| Названия этнических групп пуштунов напоминают названия колен Израиля: Рабани (Рувим), Шинвари (Симеон), Левани (Левий), Дафтани (Неффалим), Джаджани (Гад), Ашури (Асир), Юсулцай (Иосиф). Кабул – столица Афганистана – носит название поселения в Галилее, которое занимало колено Асира. Тиглатпаласар III прошел до самого Персидского залива, захватывая халдейские племена и выселяя в Ассирию пленных. Но он не причинил никакого ущерба городам и всячески подчеркивал свою роль их защитника и покровителя. На востоке были разгромлены племена в горах Загрос и созданы две новые области. Отсюда также было переселено множество людей. Между тем к Тиглатпаласару III обратился за помощью (против Израиля) иудейский царь Ахаз, что стимулировало захват ассирийцами Галилеи и Заиорданья с массовой депортацией и их населения. Вот как повествуют об этом глиняные клинописные таблицы из Ассирии: «Бейт-Омри , все города которого я присоединил к моей территории во время прежних походов, я не включил только Самарию. Всего Неффалима я взял для Ассирии. Я поставил должностных лиц правителями над ними. Землю Бейт-Омри , весь его народ и их владения я отобрал для Ассирии». Сравните этот текст с текстом Священного Писания (см.: 4Цар. 15, 29 ). С именем израильского царя Менаима связано обострение отношений между Ассирией и Израилем. В начале правления Менаим перестал платить дань Ассирии. Через несколько лет Тиглатпаласар III двинул свои войска в Палестину и подступил, как повествует Библия, к стенам Самарии, заставив Менаима откупиться 1 000 талантов серебра, что возобновляло сюзеренитет Ассирии (см.: 4Цар. 15, 19–20 ). В одном из дворцов ассирийских царей в Нимруде О. Лэйярд нашел большое количество каменных плит с надписями, содержавшими жизнеописание Тиглатпаласара Третьего. Среди обычных восхвалений там фигурируют и такие записи: «Я получил дань от… Рецина из Дамаска, Менаима из Самарии, Хирама из Тира». Дальше идет длинное перечисление предметов, входящих в эту дань. Затем сообщается о походе на Израиль: «Что касается Менаима, то я поразил его, как снежный ураган, и он бежал, как одинокая птица, и пал мне в ноги. Я вернул его на место и взял с него дань». О произведенном им при этом разрушении Дамаска (см. рис. 71) |
| Фритц Ринекер, Герхард Майер (лютеране) Скачать epub pdf Камень Меши Обломок стелы (высотой более 1 м) из черного базальтового камня с 34-строчной надписью моавитского царя Меши (ок. 850 до Р.Х., ⇒ Меша , 2). Камень был обнаружен в 1868 г. немецким миссионером Ф.Клейном в Дивоне, лежащем вост. Мертвого моря. Однако до того, как камень был доставлен в безопасное место, его разломали местные жители, поэтому впоследствии исследователям пришлось восстанавливать текст по отдельным фрагментам. Ныне камень находится в Лувре, в Париже. Надпись на К.М. имеет не только большое историч. значение, т.к. содержит данные, подтверждающие и дополняющие библ. повествования об этой эпохе, но и чрезвычайно важна как памятник языка и культуры моавитян. Текст К.М. на моавитском языке, очень близком к др.-евр. языку библ. эпохи, был записан на камне др.евр.-финикийскими буквами. Он гласит (см. перевод В.Ф.Олбрайта (Albright) в кн.: J.B. Pritchard. Ancient Near Eastern Texts, Princeton, 1955, p. 320 и далее): «Я – Меша, сын Кемоша... царь Моава, дивонитянин. Отец мой тридцать лет был царем над Моавом, и я стал царем после отца моего – [я], соорудивший эту высоту для Кемоша в Керихо [т.е. Кир-Харешете, ср. Ис. 16:7 ]... ибо он спас меня от всех царей и дал мне узреть радость при [поражении] всех врагов моих [ср. 4Цар. 3:27 ]. Омри, царь Израиля, смирил Моава на многие дни: ибо Кемош прогневался на страну свою. И сын его [т.е. Ахав] последовал за ним, и он тоже сказал: «Я хочу смирить Моава». В мои дни он говорил [так], но я узрел радость при [поражении] его [самого] и дома его, и Израиль погиб навсегда! Омри взял во владение всю [эту] страну, [начиная] от Медевы, и Израиль обитал в ней в его время и в половину [правления] сына его [Ахава], в течение сорока лет; но Кемош обитал в ней в мои дни. И я соорудил Бааль-Меон [ «обитель Ваала» ] и устроил там пруд, и я соорудил Кирйатон [т.е. Кариафаим, см. Иер. 48:1 ]. Мужи [из колена] Гада от века обитали в Атароте, и царь Израиля обстроил для них Атарот. |
