| Как бы ни было, только враги Самойловича воспользовались неудачею похода; они поняли, что Голицыну будет приятно свернуть на гетмана стыд неудавшегося предприятия. Возвращаясь назад, Самойлович, как видно, не сдерживал своего языка и отпускал едкие замечания насчет тогдашних дел. " Не сказывал ли я, - говорил он, - что Москва ничего Крыму не сделает. Се ныне так и есть; и надобно будет вперед гораздо им от крымцев отдыматись " . Войско, возвратившись из похода, стало станом над рекою Коломаком. Здесь старшина, составивши заговор, написала донос на своего гетмана . В этом доносе передавались разные выражения недовольства, произнесенные гетманом против московского правительства по поводу примирения с Польшею; указывалось на поступки, вредные для успехов в войне с татарами. Он дозволял возить в Крым всякие запасы и гонять скот на продажу. Здесь, между прочим, замечалось, что он не посылал вперед языков и караулов для сведения о состоянии поля, видя около таборов пылающие поля, не посылал гасить их. Дошедши до Конки, не проведал, как далеко выгорела степь, и двинулся вперед на сожженное поле; его нежелание к ведению этой войны и нерадение давали повод заключить, что гетман был причиною и повелителем в деле сожжения полей. Сверх того, в доносе излагались жалобы на дурное управление гетмана: он все один делал, никого не призывая в совет; без суда и следствия отнимал должности, унижал старинных казаков и возвышал мелких людей, грубо обращался со старшиною, а больше всего был невыносим своим корыстолюбием: за полковничьи должности брал взятки, и допускал делать людям всякое утеснение: что у кого полюбится, то у того и берет, а чего он сам не возьмет - то дети его возьмут. Наконец, просили от имени всего войска запорожского сменить его с гетманства. Этот донос был подан Голицыну 7 июля. Могучий боярин не любил уже прежде Самойловича: Голицын был в ссоре с Ромодановским, а Самойлович находился в дружелюбных отношениях с последним. Донос был отправлен в Москву, и в Москве поступили по нем так, как хотел Голицын. |
| Демьян сослан был в Тобольск с женою Анастасией, детьми, братом Василием и племянником. Сослали в Сибирь и друзей его: нежинского полковника Гвинтовку и есаула Грибовича. Последний убежал из Сибири, а остальные сосланные, по этой причине, содержались несколько времени в оковах, отправлены в Селенгинск и поверстаны на службу. Вслед за ними был схвачен и отправлен в Сибирь, по доносу, запорожский атаман Сирко, но вскоре признан невинным и возвращен. 17 июня, того же года, недалеко от Конотопа, в Казачьей Дуброве, по распоряжению князя Ромодановского, в присутствии архиепископа Лазаря, избран был на раде новый гетман, бывший генеральный судья Иван Самойлович. Избрание это совершилось, главным образом, по желанию и козням войсковой старшины. Новоизбранный вождь был сын священника, прежде жившего на правом берегу Днепра, а потом перешедшего на левую, в местечко Старый Колядин. Иван Самойлович был человек ученый, но малоспособный, низкопоклонный перед сильными, гордый и надменный с подчиненными и притом корыстолюбивый. Поприще свое он начал в звании сотенного писаря; при Брюховецком подделался к генеральному писарю Гречаному, сделан сотником, а потом в Чернигове наказным полковником. Он не пристал к измене Брюховецкого, сблизился с Много-гришным, вошел к нему в доверенность и получил звание генерального судьи, а потом, вместе с другими, погубил Многогришного, заслужил расположение старшин чрезвычайною услужливостью и ласковым обращением: они выбрали его в надежде иметь в нем покорное себе орудие. Жестоко промахнулся Дорошенко. Турки не думали восстановлять единство в Украине, а между тем Дорошенко, сделавшись турецким подданным, возбуждал против себя и свой народ и христианских соседей. Мир Польши с Турцией не мог быть продолжителен; заодно с Польшею готовилась действовать против нее Москва: Дорошенко, союзник турок, должен был первый принять на себя удары врагов ислама. Между тем силы его умалялись; народ, как и прежде переходивший с правой стороны Днепра на левую, теперь бежал туда большими толпами; значительная часть перебежчиков двигалась на восток, в привольные степи южных пределов Московского государства (нынешних: Воронежской, Курской и Екатеринославской губерний). |
