| По итогам посольства он написал мемуары о своем хождении. 839 Документы же, связанные со всеми обстоятельствами посольства Геннадия Новгородского и Василия Позднякова, нам известны благодаря их воспроизведению в Посольской книге 1509–1571 гг., касающейся связей Русского государства с Балканами и Ближним Востоком, 840 хранящийся ныне в РГАДА (Ф. 52. Оп. 1. Кн. I). 841 От 20 января 1558 г. содержится запись о присылке царю Ивану IV Васильевичу грамоты от Александрийского патриарха Иоакима со старцами Синайской Горы Сильвестром и Малахией со товарищи (л. 126). 842 Затем приводится в русском переводе текст Грамоты от 20 октября 1556 г. Александрийского патриарха Иоакима царю Ивану IV Грозному (л. 126 об. – 134). 843 Сначала следует intitulatio: «И в грамоте его писано Иоаким, милостию Божиею Папа и Патриарх великаго града Александрии, и судителнаго вселеннеи. Самодержцу, Богом венчанному и Богом почтенному и Богом преславнеишему. И Богом пресветлеишему, и Богом возвеличаишему, и победопоборнику великаго истиннаго православия, святейшему царю нашему и самодержцу всея земли Богом утверженныя и Богом хранимый благочестивыя, православныя Великия Россия. Кроткому, смиренномудрому, и согласнику утишному, и мужественнейшему, и храброму государю нашему великому Ивану Васильевичю всея Россия, пресветлеише и царя, сыну великого князя Василия Ивановича, иже в божественном чину ангилском нареченный во инокех Варлам, о святем же Дусе возлюбленнеишему сыну нашего смирения, в православии радоватися о Господе». Далее следует обязательный в официальных посольских актах панегирик адресату (л. 127–129 об.). 844 Вслед за этим текст содержит моление «о милостине», т.е. денежной помощи: «Не презри, крепчайший самодержче, на наше неможенье, имаши бо елико хощеши. Ныне же убо всю надежю по Бозе на тя, единаго царя, возложихом, и потщись ныне сам, божественнейший царю и помоги дому Божию, да не вконец отпаднет отнюдь, идеже бо есть лутчи милостыню сотворити. И покажи нам царских своих благостынь благодать со усердием великим новновне, иже написахом царская и божественная имена родитель твоих почивших, приснопамятных, на божественней трапезе неопалимыя купины вопиюща и глаголюща, и поминающа по вся дни архиереи и ерей на священных и совершенных литургиях, не толико о сих: деда твоего, великого князя Ивана Васильевича всея Русии, и бабу твою, великую княгиню Софию, и отца твоего, благочестиваго царя и государя нашего, великаго князя Василия Ивановича, во иноцех Варлама, и матерь твою, благочестивую царицу Елену, а иже о твоем имени царском молимся Господу Богу благочиннее вечер и заутра, и полудне на священных и совершенных службах». |
| Совсем другое представлял из себя Симеон Полоцкий . По отзыву Патриарха Иоакима, этот поборник «латинских силлогизмов» «книги латинские только чтяше, греческих же книг чтению не бяше искусен; того ради мудрствоваше латинская новомышления права быти». Такой взгляд современников на Полоцкого, действительно, находил некоторое подтверждение в его сочинениях. Так, например, цитируя Св. Писание, он отдавал предпочтение иеронимову переводу Библии пред переводом 70-ти; признавал латинский, так называемый апостольский, Символ веры ; делал ссылки на западных, а не на восточных отцов, учителей и писателей церковных и т.п. По словам того же Патриарха Иоакима, «Венец веры» Полоцкий сплел «не из прекрасных цветов богоносных отец словес, но из бодливого терния на Западе прозябшего новшества, от вымышлений Скотовых, Ансельмовых и тем подобных еретических блядословий». Преклонение Полоцкого пред всем латинским, по мнению современников, объяснялось тем, что он получил латинское образование, знал только латинский язык, читал только латинские книги. «У иезуитов кому учившуся, говорит современник, – наипаче только латински без греческого, невозможну быти православну весма, восточные церкви истинному сыну». Таким образом, Симеон Полоцкий , в глазах русских, был таким же типичным представителем латинского учения, каким Епифаний был для учения греческого. Однако, благодаря такту и