| В 1826 году, во время коронационных торжеств, московский святитель был возведен в сан митрополита, но возложил на себя белый клобук только после того, как отнес его в Чудов монастырь на мощи святителя Алексия, и уже после, как бы от самого святителя, принял его . В 1836 году обер-прокурором Синода был назначен граф Н.А. Протасов, воспитанник иезуитов. Протасов усвоил убеждение во всесильных возможностях канцелярского способа управления, во всемогуществе приказов. «Когда господина Протасова сделали обер-прокурором, — писал святитель Игнатий Брянчанинов, — он приезжал к генерал-адъютанту Чичерину и говорил ему: “Поздравь меня; я — министр, я — архиерей, я — ч… знает что”. Филарет Киевский, услышав это, сказал: “Справедливо только последнее”» . И члены Синода скоро почувствовали на себе его тяжелую руку. «Однажды, — вспоминал современник, — Протасов пришел к Филарету и начал с ним говорить о чем-то весьма громко, почти криком, как это в моде у военных и начальников. Владыка сказал: “Если и потише будете говорить, Ваше сиятельство, я услышу”. С тех пор перестал кричать Протасов, по крайней мере у митрополита Филарета» . Вскоре после назначения на обер-прокурорскую должность Протасов, явившись в присутствие Синода, уселся в архиерейское кресло. Митрополит Филарет обратился к нему с вопросом: «Давно ли, Ваше сиятельство, получили хиротонию?» Протасов ничего не понял. «Давно ли посвящены в священный сан?» — повторил святитель и объяснил, что за столом, за который он уселся, восседают члены Синода. «Где же мое место?» — спросил Протасов. И митрополит Филарет указал ему его место: стоящий в стороне обер-прокурорский стол. В 1832 году митрополит Филарет по поручению Синода составил «Сказание об обретении честных мощей иже во святых отца нашего Митрофана, первого епископа Воронежского, и благодатных при том знамениях и чудесных исцелениях». Святителю Филарету «даровано было, — по его же собственным словам, — первому подать голос о признании и прославлении сущей в нем благодати Божией», как писал об этом митрополит наместнику лавры архимандриту Антонию. |
| Г. Мансветов считает типикон 1577 года «первопечатным» (стр. 248), но это совершенно напрасно, потому что первое издание вышло в свет в 1545 году. Об этом издании как editio princeps упоминает в своем капитальном труде Эмиль Легран (Emile Legrand. Bibliographie hellenique ou descript. raisonn. de ouvrag. publ. en grec par. de grecs aux XV-e et XVI-e siecl. Paris, 1885 an., t. I, pag. 268); два экземпляра издания этого устава 1545 г. видел архимандрит Антонин в библиотеке Афонского Филофеева монастыря («Заметки поклонника Святой горы». Киев, 1864 г., стр. 170). Г. Мансветов мог не знать о труде Леграна, вышедшем в один год с его книгой, но заметки арх. Антонина были у него под руками, и нужно удивляться, что он просмотрел его указание на этот весьма крупный факт, имеющий бесспорный интерес для истории печатного типикона. Подробный перечень статей, входящих в первопечатный типикон, сделанный г. Леграном (pag. 270), который, по принятому им обычаю, приводит дословно, и самое предисловие, и описание этого типикона, напечатанное нами в «Рук. для сельск. пастыр.» 1887 г. (см. статью Свято-Афон. тип., прим. 3), избавляют нас делать снова подробное описание этого устава. Мы ограничимся лишь замечанием, что это издание было перепечатано в 1577 г. не целиком, как думает Легран (Cette edition est la reproduction de celle, qui fut donné par Andronic Nucius en 1545; onn’en a pas mence retranchi la preface. t. II, pag. 205), а с некоторыми изменениями. Так, напр., первопечатный типикон называется « Τυπικν κα τ πρρητα», а типикон 1577 года – «Т παρν Τυπικν». Первое издание принадлежало Иоанну и Петру братьям Савынам, а издание 1577 года – Андронику Керкирскому. Предисловие же почти целиком воспроизведено из первопечатного типикона. В дисциплинарной части типикона 1577 года прибавлены статьи 2 и 4, Пасхалия принадлежит Василию Велериду Керкирскому и начинается 1545 г., а оканчивается 1604 г., а в типиконе 1577 г. – Феофану иеромонаху из Кипра и начинается 1577, а оканчивается 1617 г. |
