| Когда самодержец, великий ловец человеческих душ, способный смягчить и каменное сердце, узнал об этом, он составил письмо Абуль-Касиму 690, в котором советовал последнему отказаться от своих пустых затей, не тратить зря сил, перейти на сторону императора и таким образом избавить себя от тяжких трудов, получить титулы и щедрые дары. Между тем Абуль-Касим узнал, что Борсук осадил находившиеся во владении некоторых сатрапов крепости и уже приближается к Никее с целью осадить город. Поэтому он, разгадав замысел императора и превратив, как говорят, необходимость в доблесть, смело принял его предложение о мире. Когда они заключили мирный договор, самодержец замыслил извлечь для себя и другую выгоду; не имея иной возможности добиться своей цели, он пригласил в царственный город Абуль-Касима, чтобы тот получил деньги, полностью насладился роскошной жизнью, а затем возвратился домой. Абуль-Касим согласился на это и явился в царственный город, где и пользовался императорским благоволением. Так как Никомидией (это центр вифинской метрополии) владели тогда турки – правители Никеи, император, желая их оттуда изгнать, решил, пока они с Абуль-Касимом изъявляют друг другу свои чувства, построить у моря другую крепость. И вот он погрузил все необходимые для строительства материалы на суда, посадил на них самих строителей и поручил сооружение крепости друнгарию флота Евстафию, которому открыл свой тайный замысел. Император приказал ему также, в случае если мимо будут проходить какие-нибудь турки, всеми способами выказать им свое благоволение, щедро снабдить всем необходимым и дать им понять, что крепость сооружается с ведома Абуль-Касима; затем Евстафий должен был отвести всю флотилию от берегов Вифинии, чтобы Абуль-Касим ничего не узнал о происходящем. В то же время Алексей ежедневно давал Абуль-Касиму деньги, постоянно приглашал его посещать бани, совершать верховые прогулки, ездить на охоту, а также осматривать портики вдоль улиц. Он заставлял возниц устраивать ради Абуль-Касима конные состязания в театре, который был в давние времена сооружен великим Константином 691, и побуждал его ежедневно бывать там и наблюдать за испытанием коней. Алексей делал все это, чтобы выиграть время и дать возможность строителям соорудить крепость. Когда же строительство было окончено и Алексей достиг цели, он богато оделил Абуль-Касима, пожаловал ему достоинство севаста и, еще более упрочив договор, с почестями отправил его по морю. |
| Самого (иудейского) патриарха, как скоро он приходит в Египет, одни заставляют поклоняться Серапису, а другие Христу. Бог у них (египтян) один, Его почитают христиане, иудеи и все народы». Таковы были сведения императора о христианах его времени. Конечно, эти сведения очень поверхностны, неверны, несовершенны. Но несомненно, он знал христиан, знал и нечто такое о них, чего не знали другие образованные язычники (например, познания Адриана гораздо выше познаний известного вифинского проконсула Плиния Младшего, которых жил и столкнулся с христианами незадолго до царствования Адриана). Адриан легкомысленно судит, когда представляет, что христиане почитают Сераписа, но, с другой стороны, он приметил, что христиане — монотеисты, что они имеют свою иерархию (епископов и пресвитеров), что в среде их встречаются пророки и врачующие елеем. Эти последние черты, без сомнения, исторического характера, и показывают, что Адриан довольно неплохо знал христиан, по крайней мере, довольно для такого неугомонного странствователя и для такого чересчур любопытного человека, который хотел все знать. Некоторые новейшие ученые готовы думать, что в вышеприведенной характеристике Адрианом христиан слышится чувство вражды и неблаговоления к христианам, но мы ничего такого не замечаем в письме императора к Сервиану. Правда, по-видимому, наравне с прочими египтянами Адриан и