, ведь детям боль страшнее, чем старикам! – Что скажешь, Зойк? – вновь тоскливая нотка зазвучала в хрустальном перезвоне, переполнявшем Юлию Петровну. – Нет! – последовал немедленный ответ. – И… если попрошу – не бросай! – А ты? Дротиком в сердце вонзилось это «А ты?» в душу Севы-Севастьяна. Он часто задышал, несколько раз сглотнул слюну… |
| — Я вырву из тебя сердце! Но в следующий миг сокрушительный топор Саввы, поваливший ставку Биргера, почти пополам разрубил наглеца. — Сердце ему! Чудно, ей-богу! Мелковатый такой свей, а туда же! Даже жаль его как-то стало. Смелый, собака. Лежи вот теперь… Александр невольно прижал ладонь к сердцу. Там оно гулко стукает в груди, солнце телесное, пора и ему к закату, на покой и сон. Немало было тут сегодня желающих вырвать его из Александровой груди, да не заладилась у них охота. Всех погибших русских воинов решено было снести на самую большую из захваченных свейских шнек. Александр отправился туда, стоял у мостков и печально взирал на каждого, кого вносили и укладывали на дно корабля смерти. Одним из первых внесли Ратмира. Белого, без кровинки. Много руды из многих ран его вытекло. Как глянули, сколько раз он пронзен был, сильно поразились — неведомой силой он так долго в бою еще оставался, и дух его, как видно, отлетел с последней источившейся каплей крови. Другая страшная потеря — Костя Луготинец. Он еще утром пал, разделив надвое войско свеев и доблестно сдерживая натиск со стороны села. Много врагов от его руки ушло в Валгаллу, но и сам он не уберегся от вражеского оружия. Сильный, крепкий был полковник, краса и доблесть Новгорода. Необычайной красоты конь его одиноко ходил среди битвы и странным соизволеньем судьбы оказался под отроком Саввою, который потерял в бою своего Вторника. На его месте потом весь день еще бился на краю ижорского села Юрята Пинещенич. Познал радость победы, веселился от осознания того, что одолели мы наглых гостей, но совсем немного не дожил до заката победного дня, пал смертью храбрых, с честью выполнив свой ратный долг. Несли своих павших и пешцы — Дручилу, Наместа, Димитрия Еньдропа, Ратислава Пузача. Последним на шнеку погрузили тело Всеволожа Вороны. — А ведь и немного пало наших-то, — вдруг приободрился Домаш Твердиславич, распоряжавшийся укладкой павших на шнеке. — Княже! Не печалься! Малою кровью одолели мы проклятых. Два десятка витязей да около пятидесяти простых воинов. И это все. Подумай-ка! Не иначе и впрямь оберегал нас Владимир Красно Солнышко и сыновья его Борис да Глеб. Александр, пытаясь тоже приободриться, огляделся вокруг себя. Вот Савва рядом с ним, живой, подлец, слава Тебе Господи! Вон непревзойденный свистун Яков, вон Миша Дюжий, сокольники Варлап да Нефеша, бояре Ратибор Клуксович и Роман Болдыжевич, Ласка, Шестько, Ратисвет… И Елисей Ветер жив, и Димаша Шептун, и Ваня Тур, и Сбыслав Якунович, и Гаврила Олексич, и ладожский посадник Ладомир Свяка, и многие, многие другие! |
| Это был стариннейший меч, принадлежавший одному из перегринаторов еще первого похода. У него было латинское имя Медулларис, чтоозначало, кажется, «рассекающий до мозга костей». — Нет, — спокойно отвечал фон Акен, — я просто задумался о красоте Божьего мира, о красоте природы, в особенности нашей, северной. Разве можно вообразить себе подобную красоту где-нибудь в Египте? — Ты поэт, Иоганн, — засмеялся Кюц-Фортуна. — Тебе надо примкнуть к Люсти-Фло, вместе вы напишете куда более изящные рифмованные хроники. — Завтра я обещаю утопить в этой проруби парочку русских, — сказал фон Акен, желая показать, что, несмотря на склонность к тонким чувствам, он остается истинным тевтоном — воином, завоевателем пространств и народов. Глава восьмая. В предвкушении каши Вэто самое время князь Александр Ярославич в последний раз