| Како же подобает, душею мыслене и телом чювствене? Слыши внимателне: егда убо предстанеши господу богу твоему помолитися, преже убо постави себе закон, да неленостне и расслаблене, и не небрежителне предстанеши, да не о суетных и тленных помышляемь, еще же и бесчинныа премолъкнем гласы, и ручныа обычаа и помаваниа утолим, связаны сиа и стягнуты представляюще богови и нозе благочиние управим, и вся земныа от помысла изгнавше, и злопомнение и гнев, ярость же и ненависть, и плотьская вжелениа, и очи к слезам понудим, и всего себе к небеси преложи. И тако станем, яко же глаголеть иерей: станемь добре. Еже убо стояти добре в время оно, ничто же есть ино, разве же стояти, яко же лепо есть предстояти богу, с страхом и трепетом, и трезвящеюся бодреною душею. Яко же бо стрелець, аще благополучно хощеть пущати стрелы, первие о стоянии своем прилежание творить, и противу знамением с опаством себе поставль, с потщанием емлется стрелам: тако и ты, хотя стреляти лукаваго диавола главу, преже убо о благочинии чювьств попецемся, потом же о благостоянии внутреним помысломь, яко да благополучие на диавола пущаеши стрелы, сиреч молитву чисту. Молитву же глаголю, не яже просто в устех лежащую, но яже из глубины помысл въсходящу: яко же бо от древес, елици аще в глубину пустять корение, не сламляются от ветра, тако и молитва, из глубины мысленыа въссылаема, к высоте простирается. Сего ради пророк рече: из глубины възвах к тебе, господи. Виждь, како глаголет и молится — из глубины сердечныа, а не худою сею молитвою, и разленениа исполненною, но с прилежанием и с болезнующею душею и съкрушеною мыслию: та бо есть молитва, к небеси въвзводящаа. Яко же воды, дондеже по равне земли текуть, не въздвижутся к высоте; внегда же тыя от течениа загражше съберут, и утешняеми, стрелы всякиа борзейши к высоте възлетають, тако и человечьскаа мысль, донде же убо в бестрашии и в небрежении о себе пребывает, много разливается и растичется; внегда же вещем скръбным и печалным обьстоянием от доле утеснится, съгнетаема зелне, тогда чисты и благомощны молитвы к высоте въссылаеть. |
| Святый же крпко въоружився на невидимых врагь ополчениа. Нечистии же дуси видвше свою погибель, не можаху приближитися никакоже зло сотворити блаженому, но крпц въоружаху на нь лукавых человекь, мняще лукавии: еда, когда поне досады человечьскыя не терпя, отбгнет от мста оного. И сбысться на них реченое въ псалмх: «Тии спяти Быша и падоша», 139 твердаго же столпа покалебати никакоже възмогоша. Раб же Божий Изосима яко воинъ непобедимый крпц ратоваше врагы Христовою благодатию, день и нощь присно въ псалмех и пниих и пснех духовных, поя вь сердци своем Господеви, 140 глаголя: «На Тя, Господи, уповах, да не постыжуся в вкы». 141 И помощь Божиа приспеваше. Братьство же о Христ събираашеся, и мсто распространяшеся. Вси же братия последоваша въ всем своему пастырю, преподобному Зосим: въ мноз смирении и терпнии, в постх и молитвах беспрестани и в длх ручных тружахуся. Павелъ же игуменъ, даный архиепископомь, сей не могы понести труда пустыннаго жителства; немного лт пребыв, и отиде въсвояси. И по сем инаго игумена избраша себ по съвту преподобнаго, именемь Феодосья. И тъй в мало лт подвизася пустынным подвигомь и пакы остави и отиде, аможе въсхот. Преподобный же Зосима съвт сътворяет з братиею, да поставится имъ игумен иже от обртшихся у них въ обители братиа. Бяше бо ту старец Игнатие, трудолюбно по Боз проходя житие и лта доволна имый, и пострижеся в той же обители, имяше на себ чинъ дьяконства. 142 И сего въсхот преподобный, да будет игумен имъ, или аще кого от своих въсхотят братиа. И никтоже от них смаше дерзнути в чин тъй, подражая смиреномудрию по боз своего отца. Нъ съвтъ сътворше, вся братиа начаша глаголати Герману: «Господине отче, ты прииде с нашим началником на мсто сие святое! Инаго ходатая не имамы к нему, разв тебе, да речеши к нему! Мы вси приидохом зд наставитися к нашему спасению от еговы святости и в любви истиннаго цломудрия за слух добродетелнаго его жития. И се нын видние паче слуха увряеть, мы же о сем да глаголемь: никто же от нас может начальствовати на мст семь святм, точию емуже намнено бысть от Бога, а не от человекъ». |