сдержанности Полоцкого, с одной стороны, и кротости и миролюбию Славинецкого с другой, разница направлений никогда не доходила до открытой вражды между этими учеными. Не то было с их учениками, не обладавшими ни тактом, ни сдержанностью своих учителей. Для характеристики инока Евфимия и Сильвестра Медведева достаточно сказать, что каждый из них довел до крайности направление своего учителя. «Если Епифаний, по учености, был грек по преимуществу, то Евфимий стал греком исключительно; если Епифаний не много был расположен к латинянам и их учености, то ученик его стал всеми своими симпатиями против латинского мира... То же нужно сказать и о Сильвестре Медведеве. Медведев забыл, что учитель его уважал ученых греков и сам знал по-гречески, – он знал только по-латински и любил только латинских ученых. Где Симеон был еще довольно сдержан, осторожен и, по возможности, осмотрителен, там ученик его не наблюдал никакой сдержанности и осторожности. Медведев прямо и явно высказывал то, что учитель его говорил только между немногими или записывал в кабинете» 25 . Разумеется, между Евтихием и Медведевым уже не могло быть таких же мирных отношений, какие были между их учителями. Вдавшись в крайности, они окончательно разошлись между собой. |
| Прапрадед будущего патриарха, Иван Савелов, оказался в Можайске . Потомки его, служа своим прежним неприятелям, в невысоких «городовых», редко в «московских» чинах не растеряли знаменитой новгородской предприимчивости. По крайней мере в 50–х г. XVII в. Савеловы были примерно в десять раз богаче средней российской дворянской семьи. Конечно, при этом мы считаем не «оклады»: на бумаге почти все дворяне имели право на изрядные поместья. Отец Иоакима, Петр Иванович Савелов, неоднократно отправлявшийся в весьма опасные посольства в Крым и Персию, к 1628 г. имел оклад в 330 четей земли и 14 рублей деньгами. На самом деле он владел 82 четями в Можайском уезде, а в 1639 г. был пожалован еще 83 четями там же (если речь не идет об одной и той же земле) . Деятельный и благочестивый дворянин Петр Савелов женился на кроткой и боголюбивой девице из дворянского рода Редькиных. 6 января 1621 г. у них родился сын Иван. Видимо, дети Савеловых нередко умирали во младенчестве, потому что позже родители назвали еще одного сына Иваном (это был младший брат Иоакима). Выжили четыре брата — оба Ивана, Тимофей и Павел. Близость смерти укрепляла благочестие родителей, воспитавших сыновей в страхе Божием. Со временем мать приняла иноческий чин под именем Евпраксии. Юность будущего патриарха напоминала дворянскую утопию. Он рос в мире и благоденствии; семья неуклонно богатела, тогда как большинство дворян нищало (и вскоре на служилую душу приходилось в среднем менее двух крепостных дворов). Иван Петрович Савелов–Первый выучился читать, писать и петь в церкви по крюковым нотам. Достигнув «совершенных лет», был записан в службу и нечувствительно по ней продвигался. В 1644 г. он был уже сытником и получил, на зависть соседям, поместья в Можайском и Белозерском уездах. Благодаря службе при дворе Иванушка попал в московский список высшего дворянства. Это не принесло лишних беспокойств, кроме необходимости содержать, двор в Москве, где дворянин его ранга должен был в очередь с другими жить, ожидая государевых поручений. Само собой разумеется , по совершеннолетии сына отец и мать нашли ему супругу, именем Евфимию, «от благочестивых родителей рожденну и воспитанну». Она принесла Ивану Петровичу четверых детей. Он тем временем получил оклад в 350 четвертей и управлял поместьями в Можайском, Белозерском, Верейском и Мещерском уездах столь рачительно, что в 1651 г. сумел прикупить в вотчину сельцо Мелешево в Можайском уезде с пахотной землей в 30 четвертей . Конец утопии положила война. Инок Иоаким |
