| Я со слезами целовал его руку и глядел на Марью Ивановну, которая была так обрадована моим присутствием, что казалась совершенно счастлива и спокойна. Около полудни услышали мы необычайный шум и крики. «Что это значит, – сказал отец, – уж не твой ли полковник подоспел?» – «Невозможно, – отвечал я. – Он не будет прежде вечера». Шум умножался. Били в набат. По двору скакали конные люди; в эту минуту в узкое отверстие, прорубленное в стене, просунулась седая голова Савельича, и мой бедный дядька произнес жалостным голосом: «Андрей Петрович, Авдотья Васильевна, батюшка ты мой, Петр Андреич, матушка Марья Ивановна, беда! злодеи вошли в село. И знаешь ли, Петр Андреич, кто их привел? Швабрин, Алексей Иваныч, нелегкое его побери!» Услыша ненавистное имя, Марья Ивановна всплеснула руками и осталась неподвижною. – Послушай, – сказал я Савельичу, – пошли кого-нибудь верхом к перевозу, навстречу гусарскому полку; и вели дать знать полковнику об нашей опасности. – Да кого же послать, сударь! Все мальчишки бунтуют, а лошади все захвачены! Ахти! Вот уж на дворе. До анбара добираются. В это время за дверью раздалось несколько голосов. Я молча дал знак матушке и Марье Ивановне удалиться в угол, обнажил саблю и прислонился к стене у самой двери. Батюшка взял пистолеты и на обоих взвел курки и стал подле меня. Загремел замок, дверь отворилась и голова земского показалась. Я ударил по ней саблею и он упал, заградив вход. В ту же минуту батюшка выстрелил в двери из пистолета. Толпа, осаждавшая нас, отбежала с проклятиями. Я перетащил через порог раненого и запер дверь внутреннею петлею. Двор был полон вооруженных людей. Между ими узнал я Швабрина. – Не бойтесь, – сказал я женщинам. – Есть надежда. А вы, батюшка, уж более не стреляйте. Побережем последний заряд. Матушка молча молилась богу; Марья Ивановна стояла подле нее, с ангельским спокойствием ожидая решения судьбы нашей. За дверьми раздавались угрозы, брань и проклятия. Я стоял на своем месте, готовясь изрубить первого смельчака. Вдруг злодеи замолчали. Я услышал голос Швабрина, зовущего меня по имени. |
| 30 июля 1937 г. вышел приказ наркома внутренних дел СССР Н. И. Ежова «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов», к к-рым были отнесены в т. ч. «церковники». Утверждалась разнарядка на репрессии. Свердловская обл. имела разнарядку на расстрел 4 тыс. чел. и на заключение в ИТЛ 6 тыс. чел. (для сравнения: в Ленинградской обл. должны были расстрелять 4 тыс. чел. и заключить в лагеря 10 тыс. чел.). В соответствии с этим приказом в Прикамье было расстреляно 8 тыс. чел., в т. ч. священно- и церковнослужители, монашествующие, верующие миряне. В Берёзовском и др. районах Прикамья в авг.-окт. 1937 г. был арестован 21 клирик. Их обвинили в принадлежности к «контрреволюционной повстанческой организации церковников на Урале, деятельность которой направлялась так называемым Объединенным церковно-политическим центром, поддерживавшим преступные связи с иностранными разведками, а также «Уральским повстанческим штабом»». По решению тройки от 17 окт. 1937 г. 4 чел. были расстреляны, 17 чел. приговорены к 10 годам лишения свободы. Это была часть всесоюзного дела «Объединенного церковно-политического центра», во главе к-рого якобы стояли патриарший местоблюститель митр. Сергий (Страгородский) и еп. Алексий (Симанский) (см. Алексий I (Симанский) ). Уполномоченными «Центра...» в Свердловске являлись: у григориан - «митрополит» Петр (Холмогорцев), у «сергиевских» приходов - Свердловские архиепископы Макарий (Звёздов), Петр (Савельев), у обновленцев - «митрополиты» Сергий (Корнеев), Михаил Трубин. В соответствии с отчетом начальника управления НКВД Д. М. Дмитриева по этому делу в Свердловской обл. было арестовано 1700 чел. Особенно много задержанных кроме Перми и Свердловска было в Коми-Пермяцком окр. и в Красноуфимском р-не. В Коми-Пермяцком окр. в авг.