| Приложение к §33 Пророк Елисей находился в стане израильского войска, когда оно шло против Моава. «Меша (Меса), царь моавитский, был богат скотом и присылал царю израильскому по сто тысяч овец и по сто тысяч неостриженных баранов. Но когда умер Ахав, царь моавитский отложился от царя израильского» (4 Цар 3,4-5). Иорам в союзе с Охозией иудейским и царем Едома выступил против Меши, чтобы принудить его к покорности. Елисей предсказал поражение Меши. Войско его действительно было разбито, но сам царь заперся в крепости. Видя, что ему не выдержать осады, он вывел на стену своего наследника и принес его в жертву богу Кемошу. Это так ужаснуло израильтян, что они сняли осаду. В 1868 году немецкий миссионер Ф. А. Кляйн нашел в Заиорданье памятник Меши, связанный с этими событиями. Памятник был поврежден, но значительная часть его сохранилась. Он содержит одну из древнейших надписей, выполненных староеврейским (финикийским) письмом. Как это делали властители всех времен, Меша изображает свое спасение полной победой: «Я Меша, сын Кемошкана, царь Моава Дибонец. Мой отец был царем Моава тридцать лет, и я воцарился по смерти отца моего; и построил это святилище Кемошу в Керихоте (библ. Кир-Харешет), святилище для убежища, ибо он избавил меня от всех притеснителей моих и дал мне власть над моим врагом. Омри был царем Израиля и притеснял Моав многие дни, ибо Кемош гневался на свою страну. А его (Омри) сын наследовал ему. И он тоже сказал: я буду теснить Моав. Он сказал это в мои дни. Но я одолел его дом. И Израиль погиб навсегда… У меня есть рвы в Керихоте, выкопанные израильскими пленниками…» Как полагают историки, слова о гибели Израиля содержат намек на переворот Иегу и его покорность перед Ассирией. Памятник Меши датируется первыми годами правления Иегу (ок. 840 г.). Приложения к 1 тому 1. Краткая библиография Принятые сокращения ANET — Pritchard J.B.Ancient Near Eastern Texts. 1956. БТ — Богословские труды ЖМП — Журнал Московской Патриархии НЭС — Новый Энциклопедический словарь Брокгауза Ефрона |
| Об Ахаве говорит также Моавитский камень, впрочем, не называя его. Мы читаем на нем: Омри, царь израильский, притеснял моавитян долгое время, так как Хемос был раздражен против этой страны. Преемником его был его сын, который тоже сказал: „Я буду притеснять моавитян». Это место очень соответствует фактам, сообщаемым в четвертой книге Царств (1:1; 3:4–5), что моавитяне были подчинены Ахаву во все время его царствования и что они ежегодно платили ему громадную дань в „сто тысяч овец и в сто тысяч баранов с их руном». Такая дань (даже если дело только в одном руне, а не в животных) была очень тяжела для народа, отягченного игом. Можно еще обратиться к древним тирским историкам, так как они бросают свет на царствование Ахава, хотя положительно и не упоминают об этом царе. Автор книги Царств передает, что Ахав „взял в жены Иезавель, дочь Иефеваала, царя сидонского» ( 3Цар.16:31 ). Этот Иефеваал называется Этобал (Эфовал) у Дия и Менандра, которые считают его шестым тирским царем после Хирама, определяя промежуток времени, разделяющий этих двух царей, в пятьдесят лет, а время царствования Этобала в 32 года, по какому вычислению Этобал действительно оказывается современником Ахава. Прибавим, что тирские историки называют Этобала великим жрецом Астарты или Астореты, что до некоторой степени объясняет религиозный фанатизм его дочери. Те же историки, кроме того, сообщают, что во время царствования этого монарха в Финикии была ужасная засуха; а это мы можем поставить, не без основания, в соответствие с тремя годами бездождия, о чем говорит книга Царств ( 