| 846 Письма Лазаря Барановича, стр. 246; Опис. р. с. б., II, 3, стр. 512–513. По началу послания, говорится в Описании – видно, что к Лазарю было семь грамот от патриарха по сему предмету, но мы знаем только четыре: по моему, Лазарь говорит о семи хартиях – семи столбцах бумаги, на которых было написано обширное послание Иоакима. Видно, что грамоты не всегда аккуратно приходили в Москву (если это только не выдумка, ради извинения). Рук. Акад. Наук, F. 12, л. 110. 849 Царским судом истязан по гражданским законам огнем и бичем до пролития крови. (Синод. сб. непер. V, л. 370 об.). 851 Остен, 82. Унд. 478. Подлинное в Син. сборн. непер. I, л. 307 и сл. Любопытно, что подлинное покаяние Медведевым не подписано, а подпись Саввы и др. есть. Действительно ли все было так, как рассказывает «Щит веры»? 852 Среди книг Иова Новгородского упоминается соборное извещение о сложении перстов и о поклонении св. тайнам на литургии, но что это такое мне неизвестно. (Описание документов и дел, хранящихся в архиве Святейшего Синода, т. I, С.-Пб. 1868, ст. XCIII). 853 Рукоп. Яхонтова л. 12 об.; Яхонтов, Иеродиакон Дамаскин, стр. 27. Домецкий говорит, что слово написано по смерти патр. Иоакима, но Дамаскин отвергает это известие и говорит, что «председящу патриарху в своей крестовой палате, слово то было от его св. патриарха написанне дано протопресвитеру Успенския великия церкви Иоанну Григорьеву, и чтено во услышание всех собранных пресвитеров парохиальных, елицы в царствующем граде Москве тогда обретахуся». (Рук. Яхонтова, л. 182–183). 857 Сенка паки по градскому закону огнем и бичьми и прочими испытаньми истязан и объявися зломыслив и с волхвами и чародеи содружествовав и совопрошався гадательства о себе превеликая и превысокая... главы отсечен. (Син. сбор. непер. V, л. 372 об.). 858 Gordon Tagebuch II, 283. Эти казни вдохновили какого-то из тогдашних поэтов, не особенно расположенного к пораженной партии, и он написал «Краесогласнии пятерострочии о прелести суетнаго мира сего... обличителныи и укоризненныи зело самим себе великим людем, судиам неправедным, хитрым и притворным лицемером, хищником злым и мздоимцам... написанныя лета [зрчф – 7199] в общую всех пользу». Размышляй си выну,//О человечь сыну,//И умствуй то себе,//Яко вмале требе//В персть внити!//...// Днесь в число палатных,//В правительство бранных,//Людей тя мир строит,–//Утре ти готовит//Секиру!// Днесь повелителя//Тя и властителя//Страшна творит многим,–//Утро со убогим//Верстает!// Днесь тя пророк лику//Ставит и владыку//Всем народом творит,–//Утро в ссылку гонит//Безчестно!//К тому присмотрися//Всяк и вразумися,//Что и в наша лета//Коло (колесо) сего света//Показа!//Кия бо напасти//Вельможи и власти//Скор предел си знают,//Ибо изменяют//Си дивне!//...//Ох, ох, ох, коль злая//О коль безчестная//О коль сановитым//О коль превеликим//Бысть людем!//Не токмо бо странно//Изрещи, но страшно//Бе и помышляти//Кто бы мог отъяти//Честь оным. (Рук. Унд. 467 л. 466–469). |
| В Московской Руси в среде мастеров, занимавших ведущее положение (прежде всего в иконописной мастерской Оружейной палаты и среди мастеров, так или иначе с ней связанных), определяется течение, в котором формируются новые эстетические взгляды и зарождается новое направление в искусстве. В силу духовных и исторических предпосылок, которые сложились в это время на историческом пути Русской Церкви и ее искусства, именно этому течению и суждено было оказаться их выразителем и прийти к решительному разрыву с Преданием. Разрыв с Преданием нигде не проходил в столь бурных спорах, в таком крайнем возбуждении и с таким надрывом, как на Руси; нигде вопрос церковного искусства не ставился с такой остротой и болезненностью. В этот «век потерянного равновесия» появляется особое беспокойство, которое выражается в ряде мероприятий церковной и гражданской власти и в письменных памятниках. Так, от второй половины XVII века до нас дошло более десяти памятников, разнородных по своему характеру и содержанию, посвященных церковному искусству целиком или частично . Как мы видели, содержание споров, волновавших широкие круги общества в XVI веке, касались вероучебных основ образа, соответствия тех или иных иконографических тем учению Церкви. Этому же вопросу продолжают посвящать главный интерес и некоторые памятники XVII столетия, как то: Деяния Большого Московского