| Если доселе широкая интеллигенция игнорирует идеи представителей «нового религиозного сознания», то это, по мнению г.Философова, не ее вина, а вина самого религиозно-философского общества, которое недостаточно чутко относится к духовным нуждам молодежи. «Интеллигентная молодежь пойдет в общество, будет внимательно прислушиваться к тому, что там говорят, если она убедится, что там ее любят, воистину хотят ей помочь, что обществу дороги ее гражданские идеалы 705 , что у общества есть определенный гражданский лик». «Конечно, – продолжает Д.В.Философов – общественность не есть прямая задача религиозно-философских собраний... Но, тем не менее, за каждым отвлеченным, самым метафизическим словом должно чувствоваться определенное отношение к общественности, к русской действительности». Иначе даже самые талантливые слова «останутся словами». В качестве члена религиозно-философского общества и человека, дорожащего делом, которому он служит, мне хотелось бы высказать некоторые соображения по поводу плана, намечаемого Д.В.Философовым. Мне чуется в этом плане весьма скользкий путь для религиозно-философского общества, более того – некоторое искажение того религиозного дела, которое, по согласному мнению всех участников, общество стремится осуществлять. Д.В.Философов конечно согласится со мной, если я скажу, что религиозное сознание, религиозное отношение к жизни есть верховная и абсолютно независимая инстанция миросозерцания, которой должны быть подчинены все остальные убеждения личности, но которая сама не подчинена никаким посторонним соображениям. Но если так, то можно ли потребовать, чтобы в центре религиозно-философских бесед лежало «определенное отношение к общественности»? «Гражданские идеалы» – вещь весьма почтенная, они также, конечно, тесно связаны с религиозным мировоззрением, но только в том смысле, что они сами зависят от него; однако служение им не может ни быть прямой задачей религии, ни определять направления религиозного действования. Еще не так давно Вл.Соловьев изобличал славянофилов в том, что у них всечеловеческое начало религии подчинено условным национальным и политическим ценностям 706 . |
| Зимой 1900-1901 гг. Мережковские выступили с инициативой организации публичных Религиозно-философских собраний , к-рые открылись в С.-Петербурге 29 нояб. 1901 г. Г. не выступала на собраниях, активно занималась закулисной организационной деятельностью. Она ставила проблему «железного занавеса» между интеллигенцией и Церковью, приветствовала участие в заседаниях представителей духовенства. Собрания использовались Мережковскими для поиска единомышленников. В 1903 г. по инициативе супругов был организован ж. «Новый путь», уделявший большое внимание религиозно-философским проблемам, в нем публиковались протоколы собраний. После запрета собраний в 1903 г. «Новый путь» стал терять подписчиков, в кон. 1904 г. Мережковские и Философов уступили издание группе религ. философов во главе с Н. А. Бердяевым и С. Н. Булгаковым . В 1905-1908 гг. Мережковские вместе с Философовым жили в Париже, где сблизились с эсерами-террористами Б. В. Савинковым и И. И. Фондаминским. Роман Савинкова «Конь Бледный» (СПб., 1909) написан при участии Г. Мережковские и Философов выпустили сб. статей «Le Tzar et la Révolution» (P., 1907; рус. пер.: Царь и революция. М., 1999), где Г. принадлежала ст. «Революция и насилие». Во Франции Мережковские пытались сблизиться с представителями либерального католицизма, но не нашли взаимопонимания. По возвращении в Россию включились в деятельность созданного по инициативе Бердяева С.-Петербургского Религиозно-философского об-ва, заняли в нем ключевые позиции. Ок. 1912 г. примкнули к политическому масонству, вместе с Карташёвым создали лит. ложу при ордене Великий Восток Франции (по др. сведениям - отдельную «Ложу Мережковского»). Сблизились с А. Ф. Керенским и др. оппозиционными деятелями. Февральскую революцию 1917 г. Г. встретила восторженно, как победу общего дела, но вскоре разочаровалась в Керенском. Октябрьский переворот 1917 г. восприняла как крушение революции, заняла враждебную позицию по отношению к большевикам и сотрудничавшим с советскими орг-циями литераторам. Свои размышления о событиях накануне и после Октября изложила в «Петербургском дневнике», написанном на основе реальных дневников, публицистически заостренных. Бытовые записи перемежаются здесь с описанием событий, портретами политических деятелей. |