объезжал противоположный от немца берег Чудского озера, принимая окончательные решения о судьбах завтрашней битвы. При нем находились отроки Ратисвет и Терентий Мороз, брат Андрей со своими оруженосцами Туреней и Переяской, Ратша и Гаврила Олексич, Сбыслав и Яков Свистун. Светило яркое солнце, было морозно, но с востока поддувал теплый ветерок, о котором Яков сказал: — Восток тепликом дышит, весенний. Глядишь, не завтра, так послезавтра немцу уже и опасно по льду идти будет. У них чуяльщики тоже имеются, поймут, что завтра — самый поздний день, когда можно идти воевать нас. — Да чего уж там, и без того всем ясно, що завтра нам с ними расцеловываться, — промолвил Сбыслав. — Гляньте-ка, они там нашу вчерашнюю лунку изучают, — указал зоркий Ратисвет на дозорных немцев, копающихся в проруби. — А на берегу-то их — видимо-невидимо! — То-то и оно, что сие только одному тебе и видимо, — усмехнулся Олексич. — Ты у нас глазастый, не хуже приснопамятного Ратмира. — А и я их вижу, — сказал Александр, и впрямь углядев на другом берегу озера шевеление больших войск рыцарей. — Я тоже, — поспешил похвастаться и своим зрением ловчий. — Не так уж и далёко до них. Верст шесть. — А то и пять, — возразил князь Андрей. |
| Вопрос о личности публициста, писавшего под псевдонимом К. О., не решен. В историографии распространено мнение, что книжник скрывал свое имя, боясь преследований властей, покровительствовавших униатам. Д. И. Зубрицкий отождествлял К. О. с М. Броневским (Христофором Филалетом). В. Копитар предположил, что этим псевдонимом пользовался в молодости Мелетий (Смотрицкий) ( Свистун Ф. И. Корреспонденция Дениса Зубрицкого с Копитаром//Вестник Народного дома. Львов, 1906. С. 50). Данную гипотезу в нач. XX в. поддержали К. И. Студинский и И. Я. Франко. Позднее эта т. зр. была опровергнута, в частности, М. С. Возняком, к-рый высказал предположение о принадлежности произведений К. О. митр. Иову (Борецкому) ( Возняк М. С. Письменницька дiяльhicmь ibaha Борецького на Boлuhi i у Льbobi. Льbib, 1954. С. 66). Гипотеза Возняка представляется необоснованной. Архиеп. Филарет (Гумилевский) ошибочно отождествил К. О. с Василием Суражским ( Филарет (Гумилевский). Обзор. Т. 1. С. 238). А. Брюкнер считал, что имя К. О. было Авраам, основываясь на ироническом обращении к полемисту Ипатия Потея: «отче Аврааме» ( Brukner A. Spory o unie w dawnej literaturze//Kwartalnik historyczny. Lwów, 1896. Roc. 10. Zesz. 3. S. 596-598). В 60-х гг. XX в. П. К. Ярёменко предположил, что К. О.- это псевдоним поэта и переводчика Гавриила Дорофеевича (в 90-х гг. XVI в. он учился в Остроге, затем был преподавателем в львовской братской школе и в школе Киево-Печерского мон-ря). Гипотезу Ярёменко поддержал Я. Д. Исаевич. В кон. ХХ в. И. З. Мыцко отождествил К. О. с деятелем острожского кружка, проповедником протопопом Игнатием († после 1603), о котором известно, что он полемизировал с католиками. Гипотеза Мыцко представляется наиболее аргументированной. Творчество Два публицистических произведения К. О.: «Отпис на лист... Ипатия, Володимерского и Берестейского епископа...» и «Историа о листрикийском, то есть о разбойническом, Ферарском, або Флоренском, синоде...» - стали ответом на письмо Потея князю Острожскому и рус. |
