| Урсулой, их предводительницей – сюжет знаменитых икон, которыми Мемлинг украсил раку святой 18 . Напротив того, скромную и не богатую фантазию русского иконописца воспитывали строгие типы Варлаама Хутынского, Сергия Радонежского, Кирилла Белозерского, Зосимы и Савватия Соловецких, Антония и Феодосия Печерских , и других монашествующих подвижников Русской земли, которых однообразные характеры, результат одинакового призвания и одинаковых условий жизни, усиливали однообразный строй русской иконописи. Было бы вопиющей несправедливостью против условий изящного вкус не согласиться с теми, которые видят один из существенных недостатков нашей иконописи именно в этой суровости аскетизма.; но вместе с тем, на основании тех же условий изящного, следует упомянуть, что и католическая изнеженность, не смотря на привлекательные формы, в которых она выражалась, настолько же оказалась далека от своей цели в искусстве церковном, даже может быть еще дальше, нежели восточная суровость; потому что эта изнеженность так сильно способствовала профанации церковного стиля, что уже в XV в. стало входить в обычай у западных живописцев писать Богородицу по портретам своих жен, знакомых дам и даже любовниц. Крайность развития художественности в ущерб религии довела наконец художников до того, что они находили для себя очень естественным скандалезный прием изображать Мадонну в своих этюдах сначала обнаженную с ног до головы и потом уже драпировать ее одеянием 19 . Переходя от отдельных фигур к изображению целых событий и сцен, мы находим в нашей иконописи то же однообразие и ту же бедность в противоположность неистощимому разнообразию сюжетов в церковном искусстве католическом. И в том и в другом искусстве выразились условия исторической жизни и цивилизации. Только Прологом и Святцами ограничивалось все воспитании фантазии древнерусского иконописца, не знавшего ни повестей, ни романов, ни духовных драм, всего этого поэтического обаяния, в среде которого созревало искусство на западе. С благоговейной боязнью относились наши предки к религиозным сюжетам, не смея видоизменять их изображения, завещанные от старины, считая всякое удаление от общепринятого в иконописи такой же ересью, как изменение текста Св. |
| С самого первого момента в истории церковного красноречия мы одновременно встречаем два параллельных литературно-проповеднических течения: учительное (совещательное) и торжественное, которые тянутся через всю историю греческой проповеди. Иногда получало преобладание одно направление, иногда другое, но никогда одно другое не уничтожало. До пятого века имел преобладающее значение род процоведи учительный, с пятого получает господство род торжественный, который усиливался и приобретал большее и большее развитие по мере того, как увеличивался в Христианской Церкви круг праздничных торжеств». И действительно, внимательно ознакомившись с названным сборником и изучив, сравнительно с поучениями Кирилла Т., помещенные рядом с ним Слова отцов и учителей церкви разных веков, мы должны вполне согласиться с мнением преосвящ. Антония, потому что пришли к безусловному заключению, что все они решительно сходны с ними по своему построению, складу речи, ораторским приемам, и относятся именно к «торжественному или панегирическому роду красноречия». Все, что считают как особенность ораторских произведений Кирилла и что нередко относят на счет его «риторичности»: постоянное сопоставление Ветхого и Нового Завета, картинность, драматизм изложения, сравнения, восклицания, отсутствие прямого назидательно-поучительного приложения к современности слушателей и пр., – все это находим как у Кирилла Т., так и в словах названных отцов и учителей церкви, между тем, неоспоримо, в высокой степени красноречивых. Прямых и буквальных заимствований из них мы не нашли в Поучениях Кирилла Тур., хотя каждую его страницу можно было бы сравнивать и иллюстрировать соответственными местами из соседних с ним святоотеческих поучений. Сборники, вроде указанных, появились у