3Цар.17:1; 18:1 ). Не так давно, благодаря открытию одного памятника, воздвигнутого для увековечения памяти об одном событии, – пролито много света на рассказ о возмущении моавитян, – первом случае, который писатель книги Царств относит к царствованию Охозии, старшего сына и преемника Ахава ( 4Цар.1:1 ). „Мета, царь моавитский», свергший израильское иго ( 4Цар.3:4–5 ), записал на одной колонне, которую он воздвиг на своей собственной территории, ряд событий, при которых он возвратил свободу своей стране; недавно соединенными трудами ученых, знающих семитические языки, эта надпись отыскана, разобрана и переведена на новоевропейские языки. Этот документ сви- детельствует (как уже выше показано), что моавитяне были жестоко притесняемы Омри (Амврием), а потом его сыном Ахавом, что они оба угнетали своим игом этот народ в продолжение времени, приблизительно определяемого Мешою в сорок лет. После этого, вероятно, в первый год Охозии, моавитяне взбунтовались; Меша атаковал и взял разные города, занятые израильскими гарнизонами, по всей стране, и после упорной борьбы овладел всей страной. Затем он перестроил моавитские города, разрушенные во время притеснения, восстановил их укрепления и украсил эти города. |
| – hapax, поэтому древние переводчики затруднялись в переводе этого слова. LXX: σκοτσει (потемнеешь; будешь во тьме); Пешитта: wbrt’ (тяжёлый понос, дизентерия); Таргум: (будешь слабым, больным); Вульгата: humiliation (унижение) (ср. примечание в BHS). Из контекста, однако, можно догадаться, что этим термином обозначается голод, пустота в брюхе. Не убережёшь того, что будешь хранить, а если и сбережёшь, предам мечу. Меч () – метафора войны. Весь урожай достанется мечу, то есть будет истреблён или съеден врагом. О том же самом – в Ос.8:7 . Ты будешь сеять, а жать не будешь, будешь давить оливки, а маслом не намажешься, выжмешь виноград, а вина не попьёшь. Без Божьего благословения нет успеха, и даже если урожай богат, им не воспользоваться – он весь достанется врагу (ср. Ис.1:7 ; Ам.5:11 ). Война влечёт за собой голод. Хлеб, оливковое масло () и вино () – повседневно необходимые сельскохозяйственные продукты. Отсутствие оливкового масла 320 и вина лишает радости, а отсутствие хлеба ставит под угрозу саму жизнь. Словосочетание выжмешь виноград вставляем в перевод по смыслу, в МТ стоит лишь существительное (муст; молодое вино), не сопровождаемое никаким глаголом. Проклятия Мих.6:13, 14–16 напоминают проклятия, содержащиеся в Торе: Лев.26:25–26 ; Втор.28:16, 25, 38–40 . Ты соблюдал уставы Омри и все дела дома Ахъава, вы ходили по советам их. Мих.6:16 стоит несколько особняком, и некоторые комментаторы выделяют этот стих в отдельную пророческую речь, в отдельную текстовую единицу. Вторая половина стиха, однако, вполне соответствует тематике и тональности предыдущих стихов, и Мих.6 :16b вполне можно считать эпилогом всего пассажа Мих.6:9–16 : Потому предам тебя опустошенью и жителей его – посмеянию, понесёте позор народа Моего. Успешная в экономическом и политическом отношении эпоха Омридов была временем религиозного отступления, апостасии. В качестве единственной государственной религии потомками Омри 321 усиленно насаждался ваализм, а пророков YHWH преследовали и истребляли. Это отражено в соответствующих главах книги М е лахим, в циклах рассказов о пророках Элияну и Элише ( 3Цар.17 – 4Цар.8 ). Могущественное Северное царство (Исраэль) оказывало, несомненно, своё духовно разлагающее влияние на слабое и часто зависимое от него Южное (Йенуду). Миха не уточняет, о каких именно уставах (или законах – ), поступках (буквально, поступке, деле, ед. ч. – ) и советах (или планах – ) идёт речь. Может быть, он намекает на обряды ваализма, связанные с плодородием и культовой проституцией. Или на историю с присвоением Ахъавом виноградников Навота ( 3Цар.21 ) – вопиющем преступлении, о котором наверняка слышали все не только в Северном, но и в Южном царстве и которым нечестивый царь Исраэля подал дурной пример царям и вообще все богатым землевладельцам и Исраэля, и Йенуды. Может быть, прецедент с незаконным завладением собственностью Навота, произведённые Ахъавом и его женой Иззавэлью, стал ко времени Михи уже обычной практикой? |