| К.М. Аггеев много выступал с публичными чтениями, часто по вопросам культуры. Он горячо верил в то, что «наука, искусство, общественность, вообще культура, сохраняя обязательную для них свободу, но свободно проникаясь светом христианства и свободно преображаясь им, являются могучими орудиями и элементами Царства Божия» 4 . В октябре 1906 года к отцу Константину обратилась группа студентов университета с просьбой «составить оппозицию Луначарскому», который объявил курс лекций о религии и социализме в Политехническом институте. На третью лекцию, когда Агеев должен был, по предложению Луначарского, изложить свою концепцию, Луначарский не явился. Церковно-общественная позиция о. Константина искала выражения не только в устном, но и в письменном слове, что стало особенно актуальным после 1905 года, когда появилась возможность не только сотрудничать с теми или иными изданиями, но и открыть свой собственный печатный орган. На страницах писем К.М. Аггева постоянно мелькают идеи создания собственного журнала, его предполагаемые программы, имена возможных издателей и т.д. Мечта о журнале осуществилась лишь осенью 1906 года, когда в Петербурге начал выходить еженедельник «религиозно-общественной жизни и политики» «Век». Еженедельник просуществовал с 12 ноября 1906 года по 8 июля 1907 года и имел приложение с названием «Церковное обновление». Список авторов журнала включал в себя о. Константина Аггеева , А.В. Карташева , С.Н. Булгакова, А.С. Волжского, В.Н. Свенцицкого, В.Ф. Эрна, Н.Н Бердяева и др. Один из инициаторов «Века», также участник группы «32-х», о. Владимир Колачев так сформулировал цель еженедельника: «Будить способные к жизни церковные силы и содействовать их объединению, проясняя задачи религиозно-церковного обновления, или точнее – возрождения» 5 . 9 сентября 1907 года о. Константин в числе семнадцати других членов-учредителей принимает участие в Учредительном собрании Санкт-Петербургского Религиозно-Философского общества. На этом собрании он был избран одним из семи членов совета вновь открывающегося Общества 6 . Активное участие в деятельности РФО Аггеев принимал вплоть до 1917 года. Так, например, 10 марта 1914 года он выступает в прениях по докладу М.И. Туган-Барановского «Христианство и индивидуализм», а 11 октября 1915 года на закрытом собрании РФО был «заслушан и обсужден доклад священника К. Аггеева «Ближайшие судьбы Русской Церкви. По поводу записки думского духовенства»» 7 . |
| В 1901 году в Санкт-Петербурге вышла первая книга Бердяева «Субъективизм и индивидуализм в общественной философии. Критический этюд о Н.М.Михайловском», предисловие к которой написал один из лидеров марксистского движения в России П.Б.Струве. «Важный шаг в деле критической перестройки марксизма на основе идеалистической философии делает книга Бердяева», — писал Струве, позитивно отмечая попытку автора соединить марксистскую критику современного общества с идеализмом. Непримиримо строгим судьей этой своей работы стал сам Бердяев: чувствуя эклектичность такого подхода, он отошел от марксизма. Позднее он даст беспощадную оценку марксистскому учению: «Интеллектуально марксизм совсем не имеет творческого характера. Марксистская мысль очень убогая и создает серую скуку». Порвав с марксизмом, Бердяев ненадолго сошелся с кадетами, но и в них скоро разочаровался. Чуждый политике, он целиком посвятил себя философии, главным образом — богоискательству. К началу 1900-х годов относится знакомство Бердяева с С.Н.Булгаковым, знакомство во многом определяющее. Булгаков, как и Бердяев, прошел через увлечение марксистским материализмом, «утоляя религиозную жажду абсолютного», и также пришел к идеализму, встав на позиции «христианского социализма». В отличие от рожденного в священнической семье, окончившего духовное училище Булгакова, Бердяев в детские и юношеские свои годы был лишен православной религиозной среды. «Я не отпадал от традиционной веры и не возвращался к ней, — писал Бердяев. — У меня нет религиозных воспоминаний, остающихся на всю жизнь». В 1904 году киевляне Бердяев и Булгаков приезжают в Петербург. Сразу же по приезде в столицу Бердяев и Булгаков погружаются в самое средоточие культурной жизни. Они знакомятся с мэтрами символизма Д.С.Мережковским и З.Н.Гиппиус и вскоре входят в состав издаваемого ими с 1903 года общественно-политического и литературно-художественного журнала «Новый путь» (формально издателем его числился П.П.Перцов). Это был типичный толстый журнал. Тут публиковались повести и рассказы Ф.Сологуба, А.Ремизова, Б.Зайцева, самих Мережковского и Гиппиус, стихи А.Блока, М.Волошина, В.Брюсова, В.Иванова, К.Бальмонта. Но прежде всего журнал задумывался как орган «Религиозно-философских собраний», проводившихся Мережковским и Гиппиус с 1900 года; председательствовал на них епископ Ямбургский Сергий (Страгородский), будущий патриарх Московский и всея Руси. Не удивительно, что не прозаический и поэтический отделы, а отделы философско-религиозные составляли стержень журнала. Это «Записки Религиозно-философских собраний» (вкупе с «Религиозно-философской хроникой»), которые вели сами редакторы, и отдел В.Розанова «В своем углу». Н.Бердяев и С.Булгаков печатались здесь наряду с П.И.Новгородцевым и Н.О.Лосским, С.Л.Франком и В.Эрном, князем Е.Трубецким, П.Струве и Л.Шестовым. В конце 1904 года журнал «Новый путь» прекратил свое существование. |