нас очень рано, вероятно, еще при жизни св. Кирилла, в XII–XIII в.: нам известно, напр., несколько таких древних их списков и по одному из них, пергаменному, мы издаем два поучения 282 . Составлялись подобные сборники (Торжественники, Златоструи и пр.) с одной определенной целью – дать для церковного чтения на дни Господских и Богородичных праздников слова и поучения, которые служили бы и к разъяснению важности празднуемых событий, возвещенных в Божественном откровении и явленных роду человеческому в исполнение времен, – и были бы вместе с тем прямым и вполне достойным ответом на торжественность самих праздников, перенося набожных слушателей в горний мир высших ликований и восторженной радости. С этой стороны такие слова и поучения несомненно были очень близки к церковным песнопениям праздничных, высокоторжественных церковных служб, почему, может быть, наряду с ними в названных Сборниках, помещались и толковые каноны этих служб, во многом сходные с высокоторжественными словами, как напр. в нашем Сборнике такие каноны на Пасху и на день сошествия Св. Духа. |
| Боже мой, да что же это такое за привидение? Еще раз оглянулся на следы. Они уходили в сторону леса. Кругом ни души. Только буря еще сильнее расходилась. Взял эту сумку. Тяжелая. Принес в хату, открыл... Милые вы мои детки, – и старец навзрыд заплакал. – В сумке-то были свежие хлебы. Да еще теплые, совсем горячие. Будто только вот из печки их вытащили. А какая там печка. На 50 верст не было ни одной хозяйской хаты, одни ссыльные да арестанты. И вот этим хлебом мы жили целую неделю. Пока утихла пурга, подвезли нам паек. И никто тогда не умер. А в других лагерях, слышно было, многие померзли в эту метель, а наши никто не замерз. Чудотворец Николай спас нас!»... Примерно за год до своей смерти о. Филадельф стал заметно слабеть телом. Особенно его изматывала исповедь народа. Он так там уставал, что еле-еле добирался до своей келии... Его хоронили всей братией. Сам о. наместник отпевал по монашескому чину. Народ плакал, провожая своего доброго пастыря в «путь дальний». Кто теперь примет их скорби на себя? Кто их, сироток, утешит, кто приласкает добрым словом. Кто помолится за них?.. Иеродиакон Даниил (Маланьин) Изо всех, кто влился в лаврскую братию из вновь пришедших молодых, вспоминается иеродиакон Даниил (в миру – Павел Иванович Маланьин, 1926–1956). Не заметить его было невозможно. Яркие, бросающиеся в глаза внешние данные – высокий рост, почти черные волосы, крупные и выразительные черты лица, очень хорошо гармонировали с завидным голосом – могучим, очень приятного тембра басом. Он любил служить и служил собранно, серьезно, не мешая каждой душе выразить в молитве, соединить с ектеньями свое сокровенное прямо, непосредственно, просто. Конечно, в его положении особенно трудно было хранить свою душу от въедливых помыслов тщеславия, от увлечения собственной значимостью, от желания настоять на своем при всякой кажущейся несправедливости. Трудно любому, а еще больше монаху серьезному, с полной ответственностью относящемуся к своим обетам. Отец Даниил, по отзывам знавших, его, старался работать над собой, и эти старания укреплял молитвой. Рано утром вместе со всеми насельниками обители спешил он к Преподобному игумену Сергию за благословением. Когда он не служил, то пел на клиросе. Церковное пение было его стихией. Даже в отпуск, желанный и необходимый его по болезненному состоянию, он уезжал петь. Уезжал в Киев, пел в древней колыбели русского иночества – Лавре препп. Антония и Феодосия Киево-Печерских. |
