| – Не предупредили – значит, не надо было. Вставай, пошли отсюда. Сказано – проверять снаружи, вот и не надо было тебе лезть. Придется доложить… Ребята услышали, как за окном прошуршали ветки, затрещали под тяжелыми шагами сухие сучья, а потом за стенами сарая снова наступила тишина. За черными людьми двинулись в кусты и бесы-отморозки, и только там, где они стояли, на траве остались два инистых круга. – Юрик, что делать будем? – взмолилась Юлька. – Ты у нас один мужчина, выручай. – Дошло до тебя, гордая птица-ёж? Только я понятия не имею, что тут можно предпринять. Решетки нам не выломать, подкоп рыть нечем, кричать опасно – бандиты услышат. Прямо садись и молись! – Правильно! – сказала Аня. – Нам остается одно – молиться нашим Ангелам Хранителям. Я так рада, Юрик, что вы это понимаете. – А я рад, Аня, что вы не теряете чувство юмора, – невесело усмехнулся Юрик. – Юлька вон совсем скисла и потекла. И ведь это она, она все затеяла! Юлька, сейчас самое время ввести Аню в курс дела. – Не буду! – Юлька сердито отвернулась. – Тогда я сам все расскажу. Ум хорошо, два лучше, а три – это уже консилиум. – И Юрик обстоятельно рассказал Ане всю историю с киднеппингом, включая нападение на Киру. – Юра, а что такое «лимоны», про которые там за дверью говорили? – спросила Аня сдавленным от обиды, горя и страха голосом. – Это случайно не гранаты? – Нет, псковитяночка наивная, «лимоны» – это по-блатному миллионы. – А вы какой выкуп с моего папы требовали? – Десять тысяч долларов… – Так много?! – Десять тысяч долларов за каждую. – Я только не понимаю, – сказала Юлька, – как это двадцать тысяч зеленых превратились в два миллиона, про которые те за дверью говорили? – Чего ж тут непонятного? В твою игру, Юленька, серьезные люди включились, вот и пошла игра на серьезные деньги. – Да ладно тебе пугать! Достанет папка деньги и отдаст им. Неужели ему два миллиона дороже двух дочерей? Ну, потом поругает меня, конечно… – Юлька, признайся: это ты сама себя уговариваешь или сестру? – спросил Юрик. – Я вот боюсь, что с моего отца потребуют не меньше, если не больше, – я все-таки единственный сын и наследник. Да, Юлька, заварила ты кашу… |
| Глава 9 Подземный ход был невысок, Юрику даже приходилось нагибать голову, чтобы не задевать потолок. Под ноги ребятам то и дело попадались выпавшие из стен кирпичи и какой-то подозрительный мусор. Было холодно, сыро, пахло гнилью. Через некоторое время пол начал уходить вниз, и у ребят под ногами захлюпала вода. Ноги стали вязнуть в глубокой грязи. – Стойте! – воскликнула вдруг Аня. – Я кроссовку потеряла! – Попробуй нащупать ногой, – посоветовала Юля. Юрик подошел к Ане, нагнулся, опустил обе руки по локоть в густую вязкую жижу и попытался нашарить злополучную кроссовку. – Не могу найти! – Ладно, Юра, хватит вам в грязи елозить! Уж лучше я дальше пойду босая на одну ногу… – Неуклюжая ты, Ань! – проворчала Юлька. – Юрка, кончай в грязи елозить, мы только время теряем. А ты, Ань, опирайся на меня покрепче и ступай на носок – меньше риска поранить ногу. – Очень холодно ноге-то… – А ты шагай веселей и согреешься. Хромай, хромай вперед, сестренка! Они прошли по вязкой грязи еще несколько сотен метров. Юрик, шедший впереди, вдруг остановился. – Тут начинаются ступеньки… – сказал он. – Ура! Я знала, что ход нас куда-нибудь выведет! – обрадовалась Юлька. – Вот здорово! – Угу, здорово, – сказал Юрик. – Только ведут эти ступеньки не вверх, а вниз. – Иди вперед, Юлия, не сдавайся! – звал Ангел Юлиус. – Там впереди – свобода. – А у меня предчувствие, что там впереди – выход, – сказала Юлька. – Давайте попробуем спуститься по ступенькам: назад мы всегда