христиан в том же письме считает людьми непостоянными, тщеславными и любящими вольность. Пусть так, но все же видно, что Адриан не выделял христиан как класс неблагонамеренных лиц из ряда других подданных, а это, конечно, важно. Притом же нужно сказать, что хотя Адриан и не остался доволен египтянами, однако же не только не лишил их своих милостей, но излил оные на египтян с большой щедростью, как открывается из того же письма Адриана к Сервиану. Другой древний светский историк (Лампридий) приписывает Адриану очень благосклонное отношение к христианской религии. Он пишет при одном случае, что будто Адриан хотел выстроить храм в честь Христа и ввести Христа в число богов Капитолия. |
| На каждое такое событие созывалось множество гостей, которым иногда раздавались деньги. В торжествах принимала участие подчас целая тысяча народа. Такие собрания Траян считал опасными; ему казалось, что они могли служить зерном для заговоров политических. К ним-то и имел отношение его закон о тайных обществах. С другой стороны, Вифиния часто страдала от пожаров. Чтобы сколько-нибудь помочь беде, общество завело артели из людей простого звания, на обязанности которых было спешить с тушением пожара, попросту сказать, учреждены были пожарные команды. Но Траян и к этим невинным артелям относился с подозрением; ему казалось, что такие артели могли рождать беспорядки и возмущение в городах. Указ о тайных обществах простирался и на них. Итак, закон о тайных обществах ничуть не имел в виду христиан, однако же на деле он был приложен и к христианам. Этим христиане обязаны усердию проконсула Вифинского, Плиния Младшего. Дело было в 103—105 годах. Чтобы понять, почему именно Плинию показалось нужным приложить сказанный указ к христианам, для этого не мешает вглядеться в личность и убеждения этого проконсула. Плиний Младший принадлежал к лучшим людям своего времени, был хорошо образован, любил литературу и науку, но это не мешало ему или, лучше сказать, пособляло ему сделаться врагом христиан. Языческий ученый не мог оставаться равнодушным к христианам, которые слишком низко ценили научное достояние языческой образованности. Замечательная еще следующая черта в характере Плиния: «Он имел тот недостаток или ту добродетель, что ему все нравилось в тех, кого он любил, и все не нравилось в тех, кого он ненавидел». А так как христиан любить ему было не за что, с его точки зрения, то он должен был от души их ненавидеть. Но этого мало. Плиний принадлежал к коллегии авгуров, на обязанности которых лежало заботиться об интересах языческого жречества и языческой религии. Да и по душе Плиний был усердным почитателем богов римских; там и здесь он строит на свой счет храмы, и освящение их сопровождается пышными праздниками. |
| Одновременно он передал в ее руки письменно оформленное решение, скрепленное самыми страшными клятвами, выставив неложной поручительницей Пречистую Богоматерь. Она же, не имея никаких причин сразу же не доверять ему, взяла документы с таковыми письменными клятвами и тотчас со всей поспешностью отплыла в Фессалонику. Там, поговорив надлежащим образом с сыном и показав ему эти страшные клятвы, она сразу же убедила его полностью отказаться от договора с королем. Книга 27, раздел 29 Когда дела приняли такой оборот, Палеолог прибыл в Дидимотихон, оттуда направил послов к своему тестю Кантакузину и, узнав, что он остается верен данным клятвам, явился затем лично и в Византий, отбросив все страхи и подозрения. Проведя у тестя более тридцати дней за мирными беседами, к которым, однако, примешивалось некое расстройство по причине отсутствия уверенности в том, на что он надеялся, он отправился обратно в Дидимотихон, ведя с собой супругу, желавшую лучше умереть с ним, чем жить с родителями. Так обстояли дела, когда осень только что явила восход Арктура 240 . Прошло немного времени, и