| К этим враждебным выходкам против Оберегателя присоединялось подкапывание под его клиента, нового гетмана малороссийского. Какие-то гультяи, по выражению Мазепы, распустили в Киеве слух, что гетман сносится с поляками, покупает в Польше имения. Киевский воевода Бутурлин отправил разгласителей в Москву, откуда их отослали к Мазепе в Батурин. По этому случаю гетман писал к Голицыну: «Прошу покорно благодетеля и заступника моего милостивого: как рукою своею возвел меня на уряд гетманский и милостиво, отечески обещал быть моим заступником и от напастей оборонителем, зная мою простую душу и простое сердце: так изволь по тому своему благодетельскому слову и вперед заступать и оборонять меня от таких опасных случаев. Никто не доведет, чтоб я в польской стороне хотел покупать маетности, этого мне никогда и на ум не приходило». Мазепа просит Голицына, чтоб позволено ему было пытать разгласителей этих слухов. Гетман догадывался, что киевский митрополит Гедеон не очень к нему расположен по своим приятельским отношениям к Самойловичу, знал, что сын митрополичий, молодой князь Четвертинский, жених дочери Самойловича, живет в Москве, и потому старался удалить его из столицы, заподозрив перед правительством. «Не без сожаления слышу, – писал Мазепа, – что князь Четвертинский, живя в Москве, говорит многие непристойные слова, бесчестит весь царского величества высокий сенат, никого себе не только высшего, но и равного не ставит и пакостными всякими словами укоряет. говорит и то, что он бывшего Самойловича снова на уряд его восстановит и всем его и своим неприятелям отмстит, и сюда, в Малороссию, к бывшей своей невесте пишет. А митрополит – человек мнительный и, как вижу, на меня досадует, думая, что сын его по моему старанию отослан в Москву на всякое бесчестье; по митрополичьей досаде и киевский воевода Ив. Вас. Бутурлин ко мне неприязнен, ни о чем ко мне не пишет, на две мои грамоты не отвечал ни слова. Четвертинскому в Москве, для избежания всяких ссор, нельзя быть». Мазепа просил, чтоб «для всякой осторожности и для страху своевольным» государи позволили ему окружить себя наемными сердюками и драгунами. |
| Старшина козацкая, пришедши к нему, должна была стоять, никто не смел сесть, никто не смел войти на двор его с палкою; также и священники, самые знатные, должны были стоять с непокрытою головою; в церкви никогда не ходил сам дары брать, но священник к нему носил. Также и сыновья его делали. Если выезжал куда-нибудь, на охоту, что ли, священник не попадайся навстречу – будет несчастье, а сам был попович! Ездил, окруженный большою толпою, без кареты никуда, ни сам, ни сыновья его, и при войске все в карете; так был горд, как ни один сенатор; и сам гетман и сыновья его, будучи полковниками, вымышляли всякими способами, как бы побольше собрать денег с народа Людей военных мало жаловал для того, чтобы власть его и сыновей расширялась; сыновья его назывались не полковниками, но панами; не думали о перемене панства своего, надеялись на людей наемных и на казну великую; козаков ни за что считали и на дворы к себе не пускали, имея при дворах своих стражу сердюцкую, которой платили годовое жалованье; священник в несколько дней не мог добиться, чтоб его впустили на двор гетманский, хотя бы была ему крайняя нужда. Вообще всех людей ни за что считали, позабывши низость своего рода». Сначала ласковость Самойловича до людей, ласковость, могшая происходить оттого, что у гетмана был опасный соперник в Дорошенке, не подавала повода к общему сильному неудовольствию; безукоризненная служба Самойловича царям не давала врагам его возможности обнести его в Москве. Но после удаления Дорошенка из Малороссии Самойлович и сыновья его, почуяв простор, разнуздались, неудовольствие стало расти между старшиною, духовенством и козачеством, а тут размолвка гетмана с правительством по поводу польского союза: на гетмана в Москве смотрят уже не по-прежнему, ему уже прислан раз выговор за противенство. Значит, можно воспользоваться степным пожаром, обвинить гетмана в измене и потребовать от правительства его смены: правительство не откажет, ибо не имеет больше сильных побуждений заступиться за гетмана; притом знали, что в старину Самойлович не был в ладах с Голицыным. |