| мы обратимся непосредственно к носителям лирического содержания и их отношениям между собой в сюжетно-композиционном единстве целого, то есть — к структуре личности Автора. Когда мы проясним, кто говорит, то нам будет понятно, почему этот говорящий говорит именно об этом, а не о другом. Мы поймем сюжетно-композиционно, как движется мысль автора в этом произведении (причем движется она двунаправлено, о чем мы еще будем говорить). В нашем исследовании наиболее значимыми для нас будут статьи и эссе самого Мандельштама, поскольку в них он формулирует основы своей поэтики. Причем, стихами он иногда предопределяет эти формулировки, потому что стихи — акт непредсказуемый. Иногда принципы своей поэтики Мандельштам формулирует позже. Я прочитала стенограмму доклада Елены Юрьевны [Глазовой-Корриган] 4 Она разбивает творчество Мандельштама на периоды, внутри которых доминирует какой-то образ или тема, прорабатываемая Мандельштамом. Но она берет отдельные периоды. А что нам делать с 1913-м годом, когда «отравлен хлеб и воздух выпит» и когда Мандельштам в споре с Державиным говорит: «И, если подлинно поется/И полной грудью, наконец,/Все исчезает — остается/Пространство, звезды и певец»? «Пространство, звезды и певец», — это основной мотив позднего Мандельштама и «Стихов о неизвестном солдате». Стихия воздуха, неба — это все поздний Мандельштам, 30-е годы, но сказано это в 1913-м году. Значит, сказано это было пророчески. Итак, в нашем исследовании нас будут интересовать, во-первых, эссе самого Мандельштама, а во-вторых, работы Ирины Михайловны Семенко, первой выполнившей текстологию Стихов. Она работала с Надеждой Яковлевной Мандельштам над архивом Осипа Эмильевича, и текстология всех первых изданий Мандельштама осуществлена И.М. Семенко. Кроме того, нас интересуют статьи Юрия Иосифовича Левина и Омри Ронена 1960–1970-х гг. Это был очень важный период в лингвистике, потому что тогда появился и упрочился интерес к субъекту речи, к его особенностям в акте коммуникации. Ю.И.Левин многое тогда сделал для анализа произведений Мандельштама, но его проработки были связаны с лингвистической терминологией. Параллельно Б.О. Корман тоже в 60-ые годы интересовался лингвистикой, но он придал лингвистическим терминам литературоведческую спецификацию, которой я и пользуюсь. |
| Второе сказание об Илии рисует его как защитника угнетенных и провозвестника правды Божией. Очевидно, это — один из наиболее исторически достоверных эпизодов сказания, т. к. он лишен всяких поэтических украшений. Это происходило в лучшие годы царствования Ахава, когда он, окончив благополучно войны на востоке, занимался украшением своей резиденции. В городе Изрееле, своей второй столице, царь построил дворец и захотел разбить вокруг него сад. Препятствием к этому служило то обстоятельство, что примыкавший к дворцу виноградник принадлежал крестьянину Навуфею, который ни за какие деньги не хотел расставаться с наследием отца и деда. Патриархальное право было еще достаточно сильным в Израиле, чтобы царь решился просто отобрать участок, поэтому отказ Навуфея очень огорчил его. Иезавель, узнав о причине его печали, была изумлена. Для высокомерной финикийской принцессы отказ крестьянина царю и бессилие царя перед этим отказом казались нелепостью. «Что за царство было бы в Израиле, если бы ты так поступал?» — говорила она. «Встань, ешь хлеб и будь спокоен; я добуду тебе виноградник Навуфея Изреелитянина». Она написала письмо старейшинам от лица Ахава и обвинила ничего не подозревавшего крестьянина в поношении Бога и царя. По ее поручению нашли лжесвидетелей, был назначен лицемерный суд, и злополучного Навуфея приговорили к смерти. Немедленно после