вновь с обеих сторон возникли тайные планы, совершенно противоположные принятым решениям. И вот уже Матфей, старший сын Кантакузина, срочно отправляется, чтобы занять Орестиаду, отстоящую [от Константинополя] не меньше чем на двести семьдесят стадий к северу. И с тех пор скандалы лишь умножались, постоянно вспыхивая день и ночь, и дело дошло до явного злодейства и уже непримиримой борьбы. Жители фракийских городов тут же добровольно присоединились к императору Палеологу и стали подначивать его взяться за дело более решительно и добиваться отеческого наследия, ибо всякая беспечность теперь неуместна как никогда прежде. Книга 27, раздел 30 Испугавшись поэтому за свою власть, император Кантакузин позабыл о прежних словах и соглашениях и, считая любые клятвы чем-то вроде тешащей слух игры на свирели, со всей прытью приступил к совершенно противоположным действиям. Во-первых, направив посланников к своему зятю Гиркану, сатрапу вифинских варваров, и одновременно также к соседним генуэзцам, он опять дал новые клятвы, сильнейшие прежних, обещая тем и другим, что всю жизнь будет с ними единодушен, против кого бы они что ни замыслили и на кого бы ни осердились, если и они помогут ему против его зятя Палеолога. |
| Ибо и враги их, находясь в столь же стесненном положении от недостатка продовольствия и вместе с тем видя больными своих лучших мужей, которым повезло не пасть от вражеского меча, становились на якорь в гаванях варваров, бывших, как уже сказано, их союзниками. Они поступали так ради пропитания и многих других больших и разнообразных ожиданий, а еще для того, чтобы похоронить своих мертвецов на чужбине, вдали от родной земли, не ставя в известность их жен и детей. Книга 26, раздел 25 Они настолько поразились дерзости врагов, что сочли недостаточным иметь поблизости варваров, которые оказывали им самую сильную поддержку, но решили, что необходимо также привести и рядами поставить в линию, словно башни и стены, самые большие из своих кораблей с великим множеством солдат на палубах и на верхушках мачт, имеющих наготове кучи камней, чтобы бросать на врагов и отражать таким образом их атаку. Имея кораблей меньше, чем было у противника, да и то по большей части без солдат, поскольку те были выкошены морской битвой и последовавшей за ней болезнью, они также оказались перед необходимостью набирать наемников из чужих стран и рекрутировать вифинских варваров, на что вождь последних Гиркан согласился за очень большие деньги. Итак, наняв оттуда более тысячи легковооруженных [пехотинцев], они разделили их [на отряды] и одних, выстроив на восточном морском берегу, обязали помогать, если потребуется; а других отослали, приказав охранять изнутри и снаружи городок Галату и заодно совершать частые вылазки и набеги и грабить предместья Византия, чтобы отвлекать внимание византийцев на собственные проблемы, чтобы у тех не было ни досуга часто оказывать военную поддержку венецианцам, ни возможности легко доставлять извне провиант. Книга 26, раздел 26 Это сильнее всего нанесло византийцам ущерб. Ибо когда в город зашло более восемнадцати тысяч военных моряков, которым ежедневно требовалось много еды, то византийцам, которые из-за войны были в течение длительного времени со всех сторон отрезаны почти ото всех [источников провизии] – как прочих нужных на столе продуктов, так и того, что соседнее море в течение всего года дает рыбакам на всякий день, – вскоре не только стало недоставать самых необходимых припасов, но уже и стоимость хлеба в течение нескольких дней удвоилась по сравнению со вчерашней и позавчерашней. |
