| Преподобный Нил описывает, каким образом дьявол пытается овладеть человеческим умом. Всё начинается с помысла — образа некоего нечестивого действия, которое внезапно возникает в уме человека. Следующий этап — прилог (приложение к человеческому уму), то есть рассматривание этого помысла человеком. Далее — «сочетание», соединение с желанием человека. Затем — «сосложение», соглашение человека на определённое действие, которое ему предлагает помысел. После неоднократного совершения действия возникает привычка, которая постепенно переходит в порочную страсть. Преподобный Нил Сорский подробно рассматривает, как человек может противостоять пороку: через умение осознавать каждый этап движения своих мыслей и желаний, через приложение усилий и усердия для духовного изменения. В этом и заключается суть духовного бодрствования, трезвения, направленного к тому, чтобы стяжать благодать Божию. Для наглядности слушателям предлагается изобразить этот процесс в виде схемы: На дом даётся задание: фиксировать все этапы процесса, связанного с негативной зависимостью, анализировать их, сознательно меняя к ним своё отношение. ВЫПОЛНЕНИЕ ИНСТРУКЦИИ ПО РАЗРУШЕНИЮ ТАБАЧНОЙ ПРОГРАММЫ Это задание — для тех, кто пытается избавиться от табачной зависимости. На конкретном примере раскрывается, как фиксировать привычные действия, совершаемые автоматически. 1. Из мысли, разговорной речи и дневниковых записей исключить слово «курить», заменив его словосочетанием «отравлять себя табачным ядом». 2. При возникновении желания «отравить себя табаком» — не отказывать себе в его удовлетворении, но действовать строго по инструкции, фиксируя каждый свой шаг. 3. Уединиться — остаться со своим пороком один на один, сознательно исключить, по возможности, любые внешние раздражители, которые могут отвлечь от концентрации мысли на процессе «отравления себя табачным ядом». 4. Разрушать привычный автоматизм действий. Весь процесс «отравления табаком» разложить на составляющие и сознательно каждую привычную составляющую этого процесса заменить на непривычную и максимально неудобную. Например, если вы привыкли носить пачку сигарет в кармане одежды, нужно положить пачку в другое, менее доступное место. Если привыкли держать сигарету правой рукой, возьмите в левую. Привыкли держать между средним и указательным пальцами — возьмите другим способом. Привыкли стряхивать пепел в пепельницу именно этими пальцами — сделайте это по-другому. Уберите пепельницу с привычного места куда-нибудь подальше, чтобы стряхивать пепел было неудобно, и т.д. |
| В конечном итоге, все-таки приходится сознаться, что хотя всё это и небезынтересно и даже, местами метко и остроумно, но едва ли уж заслуживает чересчур больших взрывов негодования, и тем более «анафем». Думается, что и сам Христос, который, по словам В. В. —85— Розанова, «никогда не смеялся», быть может именно на многое во всём этом и улыбнулся бы снисходительно. Но и только. Обезувечение, отускнение жизни «монашеским» христианством уже комментировалось на разные лады столь часто, что вдаваться здесь в спор о том: действительно ли оно покрыло языческую античную жизнерадостность «налетом пепельной грусти» было бы и излишне, и неинтересно. Взглянем лучше на то, что ближе к нам; посмотрим в какой мере тоже христианство повинно и в том, что наша современная жизнь так плотно затягивается пепельной мглой беспросветного горя для одних и не менее беспросветной, сытой пошлости или бессильных умствований – для других. Сделав это, мы тотчас же наткнемся на весьма странный и знаменательный факт первого появления этого современного флера как раз, приблизительно, с средины