| Протасов хотел сделать государство моноконфессиональным и не одобрял политику широкой веротерпимости, проводившуюся при Екатерине II и Александре I. Но на Церковь он смотрел прежде всего с точки зрения государственного интереса, государственной пользы, видел в ней одну из опор правительства и в этом был верным продолжателем линии Петра I и архиепископа Феофана (Прокоповича) . От своего покровителя Николая I Протасов усвоил убеждение во всесильных возможностях канцелярского способа управления и во всемогуществе приказа свыше. Исполненный энергии, свою деятельность в кресле обер-прокурора он начал с преобразования канцелярской части: увеличил численность чиновников, повысил их ранги, разделил канцелярию на департаменты с директорами и обер-секретарями, «усовершенствовал» бумажное делопроизводство до такой степени, что чиновники, сидевшие за соседними столами, вели переписку между собой через экспедицию. Протасов скоро подчинил себе учреждения, находившиеся прежде в ведении Синода – Духовно-учебное управление, преобразованное из Комиссии духовных училищ, подведомственной Синоду, счетную часть Синода, которую он преобразовал в Хозяйственный комитет. С членами Синода граф Протасов обращался заносчиво, грубо, позволяя себе кричать на них, и даже пытался по-военному командовать ими. При этом он, однако, заботился о престиже Святейшего Синода и не позволял главам смежных министерств вмешиваться в церковные дела. Считая Русскую Православную Церковь своим ведомством, Протасов брал на себя инициативу в решении чисто церковных дел и даже вопросов богословского характера. В конце 1830-х гг. он поднял вопрос об исправлении «Катехизиса» святителя Филарета, в котором усмотрел протестантский оттенок, заключавшийся будто бы в отсутствии 9 церковных заповедей, заимствованных митрополитом Петром (Могилой) в «Православное исповедание» из католических катехизисов. «Православное исповедание» Протасов ставил так высоко, что ввел обязательное изучение его во всех семинариях и настаивал на том, чтобы оно было объявлено «символической книгой». |
| В 1824 году недоброжелатели святителя хлопотали о его удалении из Москвы. Когда по Москве распространился слух о предстоящем перемещении его в Тифлис (Тбилиси), он не смутился. «Монах, как солдат, – говорил он, – должен стоять на часах там, где его поставят; идти туда, куда пошлют». – «Неужели, владыка, – воскликнула одна барыня, – вы поедете в эту ссылку?» – «Ведь поехал же я из Твери в Москву», – сказал ей в ответ владыка. Слух, однако, оказался ложным. В 1826 году московский святитель был возведен в сан митрополита. В 1836 году обер-прокурором Синода был назначен граф Н.А. Протасов. Протасов усвоил убеждение во всесильных возможностях канцелярского способа управления, во всемогуществе приказа. И члены Синода скоро почувствовали на себе его тяжелую руку. И только бестрепетный московский владыка умел поставить строптивого обер-прокурора на место. Однажды, вскоре после назначения на обер-прокурорскую должность, Протасов, явившись в присутствие Синода, уселся в архиерейское кресло. Митрополит Филарет обратился к нему с вопросом: «Давно ли, Ваше сиятельство, получили хиротонию?» Протасов ничего не понял. «Давно ли посвящены в священный сан?» – повторил святитель и объяснил, что за столом, за который он уселся, восседают члены Синода. «Где же мое место?» – спросил Протасов. И митрополит Филарет указал ему его место: стоящий в сторонке обер-прокурорский стол. В 1832 году митрополит Филарет, по поручению Синода, составил «Сказание об обретении честных мощей иже во святых отца нашего Митрофана, первого епископа Воронежского, и благодатных при том знамениях и чудесных исцелениях». Серьезное столкновение между митрополитом Филаретом и обер-прокурором Протасовым произошло в 1842 году, когда Московский архипастырь вместе с соименным ему Киевским митрополитом высказались в Синоде за возобновление перевода Библии. Митрополит Серафим не поддержал своих собратий; за этим последовало увольнение от присутствия в Синоде обоих иерархов, с оставлением за ними членства в Синоде. Пребывая после этого безотлучно в Московской епархии, митрополит Филарет продолжал, однако, участвовать в деятельности Синода, откуда ему высылались бумаги на отзыв. Более того, обер-прокурор Н. А. Протасов, виновник удаления святителя из Петербурга, сам нередко приезжал к нему в Москву за советом и постоянно вел с ним деловую переписку. |