| Не должно быть деспотизма, не должно быть угнетения сильным слабого, не должно быть взаимной вражды, лести, обмана, порока. Не должно быть социального хаоса, в который деспотизм поверг окружающий мир. «От сих бо цело уразумел еси, — пишет Карпов, — коль вредными и неугодными стезями хромыми ногами, слепыма очима она земная власть и все естество человечьское ходить ныне» . Общее благо, провозглашаемое Карповым, основывается не на общности благ, не на равенстве благ; социальная спецификация в «идеальном государстве», судя по «Посланию», сохраняет отношения господства и подчинения. Но ограничиться этой констатацией нельзя. Линия реализации «общей пользы» проходит через соразмерное воздаяние каждому за долю его участия в «общей пользе». Соразмерное в данном случае не означает адекватное, поскольку сохранена иерархия отношений: «Единому комуждо еже свое есть въздается». Воздаяние определяется положением на социальной лестнице, и в этих пределах оно не должно быть ни слишком большим, ни слишком малым, мы не решились бы, однако, сказать средним исходя из всего социологического духа «Послания» и его источника —- этического и политического учения Аристотеля. Это скорее равнодействующая, образуемая сложением многих компонентов, конкретно характеризующих социальное положение разных участников «общей пользы» и вытекающих из этого положения возможностей деятельного участия в общем благе. Мы понимаем карповское «комуждо свое есть въздается» как максимум воздания от благ «общей пользы», но лимитируемый социальным положением индивида, а следовательно, соотнесенный со вкладом в «общую пользу» индивида, опять-таки лимитируемый положением. Таким образом, и воздаяние, и вклад определяется местом индивида на лестнице социальной иерархии. Конечно, «въздаяния» не равны, но суть дела в том, что вся лестница социальной иерархии, включая ее нижние ступени, вписана в круг «общей пользы» — от «общей пользы» ведется и система отсчета «вкладов» и «воздаяний». И не «общим местом», не сентиментальными ламентациями являются слова Карпова в «Послании Даниилу» о разрушающей общество «пагубе», коща отнявший у ближнего «овцу» помышляет, как бы отнять у него и «корову», и не успокаивается, пока не пустит ближнего «по миру», а то и вовсе лишит жизни. |
| Царские свадебные торжества продолжались несколько дней. На другой день отправлялся княжий стол, на третий – стол от царицы; нареченные родители благословляли высокую чету, а гости подносили дары; на четвертый день царь делал стол духовенству, и в конце обеда патриарх и власти благословляли новобрачных образами и все гости дарили им кубки и ковши, а потом царь одаривал их деньгами, тканями и чествовал подачами. В следующие дни делались столы другим сословиям: стольникам, стряпчим, дворянам, гостям, иноземным людям и выборным посадским, которые нарочно к царскому торжеству приезжали с поздравлениями. Все подносили царю дары. Зато и царь в эти светлые в его жизни дни изливал обильно щедроты: несколько дней кормил простое духовенство на дворе, раздавал ему деньги, посылал в города деньги и молебные грамоты, ездил