| P.S. Чтобы выгадать время для регентских занятий, следует уроки сольфеджио в 6–9 классах заменить чтением хоровых партитур на хоре (?) всех учеников этих классов совместно, причем по очереди ученики восьмых и девятых классов обязаны смотреть за верностью чтения, для чего готовить назначенную каждому преподавателем пьесу и доводить исполнение лучших произведений до возможного совершенства. Таким образом, на это дело пойдут все уроки сольфеджио. Вместо двух занятий по чтению партитуры за фортепиано довольно одного (?), а другое на хоре. Сольфеджио в младших классах должно быть соединено с чтением обихода, которое в этих классах не может быть (??) не чем иным, кроме простейших сольфеджий (!!). Совершенно отсутствует в программах училища очень важный предмет: разбор музыкальных произведений во всех отношениях. (Ну, уж будто и отсутствует? Что же преподаватели-то, молчат, что ли? Экая прелесть!) Без него не может быть развития вкуса у будущего регента и учителя. Он должен быть веден устно и письменно. Фортепьяно как таковое и скрипка могут быть сохранены в старших классах или совсем опущены. (!!!) Вместо сего способные могут брать уроки в консерватории (??), что будет дешевле (?) и целесообразнее. (??) А это время (?) должно быть посвящено регентству и постановке голоса. (Это тоже недурно!) Уроки алгебры и пасхалии и в семинарии – по три в первый год и одно (?) в третий год (??). А на геометрию трех уроков мало. Алгебру, физику (с обязательным подробным отделом акустики) и геометрию можно передвинуть на класс ранее, сократив общее число уроков арифметики, окончив ее в первых четырех классах. То же можно сделать и относительно гражданской истории. Изучение крюковой семиографии можно начать с шестого класса, закончив сольфеджирование обихода пятым классом. Это дело очень простое (?), как обычно ведется (?), и очень трудное, если добиться музыкального понимания». (??!! Браво! Ш 2 уже и тут компетентный судья!) Вот эта столь складная бумага могла свидетельствовать лишь о том, что Ш 2 грамотен, самоуверен и совершенно не способен понимать даже то, что у него было под носом восемь лет. Желание быть хозяином и распорядителем, при ограниченном уме ведет к упрямству и настойчивости. Время появления этого документа, то есть сейчас же после ревизии Нечаева, также дает колорит всему делу. С.Н. Кругликов, вполне понимая меру нелепого разгрома Синодального училища, который задумал Ш 2 , и меру надобной осторожности подле такой выросшей после ревизии фигуры, как тот же самолюбивый Ш 2 , долго обдумывал ответ и, наконец, послал его 14 января 1901 года, передав мне его копию. Вот этот ответ, полный достоинства, ума и искреннего желания спасти хор и училище от нелепых «мечтаний» Ш 2 . |
| Пенье смолкло... Слабо над иконами Вздрагивали венчики свечей... Взорами невинно углубленными Девушка смотрела на людей. Что спросить она хотела взорами, Разгадать какую глубину – Не узнать... Лишь ангелы над хорами Радостней стремились в вышину. И все глубже, чище, целомудренней Становились девушки глаза, Словно золото зарницы утренней, Иль в киотах древних образа. А когда она на паперть темную Светлой тенью вышла из двери, Солнце даль открыло ей отборную И шепнуло: «Все твое. Бери!» 1913 Лесная исповедь Сквозила сосен колоннада На фоне ало-голубом, И одуванчик, как лампада, Сиял пушистым хрусталем. Под золотой эпитрахилью Заосеневших, тихих чащ Мой дух, грехов покрытый пылью, Стал чист и вновь животворящ. Земли безвестный исповедник Внимая неба голоса, Я ждал, покуда слез последних На сердце высохла роса. И под распятьем ели мирной, В союзе грусти и стыда, Вкусил от радости всемирной... О если б... весь и навсегда! 