| Император Федор Ласкарис всем истинным патриотам казался прямым преемником византийских императоров. И в самом деле, он получил избрание большинством голосов еще в 1204 г. 84 , перед вступлением латинян в Цареград; в 1206 г. принял императорскую корону из рук законно – избранного патриарха. Глаза многих обратились к Никее, столице нового императора. Ласкарис дал у себя приют оставшимся в живых сановникам времени Комнинов и Ангелов. Никита не говорит в своей истории, когда он переправился в Вифинию, но дает знать в одном месте, что остаток жизни провел на востоке, в Никее. В конце труда он так высказывает жалобу на соотечественников: «можно подивиться, как эти люди с течением времени не съедят друг друга: они всегда уступчивы и мягки по отношению к врагам, но наглы и дерзки со своими соплеменниками. Предав нас и столицу врагам, они не устыдились чрезмерной лжи и не побоялись кары всевидящего ока, когда стали сваливать вину за пленение Цареграда на нас, сенаторов. Вместо того, чтобы выразить сочувствие к людям, которые, подобно нам, лишились убежища, домашнего очага и средств к жизни, между тем как прежде были богаты, знамениты и всемогущи, они преследуют нас насмешками и презрением. Если бы я мог предполагать это, то, избегая общения с такими людьми, не переселился бы на восток, но, подобно древнему Веллерофонту, стал бы искать бесплодной равнины, или, как Иеремия – отдаленнейшего уголка земли. С тех пор, как я поселился... в вифинской столице Никее, близ Асканиева озера, соприкасаясь с ними по месту жительства и посещая одни и те-же храмы, во всем другом я держу себя совершенно уединенно от них» 85 . B Никее снова наступила для Никиты счастливая пора. Ласкарис обласкал его и возвратил утраченные им при Алексее Дуке почести и отличия; с своей стороны Никита сделался самым живыми и красноречивым истолкователем надежд византийских патриотов на императора Ф. Ласкариса. В Никее опять собрался тесный кружок друзей и родных Никиты, между которыми видим и братьев Велиссариотов. Своими средствами и влиянием при дворе они помогали несчастным соотечественникам, переселявшимся в никейскую империю. Об этом времени вспоминает Михаил в надгробной речи: «находясь вдали от него, когда я получал известие, что он жив и здоров, я оживал духом и освежался. Всякий раз, как я особенно мучился и бедствовал, известие от брата доставляло удивительное утешение душе моей. А когда приходилось получать письмо, подписанное братом, тогда я припомпнал и его милое лицо, и приятную речь, и мне казалось, что я обнимаю брата и целую его: тогда облако, омрачавшее мою душу, рассеивалось точно при появлении ясной погоды и начинал сиять приятный свет радости» 86 . |
| Какое же тут может быть нарушение правил и не дарованных восхищение, особенно со стороны приходящего, познавшего истину? Я ответил : От ереси ли к истине приходили ваши священники или от истины в раскол, не о том теперь у нас идет речь, и потому я не буду теперь рассуждать об этом. Мы говорим ο приятии вами священников по осмому правилу первого вселенского собора; о том и будем рассуждать. Вы сказали сейчас, что священник имеет право приимать всякого приходящего от ереси, хотя бы он был и в великом духовном чине. Это действительно так, если только священник имеет на то повеление от епископа. В 39 правиле св. Апостол повелевается: «Без воли епископа своего, пресвитеры или диаконы да не творят ничтоже, тому бо суть поручени людие Господни. Толкование. Несть достойно пресвитеру или диакону без повеления епископа своего, ни людей связовати, еже есть отлучати, или умножити, или умалится епитимью, сиречь запрещение, или ино что таковое творити, аще не будет дано им от епископа о том писание, сиречь приимати в покаяние, и вязати, и разрешати; кроме того, не могут ничтоже творити, яко епископу суть поручени Господни людие, и той хощет воздати слово о душах их». А у вас священники, принимавшие бегствовавших от церкви иереев и поп Иероним, принявший Амвросия, епископского на то повеления не имели, но действовали самовольно и противозаконно, в нарушение апостольского правила. Это, – нарушение