его казни Иезавель с торжеством объявила мужу о том, что теперь он хозяин виноградника. Ахав был огорчен, узнав о смерти невинного, однако не утерпел и поспешил полюбоваться на виноградник. Но там случилось неожиданное. Среди зеленых кустов стоял не кто иной, как сам пророк Илия. «Ты убил и еще вступаешь в наследство?» — сурово спросил пустынник. «Настиг ты меня, враг мой!» — пробормотал в смущении Ахав. А пророк продолжал обличать и грозил полным истреблением династии Омри. Царь воспринял голос Илии как голос самого Ягве. Это смягчило пророка, и он сказал, что гибельные для Израиля дни наступят лишь после смерти Ахава. Если сравнить это сказание с другими эпизодами, то не может не броситься в глаза, что именно попрание справедливости вызвало самое сильное негодование пророка. Распространение ваалова культа было наказано временной засухой, произвол же повлек за собой смертный приговор династии. Этот приговор Илия выносит не на Кармиле, а в винограднике Навуфея. Как и в истории Давида и Нафана, бесстрашное обличение царя было свидетельством высоких этических требований религии Ягве и решимости пророков отстаивать их до конца. |
| После Иоахаза восходит на престол – как мы видели – Иоас, и после этого правнук Ииуя, Иеровоам II. По всей вероятности Иона жил при Елисее до смерти его, имевшей место при Иоасе, и поэтому – как мы думаем – путешествие Ионы в Ниневию должно было совершиться после смерти Елисея, в последние годы Иоаса, или в первые годы царствования Иеровоама. Весьма интересный и важный вопрос возникает в уме нашем: к какому именно периоду Ассирийской монархии должна быть отнесена проповедь Ионы в Ниневии? При каких обстоятельствах могла иметь место эта проповедь, и какие мы имеем исторические данные для разрешения этого вопроса? Если мы обратимся к выводам и предположениям Джорджа Роулинсона и к его истории Ассирии 1067 , то мы можем найти несколько исторических моментов, во время которых Ниневия была в великой опасности вследствие неурядиц и внутренних смут. Из числа этих моментов мы считаем самым правдоподобным для проповеди Ионы и в хронологическом и в нравственном отношении конец царствования Салманассара II (приблиз. между 858 и 823 годами до Р. Хр.). После славного царствования, в продолжение которого Салманассар поражает Азаила Сирского и Ахава Израильского и принимает подарки от «сына Омри» 1068 в своей столице, престарелый монарх к концу жизни подвергается величайшей опасности вследствие возмущения собственного своего сына. Из стелы времен Шамаса Вула, (или по чтению Менана-Самси-Бина), сына и преемника Салманассара 1069 , – видно, что в конце его царствования вспыхнуло великое возмущение. По-видимому один из лучших военачальников Салманассара, Дайан Ашур, заручившись согласием и именем старшего сына престарелого царя Ашур-Данин-пала, поднял под именем последнего знамя восстания и успел возмутить большую часть областей Ассирии, которые и признали над собою власть наследника престола. Всеми почти покинутый Салманассар оставался в столице царства Ниневии, которая из всех городов одна осталась ему верною. Соображая цифры годов этих событий, мы склоняемся к мысли, что Иона был в Ниневии именно тогда, когда этому городу грозила страшная опасность быть взятым приступом возмутившимися, разграбленным и сожженным ими за верность престарелому монарху. Надо иметь в виду, что здания Месопотамии все были построены из саманного кирпича 1070 , и ненавистный город был бы вероятно разрушен до основания, так как новый царь возвел бы легко столицу в другом месте. |