| Нет, мы не верим, мы не хотим думать, что Розанов действительно душа Религиозно-философского общества. Это наваждение. А если он и взаправду душа, то нам здесь не место. Пусть Общество, наконец, выскажется, пусть определит, где именно его душа, но да не будет оно двоедушным. Сам Розанов говорит, что надо сделать выбор. О, он человек умный и чуткий. Он ясно видит, что теперь, сегодня, не одна Россия, а две России, и что нравственный долг каждого сознательного человека, каждого живого общественного организма, которые желают иметь свое лицо, – сделать выбор. Потому что пребывать между двумя станами значит – пребывать в небытии. Но Розанов не остановился на своем призыве к последней жестокости. Он пошел дальше. Я говорю о его выступлении по делу Бейлиса 597 . Нас обвиняют, что мы и в этом пункте занялись политикой. Это глубоко неверно. Вопросы политические решаются в другой плоскости. И если некоторые из представителей Совета выступали по этому делу политически, то вне стен этого собрания. Как руководители Религиозно-философского общества, мы лишь восстали против попрания религиозных ценностей, мы подняли голос против принесения национальных религиозных святынь в жертву грубой политике насилия и расовой ненависти. Здесь Розанов особенно отличился. Даже известное своей терпимостью «Новое время» и то не вместило кощунств и доносов своего постоянного и славного сотрудника. Розанову, этой душе Религиозно-философского общества, пришлось перекочевать в татарскую орду «Земщины». 5 октября 1913 года в «Земщине» появилась статья Розанова «Андрюша Ющинский». Не буду приводить обильных цитат. Слишком тяжело повторять лицемерные елейные слова, под которыми скрыты призывы к погрому, крови и мести. Но вот последние слова Розанова: «Кто как хочет думает. Для меня – Андрюша Ющинский есть мученик христианский (курсив). И пусть дети наши молятся о нем, как о замученном праведнике. Да не мешало бы помолиться и в больших церквах, всенародно». Можно как угодно относиться к Православной Церкви. Но даже враги ее должны понять, что такого унижения она не заслуживает. Нельзя, стыдно, позорно публично издеваться таким образом над церковной святыней, над ее мучениками. |
| По своему характеру сообщество это сильно отличается от аналогичных кружков, групп, союзов XIX века. При общей страсти к постижению мировой культуры, преимущественно в ее эзотерических истоках, при общем религиозном умонастроении, при общей даже философии символизма связывает их скорее полемическая энергия, чем идейная близость. Сообщество объединяло людей до крайности своенравных, с утонченной личностной психологией и художественно развитым вкусом. Но даже в этом собрании исключений Лев Шестов стоит особняком. Молчаливый, всегда самососредоточенный, не ввязывающийся в споры, предпочитающий не утверждать свое, а иронически снижать пафос оппонента, он тем не менее неколебим в парадоксальном адогматизме. Вглядываясь в этот пышный мир, мы не найдем Шестову места ни среди мистиков, ни среди символистов, ни среди его ближайших друзей — религиозных философов. Он сознает эту «неуместность» и даже отстаивает ее. Едва заявив о себе первыми публикациями, благожелательно принятый и признанный «своим», он двумя саркастическими выступлениями резко отделяет собственную позицию от направления Мережковского, а затем также от философской позиции Н. А. Бердяева. Отмежевание от основных течений именно религиозно-философской мысли столь явно, что возникает сомнение, допустимо ли вообще связывать творчество Шестова с этим движением. Определенно можно утверждать, что оно не только не входит в традицию русской мысли, связанную с именем Владимира Соловьева, но и сознательно противостоит ей. Во всяком случае, Шестов озаботился с предельной ясностью выразить свое критическое отношение к религиозной философии соловьевского толка в специальном курсе лекций, прочитанных им на русском отделении Парижского университета в 1926 г . и положенных затем в основу специальной работы. Стало быть, Шестов разделял с религиозными философами и писателями только общие «предчувствия и предвестия», общую