1914 Слух души Серебряный свод над землей, Сверканье серебряных блесток, Синеет чистейшей слюдой Под зимней луной перекресток. С тенями от снежных бугров, От старой дуплистой ракиты Алмазные тайны миров В гармонию дивную слиты. Где небо? где грани земли? Все – белое, пышно немое, Все в бисерной тонет пыли, Овеяно мглистой зимою. И только душа, просветлев, Сквозь музыку слов и молчанья Родной различает напев, Мелодию слез и страданья. И чудно в пустыне ночной Звучит он для чуткого слуха, – Как будто небесного духа Тоскующий голос земной. 1915 Пасхальный вечер Над холмами – лесными амвонами, Зачарованы смолкшими звонами, Сестры белые, сестры-березки Темно-красные клонят прически. С тишиной предвечернею, хрупкою Кто-то спорит в лесу на дороге. Ручейки золотою скорлупкою Заревик посыпают двурогий. Незабудки затеплились Божии... Отдыхайте до завтра, прохожие! От теплыни пригорки не остры, И молитвой баюкают сестры. Завтра вместе с цветами вы встанете, Встрепенетесь, как птицы, от звона И в глаза огнеметные глянете Свету-солнцу с лесного амвона. Впервые: «Русский Паломник» (1914, 14). Вознесение Господне |
| Мы идем медленно к заутрене. Папа и мама держат меня за руки. А я примолкла и вся превратилась в зрение. Кругом шум, движение и суета. На улицах горят плошки с маслом, а кое-где даже целые бочки. Люди идут, идут без конца, с куличами, с пасхами… Все веселые, радостные, нарядные… Вдруг раздается сигнальный пушечный залп… Скоро пронесется благостный звон… «Звонят во всех церквах на все голоса, как никогда нигде. Точно ангелы поют на небесах», – так говорила няня. И мне казалось, что я, действительно, слышала тогда пение ангелов. Я зорко всматривалась в синее небо и в мерцающие там звездочки, и детской мечте ясно и чисто представлялось великое событие прошедших веков. В церкви необыкновенно светло и торжественно. Мы едва-едва протискиваемся вперед… Вон и бабушка с дедушкой. Вон и тети. Все улыбаются мне, ласкают, ставят удобнее, заботятся… Бабушка и дедушка такие нарядные, как никогда. У дедушки надеты все ордена. Я про себя думаю, что «сегодня дедушка – царь, а бабушка – царица»… Служба пасхальная и торжественна и прекрасна, напевы молитв радостны. Мне было так хорошо: бабушка с дедушкой и три тети то и дело тихонько спрашивают: не устала ли я, не тесно ли, не жарко ли… А кругом нас ходили, толкались, заглядывали в глаза ребятишки. Их почему-то особенно было много… Бедные, плохо одетые, худые… Это были дети бедноты, дети улицы… Они все пробирались в эту сторону церкви. Они знали, что здесь встретят сочувствие… Но не у всех, конечно. Тетя Саша недовольна и сердится. – Папенькины мальчишки! Такие грубые невежи! Чего они тут толкаются? – шепчет она гневно и отстраняет от нас двух маленьких оборванцев… Но они, обогнув нас, смело проходят мимо дедушки и, улыбаясь, заглядывают ему в лицо… Это «дедушкины мальчишки», его «босоногая команда», как он их называет… «Завтра они придут к нему «Христос воскресе» петь… Он их так любит, жалеет. Он подарит им яички и денег… Станет просить для них у бабушки кусочки кулича… А тетя Саша их не любит, бранит, всегда сердится за то, что они на полах наследят да шумят», – все это с быстротой молнии мелькнуло у меня в голове… |
| Но случалось, что в это как раз время – 8 ноября Епархиальный миссионер прот. П. Горохов проезжал через Средне-Ахтубинское и Безродное и узнал, что у еноховцев случилось что-то особенное. Миссионер сообщил об этом полиции, а сам взял в Безродном священника и отправился на хутор Козлова. Это было в то самое время, когда еноховцы дошли до апогея е своем безумстве по поводу радости в честь новоявленного «истинного Царя». Вот что представилось его глазам: «Моленная полна восторженно настроенных молельщиков. Воздух сильно пропитан потовыми испарениями. Душно. Глаза молящихся воспаленно и дико блуждают; голоса