и неданных восхищение со стороны приемлющих. Теперь рассудим и о приемлемых вами священных лицах. В осмом правиле первого вселенского собора требуется, чтобы приходящий от ереси, прежде своего приятия, дал обещание, повиноваться всем церковным законам. В самом правиле о том пишется так: «еретицы глаголемии чистии приходяще к соборной церкви, первое да исповедят, яко повинуются церковным законам». В толковании: «и просто рещи, всем церковным последствующе повелением». А церковные законы, апостольским 39 правилом, как мы и выше показали, повелевают без воли своего епископа пресвитеру или диакону не творити ничтоже. |
| Поповец . Я согласен, что при таковом великом количестве епископов, существовавших в Африке во время Карфагенского собора, никакого затруднения в хиротонии быть не могло; однако, я и теперь недоумею и желаю знать: какая же была тогда нужда во Африкии в причетниках и почему явилась надобность принимать хиротонию донатистов? Я ответил : В пространных правилах, переведенных с греческого, эта нужда, побудившая отцов Карфагенского собора принять донатистов в их чинах, указывается яснее. Здесь это правило «о приятии клириков-донатистов в клир католической церкви», поставленное под числом 79, читается так: «Напоследок, заблагорассуждено послать грамоты к братьям и соепископам нашим, и наипаче к апостольскому престолу, на котором председательствует, помянутый достойно чтимый брат и сослужитель наш, Анастасий, о том, чтобы по известной ему великой нужде Африки, ради мира и пользы церкви, и из самих донатистов клириков, расположение свое исправивших и возжелавших приити к кафолическому соединению, по рассуждению и изволению каждого кафолического епископа, управляющего церковью в том месте, приимати в своих степенях священства, аще сие окажется содействующим к миру христиан. Известно, что и в предшествовавшее время так поступаемо было с сим расколом, о чем свидетельствуют примеры многих и почти всех африканских церквей, в которых возникло сие заблуждение. Сие делается не в нарушение собора бывшего о сем предмете в странах, лежащих за морем, но чтобы сие сохранено было в пользу желающих сим образом прийти к кафолической церкви, дабы не были поставлены никакие преграды их единению. Которые в местах жительства усмотрены будут всячески содействующими и споспешествующими кафолическому единению, к очевидной пользе душ братий; тем да не будут препоной определение, постановленное против степеней их на соборе за морем, ибо спасение не заграждено ни от какого лица. To есть, рукоположенные донатистами, аще, исправясь, восхотят приступить к кафолической вере, да не будут лишаемы принятия в своих степенях, по определению бывшего за морем собора, но паче да приемлются те, через которых оказывается споспешествование кафолическому соединению». |
| Навершие городских ворот Амастриды, украшенное сполиями и генуэзскими гербами. Фото: А. Ю. Виноградов Навершие городских ворот Амастриды, украшенное сполиями и генуэзскими гербами. Фото: А. Ю. Виноградов Ок. 300 г. до Р. Х. Амастрида, жена македонского царя Лисимаха, основала посредством синойкизма г. Амастриду. В 279 г., вскоре после гибели Лисимаха, прибрежная П. перешла к Вифинскому и Понтийскому царствам, тогда как во внутренней П. существовало свое царство со столицей в Ганграх, к-рое в 107 г. было подчинено царем Понта Митридатом VI Евпатором (ок. 120-65). В 65 г., незадолго до окончания 3-й Митридатовой войны, П. вошла в состав новой рим. провинции Понт и Вифиния, однако в 40 г. Марк Антоний передал П. галату Кастору. В 6/5 г. до Р. Х., после смерти сына Кастора, Дейотара I(III) Филадельфа, внутренняя П. была присоединена к пров. Галатия, а прибрежная П. вновь стала частью провинции Понт и Вифиния, которая получила в сер. II в. по Р. Х. статус императорской. В 60-х гг. III в. П. подвергалась нашествию готов. В правление имп. Диоклетиана (284-305) в составе диоцеза Понт была учреждена провинция П., объединившая в себе прибрежную и внутреннюю П. Имп. Феодосий II (408-450) объединил Восточную Вифинию и Западную П. в пров. Гонориада с центром в Ираклии (затем - в Клавдиополе). В провинции П. остались города Помпейополь, Соры, Амастрида, Ионополь и Дадивра, а в состав Гонориады вошли Прусиада, Ираклия, Тиос, Кратия и Адрианополь ( Hieroclis Synecdemus. 