Собора, писания чудовского инока Евфимия и отчасти Духовная грамота Патриарха Иоакима. Особый интерес представляет для нас группа памятников, которые являются первыми в русской письменности трактатами, посвященными теории искусства и эстетике, выражающими новые, возникшие в эту эпоху взгляды на искусство. Они посвящены непосредственно или косвенно защите того нового направления, которое оформлялось теоретически и внедрялось на практике в русское искусство. Это сочинения иконописцев, мастеров Оружейной палаты, Иосифа Владимирова и Симона Ушакова, а также Симеона Полоцкого, Грамота трех Патриархов и частично царская Грамота. Наконец, третья группа памятников выражает противодействие этому новому направлению (Духовная грамота Патриарха Иоакима, Житие протопопа Аввакума). Все эти документы важны тем, что показывают изменения, происходящие как в самом искусстве, так и в его понимании, показывают то, как воспринималось новое направление его сторонниками и что видели в нем и как его расценивали его противники. Все они отражают сложное и противоречивое понимание церковного искусства в XVII веке, причем даже те памятники, которые направлены на защиту традиционного иконописания, обнаруживают угулубление и расширение начавшегося в XVI веке спада. |
| Кроме тех источников, которые были нами перечислены и оценены в особой главе, более или менее существенную помощь при написании нами настоящего очерка будут оказывать нам следующие авторы и их сочинения: 1) Μανουλ Γεδεν.Πατριαρχικο Πναχες (Κωνσταντινοπολις, 1890). Это заглавие греческий автор затем поясняет так: «Историко-биографические сведения о патриархах Константинопольских, начиная от Андрея Первозванного до Иоакима III, или Фессалоникийского (36—1884). Где и какое получил образование автор, Мануил Гедеон, к сожалению, мы сведений не имеем. Знаем только, как свидетельствует сам автор, что волей патриарха Константинопольского Иоакима III (1878—1884), 1 мая 1883 г. он был назначен редактором основывавшегося официального патриаршего журнала (посвященного кроме официальных известий и науке) под заглавием »Εκκλεσιαστικ Αλθεια«; поручая редакторство этого журнала Гедеону, патриарх, кроме того, возложил на него обязанность составить и издать исторический каталог (или списки) всех патриархов Константинопольских (Σ. 707—708). Эту обязанность Гедеон выполнил неукоснительно, и в результате получился обширный том под вышеприведенным заглавием. Сочинение Гедеона »Πναχες«, должно сказать, принадлежит к лучшим произведениям церковно-исторической греческой литературы нашего времени. Честь и хвала автору! Впрочем, должны оговорить, наши похвалы и вообще наши замечания по поводу книги Гедеона будут относиться только к той ее части, которую мы достаточно изучили и которая посвящена истории патриархов турецкого периода (Σ. 469—709). Прямо заявляем, что, имея такого серьезного и многоученого руководителя, как Гедеон, мы защищены от грубых ошибок и можем идти вперед, не опасаясь встретить на дороге непреодолимых затруднений. Советами и указаниями Гедеона мы будем пользоваться с доверием и признательностью. Автор заслуживает этого. По части греческих источников, касающихся истории Константинопольских патриархов, он читал и знает все существенное. В научном отношении автор — значительная сила. |
| Имеем в виду Иоакима I, открывающего своим патриаршим управлением XVI в., и Пахомия II, по прозванию Патеста, современника Иеремии II. Профессор И. И. Малышевский в своей докторской диссертации при одном случае называет Иоакима человеком «образованным». Но у греческого летописца этот самый патриарх называется прямо «невежественным» (ιδιτης) и совсем неопытным (νος). В других греческих источниках как будто бы присваивается Иоакиму некоторая степень образования, но чтото слишком нерешительно. В той же нерешительности остаемся мы и по отношению к Пахомию II. Историк Иерофей Монемвасийский прямо и решительно объявляет Пахомия человеком «неграмотным» (αγραμματος). А в доказательство он приводит следующий факт: однажды потребовали патриарха Пахомия на суд к