хриплые, по телу нервные подергивания. Пели самым ускоренным темпом «с нами Бог, разумейте языцы», «Спаси Господи люди твоя», пасхальные стихиры и др., при чем женщины кружились, кривлялись, хлопали в ладоши. Среди пения слышались иступленные возгласы: один кричит: «свят, свит, свят Господь Саваоф... с нами теперь сам Бог и вся небесная сила», – другая, кривляясь, кричала «за весь мир распинаюсь, за весь мир страдаю», третья с дико блуждающими глазами, по направлению к миссионеру: «покоряйтесь, покоряйтесь, языцы, яко с нами Бог, с нами Бог»! Две из женщин, не выдерживают нервного напряжения и падают в обморок. Вероятно, тоже было бы и с другими, если бы полиция не прекратила моления взятием Мышова. Провожая Мышова с пением «Спаси Господи люди Твоя»… многие кричали; «ты наш Царь, ты наш Бог!» Его отправили в Царевскую тюрьму, а потом на место жительства в Нижегородскую губернию. На пути следования из тюрьмы на родину Мышова завезли в село Заплавное, где до отправки он находился в этапном помещении. Здесь нам пришлось с ним повидаться и поговорить. Во время нашей беседы с Мышовым в этапе, к нему приходили многие еноховцы и приносили разные подарки, кто сушенной рыбы, кто калача и кренделей, кто чаю в чайнике и сахару, кто рукавицы и валенки, а один принес целую новую овчинную шубу, чтобы «бог» не замерз дорогою. Все это Мышов принимал с низким поклоном и говорил: «спасет тебя Христос», и в это время старался быть каким-то особенно умиленным от доброты своих верноподданных. |
| Пастырь детей и деревьев Почему кошка создана такой «удобной» для человеческой руки, и случайно ли, что Пасха празднуется именно весной 20 апреля, 2015 Почему кошка создана такой «удобной» для человеческой руки, и случайно ли, что Пасха празднуется именно весной Почему кошка создана такой «удобной» для человеческой руки, и случайно ли, что Пасха празднуется именно весной – размышляет архимандрит Савва (Мажуко). Какое это, должно быть, счастье – знать деревья по именам. Священный мир растений поименован, назван, озвучен, и прозвища деревьев, имена цветов звучат благородно и чарующе. Архимандрит Савва (Мажуко) Когда из томика Вергилия вдруг «прорастают» низкорослые тамариски, волшебные цветы колокассий с акинфом весёлым, а рядом вьётся аммом ассирийский, кажется, что пьёшь свежайший ароматный напиток, так звучат эти имена. А для меня это еще и невиданные цветы, – я только слышал их чудесные голоса и полюбил их заочно. Гомер был слепцом, но и он трепетал и преклонялся перед всем прекрасным, благоговейно поминая луг асфоделий или волшебное растение моли , спасшее Одиссея от магии капризной нимфы. Имена деревьев и цветов не были просто красивым звуком, они будили аромат, воскрешали шелест листьев, ложились в руку неповторимым рисунком коры, лёгким полётом семян. Эти благородные люди знали, о чём пишут: благозвучные цветы и сладкогласные деревья росли рядом, отбрасывая тень на рукопись неоконченной поэмы. Некоторые страницы чудесных книг Виктора Астафьева напоминают реестры сакральных имён, гностические толедоты, целые родословия растений. Если бы я был охотником, рыболовом или таким лесным человеком, каким был Виктор Астафьев, я бы рассказал много историй из жизни леса, но я, видно, навсегда сын города, слабо посвящённый в тайны цветов и соцветий и нет у меня в запасе волшебных историй, хотя к одному эпизоду своей биографии возвращаюсь снова и снова. Светлым пасхальным утром я стоял на монастырском дворе. Было раннее утро и в природе всё будто игриво затаилось и только и ждёт, чтобы вдруг выбежать из укрытия и разлиться звонким смехом на всё утро. Мягкий утренний свет, необычная для города тишина и в этом безмолвии вдруг свежая нота – аромат новой свежести, неповторимый запах лопнувших почек. Деревья проснулись! |