| Недаром любит вас, св. иноки, Владыка-Митрополит, – подумал я тогда» 242 . Далее мы могли бы привести и многие другие примеры из свято-подвижнической жизни старца иеросхимонаха Парфения и сопоставить их с таковыми же действиями высокопр. Филарета; но читавшие и знающие жизнь первого увидят сами из последующего повествования, насколько были и тот и другой единонравны и соревновательны друг другу на проходимом ими поприще духовного делания, и тем самым представляли в себе достоподражательные образцы для прочих избранных. Для свидетельства же и доказательства той истины, что в жизни и действиях высокопр. Филарета и сам о. Парфений и прочие избранные из братий св. Лавры видели для себя истинный образец и почерпали мудрые руководственные правила и наставления, мы должны указать, между прочим, на такой факт, который в глазах истинных благочестивых почитателей святоподвижничества должен иметь особенный авторитет. Кто не знает имени и не чтит памяти в Бозе почившего Святителя Воронежского Антония? И вот когда однажды старец иеросхимонах Парфений, питавший особенную любовь и преданность к сему Святителю, принимавшему, в бытность его ещё Наместником Киево-Печерской Лавры, особенное участие в первоначальных подвигах его (Парфения), обратился к нему письменно с одним духовным вопросом и именно, между прочим, о том: «где ему полезнее жить – в Лавре или в Голосеевой»? Тогда Святитель Воронежский прислал ему такой ответ: «Вам Бог послал великого Архипастыря, отличающегося, сверх прочих Духа Святого даров, Боголюбезным смирением. Его святым примером и наставлением и руководствуйтесь. Какое место к прожитию и послушанию назначит вам: там и пребывайте. Сему светильнику имею сильное стремление и я грубую выю свою подклонить, но по недостоинству моему лишен сего дара» 243 . Переписка эта была еще в первых годах схимничества о. Парфения, так как и самый главный вопрос, составлявший предмет письма, был тот: «что такое схима»? Судя по этому времени и принимая во внимание, что о. Парфений вообще любил делиться с братиями св. Лавры всеми духовными назиданиями, и особливо поступал так по званию и долгу духовника, само собою, и приведённые слова из этой переписки сделались ведомыми в среде избранных братий. |
| Но несомненно, что общее мнение, если взять рядового печерского инока, твердо стояло на мысли, что всему есть своя мера и всякому иноку положено свое – по званию и состоянию, и осуждало отступление от этой мерки. Еще при Феодосии один купец, из Торопца родом, роздал свое «имение» и постригся у Антония в чернецы. Этот Исакий принялся за себя жестоко: надел власяницу, заказал купить себе козла, одрал его и надел свежую козлиную кожу шерстью на власяницу, так что на нем и усохла «кожа сыра», плотно прильнув через власяницу к телу. Семь лет пробыл Исакий в таком виде в пещере длиной в четыре локтя, «не вылазя», «на ребрех не легав, но сидя мало приимаше сна». Кормили его в «оконце» через день одной просфорой. Дошло до того, что постучали как-то Исакию в оконце, чтобы передать пищу, а ответа не последовало. Нашли его без чувств, и потом два года Феодосий отхаживал его, оглохшего, без языка и без движения, пока все это мало-помалу вернулось к нему. Исакий вспомнил, как явились в пещеру к нему бесы, ударили в сопели, гусли и бубны и заставили его плясать до полусмерти. После этого случая он решил побеждать дьявола не в пещере, а «ходя в монастыре» и соблюдая по-прежнему «воздержание жестоко». И вот поведение его было тотчас же оценено как «уродство»! Он начал «помогать поварам, варя на братию». Да на заутреню ходил раньше всех, стоял там «крепко и неподвижно», хоть и в мороз, в протоптанной обуви, обмораживая ноги, пока заутреню не отпоют. Тут он и шел в поварню, заготовлял дрова, воду, разжигал огонь, а «повара от братии» приходили на готовое. И они же еще и издевались над ним, как над юродивым! И все дальнейшие разнообразные физические испытания, которым он подвергал себя в течение трех лет, подробно описанные, зачислены рассказчиком «Патерика» на счет «уродства». А затем Исакий-купец и сам решил, что бесы побеждены, и дальше продолжал уже спокойно жить в посте, бдении и воздержании, видимо уже не хватаясь за не подобающие его званию дела 235 . Исакий, видимо, строил свою жизнь, не оглядываясь на окружающих. Упоминавшийся уже Федор, замученный князем Мстиславом, был мягче и, если бы не брат Василий, погибший вместе с ним, рисковал не выдержать взятого на себя монашеского подвига. Федор был богат, роздал все нищим, постригся и долго жил в пещере (Варяжской) по указанию игумена. Прошли годы, ослабло тело, явилось недовольство «монастырской ядью». Федор предавался грустным мыслям о прожитом времени и о потерянном богатстве и жаловался друзьям, пока не обрел опору в Василии: тот нашел секрет восстановить душевное равновесие ослабевшего, и, хотя бес потом хитростью чуть было не искусил его бежать, захватив обнаруженный в пещере клад, Федор с помощью того же Василия справился и с этим искушением, зарыл клад поглубже и предался «работе велией». |
