| негодующий, но все еще любящий отец твой Порфирий Головлев». Неизвестно, дошло ли до Петеньки это письмо; но не дальше как через месяц после его отсылки Порфирий Владимирыч получил официальное уведомление, что сын его, не доехавши до места ссылки, слег в одном из попутных городков в больницу и умер. Иудушка очутился один, но сгоряча все-таки еще не понял, что с этой новой утратой он уже окончательно пущен в пространство, лицом к лицу с одним своим пустословием. Это случилось вскоре после смерти Арины Петровны, когда он был весь поглощен в счеты и выкладки. Он перечитывал бумаги покойной, усчитывал всякий грош, отыскивал связь этого гроша с опекунскими грошами, не желая, как он говорил, ни себе присвоить чужого, ни своего упустить. Среди этой сутолоки ему даже не представлялся вопрос, для чего он все это делает и кто воспользуется плодами его суеты? С утра до вечера корпел он за письменным столом, критикуя распоряжения покойной и даже фантазируя, так что за хлопотами, мало-помалу, запустил и счеты по собственному хозяйству. И все в доме стихло. Прислуга, и прежде предпочитавшая ютиться в людских, почти совсем обросила дом, а являясь в господские комнаты, ходила на цыпочках и говорила шепотом. Чувствовалось что-то выморочное и в этом доме, и в этом человеке, что-то такое, что наводит невольный и суеверный страх. Сумеркам, которые и без того окутывали Иудушку, предстояло сгущаться с каждым днем все больше и больше. Постом, когда спектакли прекратились, приехала в Головлево Аннинька и объявила, что Любинька не могла ехать вместе с нею, потому что еще раньше законтрактовалась на весь великий пост и вследствие этого отправилась в Ромны, Изюм, Кременчуг и проч., где ей предстояло давать концерты и пропеть весь каскадный репертуар. В течение короткой артистической карьеры Аннинька значительно выровнялась. Это была уже не прежняя наивная, малокровная и несколько вялая девушка, которая в Дубровине и в Погорелке, неуклюже покачиваясь и потихоньку попевая, ходила из комнаты в комнату, словно не зная, где найти себе место. |
| Полностью воспроизвести закулисную сторону событий за отсутствием опубликованных данных мы не имеем возможности. Так мы не знаем, каковы были личные обращения этих министров к верховной власти. Мы имеем указание только в отношении Щербатова, выдержки из письма которого были прочитаны в Чр. Сл. Ком. Надо думать, что письмо это было написано после августовского заседания в Царском, но возможно и после заседания в Могилеве. Выдержки, оглашенные в Комиссии, гласили: «на том же заседании воочию оказалось коренное разномыслие между председателем Совета и нами в оценке происходящих внутри страны событий и установления образа действий правительства. Такое положение, во всякое время недопустимое, в настоящее время гибельно»... Просил ли Щербатов отставки, как о том он говорил раньше? 195 . Родзянко утверждает, что ушел Щербатов «по своему желанию»: «он откровенно говорил, что ему опротивели интриги, что при создавшейся обстановке ничего полезного сделать нельзя». Яхонтов, давший в своих очерках «Первый год войны» образные характеристики министров, указывает, что б. кавалерийский офицер Щербатов был, действительно, не подходящий министр вн. д. уже потому, что «по дворянско-поместным традициям» с брезгливостью относился к полиции, шефом которой фактически был. Очевидно, настойчивость А.Ф. шла навстречу желанию самого министра, тяготившегося своим постом (ведь его речи в Совете министров, действительно, сплошная ламентация). В мотивах, побуждавших А.Ф. с таким напором вытеснять Щербатова из состава правительства, фигурировало и его отношение к «Другу» – вернее дошедшие до нее сведения (через интриговавшего Хвостова, который пробирался в министры), что Щербатов «показывал всем, кому попало, все телеграммы (будто перехваченные им и Самариным), твои и нашего Друга». Этим затрагивалось самое чувствительное место в сердце А.Ф. «Какое он имеет право копаться в частных делах своего Государя и читать телеграммы? Как я могу быть уверенной, что он и за нашими потом не будет следить? После этого я не могу назвать его честным или порядочным человеком». |