-сент. 1937 г. были арестованы все священнослужители канонической Церкви и обновленцы (григориан не было) - находившиеся на свободе, в ссылке или в лагере. По версии следствия, отбывавший в Кудымкаре ссылку Свердловский архиеп. Макарий (Звёздов) создал «контрреволюционную повстанческую организацию церковников, которая насчитывала в своих рядах свыше 200 участников и располагающая значительным количеством огнестрельного оружия» (ПермГАСПИ. Ф. 641/1. Оп. 1. Д. 16248. Л. 107). Перед Коми-Пермяцким окротделом НКВД стояла сложная задача - найти 200 «церковников» в малонаселенном округе, в выявлении «контрреволюционеров» окротделу помогала следственная бригада из обл. управления НКВД. |
| «Повести Белкина» напоминают предания, притчи, были, сказки с их счастливыми финалами. Здесь царит случай, который Пушкин называл «мощным орудием Провидения». В каждой из повестей Пушкин отстаивает идею, христианскую по своей природе, – идею самоценности человеческой личности, жизни и счастья. Любви и семейному счастью нередко угрожают разрушительные страсти, как например, стремление Сильвио к первенству, желание подчинить других людей своему «я» (повесть «Выстрел»). Вместе с тем пушкинским героям знакомы муки совести, понятие нравственного долга, любовь к отчему дому и родовому гнезду, молитва и покаяние. Не случайно все истории как будто подсвечены светом евангельской притчи о блудном сыне, упоминаемой в «Станционном смотрителе». В финалах повестей торжествуют любовь, добро, чувство прекрасного. Вражда, сословные стереотипы и предрассудки разного рода оказываются побежденными. При этом Пушкин, как подлинный «всечеловек», по-христиански открыт лучшему в мировой культуре. Открыт диалогически, без самодовольства и самоуничижения. Иронизируя над сентиментальными и романтическими штампами, Пушкин берет себе в союзники В. Шекспира, В. Скотта, В. Ирвинга с их стремлением изображать человека как живую индивидуальность. В «Капитанской дочке» история пугачевского восстания XVIII века показана «домашним образом», через «семейственные записки», автором которых является главный герой Петр Гринев. Особая чистота нравственного чувства присуща Гриневым и Мироновым. Жизнь по совести, следование нравственному долгу помогают им с честью пройти испытания «русского бунта». Так, Василиса Егоровна отказывается покинуть Белогорскую крепость, мотивируя свой поступок евангельским представлением о супружестве: «Вместе жить, вместе и умирать». Особое значение в мире Гриневых и Мироновых имеют благословение и молитва. Цитат из Священного Писания в тексте произведения мало, однако поведение многих героев может быть понято только в свете Евангелия. Скромная красота Маши заставляет вспомнить слова апостола Петра о «сокровенном сердца человеке в нетленной красоте кроткого и молчаливого духа» как главном женском украшении (1 Петр. 3, 4). Савельич предан своим господам в духе наставлений апостола Павла: «Рабы, повинуйтесь господам своим по плоти со страхом и трепетом, в простоте сердца вашего, как Христу» (Еф. 6, 5). |
| Обещался просить за него у И. П. [Ивана Петровича] Корнилова. У Федора Николаевича взял несколько копий рапорта. Одновременно со мной поднимался к нему старый граф Орлов-Давыдов. На ступеньках: «Пошел вон» – слуге, помогавшему ему. – Пришел просить, кажется, Федора Николаевича быть духовником семейства вместо умершего протоиерея Шишова. Федор Николаевич очень просто принял его, нисколько не изменив ни костюма, ни приемов, хотя предварительно знал, что он придет. – Константину Петровичу Победоносцеву оставил пять копий рапорта с «Японии и России», согласно его прежней речи о том. – Всенощную отстоял в Крестовой. В певчих – дискант