| В 1850 году о. Иоасаф, дав, по обыкновению, начальнице Дивеевской общины Ирине Прокофьевне подписать белый бланк, составил без ее ведома прошение к Нижегородскому преосвященному Иакову о том, чтобы ввиду ее преклонных лет назначили бы его попечителем, строителем, духовником и благочинным Дивеевской общины. Архиепископ Иаков, считавший уже о. Иоасафа за человека, не заслуживающего доверия, положил резкую и строгую резолюцию на этом прошении: «Попечителей в монастырях не полагается, духовник и благочинный – есть, а строительницею должна быть начальница, которую за старостью лет сменить». Вознегодовав на это решение, о. Иоасаф стал хлопотать о выборе такой новой начальницы, которая бы была столь же несамостоятельна и предана ему, как Ирина Прокофьевна. Сестры же общины, со своей стороны, большинством голосов избрали себе по духу в начальницы кроткую и добрую Серафимову сироту 49-летнюю крестьянскую девицу Устинью Ивановну (впоследствии монахиню Иларию), но о. Иоасаф добился, что Нижегородская консистория отменила единодушный выбор сестер общины, будто бы за безграмотностью ее, и назначила начальницей дворянку Екатерину Васильевну Ладыженскую, слепо преданную о. Иоасафу и доверенную по его делам. Не получая долго ответа на это прошение, о. Иоасаф послал Е. В. Ладыженскую в мае 1850 года в Нижний Новгород. Там она узнала, что архиепископ Иаков на чреде в Св. Синоде в Петербурге, но получен ответ с отказом на прошение Ирины Прокофьевны. Думая повлиять на Владыку, Е. В. Ладыженская тотчас поехала в Петербург, где застала высокопреосвященного Иакова больным, за два дня до его смерти. Умирающий архипастырь сказал ей: «Я молился и не нахожу полезным ваше желание! Даю тебе заповедь: ты предана о. Иоасафу и потому езди к нему советоваться, но чтобы его ноги не было в Дивееве!» Отец Иоасаф, как известно, имел намерение в 3 верстах от Дивеевской обители, к стороне Саровской пустыни, построить скит, с тем чтобы по подобию Антония и Феодосия Печерских здесь была обитель о. Серафима и его о двенадцати врат, подобно небесной скинии. В 1850 году он выстроил там келью для благочинной Татьяны Буржумовой, у которой о. Иоасаф в обители имел пребывание, но Ладыженская признала эту келью неполезной и сломала. В этой же келье жил зять о. Иоасафа – Муранов с женой. Вскоре разыгралась история, и одна из сестер, Фомина, была предана церковному покаянию за прелюбодеяние (см. т. 5 мнений и отзывов митр. Филарета, с. 194). Вследствие прошения Фоминой, гражданский губернатор просил преосвященного Иустина, временно управлявшего Нижегородской епархией за смертью преосвященного Иакова, удалить Иоасафа из Дивеевской обители, что преосвященным и было исполнено (с. 196). |
| Да, старцев и батюшек, наверное, много. А Батя был один. У него не было толп оголтелых почитателей, не было «чад», он не оставил книг, сборников писем и проповедей, он не держал «мироносиц» для ведения высоколобой духовной переписки, не гонял чертей из целых сонмищ, не дергал за ниточки марионеток в дальних монастырях — «надо», «не надо», «благословляю», «не благословляю». Но тот факт, что Батя отошел ко Господу в день памяти первоначальников монашества в Русской Церкви — преподобных Антония и Феодосия Печерских, — уже сам по себе свидетельствует о глубочайшем внутреннем единстве Бати с теми, кто начинал в нашей земле монашеское делание. Он был человеком единого с ними духа и подвига. Живой пример