| Но таких подробностей тогда не учинено, а довольно было одних догадок и голословных доносов, утвержденных крестным знамением, и зло оное истреблено с его корнем так, что и отголосков не осталось. Князь Голицын был тогда в самой силе при дворе царевны: суд и милость, живот и смерть, состояли в его руках. И так, двум сынам гетманским, полковнику Стародубскому Семену, и полковнику нежинскому Григорию, схваченным тайно из корпуса, бывшего против белгородских татар, отрубили обоим головы в городе Путивле, и тела их зарыты на кладбище абы как 188 , без христианского погребения. Самого гетмана, взятого ночью в местечке Коломаке, в тамошней церкви, во время слушания всенощной и младшего сына его, Якова при нем бывшего, без всякого спроса и оправдания, завезены в Сибирь в заточение и скоро объявлены мертвыми. Имение гетманское и имение сынов его полковников, яко орудие настоящей вины их, разграблены и разобраны по рукам, а недвижимость описана и забрана в казну. Донос на Самойловича есть отрыжка старых его врагов и доносителей. Они появлялись еще с первых дней его гетманства и то были: полковник Стародубский, уроженец Рославский, и протопоп нежинский Вольхович и другие, кои за ложь их и фальши осуждены от царя на смерть по законам, а Самойловичем прощены по христианству. Страшное судилище над Самойловичами и таких слабых на них доказательств воздвигнуты тайным ковом асаула генерального Ивана Степановича Мазепы, искавшего давно гетманского достоинства. Он, будучи с молодых лет при доме Самойловича учителем детей, а потом любимцем его и фаворитом. Посылаемый несколько раз от него в Москву с Казачьим корпусом подчас возмущений Стрелецких, и был ученый притом пришлец, или, как бы сказать, между слепыми одноглазый король. Сыскал в Москве такое обширное знакомство с придворными и вельможами, что и сами царевичи довольно его знали и за ученость и бывалость отменно уважали. И так нетрудно уже ему было приобрести доверенности у министров, и особливо у верховного между ними, князя Голицына. |
| «Клятый пес Мазепа». Гетман- иуда Предателей, живших по логике корчмаря Янкеля ( " Чем человек виноват? Там ему лучше, туда и перешел " ), на земле Украины было немало среди элиты, как описывал Н.В. Гоголь в своем эпическом произведении " Тарас Бульба " . Казацкая старшина после Переяславской рады металась то к польскому королю, то к крымскому хану и турецкому султану, предавая свой народ и нарушая клятву верности московскому государю, жила именно по этому принципу, искали " где человеку лучше " . А страдал простой народ. Это была невероятная череда предательств, казачьи гетманы многократно перебегали то от московского царя к польскому королю, то от польского короля к турецкому султану, затем снова просились под руку царя, а через короткое время становились подданными султана или короля. И предавали и продавали до тех пор, пока не довели Малороссийскую землю постоянной войной до страшного разорения, а народ до полного истощения. Народ назвал эти страшные десятилетия всеобщего бедствия по-малороссийски очень точно и выразительно: Руина. Но из всех гетманов-иудушек самым умелым и изощренным в предательстве, классическим иудой стал Иван Мазепа. Государь Петр Великий не случайно приказал для Мазепы отлить орден Иуды весом в тридцать сребреников. Мазепа умудрился за свою жизнь предать абсолютно всех, подчеркиваю всех, кому служил. Предал своего благодетеля польского короля Яна Казимира, перебежав к его врагу гетману Дорошенко. Затем предал Дорошенко, перебежав к его врагу гетману Самойловичу. Оклеветал Самойловича перед царевной Софьей и Василием Голицыным. Самойловича отправили в Сибирь, Мазепа стал гетманом. Предал царевну Софью, перебежав к царю Петру. Как только на землю Украины вступает армия Карла XII, гетман Мазепа изменяет православному русскому царю и присягает на верность шведскому королю. Когда же Мазепа понимает, что русские начинают побеждать, пишет письмо царю Петру с предложением выкрасть короля Карла и передать в руки русских. Возмущенный государь Петр Алексеевич отказался и после этого приказал отлить для Мазепы орден Иуды. |