прошлого, XIX века, т. е. как раз с той эпохи, когда христианство, да и вообще всякое религиозное настроение, стало особенно быстро исчезать из духовного обихода человечества. Жизнь, если брать её лишь исключительно с эстетической точки зрения, была красива и в мистической готике средневековья, и в блеске Возрождения, и в жизнерадостности века Флориана и Ватто, и даже в близкую к нам эпоху романтиков, о которой еще и теперь так сладко вздыхают иные из современных художников, а тут вдруг начала тускнеть, но уже едва-ли по вине христианства, впавшего именно тогда в почти полное презрение среди делавших жизнь людских масс. В этот-то исторический момент, Гоголь, по словам Д. С. Мережковского, «первый увидал черта без маски, увидал подлинно лицо его, страшное не своей необычайностью, а обыкновенностью, пошлостью». 1374 Увидал и погиб. Впрочем, с того времени (1903), когда было вполне отчетливо высказано это положение, очевидно кружок религиозных искателей, корифеями которого являются как Д. С. Мережковский, так и В. В. Розанов , претерпел, по-видимому, какую-то эволюцию, так как от последнего из этих писателей мы уже слышим нечто другое, а именно: «Го- |
| Разделы портала «Азбука веры» Пожертвовать «Если с детьми не говорить о Боге, то всю оставшуюся жизнь придётся говорить с Богом о детях...» ( 4 голоса: 4.3 из 5) Оглавление …Речка Барашек за ночь выросла в Барана. Вода, как убегающее молоко, перебиралась через берега, затопляла Семибратскую пойму. Оттого и Семибратскую, что над водой остались семь островов, семь дубрав. Женька прикинул на глаз силу потока – половодье как половодье, не шибче прошлогоднего. Свистнул зяблику. Зяблик сидел на голой черемуховой ветке и рюмил: – Рю! Рю! – говорил зяблик, одобряя пасмурную, обещающую тепло погоду. – Рю! Рю! Пепельно-голубая головка, словно капля весеннего неба, в хвосте зеленое перышко, грудь коричневая. Хозяин окрестностей Речка Барашек за ночь выросла в Барана. Вода, как убегающее молоко, перебиралась через берега, затопляла Семибратскую пойму. Оттого и Семибратскую, что над водой остались семь островов, семь дубрав. Женька прикинул на глаз силу потока – половодье как половодье, не шибче прошлогоднего. Свистнул зяблику. Зяблик сидел на голой черемуховой ветке и рюмил: – Рю! Рю! – говорил зяблик, одобряя пасмурную, обещающую тепло погоду. – Рю! Рю! Пепельно-голубая головка, словно капля весеннего неба, в хвосте зеленое перышко, грудь коричневая. – Пинь-пинь-пинь! –вызвенел вдруг зяблик, оповещая всех других зябликов, что место на черемухе занято. – Заждался подружку? – спросил Женька и точно так же, как зяблик, по-хозяйски окинул долгим взором окрестности. Река, леса, Клубничный холм, Заводь – все это были его владения. На пять верст до Язей – ближайшей деревни – Женька один как перст. Ну, конечно, еще мама и папа, но у них сотня бычков, дом, дела. Одинешенек Женька, одинешенек. – Крррр-ах! – заскрежетало, треснуло, и Женька увидел чудо из чудес. За речкой дядька в детской шапочке с розовым помпоном отдирал с окон дома деревянные крестовины. Как только доски отлетали прочь, окно отворялось, быстрые белые руки смывали со стекол пыль, потом являлись кружевная занавеска и цветок. |