| Особую роль при этом могут играть записи исторических событий, которые оставили древние правители. Мы имеем целый ряд царских хроник, происходящих из стран библейского мира, фиксирующих военные успехи правителей, содержащих своеобразные отчеты божествам об успехах, порой преувеличенных. Древние царские надписи содержат повествования о событиях, о которых мы знаем с библейских страниц. При этом, внебиблейские повествования о библейских событиях порой сохранились в записи, практически современной самим этим событиям. А дошедшие до нас столь же древние ассирийские рельефы, фактически являются иллюстрациями к библейским событиям, современными самим событиям. В качестве примеров достаточно вспомнить рельефы, рассказывающие о взятии Лахита войсками Синаххериба из царского дворца в Ниневии 69 , «Анналы Синаххериба» из Призмы Тейлора, излагающие ассирийскую версию похода на Иерусалим, описанного в 4Цар. 18:14–16 и Ис. 36–38 70 , а также изложение освободителыюй войны под руководством моавитского царя Меши из Моавитского камня и остракона из Вади эль Керака, соответствующее 4Цар. 1–3 71 . В связи со сравнительным изучением подобного рода текстов, встают вопросы о согласовании некоторых незначительных несовпадений в исторических свидетельствах. Но особый интерес представляет то богословие истории, с которым мы сталкиваемся в некоторых ближневосточных письменных памятниках, которое близко богословию истории Пятикнижия, исторических и пророческих книг Библии. Надпись упомянутого Моавитского камня объясняет угнетение Моава со стороны Израиля (дома Омри) тем, что моавитский бог Кемош гневался на свой народ 72 . А персидский царь Кир объяснял успех своих завоеваний тем, что именно к нему, как восстановителю национальных культов побежденных народов, выражали свое благоволение боги этих народов 73 . Немалый объем параллелей дает и сравнение ветхозаветного законодательства с правовыми памятниками древних ближневосточных народов. Особое влияние на библейский текст оказали древние месопотамские правовые традиции, которые нашли свое выражение в реформах Уруинимгины, собраниях законов Шульги, Эшнунны, Липит-Иштара, Хаммурапи, юридических документах из Нузи. |
| 3) ближайшее время Я-поэта («потом», сразу после смерти), восхождение туда, где душой он только что побывал, то есть обратное его движение ( ), которое на основе текста представимо, но непосредственно в нем не описано; 4) свидетельство повествователя о положении «неизвестного солдата» — «в свою знаменитую могилу», иначе говоря — факт гибели лирического героя и знак бессмертия поэта; 5) пророчество повествователя о судьбе поэтического творчества Я («этот воздух» — в отдаленном будущем, пока не рожденном, но долженствующем наступить); 6) наконец, вечное настоящее Я-поэта («За тобой, от тебя, целокупное,/Я губами несусь в темноте»), чему свидетельство и наш сегодняшний разговор. Цель и смысл принципа такой двунаправленной композиции мы видим в том, что началом своего текста Стихи повернуты и тем самым приближены к будущему (как бы вдвинуты в него). Их содержание по отношению к будущему поставлено, как говорит Мандельштам («Разговор о Данте») «в дательном падеже». Стихи обращены к «провиденциальному читателю» и пишутся для него с надеждой Я-поэта на «исполняющее понимание». Взгляд этого будущего читателя Стихи, в свою очередь, втягивают в себя, в протяженность текста — к своему фабульному началу, то есть уводят в глубину истории, в эпоху Я-поэта, из которой и о которой (впрочем, не только о ней) слово поэта «свидетельствует» перед будущим. Почему же пропущено восхождение? На первый взгляд, в сказанном «начерно» (при жизни) и в долженствующем произойти (по смерти) мыслится один и тот же полет (см. об этом у Омри Ронена: «полет самоотверженного духа и стиха [“Я губами несусь в темноте”], одновременно прижизненный и посмертный, в некое “небохранилище”»). Но из сказанного ясно, что НЕ «одновременно», поскольку есть разделяющий их момент смерти. Это, во-первых. Во-вторых, эти полеты разнонаправлены: возвращение Я- поэта (в одном из значений) влечет его «в свой дом», в свою телесность, к современникам, тогда как восхождение (во всех случаях) — к «воздушной яме». Спуск подробно описан и составляет основную часть текста, тогда как «воздушная могила» как цель полета представлена сразу, уже достигнутая. |
|
|