| Глеб Рар В концлагерь Дахау Глеб Рар прибыл в 1945-м, в одном из последних «поездов смерти», в которых свозились под Мюнхен тысячи еле живых узников из других фашистских концлагерей. Большинство «пассажиров» этих поездов умирали в пути от голода, обезвоживания, болезней, некоторых казнили прямо в пути. Рар выжил. И оставил уникальное свидетельство о пасхальной литургии бывших заключенных: «27 апреля 1945 года. Последний транспорт с заключенными прибывает из Бухенвальда. Из первоначально направлявшихся в Дахау 5000 человек я был среди тех 1300, которые пережили эту перевозку. Многие были расстреляны, некоторые умерли с голоду, другие — от тифа… 28 апреля: Я и мои соузники слышим бомбардировку Мюнхена, происходящую приблизительно в 30 км от нашего концентрационного лагеря. Когда звук артиллерии приближается с запада и севера, выдаются приказы, категорически запрещающие заключенным под угрозой смертной казни покидать свои бараки. В то время, как солдаты SS на мотоциклах патрулируют по лагерю, пулеметы направлены на нас со сторожевых башен, окружающих лагерь. 29 апреля: К шуму от артиллерии примешались звуки пулеметных залпов. Свист гранат несется со всех сторон над всем лагерем. Вдруг белые флаги поднимаются над башнями, это — знак надежды, что SS скорее будет сдаваться, чем расстреливать всех заключенных и сопротивляться до последнего человека. И тут, около 6 ч. вечера, слышится непонятный шум, исходящий откуда-то вблизи лагерных ворот, и который очень быстро усиливается… И наконец, голоса 32600 узников сливаются в своем ликовании при виде первых американских солдат, появившихся прямо за колючей проволокой лагеря. Некоторое время спустя, когда отключено электрическое напряжение, врата открываются и американские военнослужащие заходят внутрь лагеря. Когда они с широко раскрытыми глазами смотрят на нашу изголодавшуюся толпу, страдающую от тифа и дизентерии, они скорее походят на пятнадцатилетних подростков, чем на испытанных в бою военных. Американские военные ликвидируют фашистов, управляющих лагерем |
| Рубрики Коллекции Система пользовательского поиска Упорядочить: Relevance Relevance «Держи держи». Поэзия Нади Делаланд 4 мин., 20.11.2023 В самом начале нынешней осени наш журнал принял участие в работе юбилейного Международного литературного Волошинского конкурса (в рамках симпозиума «Волошинский сентябрь»). Сопричастность «Фомы» была обозначена номинацией, выраженной строчкой поэтического крымского патриарха из стихотворения «Дом поэта», написанного в 1926 году, в Коктебеле: «Для этих слов тесна моя гортань…». Хорошо помню, как вместе с президентом Фонда «Волошинский сентябрь», поэтом и одним из авторов наших «Строф», Андреем Коровиным, мы выбирали эту строку поэта, снабжали ее подзаголовком поэзия одухотворенного слова , и наблюдали постепенное заполнение таблицы голосования. Перед выездом победитель определился. Надя Делаланд. Фото Кирилла Маркова С того самого дня я, как написал в одном письме художник Илья Репин, ожидая к себе в гости Шаляпина, «пасхально ликую». Что, правда, не отменяет и некоторого смущения: автор пятнадцати стихотворных книг, поэт Надя Делаланд (это поэтическое имя Надежды Черных) пока еще ни разу не публиковала своих стихов в «Новом мире». В первый же день фестиваля я оказался на поэтическом вечере, где читала свое и Надя. Я слушал ее чтение впервые и оказался заворожен — и музыкой этого поэтического мира, и его причудливо «смещенным» словарем, и какой-то удивительно доверчивой оптикой взгляда, едва ли не «детской». А еще — тем, что ушедший от нас недавно Эмиль Сокольский (в книге Делаланд «Голоса в голове» напечатано поэтическое поминание яркого критика) назвал «удивительной взволнованностью, которая словно бы хочет сама себя немного успокоить, убаюкать, — зная, что если это и поможет, то ненадолго…» Стихи, с которыми вы сейчас встретитесь, Надя читала и в Калининграде. Два из них — на награждении. Сегодня я заглянул и в популярную интернет-энциклопедию. Поверьте: тамошняя статья о поэте, прозаике, психологе, филологе и основательнице того, что в сети называют терапевтическим арт-проектом «Делаландия», читается как роман. |