| город, представлявший теперь «необитаемую пустыню» по выражению источника, а с другой – несметный полчища врагов, готовый скрыть от их взоров не только поруганные святыни их, но и самую их с едва мерцавшими надеждами жизнь. С редкой торжественностью Иудеи готовились к этой священной битве. Все было употреблено здесь для того, чтобы сообщить народному одушевлению высшую степень. Начав строгим постом, дружинники облеклись в траур, разорвали верхние одежды, посыпали пеплом головы и запечатлевали на памяти все осквернение веры, совершенное язычниками: выставлены были священные свитки закона, оскверненные языческими изображениями; разложены священные одежды, начатки плодов и десятин, которые в случае неудачи обрекались в добычу врагу; оплакивались назореи, которые кончили обеты свои и теперь не могли приступить к обычной жизни, без установленных обрядов в храме; наконец, принесена была общая молитва к Богу об избавлении, покрытая трубными звуками и громкими кликами зловеще-грозного воодушевления. Избрав для лучшего управления ратниками искусных и многочисленных вождей, Иуда не стал выжидать врага и поспешил к Еммаусу, где расположился неприятельский лагерь. Передовой отряд неприятеля, выступивший против него под начальством Гогрия 540 , был искусно отвлечен Иудой от главных сил, окружен и потерпел совершенное поражение. Та же судьба постигла и самого Лисия, когда он в гневе на поражение Горгия двинулся на Иуду с остальным 65.000-ным войском (в том числе 5.000 всадников), и, потеряв до 5.000 на поле битвы (при Веесуре), счел за лучшее отступить в Антиохию, чтобы, собравшись с силами, вновь сразиться с Иудой. Последний, между тем, беспрепятственно пожинал лавры блестящих побед своих. Победители с торжеством вступили в Иерусалим и совершили торжественное очищение и освящение его опозоренной святыни, восстановив правильное отправление богослужения и постановив это достопамятное событие ознаменовать ежегодным празднеством. 541 Совершенно очищенный от всяких следов язычества, город снова принял обычный священный характер, пользуясь совершенным спокойствием со стороны ошеломленного Сирийского двора. |
| Что же оказывается? Меньший мальчик вскоре после того заболел и умер, двое же других по молитвам благого попечителя-батюшки определились в учение к Густаву Листу и стали получать ежедневно по сорока копеек, потом мало-помалу они дошли до дела и получали прекрасное жалованье: один семьдесят, а другой сто рублей. Они оказались примерными сыновьями, покоили мать и дали ей возможность жить прилично, иметь хорошую квартиру и прислугу. Вот как вырывал из пучины греха и смерти благой пастырь целые семьи и ставил их на твердую почву порядочности и благоустройства. Одна из батюшкиных духовных дочерей, Авдотья Петровна, подходит к батюшке, он подает ей просфору и говорит: «Она очень тяжелая, но Бог поможет, ты перенесешь». И что же случилось? Муж ее был старостой в одной артели, он был крепкий, видный, здоровый мужчина, пошел он вечером в тот день в артель, внезапно с ним сделался удар, и он вскоре скончался. Вот о каком случае сообщает Мария Гавриловна Мешкова. Идет она раз с исповеди счастливая и довольная и наталкивается на одну Дуню (тоже духовная дочь батюшки), которая много времени никак не могла попасть на исповедь. Эта Дуня в пылу ропота и говорит: – Нужно будет идти к другому священнику, к батюшке никак не попадешь! Марья Гавриловна начинает урезонивать ее и говорит: – Что это ты, Дуня, так говоришь, да не возьми меня батюшка год, не возьми два, не возьми три, я и то ни к кому не пойду. Сказала она так и совсем позабыла об этом. Что же случилось? Прошло некоторое время, становится она на исповедь – батюшка ее не берет, всю его неделю каждый день становится – батюшка никакого внимания на нее не обращает, на другую неделю в субботу становится – батюшка не берет; так проходит несколько недель, но все безуспешно. Ничего не понимает она, сильно начинает скорбеть и беспокоиться, не зная, за что батюшка рассердился на нее. И вот наступает Успенский пост; 13 августа, после ночного крестного хода в Успенский собор, батюшка остался исповедовать – это была последняя исповедь постом, потому что в Кремле готовились к торжеству открытия памятника государю императору Александру II. Стоит она, глаза у нее все опухли от слез, так как ее нестерпимо давила тоска. Батюшка не брал ее, хотя она стояла впереди; народ начинал кругом роптать, требуя, чтобы она уходила. Она видит, что действительно ей лучше уйти, и уже собирается отойти от дверки, вдруг батюшка отворяет дверку, выпускает одну исповедницу, берет другую, а ей говорит: |