таких людей, как отец Матфей, служит самым очевидным оправданием самого института монашества. Наверное, о Бате адекватно может рассказать лишь его житие — настолько широк и глубок был этот человек. Многое уже рассказали о нем люди, близко знавшие его. Помнится, год назад, сразу после его смерти, кто-то просил меня что-то написать об отце Матфее. А я просто не мог. О ком угодно мог бы написать. А о Бате не мог. Так что и сегодня у меня не получится, наверное, связного рассказа. «Пою Богу моему дондеже есмь», — эти слова когда-то были вынесены в заголовок одного из его интервью. Как показала его кончина, они не были просто фигурой речи, банальщиной, в которую часто превращаются в устах начетчика даже самые глубокие слова Писания. Эти слова были содержанием его жизни. И скончался Батя как воин — в больницу, где прошла последняя битва его земной жизни, его увезли с клироса. Иногда говорят о прозорливости отца Матфея. Иногда она бывала курьезной — вспоминается случай в Успенском соборе Кремля, когда на Патриаршей литургии он, не прекращая дирижировать хором, как будто случайным движением взял стоявший перед ним стул и поставил за спиной молившегося рядом с хором престарелого грека-архимандрита. И через несколько секунд этому старцу сделалось плохо, и он без сил упал на заботливо подставленный несколькими мгновениями ранее стул. Мы чуть не прекратили петь. А Батя лишь улыбнулся: «О как!». |
| Конечно, в таком положении особенно трудно хранить свою душу от въедливых помыслов тщеславия, от увлечения собственной значимостью, от желания настоять на своем при всякой несправедливости. Трудно любому, а еще больше — серьезному монаху, с полной ответственностью относящемуся к своим обетам. Отец Даниил, по отзывам знавших его, старался работать над собой и эти старания укреплял молитвой. Рано утром вместе со всеми насельниками обители спешил он к Преподобному Игумену Сергию за благословением. В соборе еще темно. Только дежурный монах зажигает лампадки. Пока не пришел отец Наместник, все богомольцы стоят в притворе, оставив неширокий коридор для прохода монахов. Как только прозвучит возглас предстоятеля " Благословен Бог наш " , вспыхнут разноцветные стаканчики паникадил, хлынет могучим потоком " Царю Небесный.... " После братского молебна отец Даниил шел к Литургии. Когда он не служил, то пел на клиросе. Церковное пение было его стихией. Даже в отпуск, желанный и необходимый его болезненному состоянию, он ехал петь. Уезжал в Киев, пел в древней колыбели русского православия — Лавре преподобных Антония и Феодосия Киево-Печерских. Не прошло и десяти лет с момента поступления отца Даниила в Лавру, как подкрался конец — неслышно, нежданно, неотвратимо. Говорят, утром он служил, вечером читал после трапезы вечерние молитвы... А следующим утром уже облетела всех весть о его смерти. Он умер в тот год, когда исполнилось ему ровно тридцать лет. О внезапной, по церковно-славянскому выражению, напрасной смерти издревле молятся христиане, прося Господа сохранить от этой беды. И все же иногда случается такое: внезапно умирает кто-то. Только не всегда это беда. Думается, Господь, " глубиною мудрости человеколюбно вся строяй и полезная всем подаваяй " , допускает иногда и такую решительную меру, зная заранее, что может встретиться человеку на пути и будет ли это тому на пользу. Как опытный садовник срезает распустившийся бутон точно в срок, чтоб не выветрился аромат, не осыпались до времени лепестки, так и внезапная смерть подкашивает иногда человека в лучшую пору его цветения. Понимание и уверенность в этом могут утешить и примирить со всеми беспокойными вопросами. Об этом говорит и псалмопевец: " Всякия кончины видех конец, широка заповедь Твоя зело " (Пс. 118, 96). |
