| Везде, начиная от постройки дома до религиозных убеждений, везде и во всем копировка Китая; своего собственного японцы не изобрели ровно ничего, кроме разве сёогунского звания, и то оправдываемого ими на основании подходящих примеров из китайской истории. Даже под сомнением, их Синту не есть ли тоже заимствование древнейшей китайской религии; все это, если хотите, доказывает мелкость японского народного гения (а быть может и то, что гений народа вообще не может развиться без взаимодействия других народов), но вместе с тем дает случай убедиться, что японцы одарены удивительною упругостью духа. Весь наплыв китайской цивилизации был как будто чем-то допущенным по уговору на время. Теперь она не нужна, и японцы легко и свободно бросают ее, как сбрасывают устарелое платье, и смелою, можно сказать, дерзкою рукой хватаются за все европейское. Взгляните, что делается в настоящую минуту: они, ни более ни менее, трудятся пересадить на свою почву английскую конституцию, с ее выборными, с ее парламентом, с ее королевской властью; да, говорят, и то еще мало; «хотели де ввести американский образ правления, да не могли справиться с ним, немного раненько для страны». Конечно, еще сомнительно, во время ли им и английская конституция; их возня с нею что-то очень напоминает мартышку и очки: в одно полугодие прошлого года они уж успели два раза редижировать свою конституцию, не считая разных подскребок и подчисток, встречающихся в официальных газетах. Но я хочу указать лишь на то, как японцы живы и свежи духом, и как быстро они откликнулись на призыв европейской цивилизации. Какая же у этого народа религия, и как он относится к ней? Японский народ, наравне с китайским, справедливо укоряют в атеизме, или в индифферентности к делам веры. Но что за причина этих качеств, по-видимому, совершенно несвойственных народам полуобразованным? Тот ли это атеизм, что по временам охватывает и европейское общество, приводя в смущение благочестивые души и возбуждая горячую деятельность апологетов веры? Нет, совершенно другой. |
| Кратко сформулировав особенности буддизма, архиепископ Николай пишет, что, приняв буддизм, «японцы начали развивать его по-своему, выдумывая одна за другою секты...» 9, стр. 238] Изложив историю и догматы основных буддийских сект в Японии, архиепископ Николай анализирует также и конфуцианство, которое он характеризует в виде «нравственно-богословской школы». 9, стр. 243] Поскольку и конфуцианство не дает человеку ответ на вопросы о начале мира и человека, о высшем Существе, о назначении человека, то это позволяет сделать вывод, что «японский народ слишком умен, развит и свеж, а его религии слишком отстали и нелепы, чтобы удовлетворить его». 9, стр. 246] В заключительной части статьи святитель Николай исследует факты, показывающие, что японский народ проявляет «наклонность к принятию христианской религии». Он приходит к выводу, что в ближайшее время в Японии будет возможна открытая проповедь христианства, что запрещение японцам принятия христианства уже не выполняется так строго, как в предыдущие два с половиной века. Святитель Николай пишет: «Чем больше я знакомился со страной, тем больше убеждался, что очень близко время, когда слово Евангелия громко раздастся там и быстро понесется из конца в конец империи». 9, стр. 219] В то время это был неожиданный для многих в России вывод. Народы Дальнего Востока пользовались «репутацией весьма малой восприимчивости к христианству». Китайцы обнаруживали «замечательную, чисто языческую грубость религиозного чувства». стр. 429] В японоведческой литературе стало штампом утверждение об исключительном равнодушии японцев к вопросам веры. Вероятно, этот стереотип был рожден после того, как знаменитый японский маркиз Ито Хиробуми 8 выразился однажды с «похвальбой» о своих соотечественниках, сказав, что это – «самый атеистический народ на свете...» стр. 429] Но иеромонах Николай сумел увидеть в жизни японского народа очень многое, свидетельствующее о том, что в Японии «атеизм высших обществ и индифферентизм низших происходит прямо и положительно от недостаточности религиозных учений, от того, что народ исчерпал их до дна и они больше не удовлетворяют его». стр. 225] |