| В это время прибыл в лавру архимандрит ее, Гедеон Криновский , который так полюбил Платона что, в течение трех месяцев своего пребывания в лавре, держал его при себе почти неотлучно, и употреблял его при своих служениях, как протодиакона лавры. В семинарии Платон с честью проходил должность учителя риторики; кроме того преподавал катихизис; по временам говорил проповеди в Троицком соборе. В 1759 году Гедеон вызвал его пред великим постом в Петербург, где потом провел он и все шесть недель летней вакации. В это время Платон получил в Петербурге сан иеромонаха (20 июля), и должность префекта Троицкой семинарии и наставника философии. В следующем 1760 году Гедеон опять вызвал Платона в Петербург на вакацию: в этом и предыдущем году Платон, 5 июля в праздник преп. Сергия, говорил проповеди в Сергиевской пустыни и обратил на себя внимание двух вельмож императрицы Елисаветы: графа Разумовского и Шувалова. О своей тогдашней жизни в лавре Платон говорит следующее: «пребывая в лавре и отправляя свои должности, я был весьма доволен своим состоянием и никогда столь спокойно и счастливо не жил, как чрез пять лет своего учительства. Особливо мне нравилось, что все в лавре находил готовое, яко то: всегда довольный стол, напитки и выезд, и нимало о том не заботился. Должность была для меня незатруднительна: всеми любим был, с учителями друг, ничем не оскуден, здоров и весел, и летом, весьма часто, со властями и со учителями посещали превеселое и милое загородное место, называемое Корбуха, где и баня летняя была. Там прогуливался я с товарищами по садам и лесам, плавал по прудам, пристойными играми веселились, и в дружеских, нередко ученых, разговорах нечувствительно время проходило, при вкушении благовонных испарений и при оглашении пением разных птиц. По истине, то время было райское и весна лет моих. Всегда я о сем времени с воздыханием воспоминал». В августе 1761 года, когда ректор Троицкой семинарии, Гавриил Петров переведен был в московскую академию, Платон определен на его место ректором и учителем богословия. Новому архимандриту лавры, Лаврентию Хоцятовскому, поступившему в том же году, понравился новый ректор семинарии: по свидетельству Платона, «Лаврентий, хотя был неученый, но добродушный, и учащих и учащихся усердный любитель». |
| Эта бездна зла и зависти имела свой могучий лозунг «Долой!». А что дальше? Мы свой, «мы новый мир построим!». Построили! И спустя семьдесят лет не знают, как сломать, по той простой причине, что «тот, кто был ничем, тот стал всем», а все – это те, кто никогда не умели работать и не хотели, а по паразитской своей натуре всегда были паразитом! А пока – играй, играй, гармошка, за околицей, водите хороводы, девчата, правьте русские христианские свадьбы, пейте из одной чаши сладкое вино как символ единства и в радости, и в горе. Радуйтесь, пока лихое время еще не коснулось вас. Пеките блины из своей родимой муки, вами взращенной, поливайте их вами же взбитым масличком от своей буренушки, с любовью вами же вскормленной, – это вам не маргарин пока, а маслице. Запрягайте, парни, в сани да розвальни коней своих ретивых, выводите их из стойла теплого, надевайте на них сбруи с бубенцами-колокольчиками, украшайте, девки, гривы их лентами, зажигайте костры вдоль ряда деревенского – да в санки расписные, да в розвальни, в зипунах оранжевых, в платках и в шалях, на русы косы накинутых. Берите, парни, гармошки трехрядные. Мчатся тройки, мчатся сани, кто кого обгонит, да с маху через костры огненные. Тут и удаль, и веселье, тут и радость, и любовь, и поцелуй горячий в сугробе снежном. Знать, свадеб будет много на Красной горке, после поста Великого! Знать, катать ей яйца красные уже не в девках. А на Красной горке яйца катала вся деревня: игра эта очень азартная и увлекательная. Фомина неделя, следующая после Пасхальной, звалась Красной горкой. На Красной горке начинались свадьбы деревенские. По церковному уставу жил народ крестьянский до тех пор, пока не снял с себя крест. С Крещения Руси православный русский народ жил по церковному кругу: сеял, пахал, выгонял скот на пастбище, и весь труд его и жизнь органично были связаны с верой и жизнью Церкви, в том числе и свадьбы. Им было свое установленное церковное время. Ни Великим постом, ни Рождественским, ни Петровским, ни Успенским свадеб не было. |