сумеем подняться! – Не уверен, не уверен… Может, мне одному спуститься и проверить, что там? – размышлял Юрик вслух, поеживаясь. – Какой же вы храбрый, Юра! – тихо сказала Аня, и эти слова решили дело. – Стойте тут, девчонки, и не двигайтесь, а я пошел на разведку… Сестры замерли на месте и только слушали, как из темноты впереди слышатся плеск и злобное чавканье тины. – Я понял, где мы! – раздался впереди приглушенный голос Юрика. – Здесь выход прямо под причал гребного клуба. Идите сюда! Девочки осторожно начали спускаться по ступенькам. Они спускались, а вода поднималась. Когда ступеньки кончились, они стояли уже по пояс в холодной и пахнущей тиной воде. Сначала они даже не поняли, что уже вышли из подземного хода и стояли теперь просто на дне реки. Стало еще холоднее, но зато светлее. Прямо над их головам были доски причала, и сквозь щели между ними пробивался свет белой ночи, а впереди, за краем причала, розовела узкая полоска вечерней зари. |
| Илька приподнял плечи: «Жалейте, это ваше дело». — Тогда вот что… — Дядя Володя снова потянул дверь на себя. — Ты скажи маме, что вечером я зайду. В половине десятого. Хорошо? И тогда Илька ответил: — Не надо. Он сам испугался своей решительности. Но только на одну секундочку испугался. Он отвернулся к окну и сунул руки в карманы. Дядя Володя молчал. Поскрипывала дверь. — Не надо приходить, — тихо сказал Илька. — Никто не обрадуется. — Это точно? — так же тихо спросил дядя Володя. — Да, — произнес Илька и подумал: «Скорей бы он ушел». Дядя Володя не уходил. — Послушай, Илюша, — сказал он. — Может быть, ты рассердился из-за фламинго? Зря. Я же убил его не нарочно. — При чем здесь фламинго? — сказал Илька. — И при чем здесь я? Дядя Володя покусывал губы. — Ладно, я пойду… — Он оглядел Ильку от стоптанных сандалет до разлохмаченной макушки. — А я и не замечал, что ты уже настоящий мужчина… Он осторожно и плотно закрыл за собой дверь. И в Ильке вдруг шевельнулась жалость к этому человеку, который больше не придет и который не хотел убивать фламинго. Илька не стал прогонять эту жалость, но он знал, что все сказал правильно. А настоящим мужчиной дядя Володя назвал его зря. Если бы он был настоящим мужчиной, то отправился бы путешествовать. И прежде всего заехал бы в Африку или другие места, где разные фашистские гады воюют с народом, и помог бы партизанам. Иногда в Генкином дворе появлялись Юрик и Валерка. Они приходили тихие, чуть виноватые, останавливались в сторонке и смотрели, как ребята возятся с лодкой. Могли долго-долго стоять и молчать, если с ними никто не заговаривал. Один раз Генка сказал: — Чем стоять, помогли бы смолу разогреть. — Давай, — охотно откликнулся Юрик. — Только покажи, как ее греют, — сказал Валерка. В этот день, когда был назначен спуск фрегата на воду, Юрик и Валерка явились с инструментами: с киркой и маленькой лопатой. — С раскопок? — спросил Владик. — Ага… — Не нашли еще клад? — усмехнулся Генка. — Нет, — серьезно сказал Юрик. — Подсвечник нашли и кольцо какое-то, — сообщил Валерка. |
| — Вы к Интернету подключены? — спросил Юрик. — У нас и компьютера-то нет, — сказала Юлька. — Какой ужас! Как же вы живете, отрезанные от всего мира? — Как-то, знаешь, выживаем. Но в городе есть Интернет-кафе, там можно сидеть у компьютера хоть целый день, только деньги плати. — А зачем вам Интернет, Юрий? — спросила бабушка. — Ну как же! Надо найти дешевые туристические путевки в Англию, но главное — найти людей, которые смогут вам реально помочь на месте, в Ирландии. И все это можно устроить через Интернет. — Я думаю, в Ирландии лучше всего сразу обратиться в полицию, — сказала бабушка. — Не получится, — сказал