| И себя самого и всю природу ставит в зависимость от них. Неудивительно поэтому, что синту не оказал почти никакого сопротивления буддизму при переходе сего последнего в Японию. Японцы в то время завоевали Корею (в 200 г. по P. X.) и познакомились с Китаем; чрез эти столкновения умственный горизонт их невольно расширился, и синту оказался неудовлетворяющим более религиозным потребностям народа. И каким высоким учением должен был показаться здесь на первый раз буддизм, эта лучшая из языческих религий, геркулесовы столбы человеческих усилий составить себе религию, руководствуясь теми темными остатками богооткровенных истин, которые сохранились у народов после рассеяния вавилонского! Синту почти без ропота и сопротивления уступило свое место новой религии, и не будь особого обстоятельства, его и следов ныне не было бы в Японии. Это обстоятельство заключается в гибкости буддизма и способности его приноровляться к обычаям страны, куда он является; а все это вытекает из его основного догмата перерождения. «Клянусь, что буду рождаться в разных невежественных странах для привлечения их к спасению», клялись будды и бодисатвы. Итак, Аматерасу была тот же будда, Хациман тот же будда, все японские боги будды и бодисатвы, рождавшиеся, применительно к умственному и нравственному состоянию японского народа, совершенно в других видах, чем в Индии, рождавшиеся для того, чтобы «завязать связь с народом», и чрез то приготовить его к восприятию истинного учения будды. «Связь» (ин-ен) 47 тоже основное учение буддизма; не завязавши связи, будда не спасает никого, а чтобы завязать ее, он может рождаться во всевозможных видах. Таким образом, буддизм нарек японским богам свои имена, принял их под этими именами даже в свои храмы и зажил роскошно в Японии. Но синту от этой снисходительности и покровительства приходилось нелегко. Он конфузился пред своим щеголеватым соседом, пред его высокоумием, пред пышностию его храмов, пред обилием его молитвенников; и вот он начал из кожи лезть, чтобы поправиться: построил себе храмы наподобие буддийских, сочинил великолепные церемонии, живописные костюмы, а самое главное: принялся толковать свое учение на всевозможные лады. |
| Теперь народ говорит дворянству, то есть бывшему военному сословию, состоявшему целиком на содержании сёогуна и князей, и до сих пор получающему на свое содержание от государства: «вы по какой причине даром едите государственный хлеб? служите, – тогда государство будет платить вам; а не хотите или неспособны служить, – пропитывайте себя земледелием, торговлею, ремеслами». И вот в настоящее время производится погашение дворянских пенсий единовременными выдачами из государственной казны каждому некоторой суммы, сообразно с бывшею пенсиею. Говорим: народ. Конечно, руководственную нить государственных преобразований имеет в своих руках император и его министры; но разве возможны такие коренные реформы без согласия народа? Притом же, правительство в Японии касательно государственных реформ действительно спрашивает мнение народа чрез губернаторов провинций, предписывая им предлагать народу выбирать из себя умных людей и в определенные сроки присылать их в губернские городы для составления губернских комитетов по разным государственным делам, причем определения комитетов, если они достаточно основательны, просмотренные государственным советом и утвержденные государем, обращаются в закон. Этот способ привлечения всего народа к участию в правлении – тоже плод современных реформ; это своего рода парламентаризм, новый и оригинальный, потому что японцы не заимствуют заграничных порядков зря, а по соображении последних с нуждами своей страны вводят у себя то, что прямо соответствует состоянию ее. Система народного образования улучшена и возвышена. И прежде в Японии было множество школ; теперь она буквально покрыта сетью низших, средних и высших учебных заведений, с обдуманно составленными программами, причем приняты во внимание лучшие педагогические системы Европы и Америки. В школах, конечно, преподаются, кроме японского и китайского языков, японской и китайской истории и географии, те же науки, какие преподаются в соответственных европейских и американских школах. Вновь составлено и переведено, и беспрерывно составляется и переводится, как министерством народного просвещения, так и частными лицами, множество учебников, учебных пособий и ученых сочинений по всем отраслям науки; при переводах делается выбор, и на японском языке является лучшее из всего, что представляет европейская и американская педагогическая и ученая литература. |