с молодой царицей по монастырям, кормил и дарил чернецов; везде чернецы приветствовали царя и царицу окладными образами и подносили хлеб и соль. Царь не забывал угнетенных и нищих, посещал богадельни и тюрьмы и отпускал на свободу узников, посаженных за долги или за мелкие преступления. Не всегда, впрочем, подносимые царям дары принимались; так, при бракосочетании царицы Натальи Кирилловны царь их не принял. Свадебные обряды были одинаковы как у первобрачных, так и у тех, которые женились или выходили замуж во второй и третий раз; но второй брак не имел уже той святости, какою облекался первый. Если оба из супругов были вдовцы, то на них не возлагали венцов на голову, а держали на плечах. Церковный обряд третьего брака состоял в одном молитвословии, без венчания, и вообще третий брак не одобрялся Церковью. Фотий в одном из своих посланий, написанных в начале XV века, приказывает священникам и вообще не допускать мирян до третьего брака, приводя слова Григория Богослова : «Первый брак закон, второй по нужи прощение слабости ради человечьскыя, третьи – законопреступление, четвертый – нечестье, понеже свиньское есть житие». Несмотря на воспрещение четвертых браков Церковью, они случались, и правительство позволяло детям, рожденным от четвертого брака, пользоваться правами законных детей в отношении наследства. Некоторые сходились для брачного сожития без всякого благословения Церкви, и жены таких назывались невенчанными. Эти браки были в обычае у казаков. В старину некоторые, вопреки коренным основам христианских понятий о семейной нравственности, имели у себя две жены сразу, вероятно, по языческому обычаю. |
| Велик бо бе воевода сатанин Арий, но царь его уже бе связанъ: темь и воиньство его не твердо боряшеся. Бяху бо философи и книжници горазди, по Арии похуляюще (власфимисающе – хулу отрыгающе). Повеле же царь Ариеви преже своа учениа глаголати, ими же льстяще мир к своей обращая пагубе. И нача окаанный сице догматисати (δογματξειν – проповедать): что ся вам мнить о Христе, яко не искони есть с Богомь, ни единосущен Богу и Отцю, ни равен Святому Духу существом ниже есть Слово Божие в единстве, ни тем видимая сътвореная бысть тварь; видимь есть Отець Сынови, ни въплотися Бог в человечьство (в человече естество), но вся тварь небесная и земная Сын Божий наречется. Се же ему изглаголавшю и множайшая к сим их же ми не летти (не леть) писати, ни вам послушати. К нему же възгласивше, святии отци наши рекоша: слыши, Арие, нечистый душе, безглавный зверю, окаанный человече, новый Каине, вторый Июда, плотяный демоне, прелестный змию, церковный всем ведомый тать, необратимый разбойниче, нераскаемый грешниче, неукротимый на Христово стадо волче, безбоязньный святыа веры разорителю, хотящимъся спасти пакостниче, Божий враже и сыну погыбели! Сие, окаанне, от своего ума, а не от святых книг извещал еси; глаголеши, злоумне и окаанне, еже твое сердце умысли, а не еже Бог пророкы и апостолы о своемь Сыну въписати повеле. Но да увеси и навыкнеши о Христе, яко т есть сын Божий, един сый от Троица, нашего ради спасениа в последняа лета въплотися. Сам Бог Отець поведает о своем Сыну, яко присносущен ему есть: из чрева, бо рече, преже деньница родих тя ( Пс. 109:3 ). Вижь, како не таить от своихь раб единосущнаго своего Сына рожение, о нем же на Иордане и на Фаворе двократы послушьствова, глаголя: с (сей) есть сын мой възлюбленный о нем же благоизволих ( Мф. 3:17 ). А о твари не рече: родих ю, но Моисий тако въписа: сътвори Бог пятию 344 дъни всю тварь видимую. Пакы же о человечении (въчеловечении) Бога Слова ангели послушьствоваху (послушьствоваша) к пастырем глаголюще: слава в вышних Богу, и на земли мир в человецех благоволение. |