| – Это же одна лавочка, – сказал Энтони. – Вы спросите людей попроще. В конце концов, ведь они покупают продукцию «Крога». – Вам нравится эта пепельница? – не сдавался Крог. – Отличная пепельница, – ответил Энтони. – Ее проектировал этот же самый человек. – Ему удаются безделушки, – объяснил Энтони. – В том-то и беда, что вы дали ему баловаться с таким большим камнем. Надо бы что-нибудь поменьше. – А вашей сестре нравится. – Кейт – прелесть, – усмехнулся Энтони, – она всегда прибаливала снобизмом. Крог тоже подошел к окну. Сумрачным взглядом окинул дворик. – Вахтеру тоже не понравилось, – сказал он. – Но раз вам нравится… – Я не уверен. Совсем не уверен, – ответил Крог. – Есть вещи, которые я не понимаю. Поэзия. Стихи вашего посланника. У меня не было времени для всего этого. – У меня тоже, – сказал Энтони. – Просто у меня врожденный вкус. – Вы любите музыку? – Обожаю, – ответил Энтони. – Сегодня мы идем в оперу, – сказал Крог. – Значит, вам не будет скучно? – Я люблю приятный мотивчик, – подтвердил Энтони. Он промычал два-три такта из «Маргаритки днем срывай», помолчал и, озадачив собеседника, сделал рукой легкий прощальный жест. Опять у меня есть служба. Ваш преданный слуга идет в гору. Теперь заживем. – Готов спорить, у вас масса дел, – сказал он. У двери задержался: – Мне нужны деньги на барахло. – Барахло? – Белый галстук и вообще. – За этим проследит мисс Фаррант, ваша сестра. – Хорошо, – ответил Энтони. – Я не прощаюсь, увидимся. Перемена, решил Минти. Ему было больно выговаривать школьные слова, но они первыми просились на язык. Ему доставляло горькое, мучительное удовольствие вместо «освободился» сказать: «перемена». Тут была одновременно любовь и ненависть. Их соединил – его и школу – болезненно-замученный бесстрастный акт, после которого оставалось только сожалеть, не знать любви, ненавидеть и при этом всегда помнить: мы едина плоть. А этот думает, что можно нацепить галстук Харроу и спокойно разгуливать в нем! Никакой капитан команды, никакой член клуба любителей атлетики в галстуке бантиком и в вязаном жилете не мог, вероятно, испытывать столь же яростного возмущения. |
| Относительно верблюда пепельного цвета имеем арабскую пословицу: «зловещее верблюдицы пепельного цвета» 2696 . Трудно определить, какое животное разумели арабы под словом . В схолиях по Хамасу мы только читаем, что маленькое животное, которые служило дурным предзнаменованием 2697 . Далее некоторые люди служили для арабов дурным предзнаменованием 2698 . Так, например, если араб, отправляясь на охоту, встречал безобразного, уродливого человека, то считал это для себя дурным предзнаменованием. У арабов колена Таглеб считалась дурным предзнаменованием встреча с каким-либо членом фамилии Басбас 2699 . Арабы приписывали так же зловещее предзнаменование разным нечаянным случаям 2700 . Заслуживает упоминания вера арабов в предзнаменовательное значение, сказанных случайно, ненамеренно, или услышанных внезапно слов. Счастливое предзнаменование подобных слов называлось . В схолиях на Харири относительно этого замечается 2701 : « приятное слово, служащее хорошим предзнаменованием. Например, если человек болен и услышит, что кто-нибудь скажет: «о здравый»; или если человек отыскивает что-либо и услышат, что кто-либо скажет: «о нашедший, о приобретший». Вера в предзнаменовательное значение слов, сказанных случайно, существовала у многих народов 2702 . По мусульманскому преданию основатель ислама верил в предзнаменовательное значение слов, сказанных случайно 2703 . Лявзаги рассказывает 2704 следующий случай из жизни Мухаммеда. Когда он в Медине прибыл к Кольсум, последний позвал двух своих рабов, вскричав: о Бешшар! о Салим! Мухаммед сказал Абу-Бекру: Абу Бекр! радуйся, этот доставит нам безопасное убежище (Бешшар и Салим имена слуг лексически именно и указывают на эти значения). 2705 По примеру своего пророка и мусульмане верили и верят в предзнаменовательное значение слов, сказанных случайно, и притом не только необразованный простой народ, но и лучшие люди ислама. Так, например, знаменитый Саладдин, услышав раз одно стихотворение, случайно произнесенное учителем его сына, вывел из слов его дурное предзнаменование 2706 . |