| При Николае I усилился обер-прокурорский надзор за ходом церковных дел. Обер-прокурор получил министерские полномочия. Несмотря на подозрительное отношение Николаевского двора к деятелям Александровского царствования, связанным с масонскими кругами, в 1833 году обер-прокурором вместо князя П.С. Мещерского был назначен тайный масон С.Д. Нечаев. К духовенству он относился презрительно и враждебно, и сразу повел настоящую войну против иерархов из Синода, причем в этой борьбе не брезговал и интриганскими методами. Он инспирировал ложные доносы на архиереев, в которых те обвинялись в политической неблагонадежности, а чтобы придать доносам видимость правдоподобия, подталкивал членов Синода выражать недовольство жандармским давлением на Церковь . Нечаев добился того, что под негласный надзор поставлен был митрополит Московский Филарет. Недовольство Нечаевым в Синоде стало столь велико, что иерархи решились просить государя о замене его другим лицом. И ходатайство это, поддержанное важным синодальным чиновником А.И. Муравьевым, возымело успех. После отставки Нечаев поселился в Москве, посвящая свой досуг занятиям астрологией в узком кругу интимных друзей. Преемником Нечаева стал граф Н.А. Протасов. Это был один из самых энергичных и умных сановников николаевской эпохи. Он получил воспитание у гувернера-иезуита, и оттого, вероятно, несмотря на его искреннюю преданность Православной Церкви, в его богословских воззрениях всегда был заметен сильный налет католицизма. Но к Риму Протасов относился недружелюбно, и в своих церковно-политических взглядах был далек от клерикальных латинских тенденций. Протасов хотел сделать государство строго конфессиональным и отрицательно относился к политике широкой веротерпимости, проводившейся при Екатерине II и Александре I. Но на Церковь он смотрел, прежде всего, с точки зрения государственного интереса, государственной пользы, видел в ней одну из опор правительства, и в этом был верным продолжателем линии Петра I и архиепископа Феофана. От своего покровителя Николая I Протасов усвоил убеждение во всесильных возможностях канцелярского способа управления и во всемогуществе приказа свыше. Исполненный энергии, он свою деятельность в кресле обер-прокурора начал с преобразования канцелярской части – увеличил число чиновников, повысил их ранги, разделил свою канцелярию на департаменты с директорами и обер-секретарями, «усовершенствовал» бумажное делопроизводство до такой степени, что чиновники, сидевшие за соседними столами, вели переписку между собой через экспедицию. Протасов скоро подчинил себе учреждения, находившиеся прежде в ведении Синода – Духовно-учебное управление, преобразованное из Комиссии духовных училищ, подведомственной Синоду, счетную часть Синода, которую он преобразовал в Хозяйственный комитет. |
| Следовательно, поход в немецкую землю, о котором говорит послание, состоялся не в 1577 году, а ранее. Н. И. Костомаров указал другое соображение, в силу которого послание следует считать написанным приблизительно в 1578 году. По его мнению, обличительная грамота была составлена уже после казни Воротынского, происшедшей в 1577 году. Под этим Воротынским он разумеет князя Михаила Ивановича, которого, по словам Костомарова, Грозный подвергнул пыткам, отослал измученным на Бело озеро, но на дороге тот скончался и был похоронен в Кириллове монастыре, где вдова Воротынского построила на его могиле церковь 8 . Но и с этим мнением, обоснованным на известиях, почерпнутых у Карамзина, нельзя согласиться. Во-первых, князь М. И. Воротынский был замучен не в 1577 году, а в 1573 году после 15 апреля 9 . Во-вторых, Иоанн Грозный в послании нигде не упоминает о Михаиле Воротынском, но говорит только о церкви, поставленной в Кириллове монастыре «над Воротынским» его княгиней, т. е. его вдовой 10 , а церковь эта была поставлена над могилой брата князя Михаила, Владимира Ивановича Воротынского 11 , скончавшегося 27 сентября 1553 года 12 . Михаил же Иванович Воротынский был погребен сначала в Кашине, и лишь в 1606 году был перенесен в Кириллов монастырь 13 . Но если Грозный в послании упоминал не о событии 1577 года, а о событии 1553 года, то этим самым устраняется основание относить составление послания к 1578 году. Отвергнув догадку Н. М. Карамзина , А. П. Барсуков высказал предположение, что Грозный написал свое обличительное произведение между весной 1574 года и весной 1575 года. Он обратил внимание на то, что весной пред тем временем, когда Грозный составлял свое знаменитое письмо, были еще живы Собакины: «а что весну сю к вам Собакины от моего лица злокозненную прислали грамоту». Между тем, по сведениям послужного списка старших бояр, изданного в XX части Древней Российской Вивлиофики, все трое Собакиных умерли и выбыли в течение 7083 года 14 , т. е., с сентября 1574 по сентябрь 1575 года. Отсюда А. П. Барсуковым сделан вывод, что послание не могло быть написанным после весны 1575 года. С другой стороны, под походом в немецкую землю А. П. Барсуков разумеет не Ливонский поход 1578 года, а поход 1573 года, когда царь ходил на Ливонских немцев, ибо во время похода 1578 года (?) не был уже в живых брат инока Ионы – Иван Васильевич Шереметев, убитый в начале 1577 года, тогда как Грозный говорил об обоих братьях инока Ионы, как о лицах живых. |