| ««Велий (велик) еси, господи, и чюдна дела твоя ” — восклицает Владимир Мономах. — Иже кто не похвалить, ни прославляеть силы твоея и твоих великых чюдес и доброт, устроенных на семь свете: како небо устроено, како ли солнце, како ли луна, како ли звезды, и там и свет ! Зверье розноличнии, и птица и рыбы украшено твоимъ промыслом, господи! И сему чюду дивуемъся, како от персти создавъ человека, како образи розноличнии въ человечьскыхъ лицих» (ПЛДР 1,396; 398). Как правило, древнерусские книжники не стремятся к описанию природной красоты. Обычно они ограничиваются лишь указанием на благолепие того или иного места; развернутая экфраза не характерна в целом для древнерусского эстетического сознания. Одно из немногих исключений из этой закономерности представляет известный автор путевых записок игумен Даниил. Описания, встречающиеся в его «Хождении», несомненно, отражают один из аспектов эстетического сознания человека Киевской Руси, хотя они и не получили широкого распространения в литературе того времени. Любуясь красотой «святых мест», Даниил естественно, далек от чистого эстетизма. В его текстах красота невольно соединяется с пользой для человека; в прекрасном пейзаже подмечается в первую очередь то, что полезно человеку. Едва ли не единственным образцом во всей литературе Киевской Руси неутилитарного описания природной красоты является изображение Даниилом горы Фавор. «Фаворьская же гора чюдно и дивно, и несказанно, и красно уродилася есть; от бога поставлено есть красно и высоко велми и велика; и есть посреди поля того красного, яко же стог кругол; гора та уродилася есть красно; и есть кроме всех горъ подале. И течет река подле гору ту по полю доле. И есть по всей горе Фаворьсте росло древо всякое: смоковь, рожьцы и масличие много зело. Вышши же есть Фаворьскаа гора всех, сущи окресть ея, и есть уединена кроме всех горъ, и стоить посреди поля красно зело, яко стогъ будеть гораздо зделан, кругло и высоко велми и великъ ободом (в окружности)» (ПЛДР 2,96). Из этого описания видно, что в качестве характеристик природной красоты у древнерусского автора выступают величина, высота, округлость, выделенностъ в пространстве, «искусная сделанность». |
| Григор. ни сии лъжять ни видеша Бога. Бога бо невиде никтоже нъ единочадыи якоже е писано. василь. аще сю видели то не лъжуть. Григории. да аште ти сю видели то Господь лъжеть. аще ли не сю видели то сии лъжуть. да тебе едина часть лъжеть. василии да чьто убо противу сему речем. григории. въобразися нас ради слово, писано бо е. воиньство аггельско престояше одесную и о левую. и кто рече прельстить ахава и пакы придоша аггели. придеже и дьявол с ними. да по тебе и прельсть буде у Бога и пакы друг божии диявол беседоваше с Богом. въсходитьже на небеса. и съходить. нъ не буди ны сице се разумети. не бо есть неправьды пред Богъмь. и лъжа ни покои же части. да иже убо глаголють. видехом славу то истинують. подобьно и Господь истинуеть. естьствомь Бога не виде никтоже. нъ единочядый тъчью. а еже кто прельстит ахава. или еже приде дьявол назнаменуеть попуштение божие. тому бо не хотяшту или непонуштаюшту немощьное вьсем супротивне емоу сътворити. василь. ни ли аггельска естьства видять человеци. Григории. якоже и аггели божии естьства не видять такоже ни аггельска человеци. нъ славу тъчью. и тоже участьемь. василь. то аврам како виде. григории. акы человек темьже и тельцьи опреснокы акы человекомь готовляше. василь. Моуси како виде, григор. в виде огньне и възъва и рече аггел в огни пламене купиньна. василь. Мария господьня мати Гаврила како виде. григории. в