| — Со всяким подобное случалось, только без вывода, без «последней точки», — рассказывал Виктор Алексеевич. — Вы лежите на стогу в поле, ночью, и загляделись в небо. И вдруг звезды зареяли, заполошились, и вы летите в бездонное сверканье. Но что же вышло, какой итог? Я почувствовал пустоту, тщету. И раньше сомнения бывали, но тут я понял, что я ограблен, что я перед э т и м как слепой крот, как эта пепельница! что мои силы, что силы всех Ньютонов, Лапласов, всех гениев, всех веков, до скончания всех веков, — ну, как окурок этот!.. — перед этим «проколиком», перед этой булавочной головкой-точкой! Мы дойдем до седьмого неба, выверим и начертим все пути и движения всех допредельных звезд, вычислим исчислимое, и все же- пепельница, и только. В отношении Тайны, или, как я теперь говорю благоговейно, — Господа-Вседержителя. Вседержителя! Это вот прежнего моего, что я найти-то тщился, занести на свои «скрижали», — Источника сил, из Которого истекает Всё. Я почувствовал, что ограблен, Вот подите же, кем-то ограблен! протест! Я, окурок, — тогда-то! — не благоговею, а проклинаю, готов разодрать сверкающее небо, будто оно ограбило. Не благодарю за то, что было мне откровение, — было мне откровение, я знаю! — а плюю в это небо, до обморока плюю. Теперь я понимаю, что и обморок мой случился не от чего-то, а от этого «оскорбления», когда я в один микромиг постиг, что дальше — н е л ь з я, конец. И почувствовал пустоту и тоску такую, будто сердце мое сгорело и там, в опаленной пустоте, только пепел пересыпается. Нет, не сердце сгорело: сердце этой тоской горело, а сгорело вот это… — показал он на лоб, — чудеснейший инструмент, которым я постигал, силился постигать сверх — все. После открывшегося ему комната показалась такой давящей, будто закрыли его в гробу и ему не хватает воздуху. Он забегал по ней, как в клетке, увидал синеющие кальки с путанными на них «путями неба», хотел сорвать со стены и растоптать, и почувствовал приступ сердца — «будто бы раскаленными тисками». Подумал: «Конец? не страшно». |
| 112 Но всякий, видевший оригинал, отвергнет подобное предположение ввиду необыкновенного изящества и оригинальности его миниатюр, несомненно исполненных художником первой руки. И кто видал когда-либо копии в виде свитка 10 метров длины? 113 Объяснение этой загадки представляется крайне простым, когда мы заметим, что все эти надписи и длинные подписи сделаны, безусловно, позже самого свитка, т. е. в IX или даже X стол., скорописью и темными чернилами, причем, напротив того, немногие подписи древние, для гор, городов и пр., сделаны уставом лапидарного письма V–VI веков без ударений и придыханий, притом в таких местах, где они не безобразят собой (напр., колонкой на башне) миниатюры, как те позднейшие. Может быть, убедительным доводом послужит и то указание, что, напр., двоякое изображение горы Гевал один раз надписано уставом ΟΡΟΣ ΓΑΙΒΑΛ, а в другой скорописью Γεβαλ: не могут же эти надписи быть одновременны. Второе затруднение представляется в самой технике миниатюры: одни хотят видеть в ней какой-то неизвестный процесс, а другие утверждают, что это живопись водяными красками. По нашему опыту, существование положенных слоями на пурпурный фон белых бликов доказывает, всего скорее, что это та же гуашь, только в особом, легчайшем растворе, причем фон мог быть покрываем и водяными красками; быть может, последнее обстоятельство было причиной того, что некоторые из красок до того побледнели, что с трудом и только вблизи могут быть различаемы. При