| Реформа, понимаемая таким образом, является не окончанием, а новым началом. Это мнение разделял и Ранер, который считал, что Собор представляет собой самое начало возрождения 619 . Реформа перенимает, то есть соборно претворяет и вновь направляет идеи литургического движения, а в дальнейшем разрабатывает их в широком всецерковном плане. Поэтому Вагаджини в начале семидесятых писал, что реформа принципиально верна решениям Собора и успешно их распространяет 620 . Здесь речь идет о развитии идей литургического движения, которое произошло после Собора. Определенные явления, о которых выдающиесе деятели литургического движения могли только мечтать, стали реальностью в послесоборном католицизме. Все чаще можно услышать и голоса, говорящие о «втором литургическом движении», необходимом для воплощения в жизнь идей Собора 621 . Это выражение в широком смысле значит углубление, то есть оживление тех реформ, которые поверхностно провел II Ватиканский Собор. 456 Конечно, самым известным примером является возвращение служб Страстной седмицы на их изначальное место, кульминацией чего стало служение Пасхального бдения в ночь с субботы на воскресенье. Это было узаконено 25 марта 1956 г. и сделано обязательным для римского обряда (OHS, VI). 460 SACROSANCTUM CONCILIUM, 43. (Перев. по: Второй Ватиканский Собор. Конституции, Декреты, Декларации. Брюссель, 1992, с.94, § 43. –Прим. пер.). 463 Невозможно писать о литургической реформе II Ватиканского Собора и не вспомнить отца Аннибале Буньини, души современного литургического возрождения, как его называл Киригин (Kirigin. Drugo desetljee, 6). О нем с большим вниманием и восхищением писал Ботт (Botte, 118–119). Этот противоречивый корифей литургического возрождения, которого много раз критиковали и оспаривали, но также поддерживали и благодарили, был священником и членом Общества миссионеров (Ордена лазаристов), профессором литургики в Папском Латеранском университете, секретарем Подготовительной соборной комиссии по литургии и предводителем Собрания папских церемониалистов. Из-за активного участия Буньини в процессе литургической реформы и возрождения его ненавидели консервативные силы в Церкви, и он подвергался гонениям – лишился кафедры и не был назначен секретарем соборной комиссии по Божественной литургии. Позднее он становится секретарем Совета по выполнению литургической конституции. Буньини организовал огромную работу многих групп, которые составили новые богослужебные книги и инструкции по их применению и использованию. Был секретарем Конгрегации богослужения, которая сменила временную Комиссию. В результате нападок многочисленных врагов, папа Павел VI ликвидировал эту конгрегацию, присоединив ее к Конгрегации по таинствам, а Буньини убрал из Рима и назначил его папским нунцием в Иране, где он и умер. Эти события являются только одним примером гонений, которым подверглись ревнители литургического возрождения в Католической Церкви. |