турецкому кадию (совершенно невероятное известие — скажем мы), патриарху же сопутствовал в качестве свидетеля против этого последнего и сам историк Иерофей; у кадия — уж неизвестно почему — Иерофей дал одну книгу Пахомию, чтобы он прочел чтонибудь в ней; но он не мог этого сделать; тогда турки (sic!) признали его невежественным и не заслуживающим быть патриархом. Вся эта история, рассказанная очевидцем (!) Иерофеем, нам кажется донельзя нелепой. Если бы патриарх и в самом деле ничего не прочел из книги, какую подсунул ему Иерофей, в этом не было бы ничего удивительного: Пахомий мог не послушаться Иерофея по сознанию своего достоинства; но главное дело не в том: Иерофей подсунул Пахомию сочинения Фомы Аквината, значит латинского писателя. Удивительно ли, что Пахомий не прочел по-латыни, не зная латинского языка? Да и турки что за судьи в том, образован или необразован Пахомий? Турки и по-греческито не понимали, не говоря уже о латинской философии. Весь рассказ Иерофея — заметьте, «очевидца» — нам кажется чистейшей выдумкой. Во-первых, раньше того Пахомий был митрополитом Кесарийским. Можно ли представить себе митрополита человеком совсем невежественным, как хочет уверить в том Иерофей? А главное, есть свидетельство, которое приводит Гедеон и из которого видно, что едва ли не наш Пахомий раньше, чем сделаться патриархом, был учителем математики и философии у самого султана Махмута III. |
| Представим теперь славные подвиги патриарха Авраама. Некоторые могут подумать, что Авраам как по древности времени, так и повысоте праведности превосходит не только древних, но и Иоакима. Но если кто захочет сравнить деяния перваго с деяниями последняго, то поймет, что деяния, о которых говорим, превосходнее деяний Авраама. В самом деле, Аврааму как о переселении, так и о земле, в которой он имел обитать, было наперед возвещено. Наперед же возвещено было ему и прекращение безчадия и неплодства Сарры. Конечно, обладая этим по обетованию, он и надежду подкреплял и дух ободрял к получению обещаннаго молитвою; ибо может ли быть что нибудь сладостнее обетования Божия? Между тем Иоаким, не получив еще никакого обетования, поверил, что Всемогущий силен совершить даже и невозможное и преобразовать природу, и, утвердив надежду свою на сокровенном промысле Его, оставляет таким образом попечение о домашнем и предается постоянной молитве к Богу. Далее, Авраам, чтобы не сомневаться ему относитсльно будущаго обладания землею и умножения своего потомства, имел нужду в верном знаке и доведывался, каким образом могут исполниться обетования Божии. Между тем Иоаким как во время молитвы выказал несомнительный дух, так и после, когда был услышан и получил от ангела добрую весть о рождении потомка, не доведывается, каким образом исполнится возвещенное ему, и не требует знамений, которыя объяснили бы, как уврачуется немощное естество: почитая самое откровение о обетовании исполнением онаго, он, при твердом убеждении в получении потомка, догадывался, что возвещено известное одному Богу и по этому угадывал знамения. Наконец, прилично представить и разсмотреть здесь и чудное жертвоприношение. Именно: Авраам предпринял жертвоприношение по повелению Божию, а Иоаким — по собственному произволению; тот избрал в жертву действительное дитя свое единородное, а этот — то, которое только еще обещано было ему; тот привел жертвенное свое и снова получил оное, а этот действительно принес обреченное на жертву во всесожжение, отдав Богу; наконец, жертвенным у того был патриарх племен и праведных, а у этого — матерь Божия и всеправедная Владычица патриархов. Преславное деяние это по-истине выше не только настоящаго, но и всякаго сравнения. Видишь ли, как превосходны преимущества праведнаго Иоакима? |