образе человечьсте. темьже не вероваше размышлаюшти. василь. невидимаго ли ради естьства их не видели суть. или величьства деля славы яже я одрьжить. григории. обоего деля. василь. како еша аггели с аврамъмь и Господь по въскрьсении. григории. аггели акы слъньце исучаеть подълежашую влагу. к неиже аште приближаться ничесоже в свое естьство приемля. такоже и тии зеша (съеша?) подълежаштая брашьна. ничесоже в свое естьство приемлюште. Господь акы огнь вьсе дебелое приемля испепеляше оставляя комуждо свойство тъчьюже масло и фимиян штурит в свое естьство приемля. такоже и тъ по истине ие. и по притъчьному образу якоже сам веды присвои» 100 . |
| Се же слышахом от врнаго самовидца, иже б от плъку Владимера Андревича, поведаа великому князю, глаголя: «Въ шестую годину сего дни видх над вами небо развръсто, из негоже изыде облакъ, яко багрянаа заря над плъком великого князя, дръжашеся низко. Тъй же облакъ исплъненъ рукъ человечьскых, яже рукы дръжаще по велику плъку ово проповдникы, ово пророческы. Въ седмый же часъ дни облакъ тъй много внцевъ дръжаше и опустишася над плъком, на головы христианьскыя». Погании же начаша одолвати, христианьскыя же плъци оскудша – уже мало христианъ, а все погании. Видвъ же то князь Владимеръ Андревичь падение русскых сыновъ не мога тръпти и рече Дмитрею Волынцу: «Что убо плъза стояние наше? Который успх нам будеть? Кому нам пособити? Уже наши князи и бояре, вси русскые сынове напрасно погыбають от поганых, аки трава клонится!» И рече Дмитрей: «Бда, княже, велика, не уже пришла година наша: начинаай без времени, вред себ приемлеть; класы бо пшеничныа подавляеми, а трьние ростуще и буяюще над благородными. И мало убо потръпим до времени подобна, вън же час имаем въздарие отдати противником. Нын токъмо повели всякому въину Богу молитися прилжно и призвати святых на помощь, и от сего часа имать быти благодать Божиа и помощъ христианом». Князь же Владимеръ Андревичь, въздвъ руц на небо, и прослезися горко и рече: «Боже Отецъ нашихъ, сътворивый небо и землю, дай же помощъ роду христианскому! Не дай же, Господи, порадоватися врагом нашим о нас, мало показни, а много помилуй, бездна бо еси и милости». Сынове же русскыа в полку его гръко плачуще, видяще друзи свои побиваеми от поганых, непрестанно покушающеся, яко званнии на бракъ сладкаго вина пити. Волынецъ же възбраняше им, глаголя: «Пождите мало, буавии сынове русскые, будеть ваше врмя коли утшитися, есть вы с кем възвеселитися!» 414 Присп же осмый час дню, духу южну потянувшу съзади нам, възопи же Вълынецъ гласом великым: «Княже Владимеръ, наше врмя присп, и часъ подобный прииде!» – и рече: «Братьа моа, друзи, дръзайте: сила бо Святого Духа помогаеть нам!» Единомыслении же друзи высдоша из дубравы зелены, аки соколи искушеныа урвалися от златых колодицъ, ударилися на великиа стада жировины, на ту великую силу татарскую; а стязи их направлены крпкым въеводою Дмитреем Волынцем: бяху бо, аки Давидови отроци, иже сердца имуща аки лвовы, аки лютии влъци на овчии стада приидоша и начаша поганых татаръ сщи немилостивно. |
| Прекрасным почитался на Руси духовно-нравственный облик человека. Князь Владимир, по выражению Илариона, «красовался» своим духовным обликом – «правдою бе облечен, крепостию препоясан, истиною обуть, съмыслом венчан и милостынею яко гривною и утварью златою красуяся» (Слово 194а). Однако духовная красота привлекала человека Древней Руси не столько сама по себе, сколько своей выраженностью в чувственно воспринимаемых предметах и явлениях, которые он также и с большим энтузиазмом почитал за прекрасные. Отсюда и красоту духовную, в частности Царства Небесного, он постоянно