старый, по-видимому, производит не особенно приятное впечатление. С о. Иосифом, цензором, условились во вторник быть у адмиральши Рикорд. – В девятом часу был у И. П. Корнилова. У него собираются в субботу по вечерам. Я пришел первым; за мной В. В. [Василий Васильевич] Григорьев. Умнейший из всего бывшего собрания и интереснейший. Затем Александр Львович Опухтин, попечитель Варшавского Учебного Округа, Бычков – библиотекарь, Грот – академик, Савельев – военный археолог, П. А. [Петр Андреевич] Гильтебрандт – редактор «Старой и Новой России», Золотарев, Коссович, Савваитов, П. А. [Петр Александрович] Васильчиков и прочие. Все ропщут, все недовольны. Александр Львович рассказывал про Коцебу, генерал-губернатора Варшавы, как он льстит полякам, как поляки опять поднимают головы и верховодят; все – о чем-нибудь нехорошем ныне в России. А мне хотелось спросить этих пожилых, лысых большею частию или седых господ – так отчего же вы не соединитесь, не оснуете, например, честный журнал и прочее… Пустота, малосодержательная в таком серьезном многоученом обществе. Представить бы собрание таких господ в любом из западных государств – куда больше бы содержания! Чай в начале, яблоки и виноград в средине, ужин из двух блюд и пирожного в конце. – С Григорьевым говорил об удельной системе в Японии. – Много табачного дыму. Больше всех занимали меня – Григорьев и Опухтин – о Польше (он сегодня представлялся Государю, который поцеловал его в голову и сказал: «Выдержите» (в Польше)), и занимала также рассеянность милейшего и добрейшего хозяина. |
| Савельев, видя оторопевшего студента, принялся за него, рассмешил его, разговорил своими рифмами. Случайно два года спустя этот жених при мне сердечно благодарил и отца, и Савельева за действительно спасший его отказ и образумившие его рифмы. Конечно, за пять лет моего пребывания в университете у меня было немало товарищей, с которыми я дружил, либо занимаясь вместе науками, либо сидя за квартетным столом шли как-либо музицируя. Немного их осталось в живых, со многими из них, еще здравствующими, так и не видался я по окончании курса в гимназии и университете, с весьма немногими мои встречи были кратковременны, случайны. Я уже упоминал о бывшем нашем кружке пения, о бывших у меня двух студенческих квартетах и долговременной моей игре в четыре руки с Николаем Ивановичем Соколовым. Позднее мое музицирование было более всего в кружке Панаева, в семействах Ковальского и Ханыкова, куда перекочевала и часть студентов, товарищей-музикусов. Главное же товарищество мое, конечно, зависело от научных занятий и было связано со всякими работами по составлению лекций, по очередному пользованию всякими книгами и журналами. Из таких товарищей был одно время со мной близок покойный Николай Петрович Кудряшев (сын столь ненавистного инспектора) из Самары, покойный же Виктор Васильевич Варенцов, здравствующий, хотя горемычный Вадим Владимирович Бекетов, Андрей Иванович Соколов, покойный Григорий Петрович Лутновский, Семен Алексеевич Григорьев, Сергей Александрович Григорьев и Петр Андреевич Аверьянов (он же виртуоз-скрипач, первая скрипка Панаевского кружка). Нечего греха таить, что «потихоньку от родителей» мы иной раз занимались далеко не науками, а резались в преферанс с записями долгосрочного кредита на стенке, причем менялось у нас много кружек великолепного казанского пивозавода «Петцольд и К°». Но надо сказать и то, что кутежи и всякие истории были совершенно нам не причастны и ни разу ни с одним из нас не было никакого скандала, не было «протоколов» и т.