694. 3 - 696. 3/Rec. A. Burckhardt. Lipsiae, 1893. P. 31). В 535 г. провинции были объединены, однако уже в 553 г. их вновь разделили. В VII в. Гонориада и большая часть П. стали частью фемы Опсикий, восток П. (Амастрида и долина р. Амний) вошел в фему Армениак. Тем не менее старое деление на провинции сохранялось в практике коммеркиариев вплоть до VIII в. Как сообщает ат-Табари, в 712 г. арабы совершили нападение на Гангры. В 724 г. войска Муавии ибн Хишама, продвигавшиеся к Никее, разрушили Гангру; спустя 5 лет город был разрушен ими повторно ( Theoph. Chron. P. 410). Фема Опсикий стала центром мятежа, инициированного ее комитом, зятем имп. Константина V , Артаваздом (740). После подавления восстания император разделил фему Опсикий на 3 части, территория П. вошла в состав фемы Вукелларии (Вукеллариев). В 757 г. Константин посетил П. по пути в Киликию. |
| О иподиаконах, чтецах и диакониссах помолимся, да сподобит их Господь пряти за терпение мздовоздаяние. О всегда верных помолимся, да дарует им Господь сохранити веру совершенну. Об оглашенных помолимся, яко да дарует им Господь, да достойни будут бани оставления и освятит их печатию освящения. Об империи помолимся, да дарует ей Господь мир. О властех помолимся, да дарует им Господь разумение и страх свой. О всем мире помолимся, да Господь им усмотряет, приближаяйся по единому к тем, иже к Нему обращаются. О плавающих и путешествующих помолимся, да Господь управит их правотою милосердия. О переносящих гонение помолимся, да дарует им Господь терпение и мудрость и соделает труд их совершенным. О усопших, иже отыдоша от церкве, помолимся, да Господь дарует им упокоения. О падших помолимся, да Господь не помянет их неразумие и да охладит гнев свой на них. О нас же всех, иже нуждаемся в молитвах, помолимся, да Господь покрыет и сохранит нас в духе упокоения. Просим и молим Господа, да примет прошения наша”. По исполнении диаконом этих прошений епископ давал знак рукой, и диакон говорил: “Встанем во святом Духе, да ныне мудрости исполньшеся, возрастим во славу Его, с Его именем прославимся, и на основании апостольском созидаемии просяще помолимся Господу да благоуветливо приимет (annuens suscipiat) моления наша”. (Кн. I, гл.35) . В пользу того, что это моление произносилось в конце утрени, говорят в обоих случаях, т.е. в рассматриваемом чине утрени и в самом Proclamatio diaconi, указания на выход молящихся после этой молитвы из храма. Сначала выходили оглашенные, а затем покидали храм и верные, если далее не совершалась евхаристия. Здесь уместно напомнить ту часть донесения Плиния императору Траяну об утреннем богослужении вифинских христиан, где он писал, что христиане, расходясь со своего молитвенного собрания, “обязывали себя клятвой (sacramento se obstringere) не на злодеяние какое-нибудь, но чтобы не совершать ни воровства, ни разбоя, ни прелюбодеяния, не нарушать верности, не отказываться от залога”. (Вестник древней истории Ак. наук СССР, 1946, 2, стр.254. (Приложение)) . Не имел ли он в виду тех возгласов, которыми диакон начинал последнее утреннее моление: “Да никто нечестивый, да никто нерадивый... , иже не прелюбодей, иже не во гневе, аще кто раб греха да удалится”. В глазах язычника, не наблюдавшего лично за совершением христианского богослужения, а лишь слышавшего разговоры о нем, эти возгласы могли иметь значение “священных клятв”. |
|
|