поверхностном рассмотрении представляются только две краски: светло-коричневая для всех контуров, теней, почвы, тела и одежды и пепельно-голубая, а местами также красная для одежд, почему иные и думают, что остальные краски сошли. Не для того, чтобы опровергать подобное странное мнение, но для истории техники мы опишем все существующие краски. В одеждах мы чаще всего находим или желтоватую, или просто белую краску; также пепельно-голубую и пурпурную; голубые латы у воинов (железные) и желтоватые (т. е. золотые) у вождя. Светло-коричневая служит как для контуров и теней, так даже, при помощи сильных светов, для изображения листвы; с оттенком желтой она отмечает тени на скалах. |
| Мы никогда не узнаем, как муравей видит мир. Почитайте об этом у Энгельса. А у востоковеда Спенсерова: «Афганистан нельзя купить, его можно перекупить». Утром закуриваю сигарету: на пепельнице сидит маленькая, как майский жук, ящерица. Возвращаюсь через несколько дней: ящерица сидит на пепельнице в той же позе, даже головку еще не повернула. Понял: вот он – Восток. Я десять раз исчезну и воскресну, разобьюсь и поднимусь, а она еще не успеет своей крошечной головки повернуть. По их календарю – тысяча триста шестьдесят первый год… Вот сижу дома, в кресле у телевизора. Могу ли я убить человека? Да я мухи не убью! Первые дни, даже месяцы, пули срезают ветки тутовника – ощущение нереальности… Психология боя иная… Бежишь и ловишь цель… Впереди… Боковым зрением… Я не считал, сколько я убил… Но бежал. Ловил цель… Здесь… Там… Живую движущуюся цель… И сам тоже был целью. Мишенью… Нет, с войны не возвращаются героями. Оттуда нельзя вернуться героем… За все заплачено! За все! Сполна. Вы представляете себе и любите солдата сорок пятого года, которого любила вся Европа. Наивный, простоватый, с широким ремнем. Ему ничего не надо, ему нужна была только победа – и домой! А этот солдат, который вернулся в ваш подъезд, на вашу улицу, – другой. Этому солдату нужны были джинсы и магнитофон. Он увидел и запомнил другую жизнь. Многого захотел… Еще древние говорили: не будите спящую собаку. Не давайте человеку нечеловеческих испытаний. Он их не выдержит. Своего любимого Достоевского там читать не мог. Мрачно. Таскал за собой. Брэдбери. Фантастику. Кто хочет жить вечно? Никто. Но ведь было же… Было! Помню… В тюрьме мне показали главаря, как мы тогда называли, банды. Лежит на железной кровати и читает… Знакомый книжный переплет… Ленин: «Государство и революция». «Жаль, – сказал, – не успею прочитать. Может, мои дети прочтут…» Сгорела школа, осталась одна стена. Каждое утро дети приходят на урок и пишут на ней угольками, оставшимися после пожара. После уроков стену белят известью. И она снова похожа на чистый лист белой бумаги… |
| - Алло, Бадди? - сказала она. - Привет, радость моя. Как ты там - все в порядке? - В полном. А ты как? У тебя как будто насморк.- И добавила, не дожидаясь ответа: - Наверно, Бесси тебе тут целый час на меня н_а_г_о_в_а_р_и_в_а_л_а. - Ну - в некотором роде. И да и нет. Сама знаешь. У тебя все хорошо, радость моя? - У меня все прекрасно. Все же голос у тебя забавный. Или у тебя жуткий насморк, или телефон жутко барахлит. Где ты, кстати? - Где я? Я в своей стихии, Флопси. Я сижу в маленьком домике с привидениями, по соседству. Не важно, где. Давай поговорим. Фрэнни неспокойно скрестила ноги. - Я как-то не представляю, о чем ты хочешь со мной поговорить,- сказала она.