| Помяни, Господи Боже наш, в вере, и надежде живота вечнаго, преставльшияся рабы Твоя, и яко благ и человеколюбец отпущаяй грехи и потребляяй неправды, ослаби, остави, и прости вся вольная их согрешения и невольная; избави их вечныя муки, и огня геенскаго и даруй им причастие и наслаждение вечных Твоих благих, уготованных любящим Тя. Аще бо и согрешиша, но не отступиша от Тебя, и несумненно во Отца и Сына и Святаго Духа Бога, Тя в Троице славимаго, вероваша, и единицу в Троице, и Троицу во единстве православно, даже до последняго своего издыхания исповедаша. Темъже милостив им буди, и веру яже в Тя, вместо дел вмени, и со святыми Твоими, яко щедр упокой! Несть бо человек, иже поживет, и не согрешит, токмо Ты един еси кроме всякаго греха, и правда Твоя, правда во веки, и Ты еси един Бог милостей и щедрот и человеколюбия; и Тебе славу возсылаем Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно и во веки веков, аминь! Ehre... Jetzt... Слава... И ныне... Herr, erbarme dich! (Dreimal.) Господи помилуй! (Трижды.) Herr, segne! und die Entlassung: Господи, благослови! и отпуст: Herr Jesus Christos, unser Gott, durch die Gebete deiner allreinen Mutter, der heiligen, ruhmreichen und schön siegenden Martyrer und unserer gerechten Väter Antonios und Theodosios von Petschera und aller deiner Heiligen, versetze die Seelen deiner von uns geschiedenen Knechte in die Gezelte der Gerechten, lass sie im Schoosse Abrahams ruhen und zähle sie unter die Gerechten, und erbarme dich unser als der Gute und Menschenliebende, Amen. Господи Иисусе Христе Боже наш, молитвами пречистыя Твоей Матере, святых славных и добропобедных мученик, иже во святых отец наших Антония и Феодосия Печерских чудотворцев и всех святых Твоих, души усошпих от нас раб Твоих в селениях святых вчини, в недрех Авраама упокой с праведными сопричти и нас всех помилуй, яко благ и человеколюбец, аминь. Deinem (deiner – deinem) in seligem Entschlafen vollendeten Knechte (Magd, Knechten, Mägden) N.N. gieb, o Herr, die ewige Ruhe, und verleihe ihm (ihr – ihnen) ewiges Andenken! |
| Я взошел на величественную колокольню лавры, начатую при Императрице Анне и оконченную при Елисавете: в ней четыре яруса разнородных колонн, Дорического, Ионического и Коринфского ордена высота ее 47 сажен с крестом; она почитается высочайшею из всех колоколен Российских и по своему нагорному положению видна более, нежели за тридцать верст по Московской дороге; с ее же вершины взор достигает до города Козельца на расстоянии семидесяти верст. Вся панорама Киева, Днепра и живописных окрестностей открывается стоящему на последнем ярусе столпа сего, вполне достойного лавры, в которую зовет он на молитву мирным гласом своих колоколов. Жадно разбегаются взоры по сему очаровательному и разнообразному чертежу вод и гор, лесов и полей, повсюду украшенных каким-либо священным зданием; потом опять сосредоточиваются они на одной живописной массе Киева, двухъярусного, горнего и дольнего, разделенного садами и оврагами, и сияющего Божиими храмами: наконец утомленные падают прямо на св. лавру и ее пещеры, как на единый мирный приют посреди сей тревожной картины. С племянником Владыки, отцом Антонием, приятным и радушным спутником многих моих хождений внутри лавры и по ее окрестностям, совершил я сей последний восход и уже полагал, что успел в короткое время видеть все достойное внимания в стенах обители; но Митрополит озаботил меня вопросом: «видел ли ты юдоль преподобных Антония и Феодосия и был ли на их кладезях?» – Я же не знал и о их существовании. Тогда кроткий пастырь, обратясь с улыбкой к своему племяннику, сказал ему: «поди же и отведи его в сию долину, и пусть почерпнет там воды из струи, освященной руками преподобных; ибо место сие еще дико и отрадно, как во дни святых отшельников.» Немедленно вышли мы через пещерные врата из стен лавры и, минуя крытый ход ближних и дальних пещер, несколько повыше их достигли до каменной церкви Зачатия Богоматери, что над самым холмом дальних пещер Феодосиевых. Там, насладившись зрелищем лавры, которая величественно восставала пред нами, по уступам гор мы стали спускаться крутою стезею в глубокую дебрь, поросшую вековыми тополями и яворами, доколе не обрели на дне оврага малый кладезь, – это был Феодосиев. |
|
|