| В университете и во всех специальных учебных заведениях, как то: в военной, морской и медицинской академиях, в инженерном институте, земледельческом училище и других, преподаватели почти исключительно иностранцы; причем нужно заметить, что японское правительство для каждой отрасли знаний приглашает преподавателей из той страны, которая именно этою отраслью особенно славится: так, морскому и инженерному делу в Японии учат англичане, земледелию, садоводству и скотоводству – американцы, военному-сухопутному делу – французы, медицине – немцы, живописи – итальянцы. Нужно заметить еще и то, что японское правительство старается везде приглашать лучших учителей, не щадит высокой платы за их труд; но уже требует, чтобы они действительно трудились и были полезны, – и малейшее небрежение со стороны их в исполнении своих обязанностей влечет за собою увольнение от службы, хотя бы с платою того, что следует по контракту за невыслуженный срок. Военное и морское искусства, двадцать лет назад и несуществовавшие здесь в европейском смысле, теперь – совершенно в том же виде, как в Европе. Сухопутное войско одето, обучено и вооружено по-европейски; о преуспеянии в морском деле достаточно свидетельствует то, что еще в прошлом году европейские моря видели японский флаг, развевавшийся на военном корвете, где капитан и весь экипаж были одни японцы; искусство в морском судостроении доведено до того, что японцы теперь сами, без всякого участия иностранцев, строят военные пароходы, в которых все до последнего гвоздя чисто-японского производства. Об усовершенствовании японской промышленности свидетельствует то, что в Японии уже есть превосходные, снабженные паровыми машинами, фабрики и заводы: прядильные, писчебумажные, мыловаренные, стеклянные, спичечные; производится по новым усовершенствованным методам разработка руд, нефтяных источников, каменного угля, которым, между прочим, снабжается и наш Владивосток. Об изощрении в заграничной торговле достаточно говорит то, что скоро иностранным купцам в Японии совсем нечего будет делать: для возможно-выгодного сбыта своих произведений за границу и получения из-за границы потребного в Японии, японские торговые домы начинают всюду расставлять своих собственных агентов-японцев, через которых и производятся торговые операции, без посредства иностранцев. |
| Правительство никогда не озабочивало себя много народным образованием, рекомендуя лишь его и имея разве на своем непосредственном попечении самые высшие учебные заведения. Но, имея полную свободу самообразования, японский народ всегда вполне охотно и вполне разумно пользовался ею: не было ни одной деревни, мало-мальски людной, где не находилось бы школы. И так, будет ли странностью, если мы скажем, что японский народ – весьма развитый народ, в массе не уступающий по развитию самым образованным народам земного шара? Конечно, читающий европеец всегда мог найти для чтения такую умную книгу, каких до последнего времени не было в Японии; но за то читающий и не столь умные книги японец, несомненно, стоит гораздо выше по уровню образования и развития, чем нечитающий европеец, – японец же, как мы сказали выше, почти всякий читает. Вообще, Япония в этом отношении похожа на Америку, где если наука не достигает такой глубины и высоты, как в наиболее образованных государствах Европы, зато распространена шире, чем где-либо в Европе. Свобода и самостоятельность японского народного духа, японская национальная гордость, значительный уровень умственного развития и вместе свежесть и бодрость народа – служат двигателями современного прогресса Японии, столь изумительного для всех, наблюдающих его. Целые века японцы, убаюкиваемые своими национальными учениями, дремали в сладком сознании, что они – первая нация в мире, потомки небесных богов, что другие народы – варвары, стоящие вне попечений богов и проч. Велико было удивление их и крайне неприятен укол для их самолюбия, когда с открытием страны для иностранцев и, особенно, с того времени, как сами стали посещать иностранные земли, они увидели, что они совсем не единственная почтенная нация в мире, что есть много других весьма почтенных наций, и что те, кого они считали варварами, напротив, далеко их превосходят умственным и политическим развитием. Но не слепы были японцы, чтобы стать упорствовать в отрицании этой столь очевидной истины, – не вялы, чтобы терять время в бесплодном унынии. |