| Чтобы не допускать праздного любопытства, недовольства и не доводить иноков до греха тайноядения, монахам не разрешалось заходить в трапезную в течение дня без дела и благословения. При трапезных существовали так называемые шегнуши – кладовые, в которых хранили квас и всякие снеди. В положенное время иноки собирались на крыльце шегнуши пить квас, но при этом запрещались долгие стояния у шегнуши или праздные разговоры. Кроме того, заходить в саму шегнушу также не разрешалось. Шегнуша сообщалась с трапезной через служебный ход, который предназначался только для служебников. Монахи заходили в трапезную палату либо со двора через паперть, либо через церковные двери, если трапезная была устроена при церкви. О времени трапезы Время трапезы, вероятно, различалось в разных монастырях. Но представить себе примерный распорядок можно по трапезе московского Новоспасского монастыря. Этот распорядок целиком определялся богослужением: чем значительней был праздник, тем раньше начиналась трапеза в этот день. В воскресные дни и в великие праздники обед устраивался довольно рано – в конце третьего часа дня (то есть около десяти утра по нашему исчислению), так как в эти дни, по уставу, разрешен был еще ужин. По субботам обед начинался несколько позднее – в начале пятого часа дня (то есть в начале двенадцати, если восход солнца в этот день был около семи утра). В большие праздники трапеза бывала в шесть часов дня, то есть около часа дня (по нашему исчислению). В малые праздники или в постные дни, когда полагалась одна трапеза, ее устраивали в середине дня – в девять часов, то есть около четырех вечера (по нашему исчислению) или еще позже. В то же время – в девять часов дня – начинался обед Рождественским постом (реально это означало около пяти–шести вечера) и в Петров пост (около двух часов дня, если считать от восхода солнца). В монастырях всегда устраивали две разновременные трапезы. За первой ели иноки с настоятелем, за второй (последней) ели келарь, чтец и все служебники, которые служили монахам за трапезой: большой носильник, «меньшие носильники», чашник (монах, заведовавший напитками и погребом), воротник (своего рода приказчик; тот, кто «воротил делами»), а также монахи, опоздавшие на трапезу. Немощные или больные иноки ели в своих кельях или в больнице во время первой трапезы. Им приносили еду большой и меньшие носильники, а обслуживали их в больницах специально приставленные служебники. Если больной инок хотел вкусить чегонибудь еще в течение дня, то по благословению игумена и соборных старцев его обслуживал большой носильник: взяв у подкеларника пищу, а у чашника питие, он приносил больному. Также носильник, с разрешения игумена, носил пищу тем инокам, кому по какимто причинам оказывалось недостаточно еды за общей трапезой. |
| «Он должен быть важен и негорд: суров и благосклонен; властен и вместе общителен; беспристрастен и услужлив; смиренен и нечеловекоугодник; строг и милостив. 73 Он должен знать все житейское и должен быть отрешен от всего. Так как ему приходится обращаться с мужчинами, которые имеют жен, воспитывают детей, распоряжаются слугами, обладают богатством, отправляют общественные должности, то он должен быть разнокачественен, – разнокачественен, говорю, – прибавляет Златоуст, – но не лукав, не льстец, не лицемер, должен иметь полную свободу и смелость». 74 В том же роде рассуждает и Григорий Богослов . Он говорит: «Какие нужны сведения, чтобы (духовно) врачевать других, чтобы исправлять образ жизни и персть покорять духу; ибо неодинаковы понятия и стремления у мужчины и женщины, у старости и юности, у нищеты и богатства, у начальников и подчиненных. Нелегко иметь над ними смотрение. Одних назидает слово, другие исправляются примером. Для иных нужен бич, а для других узда, ибо одни ленивы и неудобоподвижны к добру, и таких нужно возбуждать; другие сверх меры горячи духом и неудержимы в стремлениях, подобно молодым, сильным коням, бегущим далее цели, таких нужно обуздывать. Иногда нужно гневаться, не гневаясь, выражать презрение, не презирая, терять надежду, не отчаиваясь, сколько этого требует свойство каждого; других нужно врачевать кротостью, смирением и выражением участия к ним». 75 Вообще, замечает Григорий, «управлять человеком, этим хитрым и изменчивым животным, есть искусство из искусств, наука из наук». 76 Весьма любопытны рассуждения Златоуста по вопросу: какие пастыри более полезны на своем месте – люди ли аскетического направления – монахи, которые нередко во времена Златоуста ставились во священники и в особенности в епископы, – или же люди, прошедшие житейскую школу, знакомые с обществом и его интересами и потребностями? Златоуст признает людей аскетического воспитания, вообще монахов, малоспособными и не очень годными для должности пастыря. «Знаю, – пишет Златоуст в «Словах о священстве», – многих мужей, всю жизнь свою проведших в постоянной строгости, изнуривших себя непрерывным постом: пока они оставались в уединении и пеклись только о себе, они были угодны Богу. |