| Однако, при всем том он оставался упрямым эллинистом... Полоцкий и Медведев не только разделяли отдельные «латинские» мнения, но у них было нечто латинское в самом душевном складе или строе. В школе Полоцкого и Медведев стал точно «белорусцем…» Киевляне стали открыто на латинскую сторону (срв. книгу инока Иннокентия Монастырского)... Стороны несколько раз обменялись полемическими памфлетами, содержательными и достаточно предметными, при всей бранчливости и грубости методов и тона спора. Латинская группа была побеждена и осуждена, на соборе 1690-то года... Медведев оказался запутан в стрелецком бунте 1691-го года, был расстрижен и казнен... Стороннему наблюдателю суровость патр. Иоакима может показаться преувеличенной и необоснованной. Была ли надобность раздувать этот «Сикилийский огнь» хлебопоклонного спора!.. И вот, во-первых, – спор начат был с латинствующей стороны. Сказать точнее, с этой стороны началось наступление, – кажется, в связи с проектом открытия в Москве школы или «академии». Во-вторых, в этом столкновении незримо, но вполне действительно, участвовали и подлинные латиняне, – современники о том прямо говорят. В Москву приезжал не только Юрий Крижанич. В 80-х годах здесь образовалась уже сильная католическая ячейка. В 1690-м году московские иезуиты были изгнаны именно в связи с «хлебопоклонными спорами». Впрочем, спустя несколько лет деятельность иезуитов в Москве возобновляется и развертывается с несомненным успехом. «И римляне всякими способы промышляют в российском царстве чрез науку ввести своя ереси», говорит современник. В эти годы двое иноземцев католиков занимают очень видное и влиятельное положение в Московском обществе, – Павел Менезий, дипломат, ездивший послом к папе, и известный генерал Патрик Гордон. В самые последние годы XVII-ro века иезуиты в Москве даже открывают школу, в расчете на детей Московской знати. Впрочем, в обстановке Петровских преобразований и войн эта школа не смогла укрепиться... Во всяком случае, «ксенофобию» последних патриархов, Иоакима и Адриана, вполне можно понять и объяснить из слагавшейся тогда исторической обстановки... |
| Забота о целостности церковного землевладения не на уровне патриаршей области или крупных монастырей, а применительно ко всем храмам державы выгодно отличала Иоакима от предшественников. Патриарх грозил суровым наказанием тем, кто не выполнит его указаний. Суровость окружной грамоты и необходимость поставить дело на контроль в Патриаршем приказе связаны были с тяжелейшим положением церковных причтов, которые на " черной " (государственной) земле были уравнены в правах и повинностях с черными людьми, а на землях помещиков и вотчинников не только подвергались налоговой раскладке наряду с крепостными, но практически не были ограждены от произвола светских феодалов. Даже минимальное обеспечение духовенства через поземельный надел всех церквей стало результатом упорной борьбы Иоакима. Боярский указ 1676 г., запретивший отвод земель храмам (начатый в государственном масштабе еще при Михаиле Романове), патриарху на следующий год удалось отменить. Но нормы отвода земель не было: приписывать земли храмам дворяне могли по своему благорасположению. На соборе 1681—1682 гг., вынужденно уступив в вопросе о крупном монастырском землевладении, патриарх добился существенного решения: всем церквам, еще не получившим земель, велено было отмерить их из владений помещиков и вотчинников: по 10 четвертей в поле и 10 копен сена с каждых 100 четвертей; по 15 четвертей с владений до 500 четвертей, по 20 четвертей — с каждых 600 четвертей владений светских феодалов . Выполнить это решение — реально отмерить и отмежевать землю — бедным попам без помощи десятильников и поддержки патриарха в 1685 г. было бы чрезвычайно трудно, почти невозможно... Значительно продвинул Иоаким и свою излюбленную идею неподсудности духовенства гражданским властям. В рассказе о соборе 1675 г. мы уже упоминали, что в 1686 г., рассылая повсюду грамоты о неподсудности духовных лиц светским, патриарх сумел исходатайствовать от правительства регентства и царскую грамоту об этом. Теперь Иоаким мог смело противостоять покушениям на несудимость духовенства даже в уголовных делах о воровстве и разбое. Когда в 1688 г. на Север для искоренения разбоя был послан карательный отряд полковника Нечаева, патриарх повелел Новгородскому митрополиту Корнилию буквально следующее: |
|
|