| Князья должны были оценить отвагу сёогуна, только что оскорбившего их и тут же остававшегося с глазу на глаз с каждым из них, давая обнаженную саблю в руки. При Иемицу же окончательно установился обычай, обратившийся скоро в обязательство для князей, постоянно пребывать в Едо. Началом этого обычая послужило указанное выше обязательство князей давать сёогуну заложника. Еще при жизни Иеясу один князь в угоду ему предложил представить в Едо в залог своей верности все свое семейство. Когда же Иеясу выразил ему за это свое величайшее удовольствие и одобрение, тогда за этим князем потянулись и другие, за семействами стали и сами селиться в Едо. Кончилось тем, что Иемицу велел всем князьям без исключения навсегда поселиться в Едо, и это было приведено в исполнение в таком буквальном смысле, что даже в свой загородный дом, за чертою Едо, князь уже не смел выехать без разрешения сёогуна. Каждые два-три года князю позволялось на несколько месяцев отлучиться в свои владения, но без семейства, которое безвыездно жило в Едо; отпуски князей распределяемы были так, что два соседние по своим владениям князья, никогда не отправлялись домой разом. После Иемицу только один сёогун, Иосимуне 150 , царствовавший с 1716 по 1745 год, подражал доблестям своих славных родоначальников. Все прочие сёогуны династии Токугава были не лучше Асикага. Но удельные князья, скученные в Едо и опутанные многосложными обязательствами, никогда не выходили и не могли выйти из пределов самого строгого повиновения им. Распущение князей из Едо, случившееся семь лет тому назад, было началом революции, приведшей в прошлом году к падению династии Токугава и к ниспровержению сёогунского престола. Но ход этой революции должен быть предметом особой статьи. Япония и Россия 151 В лице японского народа Монгольская раса видимо выступает на сцену всемирной истории уже не в качестве бичующей и разрушающей силы, а в качестве доброго исторического деятеля. Едва прошло двадцать лет с открытия Японии для иностранцев, и ее узнать нельзя: так она изменилась и преобразилась! Коренные государственные реформы и заимствования от иностранцев всего хорошего с изумительною быстротою и легкостью следуют одно за другим. |
| Когда с упадком центральной власти начались междоусобные войны сначала приближенных императора между собою, потом императоров с сёогунами, сёогунов с удельными князьями и последних между собою, – свобода народного духа не только не была стеснена, и не только не было поводов к тому, но напротив – многое служило к возвышению народного самосознания. В начале междоусобиц не было постоянных войск, причем, очевидно, преобладание в борьбе мог получить только тот, кого любил народ, и за кого он сознательно стоял. Охлаждение народной любви к императорам за их бездеятельность и допущение разладицы в государстве было причиною и возникновения сёогунства. Затем, ни сёогуны, ни удельные князья никогда не имели поводов угнетать именно народ; если они дрались, то дрались между собою и угнетали друг друга, причем должны были наблюдать крайнюю осторожность, чтобы находящийся под их властью народ как можно менее чувствовал невзгоды военного положения и находил полное вознаграждение их или в крепком охранении своих пределов и внутренней тишине, или в контрибуциях с неприятеля, или, по крайней мере, в военной славе. Горе было тому, кто хотя временно забывался до тирании над своими собственными подданными; судьба его была скоро решаема: народ бросал его и переходил к противнику, или даже сам казнил. У европейских писателей общее понятие о сёогунстве то, что это был восточный деспот, пред которым все склонялось и молчало. Заимствуя подобие от замка, в котором жил сёогун, за тремя стенами и тремя рвами, и от любимого японского символа, – скажем, что действительно это был страшный, в три кольца свернувшийся дракон, крепко державший в своих железных когтях... Но – кого? Удельных князей, этих надоевших народу нарушителей государственного покоя, беспокойную вольницу, готовую драться и терзать соседа из-за всякого ничтожного повода, или и без всяких поводов, ради славолюбия, или жажды приобретений. Все князья, наконец, и собраны, и размещены были вокруг сёогуна, и взор его вечно наблюдал за малейшими движениями, даже за мыслями их. Слово «омецке» 152 , как назывались сёогунские прокуроры (в переводе: «почтенный наблюдающий глаз»), буквально и выражает это понятие. Этих «омецке», тайных и явных, было бесчисленное множество. Они наблюдали и за народом также. Но что было предметом их наблюдения, и что старались предупредить они? Со стороны собственно народа одно – государственную крамолу; со стороны же поставленных над народом, начиная от удельных князей до последнего чиновника, – государственную крамолу и злоупотребление властью. Оттого-то сёогунство, несмотря на то, что оно было весьма не по вкусу удельным князьям, и стояло так долго. Для князей это была власть обуздывающая и строгая, для народа же – крепко охраняющая его безопасность, тишину и привилегии. |