захваченность последними вопросами, по философской же сути и смыслу их пути расходились. Его парадоксальные речи вроде бы вообще не встраиваются в русскую философскую традицию и кажутся голосом одиночки, не созвучным никакому хору — ни славянофилов, ни западников, ни церковноверующих, ни метафизиков, ни гносеологов. Владимир Соловьев, познакомившись с рукописью книги Шестова «Добро в учении Толстого и Ницше», почувствовал беспокойную странность выразившегося в ней умонастроения и просил отсоветовать автору публиковать это сочинение. Обвинение в нигилизме было наготове и не раз высказывалось, казалось бы, близкими по духу людьми, как, например, С. Л. Франком в рецензии на статью Шестова о Чехове «Творчество из ничего». |
| Несомненно, последний суд наиболее подпадает под запрет, который положил Христос относительно суда. Я думаю, что суд, в котором погрешают почти все здесь присутствующее, есть только некоторая моральная неряшливость; мелкий бес толкает нас, когда мы забываем мудрое правило евангельское и даем волю злому или вспыльчивому языку. Но здесь нас приглашают к иному суду. Здесь не случайный суд в беседе, а торжественный, в зале Географического общества. Это не мелкий бес. И вот, я считаю, что суд для Религиозно-философского общества недопустим по принципу, по идее самого Общества. Из доклада Д.В. Философова выходило, что Религиозно-философское общество, будто бы, принуждено к этому суду над Розановым. Я тщетно старался услышать какие-нибудь доводы в этом отношении; я слышал только голословные утверждения. Кто следил за деятельностью Религиозно-философского общества, прекрасно знает, что участие Розанова в то время, когда он стоял более близко к центральному ядру Общества, заключалось в том, что он читал рефераты, сидел и слушал. Розанов давно уже не выступает, и вообще не приспособлен выступать в публичных собраниях, так что общая работа Общества по существу с ним почти невозможна, тем более она невозможна теперь. Я думаю, что, после всего происшедшего, Розанов не только не пойдет сюда говорить, на что он физически не способен, но не придет сюда и слушать. Голос. Это фактически неверно! С.А. Алексеев. И потому заявление о невозможности совместной работы не имеет смысла; давно уже никакой совместной работы здесь не было и не может быть. Да и вообще совместной работы, в практическом смысле, как сказал Д.В. Философов, – не может быть между членами Общества. Д.В. Философов говорил, что лицо нашего Общества вынуждает нас к категорическому выбору. Я опять не могу с этим согласиться. У Религиозно-философского общества нет никакого лица: достаточно прочесть список 45 членов его, чтобы убедиться, какая это разнородная компания; если же брать с точки зрения политических партий, то здесь можно насчитать 5–6 партий. Какое же это лицо, о каком лице мы здесь заботимся? |
| Карташёв уже в студенческие годы стал отдавать предпочтение изучению церковно-исторических дисциплин. Его очевидные выдающиеся успехи именно в этой научной области обусловили оставление А.В. Карташёва в 1899 году профессорским стипендиатом при кафедре русской церковной истории. Однако уже через год, после смерти профессора П.Ф. Николаевского Совет академии возложил на молодого кандидата богословия основную лекционную нагрузку на кафедре русской церковной истории, которую А.В. Карташёв уже в качестве доцента нес в течение почти пяти лет. Именно в журнале Санкт-Петербургской Духовной Академии «Христианское чтение» в 1903 году была опубликована статья А.В. Карташёва «Краткий историко-критический очерк систематической обработки русской церковной истории», которой суждено было стать первым значительным шагом ученого на пути к созданию его основного труда по русской церковной истории и, возможно главного труда его жизни, «Очерков по истории Русской Церкви». Закрытие по указанию обер-прокурора К.П. Победоносцева Религиозно-философских собраний в 1903 году не обусловило прекращение А.В. Карташёвым своего участия во все более активизировавшейся церковно-общественной жизни Санкт-Петербурга. Не смотря на свою огромную занятость в Духовной Академии А.В. Карташёв начал регулярно публиковать свои статьи на различные темы в церковных и светских периодических изданиях, ознаменовав тем самым начало своей плодотворной публицистической деятельности, которой в течение многих десятилетий суждено было занимать важное место в его творчестве. Вынужденный подчас выступать в светских изданиях под псевдонимом, А.В. Карташёв стремился в своем публицистическом творчестве отзываться на многие актуальные вопросы церковно-общественной жизни, среди которых наибольшее значение приобретал в это время вопрос о созыве Поместного Собора. Именно с Поместным Собором связывали свои надежды на проведение широких церковных преобразований как значительная часть русской церковной иерархии во главе с митрополитом Санкт-Петербургским Антонием, так и многие представители возвращавшейся в лоно Церкви русской интеллигенции, среди которой все более заметную роль играли бывшие участники Религиозно-философских собраний, в том числе и молодой приват-доцент Санкт-Петербургской Духовной Академии А.В. |