Юрик. — Разве в Ирландии нет полиции? — Наивный вы человек, Анастасия Николаевна. Да полиция вас и слушать не станет! Аннушка находится в школе законно, с согласия отца. Он ведь заплатил за ее учебу, у них документы есть. А школа Келпи, конечно, зарегистрирована как обыкновенная школа-пансион для девочек. Нет, власти нам в этом деле не помогут! Мы должны просто выкрасть Аннушку из Келпи. — Даже если мы ее выкрадем, то каким образом мы ее вывезем из Ирландии? — спросила Анастасия Николаевна. — А я знаю, как, бабушка! — воскликнула Юлька. — Очень даже просто: она полетит назад по моему билету! — А тебя, значит, мы оставим в Келпи, и ты будешь там всяким мерзостям обучаться? — Ну бабушка! Зачем же мне оставаться в Келпи? Мы найдем в Ирландии каких-нибудь русских, и я поживу у них, пока за мной не прилетит папа. Когда-нибудь же он вернется из Японии! — Здравая мысль, — заметил Юрик. — За границей везде полно русских эмигрантов. — А я слышала, что в Англии есть русские церкви, — сказала бабушка, — может быть, они есть и в Ирландии? — Нам и тут поможет Интернет, — сказал Юрик. — Завтра мы с утра идем с Юлькой в Интернет-кафе — будем искать для вас «горящие» путевки и попробуем отыскать русских священников в Англии и в Ирландии. — Хорошо, дети, — сказала бабушка. — А я постараюсь завтра же раздобыть деньги на поездку. — Да это-то совсем просто! — сказала Юлька. — Ты, бабушка, займи у кого-нибудь в долг пару тысяч долларов, а папка потом отдаст. |
| Но пришло другое время, отец Димитрий смог не только свободно проповедовать, но даже открыто проводить евангельские беседы, издавать книги, организовывать общества трезвости. Трезвости он посвящал много времени, отдавал много сил. Кому, как не ему, происходящему из глубоко народной среды, знать, сколько бед и слез приносит русским людям пьянство ! Практиковал отец Димитрий и обеты трезвости: тех, кто хотел воздержаться от алкоголя на какое-то время, он благословлял дать обед – на год, два и так далее – по выбору самого человека. На одной из съемок наш Юрик стал свидетелем, как отец Димитрий – а был он уже тогда седовласым старцем с доброй, отеческой улыбкой – благословлял некоторых людей дать обет трезвости. – Он со многими говорил об этой своей практике, – рассказывает Юрик, – и все переспрашивали: ну, по праздникам-то или если застолье большое немного-то можно выпить? Отец Димитрий всегда твердо отвечал: нет, совсем не пить, совсем, весь обещанный срок… Это, конечно, пугало. И все-таки Юрика стала тревожить мысль: может быть, взять такой обет и мне? Ведь душа его болела нестерпимо, почему-то именно себя винил он в болезни жены. Хотя в чем заключалась его вина, сам не понимал. В связи с приемом нейролептиков Маше запретили употреблять спиртное, и Юрику так хотелось сделать хоть что-то для любимого человека, разделить тяжесть испытания болезнью, вместе понести… Отец Димитрий посмотрел на него пронзительно: «Раз сам попросил, благословляю на максимальный срок – 15 лет» Как раз в составе съемочной группы Юрик приехал снимать отца Димитрия в день очередной годовщины его священнической хиротонии. И вот подходит он к батюшке и говорит: «Благословите и меня не пить». Отец Димитрий посмотрел на него пронзительно и отвечает: «Хорошо, очень хорошо! Раз сам ты попросил, благословляю тебя на максимальный срок». И с радостью перекрестил его широким крестом, обещая, что за тех, кого благословил, будет обязательно молиться. Когда Юрик поинтересовался у окружающих, сколько это – максимальный срок, то сначала был шокирован. 15 лет! Это казалось вечностью. |