| «Итак за все это, -заключал высокопарный диплом, перечислив высокие достоинства и заслуги Хидеёси, – мы жалуем ему титул японского короля». Хидеёси долгое время был бездетным; однажды порадовало его рождение сына от одной из наложниц, но и тот скоро помер; это крайне печалило его, особенно под старость, когда нужно было подумать о преемнике себе. Отчаявшись иметь детей, он еще пред первым походом в Корею назначил своим преемником своего племянника Хидецунгу 140 . Но после этого у него неожиданно родился сын, названный Хидеёри 141 . Хидеёси был вне себя от радости. Для новорожденного, конечно, нужно было очистить место, отданное племяннику; кстати, этот племянник оказался совершенным негодяем, способным лишь на самый необузданный разврат и тиранство. Хидеёси долго терпел его и ждал исправления; наконец, когда Хидецунгу затеял было восстание против дяди, Хидеёси решился обуздать милого племянника. Последний, видя свой замысел открытым, пришел в такой страх что, не дожидаясь разделки, порешил сам с собою. Хидеёри предстояло наследовать титулы и власть отца. Но он был еще ребенком, когда Хидеёси почувствовал приближение смерти. Умирая, Хидеёси сделал все, что мог, дабы обеспечить власть за сыном. Самых сильных князей и самых преданных своему дому людей он сгруппировал вокруг Хидеёри, разделив между ними дела правления и устроив так, что по-видимому, никто не мог взять опасного преобладания. Пять главных князей (Токугава Иеясу, Маеда Тосиие 142 , Мори Терумото, Укида Хидеие 143 и Уесунги Кангекацу 144 ) составили верховный совет, имевший ведать самые важные государственные дела; пять важных сановников назначены для заведывания текущими делами; в случае недоразумений и несогласий между этими двумя инстанциями, должны были посредствовать между ними особо для того назначенные три советника (циуроу) 145 ; войско расформировано на семь дивизий и получило начальников, на верность которых Хидеёси твердо надеялся; воспитателями и наставниками наследника назначены особенно преданные вельможи. Все обязаны были клятвою в неупустительном исполнении предначертаний Хидеёси, пока его сын не будет в состоянии взять в свои руки кормило правления. Но, увы, все это не спасло его династии, как он сам когда-то не спас династии Нобунага. |
| Недостает им пока торгового флота для услуг своей заграничной торговли, но и он, конечно, не замедлит явиться. Законы страны пересмотрены и приведены в лучший, чем прежде, вид. Пытки отменены; уголовные наказания смягчены; смертная казнь оставлена только за смертоубийство; но и она в непродолжительном времени будет отменена: в настоящее время правительство озабочено, между прочим, изысканием мест для ссылки тяжких преступников и способов занять их работами. Свобода и живость японского народного духа выражаются и вместе еще более изощряются текущею прессою страны. Газеты сыплются дождем, и в них весьма свободно пишется и обсуждается все, о чем кому угодно писать и рассуждать. Изредка разве иному редактору за неуместно-едкие и неблагоразумные нападки на правительство приходится заплатить штраф или просидеть несколько месяцев в заточении. Любовь народа к свободе и решимость правительства поощрять ее выражаются и в том, что в Японии заграничным миссионерам всех исповеданий и толков позволяется свободно совершать свое богослужение, проповедывать и заводить школы. Еще не издано указа о свободе вероисповеданий, так как для некоторых внутренних провинций это было бы рановременно, – народ, приверженный к буддизму, мог бы произвести волнения; но секретно предписано всем губернаторам – за христианство никого не преследовать, и на случающиеся жалобы ревнителей старых учений правительственным лицам так и отвечается: «всякий волен проповедывать, что ему угодно, лишь бы не вредное для государства, и на проповедь нет другого оружия, кроме проповеди , – учите и вы и опровергайте христиан». Все, что делается в Японии, более чем всякое другое государство, должно интересовать Россию, как непосредственную соседку ее на крайнем Востоке. Оба государства – молодые, полные свежих сил и надежд на долгую историческую жизнь. Притом же, оба – совершенно различные по своему географическому положению, вследствие чего в будущем они могут только помогать друг другу, но не встречаться одно с другим на перекрестных дорогах и не мешать одно другому. |
|
|