п. Не собиралась вышеперечисленная компания вся вместе, так как я жил в ней в разные годы и на разных курсах, но вели себя мы, безусловно, порядочно и учились прилежно и добросовестно. Герои старого типа студентов встречались между студентами моего времени в достаточном числе. Мой первый приход в университет с прошением к ректору о принятии в студенты совпал с лицезрением подъехавшего навеселе студента Богинского (потом часто встречавшегося со мной в студенческом банке), провозгласившего швейцару: «Козловский, отдай этому россинанту двугривенный и скажи, чтобы убирался к черту». Сущей притчей во языцех был горчайший пьяница, буйный медик Игольников, потом, конечно, совсем пропавший, несмотря на блестящие дарования. Игольникова и судили, и сажали, и вытрезвляли… Он все-таки кончил курс и, как я слышал, будучи военным врачом в Пензе, погиб из-за какой-то пьяной стычки на службе. Были другие молодцы, но много уступавшие Игольникову. |
| Пушкин вывел в лице Гринева одного из русских людей второй половины прошлого века. Такие люди, как Петр Андреевич, тогда бывали и могли быть. Поэт нимало не думал о том, чтобы ставить своего героя в красивые позы и заставлять его проделывать чудеса храбрости. В «Капитанской дочке» выходит постоянно так, что Гринев, несмотря на свое мужество и готовность к самопожертвованию, иногда кажется (но только кажется) как бы пассивным лицом, которого спасает то Савельич, то Пугачев, то Марья Ивановна. Вот это-то, вероятно, и подало повод Белинскому назвать Гринева безцветным лицом. О близорукости такого определения мы уже говорили. Гринев скоротал свой век в своем родовом имении и, подобно отцу, не сделал блестящей карьеры. Ненасытное честолюбие и жажда власти были ему совершенно чужды, и он остался в тени. К тому же он был слишком совестлив, чтобы пролагать дорогу к почестям, не брезгая никакими средствами. Он не уронил бы себя ни на каком посту, но он не был человеком призвания, увлекающего своих избранников к предназначенному для них жребию, и мог вполне удовлетвориться тою скромной сферою деятельности помещика и семьянина, которая выпала на его долю. Не трудно догадаться, что он толково управлял своими крестьянами и был образцовым в своем роде мужем и отцом, посвящая свои досуги, подобно Болотову, литературным занятиям, к которым он пристрастился еще в Белогорской крепости. восклицал Пушкин в одном из стихотворений, написанных в молодые годы («Деревня»). Но он не мог не видеть и отрицать, что между крестьянами и господами сплошь и рядом существовали такие тесные и нравственные узы, которые не могли не вызывать уважения. Для справедливой, всесторонней оценки истории крепостного права еще не настало время. Современникам реформы 19 февраля 1861 года трудно отрешиться от своего, несколько пристрастного взгляда на тот строй жизни, который был ею упразднен. Будущий историк крестьянского сословия отметит все, что было дурного в этом строе, но не скроет и того, что было в нем хорошего; а что в нем было и кое-что хорошее, вполне удовлетворявшее несложным потребностям стародавней жизни, - в этом нет никакого сомнения. |
| Пугачев, увидя в толпе Акулину Памфиловну, погрозил пальцем и мигнул значительно; потом сел в кибитку, велел ехать в Берду, и когда лошади тронулись, то он еще раз высунулся из кибитки и закричал мне: «Прощай, ваше благородие! Авось увидимся когда-нибудь». – Мы точно с ним увиделись, но в каких обстоятельствах!.. Пугачев уехал. Я долго смотрел на белую степь, по которой неслась его тройка. Народ разошелся. Швабрин скрылся. Я воротился в дом священника. Все было готово к нашему отъезду; я не хотел более медлить. Добро наше все было уложено в старую комендантскую повозку. Ямщики мигом заложили лошадей. Марья Ивановна пошла проститься с могилами своих родителей, похороненных за церковью. Я хотел ее проводить, но она просила меня оставить ее одну. Через несколько минут она воротилась, обливаясь молча тихими слезами. Повозка была подана. Отец Герасим и жена его вышли на крыльцо. Мы сели в кибитку