| Когда твою душу сомненья Преследуют ночью и днем. Склони пред Богом колени — Найдешь утешение в Нем. (В. Кузьменков) . Жизнь — ковер. Но ткал я неумело, И теперь я сам себя стыжу. Много лишних линий и пробелов Я в своем узоре нахожу. (Р. Гамзатов) . В жизни не надо по многим причинам Званьем хвалиться, хвалиться и чином. Следует помнить и старым и юным, И самым вознесшимся в этом числе: Быть человеком в мире подлунном — Высшая должность на грешной земле. (Б. Карабаев) . Иногда хватает слова, Чтобы человека ободрить. Чтоб из сердца грешного, больного Смог родник живой воды пробить. (С. Свистун) . Интуиция-развлечение Каждый игрок утверждает три вещи, относящиеся к нему. Две из них — правильные, а одна — нет (порядок произвольный). Остальные игроки пытаются угадать, что же правильно. Тот, кто угадал, получает очко. Можно играть на победителя. Что в рюкзаке? Игроки команд по очереди подбегают к ведущему, у которого в руках рюкзак, набитый разными вещами. По команде каждый из них засовывает руку в рюкзак (смотреть нельзя!!!), нащупывает любую вещь и говорит, что это, а потом вытаскивает — для проверки. Командам даётся определённое время, и побеждают те, кто узнал как можно больше вещей. Кря-кря! (Или хрюкай, свинка, хрюкай!) Хорошо ли вы знаете голоса в вашей группе? Все садятся в круг на стулья или просто на пол. Человек, у которого завязаны глаза, садится посередине, у него в руках подушка. После того, как ему завязали глаза, все меняются местами и соблюдают тишину. Водящий пытается нащупать подушкой чьи-либо колени, затем кладёт подушку на эти колени и говорит: «Кря-кря!» Игрок, у которого на коленях лежит подушка, должен ему ответить также (при этом разрешается менять голос). Водящий должен определить по голосу игрока и назвать его имя. Ему даётся 3 попытки. Если водящий угадал — они меняются местами. Проверь наблюдательность Вариант А 3 игрока покидают комнату. Ведущий предлагает оставшимся в ней точно описать вышедших игроков (внешность, качества характера, данные о месте учебы и т.д.). Провести аналогию: обязательно кто-то окажется в стороне. Вариант Б |
| Все семь дней праздника были насыщенными программами о русскости, во всех театрах, музеях, залах, площадках города и области. Был Крестный ход, военный и казачий парад, всё радовались и говорили, что свершается чудо, ведь в то время ещё слово русский нельзя было употреблять, так как всё было советское, то есть ничейное. Даже русские писатели называли себя советскими, и говорили о советской литературе, культуре… Все участники так сплотились, что не хотели расставаться, и прощались со слезами, а многие говорили, такой любви и внимания никогда не ощущали в своей жизни. Когда решали, как назвать праздник, то начальство настаивало на российской культуре, а не русской, тогда я им говорил « ну и делайте без русского певца, так как меня интересует только всё русское, тем более что человечество знает только величайшую русскую культуру». Вот так зародилось знаменательное событие. Что касается города Челябинска, где родилась моя матушка, то там всё происходило по язычески. Воскресным утром главный храм был пуст, а рынок вокруг процветал, то есть было кощунственно и дико, затем около озера крутились вокруг костра и прыгали через огонь, было много воинствующих язычников… Приятное было то, что я там встретил ансамбль «Станица», казачек из Царицына - Волгограда, с которыми подружился навсегда! Вот так и пошли русские духовно-культурные волны по Российской земле! Слава Богу! Слава России! 24. Re: Трое предателей и один дурак Когда меня попросили приехать на фестиваль в Челябинск,то я не знал, что там тон будет задавать язычество, и если бы я знал об этом,то не принял бы приглашение. 23. Re: Трое предателей и один дурак Родис ,дело не в западе,востоке,севере и юге,а в духовной и национальной деградации,что имеет домашнее заболевание. 22. Re: Трое предателей и один дурак Благородный-неблагородный -речь идёт о РУССКОЙ духовности и культуре,вы типичный свистун.Омский праздник назывался фестивалем русской культуры " Душа России " ,или вам с совковым менталитетом нет разницы? Да я был в Челябинске,но уже после того,когда договорился с мэром города Омска и губернатором Омской области о проведении исторического праздника в 1992 году. |
|
|