| По ходу пьесы артист должен был прочесть из этой книги два евангельских стиха из заповедей блаженства. Медлительно и священнодейственно он подошел к аналою, положил Евангелие и густым волновым голосом произнес: — Вонмем! В зале стало тихо. Ростовцев начал читать: — Блаженны нищие духом; ибо их есть Царство Небесное… Блаженны плачущие, ибо они утешатся… Здесь нужно было остановиться. Здесь нужно было произнести обличительный и страшный по своему кощунству монолог, заключив его словами: — Подайте мне фрак и цилиндр! Но этого не последовало. Ростовцев неожиданно замолчал. Молчание становится до того продолжительным, что артисту начинают шикать из-за кулис, махать руками, подсказывать слова, но он стоит, словно в лунном оцепенении и ничего не слышит. Наконец он вздрагивает и с каким-то испугом смотрит на раскрытое Евангелие. Руки его нервно теребят хитон. По лицу проходят судороги. Он опускает глаза в книгу и вначале шепотом, а потом все громче и громче начинает читать дальше: — Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся. Блаженны милостивии, ибо они помилованы будут… Власть ли его чудесного голоса, обаяние ли артистического его имени, ночная ли тоска по этим гонимым и оплеванным словам нагорной проповеди, образ ли живого Христа встал перед глазами, вызванный кощунственным перевоплощением артиста, — но в театре стояла такая тишина, что слышно было, как звенела она комариным жужжанием. И в эту тишину шли, как пасхальные свечи вокруг церкви, слова Христа: — Вы свет мира… любите врагов ваших… и молитесь за обижающих вас и гонящих вас… Ростовцев прочитал всю главу, и никто в зале не пошевельнулся. За кулисами топали взволнованные быстрые шаги, и раздавался громкий шепот. Там уверяли друг друга, что артист шутит, это его излюбленный трюк, и сейчас, мол, ударит в темя публики таким “коленцем”, что все превратится в веселый пляшущий дым! Но на сцене произошло еще более неожиданное, заставившее впоследствии говорить почти всю советскую страну. Ростовцев перекрестился четким медленным крестом и произнес: |
| — Что за напасть такая! — восклицал он вслух. — Запропастился боровок, хоть ты плачь. Уже и мы проснулись и вышли во двор, и нас Софрон опрашивал, не видели ли мы где Чукчи, но мы, разумеется, делали изумленные лица. Вышел отец. Поднялась целая история. Разослали рабочих по всей экономии, отец был крайне недоволен. A мы дрожали. В особенности когда кто-нибудь отправлялся осад, когда нам казалось, что вот-вот нападут на наш замок, и разом все наши ухищрения разоблачатся. Но никому и в голову не приходило заглянуть в ту часть сада, где царствовали вороны. Может быть, Чукча и кричал в своем замке, но по утрам вороны так неистово галдели, что их голоса способны были заглушить гром пушек. — Нет, это прямо чудо, — говорил отец. — Можно подумать, что этот негодяй понял, когда я при нем напомнил Софрону. Чего доброго! Недаром он постоянно вертелся среди людей. Отец говорил, конечно, шутя, но факт исчезновения Чукчи как раз в тот день, когда его ожидала кара, казался таинственным, и в особенности рабочие придавали ему своеобразное значение. — Животное понимает, — говорили они. — Оно даром что не знает слов, а чувствует, какая его ожидает судьба. Вот он и помандровал… Еще, может, и явится как-нибудь. Но так как надежда по части колбасы к празднику была возложена всецело на Чукчу, а он надежды этой не оправдал, то пришлось послать на деревню и закупить колбас у мужиков. И проходили дни. Мы, конечно, каждый день наведывались к дуплу. Мы тихонько подходили к нему. С одной стороны, мы боялись растревожить Чукчу, который, услышав шум, конечно, сейчас же догадался бы, что это мы. С другой стороны, нас тревожил вопрос, жив ли он. А вдруг как он не вынесет одиночества? Но, приставив ухо к дуплу, мы явственно слышали, что Чукча там шевелится и тихо покряхтывает. В субботу мы сильно встревожились: нам показалось, что в дупле что-то уж слишком тихо. Тогда мы начали колотить палками в дуб. Но Чукча таким неистовым криком засвидетельствовал факт своего существования, что мы испугались. Даже в первый день он так громко не кричал. Очевидно, ему очень уж надоело сидеть в своем замке. |
|
|