| Разделы портала «Азбука веры» ( 26 голосов: 4.1 из 5) Часть шестая. Русская Библия Глава 1. Такие разные архиереи В среду к двенадцати пополудни в Зимний дворец был вызван обер-прокурор Святейшего Синода граф Протасов. Он приехал, по обыкновению, загодя, дабы разузнать обстановку. За окнами серел сумрачный январский денек. Дворцовые лакеи давно погасили свечи, и все в Зимнем виделось как сквозь туманную дымку: застывшие на часах солдаты-гвардейцы в парадных мундирах, блестки от хрустальных люстр и бра, золото массивных рам и выступавшие яркие пятка картин — воздетые руки, конские головы, лимоны с тыквами; даже старуха княгиня Ливен проплыла мимо с лакеями, как волшебница из сказки. Хорошо, что она его не заметила. Пройдя по длинным коридорам и пустынным залам дворца; Протасов в полутьме проскочил мимо лестницы наверх, во фрейлинский коридор. Пришлось вернуться. Встретившаяся горничная сказала, что фрейлина цесаревны, княжна Александра Долгорукова, уехала кататься. Заглянул в дворцовую контору, а там объяснили, что граф Ностиц только что вышел и вот-вот вернется, но времени ждать не было. Прискорбно. Протасов рассчитывал выведать через своего приятеля Ностица или умную и наблюдательную княжну настроение государя. В нынешнем докладе следовало сообщать о приятном и неприятном… как бы не попасть впросак. Предполагалось удаление одного епископа и возведение в сей сан другого. Старательно написанные синодскими чиновниками обоснования с решением Синода лежали в портфеле оберпрокурора, но как отнесется государь?.. Главных своих противников Протасов смог удалить подальше, но вдруг Николай Павлович спросит мнение Филарета московского или Филарета киевского?.. Что первый — прямолинейный упрямец, что второй — упрямец тихий и насмешник, оба могут подставить подножку… И дернула же его нелегкая при своем назначении сказать известному болтуну генерал-адъютанту Чичерину: «Поздравь меня! Я — министр, я — архиерей, я — черт знает что!» Фраза разнеслась по всей России. Обер-прокурору конечно же передали и ответную реплику киевского владыки: «Справедливо только последнее…» А московский своевольно сохранил в московской академии и епархиальных семинариях преподавание философии в прежнем направлении, изучение Писания и еврейского языка, да еще, как бы в насмешку над обер-прокурором, вменил всем преподавателям в обязанность готовить самостоятельно лекционные курсы и их литографировать. Опять готовит записку об издании Библии на русском языке… Неймется чудаку, будто не знает, какую жесткую узду можно на него накинуть… |
| Гости теперь обсуждали недавно вышедшую книгу Муравьева о святых местах России. Андрей Николаевич был сделан чиновником за обер-прокурорским столом в Синоде при содействии владыки Филарета и стал там его ревностным помощником. Помощь и поддержка оказались нелишними. В 1836 году в Святейшем Синоде воцарился граф Протасов. Отличный танцор (за что его особенно любила императрица Александра Федоровна), воспитанник иезуитов, не получивший никакого образования, гордый и честолюбивый, он происходил из знатной фамилии и имел некоторое значение при дворе по своим матери и теще, бывших статс-дамами. Поначалу его приход на место Нечаева был воспринят духовными с радостью, ибо Нечаев распоясывался чем дальше, тем больше, вызывающе пренебрегал мнениями членов Синода и говаривал: «Я покажу этим калугерам, что такое обер-прокурор!» Протасов виделся номинальным главою, при котором управлять всем будут архиереи. Но не тут-то было. Весь Петербург облетели слова новоназначенного обер-прокурора Святейшего Синода, сказанные знакомому: — Поздравь меня! Я — министр, я — архиерей, я — черт знает что! В несколько месяцев Протасов успел уничтожить Комиссию духовных училищ, заменив ее учебным управлением, где архиереям места не было, взял в свои руки всю финансовую часть, увеличил количество чиновников и учредил пост директора синодальной канцелярии, контролировавшего всё дела и докладывавшего лично графу. Члены Синода оказались не у дел: ни выслушать нечего, ни приказать некому. Не стесняясь ни законов, ни церковных правил, Протасов быстро стал полновластным хозяином в Синоде, и все ощутили его тяжелую руку и крутой нрав. Чиновники не смели высказаться в поддержку какого-нибудь епископа вопреки мнению графа, после того как за такие действия двое были уволены со службы с лишением права на выслугу лет. Страх и трепет объяли всех. Архиереи шли к нему на прием, как на муку, снося и окрики, и невежественные поучения, и присловье, высказываемое без всякого стеснения: «Пусть-ка сунутся на меня жаловаться! Я им клобуки-то намну!» |