втроем: Марья Ивановна с Палашей и я. Савельич забрался на облучок. «Прощай, Марья Ивановна, моя голубушка! прощайте, Петр Андреич, сокол наш ясный! – говорила добрая попадья. – Счастливый путь, и дай Бог вам обоим счастия!» Мы поехали. У окошка комендантского дома я увидел стоящего Швабрина. Лицо его изображало мрачную злобу. Я не хотел торжествовать над уничтоженным врагом и обратил глаза в другую сторону. Наконец мы выехали из крепостных ворот и навек оставили Белогорскую крепость. Глава XIII Арест Не гневайтесь, сударь: по долгу моему Я должен сей же час отправить вас в тюрьму. – Извольте, я готов; но я в такой надежде, Что дело объяснить дозволите мне прежде. Соединенный так нечаянно с милой девушкою, о которой еще утром я так мучительно беспокоился, я не верил самому себе и воображал, что все со мною случившееся было пустое сновидение. Марья Ивановна глядела с задумчивостию то на меня, то на дорогу и, казалось, не успела еще опомниться и прийти в себя. Мы молчали. Сердца наши слишком были утомлены. Неприметным образом часа через два очутились мы в ближней крепости, также подвластной Пугачеву. |
| Здесь мы переменили лошадей. По скорости, с каковой их запрягали, по торопливой услужливости брадатого казака, поставленного Пугачевым в коменданты, я увидел, что, благодаря болтливости ямщика, нас привезшего, меня принимали как придворного временщика. Мы отправились далее. Стало смеркаться. Мы приближились к городку, где, по словам бородатого коменданта, находился сильный отряд, идущий на соединение к самозванцу. Мы были остановлены караульными. На вопрос: кто едет? – ямщик отвечал громогласно: «Государев кум со своею хозяюшкою». Вдруг толпа гусаров окружила нас с ужасною бранью. «Выходи, бесов кум! – сказал мне усастый вахмистр. – Вот ужо тебе будет баня, и с твоею хозяюшкою!» Я вышел из кибитки и требовал, чтоб отвели меня к их начальнику. Увидя офицера, солдаты прекратили брань. Вахмистр повел меня к майору. Савельич от меня не отставал, поговаривая про себя: «Вот тебе и государев кум! Из огня да в полымя… Господи Владыко! чем это все кончится?» Кибитка шагом поехала за нами. Через пять минут мы пришли к домику, ярко освещенному. Вахмистр оставил меня при карауле и пошел обо мне доложить. Он тотчас же воротился, объявив мне, что его высокоблагородию некогда меня принять, а что он велел отвести меня в острог, а хозяюшку к себе привести. – Что это значит? – закричал я в бешенстве. – Да разве он с ума сошел? – Не могу знать, ваше благородие, – отвечал вахмистр. – Только его высокоблагородие приказал ваше благородие отвести в острог, а ее благородие приказано привести к его высокоблагородию, ваше благородие! Я бросился на крыльцо. Караульные не думали меня удерживать, и я прямо вбежал в комнату, где человек шесть гусарских офицеров играли в банк. Майор метал. Каково было мое изумление, когда, взглянув на него, узнал я Ивана Ивановича Зурина, некогда обыгравшего меня в Симбирском трактире! – Возможно ли? – вскричал я. – Иван Иваныч! ты ли? – Ба, ба, ба, Петр Андреич! Какими судьбами? Откуда ты? Здорово, брат. Не хочешь ли поставить карточку? – Благодарен. Прикажи-ка лучше отвести мне квартиру. |
| Священник Алексей Владимирович Поярков. Родился в 1868 году. Происходит из бедной духовной семьи. Отец его был псаломщиком. Испытал на себе все бремя нищеты и в детстве ему приходилось просить даже милостыню. Окончил начальную земскую школу, духовное училище и воронежскую духовную семинарию. Состоит священником слободы Попасной, Валуйского уезда, от которой избран выборщикам. Преподавая закон Божий в церковно–приходской школе, занимается пчеловодством, земледелием и скотоводством. Убежденный демократ; ни к какой партии не принадлежит, но, по его словам, будет всегда там, где правда и справедливость. Иван