- То есть что тебе Бесси наговорила? На том конце провода возникла весьма характерная для Бадди пауза. Это была как раз такая па " уза - совсем немного перенасыщенная сознанием своего старшинства,- какие не раз испытывали терпение не только Фрэнни, но и виртуоза на том конце провода, еще в те времена, когда они были малышами. - Видишь ли, я не так уж точно помню, что она мне сказала, радость моя. После определенного момента сйу-шать, что Бесси говорит по телефону, даже как-то невежливо. Можешь быть уверена, что о сырниках, на которых ты сидишь, я все слышал. И, само собой, о книжках странника. А потом я, кажется, просто сидел и держал трубку возле уха, но не прислушивался. Сама понимаешь. - А,- сказала Фрэнни.- Она перехватила сигарету той рукой, в которой была телефонная трубка, а свободную руку опять сунула под холст, выудила из-под него крохотную керамическую пепельницу и поставила ее рядом с собой на кровать.- Какой у тебя смешной голос,- сказала она.- Простудился или еще что-нибудь? - Я себя прекрасно чувствую, радость моя. Сижу здесь, болтаю с тобой и чувствую себя прекрасно. Очень радостно слышать твой голос. Просто нет слов. Фрэнни опять откинула волосы со лба одной рукой и промолчала. - Флопси? Ты не вспомнишь, что Бесси забыла сказать? Ты вообще-то хочешь поговорить?/ Фрэнни подтолкнула крохотную пепельницу пальцами, слегка изменив ее положение на кровати. |
| Он оглянул стол, взял в руки первую попавшуюся на глаза вещь, — это оказалась пепельница — поставил ее передо мною и сказал: — Хотите — завтра будет рассказ… Заглавие «Пепельница». И глаза его засветились весельем. Казалось, над пепельницей начинают уже роиться какие-то неопределенные образы, положения, приключения, еще не нашедшие своих форм, но уже с готовым юмористическим настроением…» Это был еще смешливый, беззаботный Антоша Чехонте, но уже многие понимали, что в руках у него не безделица, а настоящий талант. Его мать как-то сказала: «Мне кажется, что Антоша уже не мой…» В апреле 1887 года Петр Ильич Чайковский в одной из газет прочитал рассказ Чехова «Миряне». Он произвел такое сильное впечатление на композитора, что тот сразу написал письмо Чехову и отослал в редакцию. Содержание письма неизвестно— оно не дошло не только до нас, но и до Антона Павловича. Интересно другое: два таких разных и в жизни, и в творчестве человека восхищались и буквально преклонялись перед талантом друг друга. А встреча с композитором просто ошеломила Чехова. Октябрь 1889 года: «Многоуважаемый Петр Ильич! В этом месяце я собираюсь начать печатать новую книжку своих рассказов; рассказы эти скучны и нудны, как осень (Это у Чехова-то! — прим. авт.), однообразны по тону, и художественные элементы в них густо перемешаны с медицинскими, но это все-таки не отнимает у меня смелости обратиться к Вам с покорнейшей просьбой: разрешите мне посвятить эту книжку Вам. Мне очень хочется получить от Вас положительный ответ, так как это посвящение, во-первых, доставит мне большое удовольствие и, во-вторых, оно хотя немного удовлетворит тому глубокому чувству уважения, которое заставляет меня вспоминать о Вас ежедневно. Если Вы вместе с разрешением пришлете мне еще свою фотографию, то я получу больше, чем стою, и буду доволен во веки веков. Простите, что я беспокою Вас, и позвольте пожелать Вам всего хорошего. Душевно преданный А. Чехов» На следующий день Петр Ильич лично пришел к Чехову и поблагодарил за оказанную ему честь. А чуть позже прислал свою фотографию с подписью: «А. П. Чехову от пламенного почитателя. П. Чайковский. 14 окт.» И записку: «Дорогой Антон Павлович! Посылаю при сем свою фотографию и убедительно прошу вручить посланному Вашу! Достаточно ли я выразил Вам мою благодарность за посвящение? Мне кажется, что нет, а потому еще скажу Вам, что я глубоко тронут вниманием Вашим! Крепко жму Вашу руку. |
|
|