| Христианство считает важным почитание праздничного дня. Строгость в соблюдении этой заповеди объясняется тем, что пренебрежение Богопочитанием приносит человеку вред, точно так же, как убийства, клевета или кража. Беспросветный труд или отдых рассеянный, суетливый, с застольями, гостями, танцами без меры окутывает душу, как туманом, назойливыми мыслями о житейских нуждах, о наживе, карьере и удовольствиях. В результате теряется связь с миром небесным. Господь не может спасти человека, который сам к Нему не стремится. Кроме праздников, Церковью установлено воздержание на время поста. Существуют четыре многодневных православных поста: Рождественский, Великий, Успенский и Петровский. Также постными являются почти каждые среда и пятница (потому что в среду Христос был предан Иудой, а в пятницу распят). В эти дни верующие воздерживаются от мясной и молочной пищи и чрезмерных развлечений, что требуется христианину для укрепления воли. Научившись справляться со своими физическими желаниями, человек постепенно сумеет обуздать и душевные страсти: гнев, зависть, обиду, уныние. «Пост вводит христианина в состояние духовное. Очищенный постом – смирен духом, целомудрен, скромен, молчалив, тонок по чувствам сердечным и мыслям, легок по телу, способен к приятию Божественной благодати» . Устав предписывает довольно строгое соблюдение постов, однако мера воздержания каждым отдельным человеком решается индивидуально по согласованию с духовником. Воскресный день требует не столько удаления от трудов, сколько посвящения его благочестию. Кроме посещения церкви, полезно почитать духовную книгу, навестить больного, пригласить к себе одинокого человека, согреть его теплом гостеприимства, помочь находящемуся в беде. Почитание воскресного дня упорядочивает жизнь, придает ей смысл, превращая ее из случайного нагромождения событий в служение Богу и людям, в свете чего становятся значимы самые мельчайшие житейские заботы, и посылается благословение свыше на семьи и государства. Пятая заповедь: «Почитай отца твоего и мать твою, чтобы продлились дни твои на земле, которую Господь, Бог твой дает тебе». |
| Когда Батюшка был болен, одна его духовная дочь рассказала мне, что многие сестры читают за его здоровье акафисты и посоветовала то же сделать и мне. Я это исполнила. Когда Батюшке стало лучше, я исповедывалась у него на дому и, уже совсем прощаясь, сказала: «Батюшка, когда сказали, что вам плохо, я так испугалась, что уже стала отчаиваться». Батюшка взглянул на меня весело-весело и ласково: «Спасибо тебе за твои молитвы обо мне!» Я очень смутилась: молилась-то я очень мало. – «Какие уж мои молитвы, Батюшка!» А он все: «Спасибо, спасибо», – пока я не вышла. Раз пришла я к Батюшке и сидела в столовой вместе с Ольгой Петровной 78 . В передней сидели две посторонние женщины, пришедшие к Батюшке на совет. В дверь кто-то постучался; женщины открыли, и вошедший стал о чем-то их расспрашивать. После нескольких вопросов, он стал кричать, ворвался в столовую, чем-то грозил. Оказалось, что это был «участковый». – «Вы опять народ принимаете, я вам запретил». Ему сказали, что женщины пришли исповедываться. «Какое – исповедываться? Они сами сказали, что одной надо корову продавать, другой дочь замуж выдавать!..» Вышел бледный и взволнованный о.Сергий, и еле уговорил участкового. Все домашние были крайне взволнованы, потеряли голову от испуга. Когда ушел участковый, я, хоть и сама перепуганная, все-таки пошла к Батюшке. Из всех он один остался спокоен, говорил со мною так же ласково и внимательно, как и всегда, только сама я поспешила уйти, а потом уже долго не могла попасть к нему. Он был, кажется, уже под домашним арестом, и попадать к нему было можно только тайком даже от о.Сергия. Постом Батюшка читал мефимоны 79 , читал так, что все, что было в сердце окамененного, растоплялось и плакало вместе с ним и с преподобным Андреем. После повечерия Батюшку увели, он никого не благословлял. Случилось, что я стояла на клиросе около исповедального аналоя. Батюшка прошел почти вплотную ко мне, не благословив. К концу службы я устала и хотела спать. Когда я потом каялась в этом, Батюшка спросил удивленно и улыбаясь: «Ты что же и за мефимонами спала?» |
|
|