Яковлевич Пушкарский. Бывший государственный крестьянин. Родился в 1857 году. Читать и писать научился дома. Занимался земледелием, имея надел в 2 десятины на душу. Быль сборщиком податей, уполномоченным от крестьян родной Иловской волости по разным общественным делам. С 1898 года служил старшиной. Имеет медаль за усердную службу. Выборщик от Иловской волости, беспартийный. Петр Яковлевич Ростовцев. Родился в 1863 году в Землянске, Воронежской губ., происходит из купеческой семьи. Образование свое начал в образцовой школе Бунакова. Окончил СПБ унив. по юридическому факультету, занимается сельским хозяйством и состоит на общественной службе. Был городским головой г. Землянска, председателем Землянск. уездной земской управы, членом Воронежск. губернск. земск. управы, а последнее время городским головой города Воронежа от которого и был избран в Госуд. Думу. Член К. Д. партии. Николай Дмитриевич Савельев. Малоземельный крестьянин, имеет земли только 20 саж., 44 лет, из Верхнего Карагана, Новохоперскаго уез. Член крестьянского союза. Александр Григорьевич Хрущов. Из потомственных дворян. Родился в 1872 году. Окончил математический факультет Московского университета. Занимается сельским хозяйством в своём имении. Служил по выборам в земских учреждениях сначала в качестве уездного земского гласного по Землянскому уезду, затем в качестве губернского, был 7 лет членом оценщиком крестьянского банка по выбору от воронежского губернск. земства. С 1901 г. председатель Землянской земск. управы, участвовал в съездах земских и городских деятелей по избранию от Вор. губ. земства. В своей деятельности всегда смело и горячо отстаивал прогрессивные начинания. Член к.-д. партии с самого ее основания. Сторонник национализации земли. |
| В 1960 году, то есть за три года до закрытия семинарии, в Жировицы прибыли еще три выпускника МДА – Дьяков Владимир Митрофанович, Голенко Григорий Филиппович и Кондратенко Владимир Васильевич. Дьяков был неплохим художником–пейзажистом: некоторые его картины с видами Жировиц до сих пор висят в покоях Владыки Митрополита. И Радугин, и Сахненко оказались прекрасными преподавателями. Правда Алексею Савельевичу, хотя он и был превосходным рассказчиком, «не повезло» с предметом, он вел сектоведение, предмет совершенно не актуальный в то время, тем более, что мы изучали прошлое – хлысты, молокане, пашковцы, дырники – все это скорее забавно, чем интересно. Особенной симпатией семинаристов пользовались Валентин Васильевич и Петр Михайлович. Они уделяли нам много своего личного времени. Радугин, заядлый рыбак и непоседа, брал нас с собой, по благословению отца Ректора, даже на ночные рыбалки, участвовал в наших спортивных играх. Валентин Васильевич вместе с Яблонским и Дьяковым больше всех «продержался» в агонизирующей семинарии. Всем троим пришлось при этом претерпеть немало унижений и прямых угроз. Вот один из эпизодов, рассказанных Радугиным. Как–то летом 1963 года он получил посылку от родных из Москвы. На почте, куда он пришел за посылкой, его ждали представители милиции (читай КГБ), которые потребовали в их присутствии вскрыть посылку. Получив отказ, они бесцеремонно сорвали крышку ящика и вывернули на стол содержимое. Перекопав и перемешав вяленые маслины с печеньем, конфетами и другими продуктами, они сгребли все в посылочный ящик и безо всяких извинений и объяснений вернули его адресату. Но, как говорится, это только цветики: в Слонимском райисполкоме, председателем которого был в то время некий Кобяк, им прямо угрожали арестом и тюремным заключением. Только под воздействием этих угроз Яблонский и Дьяков уехали из Жировиц, а Радугин остался, так как на него были возложены обязанности библиотекаря и бухгалтера. Наконец из Москвы прибыли машины, которые вывезли библиотеку. |
|
|