| Председатель. Предоставляю слово председателю Совета для одного очень важного заявления. А.В. Карташев. В виде продолжения официального материала, который мною был доложен собранию в самом начале, я имею сообщить еще два новых документа. Эти документы отделены от прочитанной мною ранее официальной переписки, так сказать, исторически значительным промежутком времени, ибо они получены председателем Общества уже в последний момент, т.е. за два с половиной часа до настоящего собрания. Между тем, по своим формальным признакам они должны представлять особые мнения членов Совета 612 П.Б. Струве и А.Н. Чеботаревской к давнишнему заседанию Совета еще от 11-го декабря. Оставляя под сомнением юридическую допустимость столь позднего представления особых мнений, так как на основании протокола Совета от 11 декабря 1913 г. уже состоялось прошлое Общее собрание 19 января, которое лишь по случайному недостатку кворума не было окончательно решающим, президиум, однако, не уклоняется от приобщения к делу этих особых мнений, как таковых. П.Б. Струве пишет следующее: «Я высказываюсь вполне определенно против исключения В. В. Розанова по двум основным соображениям. Во-первых, поведение Розанова – и именно это я высказал совершенно категорически в своих последних статьях о Розанове, после которых я сознательно и последовательно не возвращался к суждениям о личности и поведении этого писателя, – по моему глубокому убеждению, совершенно устраняет применимость к нему начала вменения. Я вполне определенно считаю Розанова морально невменяемым. Поэтому в его деле, на мой взгляд, отсутствует основное субъективное условие разумного суда над человеком. Во-вторых, Религиозно-философское общество само по своим задачам не может притязать на функции суда, хотя бы морального, над отдельными лицами. Таким образом, исключение из Общества, как действие дисциплинарно-судебное, есть действие, не соответствующее природе такого общества, как Религиозно-философское. В силу этого, в данном случае отсутствует и основное объективное условие разумного суда. |
| Д В очень откровенно сказал, что колесо вертится, но нас не задевает. Но как-то это настанет. Как? Надо себе это ясно представить. Ведь и две тысячи лет тому назад, когда развивалось христианское религиозное сознание в своем зародыше, в Великом Риме так же были и патриции, и художники, и мыслители, и они собирались, как и мы. Быть может, и там были некоторые почтенные матроны, которые так же, как и у нас на собраниях Религиозно-философского общества, вязали чулок или нечто в этом роде. Это символ. И они, может быть, тоже рассуждали, что какие-то там мужики-рыболовы какую-то веру выдумали. А тут вот о формах языческого религиозного сознания того времени говорили, и как это примирить. Некоторые говорили, что это невозможно, другие, что нет. Но когда кончалось собрание и, расходясь по темным улицам, они приходили в свои дома и ложились на холодные постели, они чувствовали, что они смертны, что они помрут, они не чувствовали бессмертия в себе. Нечто в этом роде и со многими из нас происходит. Я снова возвращаюсь к тому, что сказал М И , что, по его мнению, теперь развитие религиозного сознания невозможно. А потом оно развивается. Но, правда, здесь это не делается. Здесь как-то случилось так, что, вероятно, громадное большинство людей приходит с каким-то внутренним трепетом, с внутренней жаждой, сидят здесь и некоторые с интересом слушают, но расходятся, не сроднившись душой, не почувствовав общей правды, которой они жаждут. Я самого начала жизни Религиозно-философского общества не знаю, но в этом периоде, в котором я застал жизнь Религиозно-философского общества, мне кажется, религиозное сознание в нем развивалось, т.е. в нем был этот трепет. Тогда, кратко скажу, был разговор о Церкви, был этот больной вопрос, он всех волновал, и тогда происходило это движение, был этот родник, были некоторые пути в нем, как и во всяком живом движении. Развивалось религиозное сознание. Теперь этот жизненный вопрос, вопрос о религиозном сознании, развивается в живом процессе жизни, где живо разрешается сегодняшний вопрос. |
|
|