| Только вот через пасьянс… Она стягивалась в форму. Хмурилась. Бровями возвращала барьер. Но глухо срывалась: – А ты ещё Юку не видела? Пойди посмотри на Юку. Шли добровольцы по Садовой – и он по тротуару, не отставал. Из станиц приезжали казаки, тоже вроде демонстрации с хоругвями – и он там. Туда посылали каких-то школьников с флагами, петь “Спаси, Господи”, – но его-то никто не посылал. Оттого он был дома “Юка”, что в раннем детстве, представляясь “Юрка”, не выговаривал “р”. Бывшую комнату мальчиков теперь отдали Дмитрию Ивановичу под кабинет, а угол Юрику был отгорожен в большой комнате шкафами. Но не там оказался он, а лежал на брюхе на балконе над Николаевским переулком и по большому атласу Маркса, по гладкой бумаге, по зелёной краске мазал чёрными карандашами какие-то кривые линии и соображал. – Ну? – окликнула его Ксеня весело и присела к нему на корточки до самого пола, поднимая юбкой ветер. – Здравствуй, Юк! Ткнулась ему в темя и ерошила пальцами голову – он не коротко был стрижен, торчали в разных местах по-разному заломленные острые хвостики волос. Юрик из вежливости перелёг на бок, видеть её, но не покидал карандашей, и выражение его лица было отвлечённое. – Ты что же делаешь! Ты что же пачкаешь такой прекрасный атлас? – Он мой. И я потом сотру, – не мог и не старался Юрик покинуть своё углубление. – А что эти линии значат? – вкрадчиво-весело спрашивала Ксеня, всё так же на корточках, полбалкона занявши юбкой. Зеленоватыми глазами Юрик серьёзно смотрел на неё. Вообще-то она ни Ярика, ни его никогда не подвела, они ей доверяли. – Только нашим – никому, – поморщился он носом, и опять его удлинённое строгое загорелое лицо смотрело самоотверженно. – Это – линии фронта. Кто побеждает – стираю, передвигаю. За стираньем она его и застала: один фланг тут подавался, а центр держался хорошо. – Так это что ж – Южная Россия, ты что? Немцы у тебя и Харьков взяли? И Луганск?! – Не хотела она обижать мальчика, но рассмеялась. – Ты бы другую карту, тут войны никогда не будет, Юрик! |
| Не решился. Раздумался. Стал тихо спускаться. А Мила включила воду, шум – и уже стояла не против щели. Кусал руки – в бессилии, и в презрении к себе. И теперь на этом лихом наводнении Юрик разгуливался, забывал, не так жжёт. А та-ам! Там – размыло дамбу через луга Владикавказской железной дороги за большим мостом! – вот-вот прервётся и сообщение России с Кавказом! И – ура, прервалось! – снесло мост между Заречной и Батайском на 8-й версте, там теперь пассажиры поездов переходят по висячему мостику! В Батайске вода поднялась до окон, переселяются в товарные вагоны. При ветре ходят по этому морю – прямо морские волны. А не подорвёт ли вода и огромный ростовский мост? (Вот бы рухнул, только без поезда!) Вода наступала и на главный ростовский вокзал, мобилизовали людей и ломовых спасать пакгаузы товарной станции. А в порту! – залило мастерские, газовый завод, конторы, склады, часть электрической станции, не говоря уже, что везде сносило баржи, лес, лодки. (Юрик с приятелями успели свою лодку вытащить почти в город, на подъём.) Мобилизованы были (от роспуска думы не сразу власти нашлись) все паровые катера, все шлюпки яхт-клубов – и Юрик с друзьями тоже ходили помогать, и нагружали, и отгребали, совсем уже забыв ослабевшие теперь уроки. Всякий порядочный ростовский мальчик хорошо плавает, гребёт и рыбу ловит, и любит Дон, и проводит много дней на воде. Но такой воды никто сроду не видел, терялись и здоровые мужчины. (И Юрик всячески скрывал от мамы, что ходит бортыжать по наводнению, и низы брюк отмывал и высушивал. Но дома не замечали, своя суматоха: у сестры Жени родился Мишка, теперь ещё один юриков племянник.) Уже никак не речная, не озёрная – истинно морская ширь, прикатившая в Ростов! – как грудь дышала! как на моторке нестись! Ясно, что ничего хорошего во всём этом не было, а какая-то колотилась радость. Почему-то нравится, когда происходят беды, и даже грандиозные катастрофы, – хоть бы и со мной, и с нами, и вот коров перевозят в лодках, а железнодорожные пассажиры поплыли пароходами на Азов. Здорово! Есть в этом захват. В катастрофе – что-то сладкое есть. 18 |