стремился представить себе по аналогии с земной красотой, только возведенной в более высокую степень совершенства. Популярными, например, были на Руси различные апокрифические изображения красоты рая земного и небесного. Рай земной, находящийся где-то «за морем», представал изобилующим удивительными деревьями, цветами и плодами, никем никогда не виденными. Прибывшего в небесный рай поражало ослепительное сияние – «свет седмерицею (в семь раз!) светлей сего света», но также и необычайные яства, вкус которых неописуем словами – «несть бо им притьча (ничего подобного) на семь свете. Их же бо сласти и воне (благоухания) человечьска уста не могуть исповедати. Простая же ядь (еда) яко и млеко, и медь» (ПЛДР 2,160). Ярко выраженный чувственно воспринимаемый характер духовной красоты был присущ эстетическому сознанию самых широких слоев древних русичей (отклики чего мы находим в фольклоре, особенно в сказках) и сохранял свою актуальность на протяжении всей истории Древней Руси. Здесь мы сталкиваемся как раз с тем пластом эстетического сознания, который опирался на ощущение глубинного родства древнего человека с природой и основы которого были заложены еще в дохристианский период. В апокрифических сказаниях о рае древний русич нашел новый поворот хорошо известного ему мотива идеализации природы и окружающего его быта, более современную форму его выражения. Понятно, что он с воодушевлением воспринял эти представления. |
| Не принимает в себя божественный рай скрывающих себе на земле со всяким лихоимством и бесчеловечием сокровища золота и серебра, но отгоняет их, говоря: «Вон, псы, и чародеи, и блудники, и убийцы, и идолослужители, и всякий, кто любит неправду и совершает ложь». «Блажен, кто, – как сказано, – помышляет о нищем и бедном», то есть милующий и щедро подающий ему; а оскорбляющий его, и обижающий, и угнетающий его непрестанно ежегодным требованием долгового роста – проклят от Бога, и отвержен, и в неугасимый огонь отсылается, и с ненавидящим нищих богачом сжигается на веки вечные. Богу нашему слава, и владычество, и благолепие на бесконечные века, аминь. ПОСЛАНИЕ О ФОРТУНЕ ТОГО ЖЕ ИНОКА МАКСИМА ГРЕКА ПОСЛАНИЕ К НКОЕМУ ИНОКУ, БЫВШЕМУ В ИГУМЕНХ, О НЕМЕЦКОЙ ПРЕЛЕСТИ, ГЛАГОЛЕМЙ ФОРТУН, И О КОЛЕС ЕЯ Многымъ сущимъ считаемымъ от божественаго апостола свойством и дйствомъ неложныя и съвръшеныя любви, 561 яже по Боз – еже не радоватися о неправд, сърадовати же ся истин показателне азъ мню знамение ея. Съй бо въистину вренъ и истиннйши другъ, 562 иже радуется убо от всея души о исправлениих и благопоспшениихъ друга своего, акы о своих си; скръбитъ же пакы, егда узритъ его или о спасителных заблужающа благочестиа апостольскых догматъ и отечьскыхъ преданий, или в нкых житейскых бдахъ падша; иже и боля за друга своего, тщится всякымъ образом пособити ему и въ пръвое познание истины привести его. Сею убо и аз любовию связанъ къ твоему преподобъству, възлюблене ми брате, неправдуя явлюся въистину въ законы святыя любви, аще умлъчю, о них же слышу тя вслд идуща еллинскаго, и халдйскаго, и латынскаго, бсы обртенаго учительства. 563 Глаголю же, о немже мудръствуеши самъ и иныхъ увщаваешь, – колесомъ счастия глаголемыя по-латинскы фортуны Христа Бога и Спаса нашего правити же и строити человечьскыя вещи и овх убо тм на высоту властей възводити, овх же оттуду въ послднее низлагати безчестие и безславие. Дивлюся убо, како ты, таковъ сый и въ разум Богодухновеных писаний искуснйши боле иныхъ сверстникъ твоих, сице скоро въсхищенъ еси такымъ богомръзкым учительством прелестника Николаа Германа, 564 ни въ едином божественом Писании дотол ниже слышавъ е, ниже видвъ. |
|
|