| Что касается предостережения гетмана относительно посольства Иннокентия Монастырского, он ссылался на молву «разумных людей», что «он, архимандрит, отпущен к царствующему граду Москве с наговору ляцкого» с целью выманивания денег. Однако сговор между польскими властями и представителями духовенства был вполне возможен и на самом деле, тем более такие случаи происходили (например, в 1657 г. в связи с выборами Киевского митрополита киевский воевода Бутурлин сообщал о повелении польского короля епископам западной части Киевской митрополии, «чтоб они для обиранья митрополита в Киев ехали, гетмана б и козаков прелесными словами наговаривали, чтоб они, козаки, попрежнему были под его королевским владением» (АЮЗР. Т. 4. СПб., 1863. С. 7). Поэтому подозрительное отношение к духовенству из Польши в связи с возможностью каких-либо его сговоров с польскими властями могло возникать и в будущем, в том числе и в 1678–1679 гг. Следовательно, письмо Самойловича с предостережением о посольстве Иннокентия Монастырского, на которое указала Ченцова, не обязательно было его нарочитой клеветой в адрес архимандрита. Оно могло явиться результатом действительного хождения слухов о такого рода сговоре между польскими властями и священнослужителем. В таком случае действия Самойловича могли быть продиктованы лишь желанием выслужиться перед царской властью с демонстрацией своей бдительности. Исследовательница не совсем корректно приводит здесь пример выезда в Польшу митрополита Досифея, поскольку не знает обстоятельств этого выезда. Между тем Досифей покинул Яссы, как и представители нескольких десятков знатных молдавских семей, вместе с польским войском в 1686 г. Все эмигранты опасались мести турок за сотрудничество с польскими войсками, и эмиграция эта была, очевидно, вынужденной. Румынские историки утверждали даже, что Досифея вывезли насильно (польские ученые, впрочем, с этим тезисом спорят: Chowaniec Cz. Wyprawa Sobieskiego do Modawii w 1686 r. Owicim, 2015. S. 80). Л. В. Власова, автор монографии по польско-молдавским отношениям этого периода, хотя и признает добровольность отъезда Досифея, в тоже время отмечает, что у митрополита, известного своими антитурецкими настроениями и желавшего спасти церковную казну от разграбления, не было другого выхода, кроме как уйти из города, охваченного пожаром, в предместье которого «хозяйничали татарские мародеры». |
| Представляя гетмана Самойловича укрывателем грамоты Парфения, Ченцова превратила его в весьма рискованную личность. Подправив в грамоте дату, гетману пришлось ввести в заблуждение не только царскую власть, но еще и пойти на попытку обмана Константинопольского патриарха: ведь копия данной грамоты в конечном итоге оказалась на Фанаре и должна была служить там одним из оснований для переговоров. Когда гетман передавал копию данной грамоты царям через окольничего Л. Неплюева в июне 1685 г., он не мог не предвидеть, что царское правительство будет использовать этот документ в переговорах с Константинополем, в тех самых переговорах, на которых так настаивал сам гетман . Неужели Самойлович сознательно мог допускать такие риски подвести самого себя? Наверняка для гетмана Самойловича не стало неожиданностью, что в царской грамоте к Константинопольскому патриарху имелось упоминание о данной грамоте Парфения, причем в тексте царской грамоты говорилось также о ее свежем происхождении (« Понеж и в прежние, недавно прошлые времена Святейший Парфений, патриарх Костянтинополский, писал» ). Вряд ли гетман решился бы подвести царское правительство, властную царевну Софью, ведь он понимал, что в случае обнаружения поддельности даты данной грамоты, разоблачение его обмана могло наступить при контактах царского правительства с Фанаром. Как раз на уровне таких контактов могла вылиться «правда» о ее несвежем происхождении, и гетману пришлось бы объяснять, под каким «сукном» затерялась данная грамота и кто в ней потом «освежал» дату, вводя в заблуждение царскую власть. При отправке русского посольства в Турцию была сделана очередная копия грамоты Парфения специально для предъявления Константинопольскому патриарху(!) . И, между прочим, в России предполагали, что патриарха Иакова на престоле может снова сменить Парфений IV (из-за чего кроме царской грамоты на имя Иакова составили аналогичную и на имя Парфения). Гетман Самойлович в таком случае наверняка должен был опасаться разоблачения своей авантюры с обсуждаемым документом. Особенно в контексте вполне реалистичной в то время перспективы попадания данной грамоты в руки ее автора (т. е. самого патриарха Парфения). |