| Журналист порылся в карманах, вынул несколько смятых долларов и небрежно бросил их на стол… Переход границы с Германией не был похож на кино про шпионов. За рулем поношенного «Вольво» сидела немолодая, крестьянского вида женщина, по-русски она знала несколько слов, дорога петляла в горах, спускалась в лощины, глубокой ночью, не заметив ни одного погранпоста, они пересекли границу. Машина остановилась у маленькой железнодорожной станции. Вокруг ни души, лес, фонарь, крошечный вокзал. Им предстояло ждать первого утреннего поезда. Юрик сунул немке деньги, та внимательно пересчитала сумму, осталась довольна, машина развернулась и исчезла в кромешной тьме. Гигантские сосны мрачно шумели, вокруг был бескрайний темный лес, время будто замерло, черная дыра звездного неба давила вечностью. СССР, ОВИР, ненависть, надежды, границы… где все это? Шуре ужасно захотелось писать, как в детстве, когда он просыпался ночью от храпа деда. Из дальней памяти выплыла Ланочка, ее коса в обувной коробке, Польша, бабуся, пироги с малиной… Детство было страшным, но счастливым. Может быть, потому что оно было предсказуемым и бессобытийным? Теперь его ждут беспокойные годы, великие подвиги, стиснув зубы, он пойдет до конца. Беглецы вошли в станционный домик, Юрик купил у заспанного кассира три билета, и в ожидании поезда они устроились на деревянной скамье. Напряжение последних дней спало, они безмятежно заснули. С той переломной ночи прошло несколько месяцев, а казалось, что прошли годы. Шура вспоминал, как в Мюнхене, на площади перед вокзалом, они кинулись к первому полицейскому и закричали, что «просят политического убежища». Потом их допрашивали, составляли досье, Шурик, как попугай, повторял историю, рассказанную журналисту, переводчик переводил, полицейский тщательно стучал на машинке. Устроились они жить на окраине города, в трущобе, втроем в одной комнатенке, здесь же на этажах негры, турки, полно вопящих детей, все говорят на незнакомых языках, а они на своем островке «белой жизни» только по-русски. Грязь, вонь, голодно и холодно. Юрик ждал от кого-то денег, Мирочка тоже ждала от родителей перевода за «брюлики», но случилось непредвиденное, грузины, которые были надежной переправой, все «цацки» украли. Биться в Израиле с полицией, искать воров никто не мог и не хотел. Мира впала в отчаяние. Потом начались из-за денег ссоры и драки с Юриком, он хотел Шурика поработить, заставлял часами петь на улицах, выручку всю отнимал, Мирочке по морде дал, словами оскорбил, сказал, чтобы она заткнулась. Шура, чтобы расслабиться, начинал пить пиво с утра, потом шнапс, потом опять пиво. Однажды Юрик больше не вернулся в их комнату, исчез в неизвестном направлении. |