| Все славное и великое, совершившееся по духовной части в царствование покойного Государя, относится ко времени обер-прокурорства Протасова. Так, при нем последовало общее воссоединение униатов; приведен в исполнение проект обеспечения сельского духовенства; устроена православная церковь в западных губерниях; учреждены православные кафедры в Риге и Америке; издан устав для епархиального управления; явились новые учреждения при св. синоде; преобразованы духовные училища и открыты женские и четвертая духовная академия. Конечно, во всех этих событиях и преобразованиях Протасов был более исполнителем и орудием воли и мысли Державного деятеля; но нельзя отрицать и того, что во многих случаях Император Николай действовал по его указаниям, во многих делах советовался с ним, на многое смотрел его глазами, тем более, что Протасов пользовался необыкновенною доверенностью Государя я был ближе к Нему всех своих предшественников. Так, например, при назначении в архиереи и митрополиты Государь всегда требовал мнения Протасова. Желчный, с судорожною деятельностью, с больною печенью, но энергический, одаренный способностью угадывать мысли и желания своего Монарха, Протасов не давал покоя ни себе, ни служащим под ним, когда дело шло о скорейшем исполнении Высочайшей воли, и готов был все сломить, всех загнать на край света, чтобы только скорее привести её в действие. Между тем, сильный доверенностью Государя, он худо таил стремление самовластвовать в синоде и всем управлять, так что из-под мнимой его заботливости о пользе общественной и о благе церкви нередко очень явственно обозначались виды эгоистические и честолюбивые замыслы. Хотя и не имея, как некогда Голицын, звания министра духовных дел, Протасов, созданными им новыми при св. синоде учреждениями, был, в существе, настоящим министром. Вся его обстановка; рой окружавших чиновников; директоры, вице-директоры, начальники отделений; тон обращения его с ними и с членами синода – все напоминало о присутствии в синоде министра духовных дел, особенно после удаления отсюда обоих Филаретов. |
| В настоящее же время Протасов у нас патриарх, хотя он и солдат, – и это потому, что он представитель государя. Он ездит по балам и театрам, прекрасно танцует и вообще un tres galant нотте – но...». Пальмер начал было объяснять, что граф Протасов по своему положению не что иное, как древнегреческий великий Логофет ( μεγας Λογουτης), но монах стоял на своем и говорил, что «при теперешнем порядке вещей если бы, например, все епископы восставали против какого-нибудь опасного нововведения, это было бы бесполезно, если только Синод не будет на их стороне; а если бы Синод вздумал под влиянием светской власти сделать что-нибудь вредное в церковном отношении, то этому пришлось бы подчиняться, только бы чрез это усилился раскол. Говоря о наличном составе Синода, монах находит дурным, что в число членов его допущены два священника, на равной ноге с епископами. «Единственным оправданием этого, – продолжал собеседник Пальмера, – может служить то, что эти священники в Синоде могут быть полезными в качестве представителей женатого духовенства, при уяснении нужд, связанных с его состоянием, так как все остальные члены Синода монахи». Заговорив о членах Синода, монах, естественно, не мог не охарактеризовать для иностранца самого замечательного в то время члена его, Филарета Московского . «Филарет Московский, – сказал он, – сделался архиепископом в 30 лет от роду, тогда как по регламенту Петра Великого монах в этом возрасте мог только сделаться иеромонахом. Он тонок, изворотлив, так что может весь Синод повертывать вокруг своих пальцев и заставить его признавать черное белым. За что бы он ни взялся, все будет сделано, то есть – если одобрит граф Протасов. Он необыкновенно хорош на своем теперешнем месте, именно на втором; но сохрани нас Бог , чтобы он сделался митрополитом Петербургским! Он честолюбив, и я опасаюсь, что если бы граф Протасов задумал какое-нибудь нововведение, он стал бы на его сторону и повлек бы за собой всех остальных. Но он совершенно православен. Старый митрополит Серафимт – нуль. |
|
|