| Царь женился на Грушецкой в июле 1680 года, а Милославскому запретил являться ко двору, и хотя молодая царица по великодушию своему выпросила ему прощение, однако он потерял с этих пор всякое влияние. Языков с 1678 года называется постельничим думным, в 1680 государь пожаловал его из постельничих думных в окольничие и указал быть ему в оружейничих; в тот же день на место Языкова в постельничие пожалован был Лихачев. В конце царствования Языков был пожалован в бояре. Таким образом, самыми близкими к царю, самыми влиятельными на дела правления явились люди новые, молодые, Языков и Лихачев. Но подле них, если не в такой близости, однако с сильным влиянием на дела, видим человека одного из самых стародавних родов, еще молодого по летам, боярина князя Василья Васильевича Голицына, не одним именем и отчеством напоминавшего знаменитого предка своего, слывшего столпом в Смутное время. Бесспорно, что Голицын был представительнее и способнее всех бояр описываемого времени; к этому присоединял он еще далеко не общее всем тогда образование, дававшее ему известную широту взгляда, уменье покончить с вредною стариною, хотя бы эта старина была для него выгоднее, чем для других. Итак, говоря о правительственной деятельности Феодора Алексеевича, царя очень молодого и болезненного, мы обязаны постоянно иметь в виду людей, его окружавших, сначала Милославских, потом, особенно с 1680 года, Языкова, Лихачева и Голицына, хотя, разумеется, по недостатку подробных известий мы не можем определить долю каждого из них в правительственной деятельности. Новый государь в марте месяце отправил в Чигирин стольника Деремонтова с грамотою к Дорошенку. Но стольник скоро возвратился и объявил, что гетман Самойлович не пустил его из Батурина в Чигирин. Для объяснения своего поступка Самойлович писал государю, что Дорошенко вовсе не думает исполнять требований, заявленных покойным царем, лукавит по-прежнему; притом посылка Деремонтова показывает, что государь переменил прежнее решение, потому что указом царя Алексея все переговоры с Дорошенком поручены боярину князю Гр. |
| Между тем, по обыкновению, всю весну готовились в Украйне к встрече неприятелей, турок и татар. Султан на место Дорошенка провозгласил гетманом и князем малороссийским пленника своего Юрия Хмельницкого, который прислал на Запорожье грамоту от 5 апреля. «Спасителю нашему все возможно, – писал Хмельницкий, – нищего посадить с князьями, смиренного вознести, сильного низложить. Лихие люди не допустили меня пожить в милой отчизне; убегая от них, претерпел я много бед, попал в неволю. Но Бог подвигнул сердце наияснейшего цесаря турского, тремя частями света государствующего, который грешных больше милует, чем наказывает (с меня берите образец!): даровал мне цесарь свободу, удоволил меня своею милостию и князем малороссийским утвердил. Когда был я в Запорожье, то вы мне обещали оказать любовь и желательство и вождем меня иметь; так теперь обещание исполните и отправляйте послов своих в Казыкермень для переговоров со мною». Подписано: «Георгий Гедеон Венжик Хмельницкий, князь малороссийский, вождь Войска Запорожского». Грамота подействовала на Запорожье. 15 мая отправился туда из Москвы стряпчий Перхуров с государевым жалованьем; когда, по обычаю, прочли на раде государеву грамоту, то в войске раздался крик: «Сукон прислано мало! Поделиться нечем! Достанется по одной рукавке! Мы служили отцу государеву и ему, государю, служим верно, над бусурманами всякий промысел воинский чиним неотменно, а жалованья нам прислано мало! А мы и вперед обещаемся верно служить». Серко говорил: «Войско меня не слушается, потому что государского жалованья, знамени и булавы у меня нет; а если бы знамя и булава ко мне были присланы, то козаки были бы мне послушны». Козаки продолжали кричать: «Гетман Самойлович отнял у нас перевоз под Переволочною, даром возить не велит и запасов к нам не присылает. Если турецкое войско на кош к нам придет, то мы Сечь сожжем, а сами пойдем по островам на воду; а тут нам сидеть не у чего, запасу у нас никакого нет». Самойлович опять начал доносить в Москву на Серка, что с ханом крымским заключил перемирие, что к Хмельницкому часто посылает и совершенно уже к нему склоняется. |
|
|