| — Утро вечера мудренее, — сказала бабушка, перекрестив обоих на ночь. — Постарайтесь, ребятки, спокойно уснуть и выспаться — завтра у нас будет трудный день. Утром Юрик с Юлькой сразу после завтрака ушли в Интернет-кафе, а бабушка отправилась совсем недалеко — к соседу, живущему через забор. И пошла она к нему не с пустыми руками: она взяла с собой медицинскую карту и рентгеновские снимки, а также документы на владение домом и земельным участком. Разговор с соседом был долгий и обстоятельный. Потом они вместе поехали в центр города и там несколько часов ходили по разным учреждениям, стояли в очередях и подписывали какие-то бумаги. Бабушка продала соседу свой дом очень дешево, но с условием — и условие это было зафиксировано у нотариуса, — что она останется в нем жить до самой своей смерти. Оба были уверены, что ждать соседу придется недолго, скорее всего, только до весны. Бабушка вернулась домой только к обеду и, несмотря на усталость, принялась хлопотать у плиты. Вскоре подошли Юлька с Юриком. — Бабушка, у нас полный порядок. Юрик все устроил через Интернет, он даже заплатил задаток в туристическое бюро — мы с тобой должны ему сто долларов. В Петербурге нам сделают срочные визы за 24 часа, и послезавтра мы можем лететь! В Лондоне нас встретит русский священник отец Трофим. Завтра нам надо быть в Питере, послезавтра самолет Санкт-Петербург — Лондон, а оттуда мы летим в Дублин. — Юлька спешила все поскорей выложить бабушке, но вдруг осеклась и внимательно на нее поглядела. — Бабушка, а что это с тобой? Ты какая-то жутко бледная, у тебя вон пот на лбу. Ты у меня не заболела? — Нет, детка, я просто очень устала. Мне сегодня пришлось много ходить. — Ой, как мне твой вид не нравится, бабушка! А может, нам с Юриком лететь в Ирландию? Билеты ведь можно обменять… — Не дури, Юля. Никто вас одних даже в самолет не пустит. И Юра никак не может лететь в Англию без позволения отца. — Правда, не могу, — вздохнул Юрик. — Отец меня не отпустит одного за границу, да он и сам сейчас в Испании, отдыхает в Алтейе: там у него друг-одессит дядя Миша строит русский храм. |
| – А что в письме будет? – спросила Кира. – Обычное требование выкупа: «Господин Мишин, если вам дорога жизнь ваших дочерей Юлии и Анны, внесите нам за них выкуп». И сумма. – Какая сумма? – живо поинтересовался Юрик. – Я еще не решила. Давайте обсудим. – Ты это… не собираешься родного шнурка подставить по-крупному? – нахмурила белые бровки Гуля. – Конечно, нет! – Но ведь и по сто баксов за сестру ты с него тоже не возьмешь? – иронически спросил Юрик. – Надеюсь, ты себя дороже ценишь. – Конечно! Сто баксов я и так с него беру каждую субботу – это мои карманные деньги. Если потребовать по тысяче баксов за каждую дочь, папка подумает, что ему пишут не гангстеры, а мелкая шпана, и еще заявит в милицию. – Тысяча баксов – это несерьезно, – согласился Юрик. Под распахнутым окном кафе в густых кустах благоухающей сирени отдыхал после двух суток изнурительного и упорного пьянства местный бомж, пьяница и хулиган Михаил Елизаров по прозвищу Бульдозер. Ему уже давно мешали спать голоса ребят, становившиеся все громче и громче, но он устроился в сиреневых зарослях всего только час назад, и ему лень было вставать и идти искать более спокойное место. Он понял, что заснуть ему не удастся, пока ребята не уйдут из кафе, и поневоле стал прислушиваться к их разговору. Последние фразы разбередили его сердце: «Людям опохмелиться не на что, а для них тысяча баксов – «это несерьезно»! У-у, блин, так бы и придушил…». И он стал злобно слушать дальше, проклиная свою горькую судьбу, вынудившую его на всем острове выбрать для ночлега именно это место, где его раздражают такими разговорами. На самом деле Бульдозеру надо было не проклинать, а благодарить, и не судьбу, а Жана с Михрюткой, которые, подталкивая и нашептывая, всех их направляли: Юльку с компанией со стороны виллы Мишина и Бульдозера со стороны пивного киоска навстречу друг другу. И встреча эта благополучно состоялась. Теперь Жан и Михрютка сидели, невидимые, на травке рядом с негодующим бомжом и внимательно следили как за беседой подростков, так и за размышлениями Бульдозера. |
|
|
