| Церковный же авторитет, выражающийся, напр., в символах веры , – англикане признают с неохотой. С точки зрения нео-англиканина всякая попытка догматической формулировки веры – будет ли то никео-цареградский символ или англиканские артикулы – статьи веры, – всякая попытка обречена с течением времени на увядание и переустройство. Почему? – Да потому, что „богословие эволюционирует“, – развивается, приспособляясь к запросам времени. Что с точки зрения нео-англиканина значат формулы, выработанные „церковной жизнью, обусловленные степенью интеллектуального развития их составителей, состоянием культуры“ и т. д. – если божественное откровение, заключённое в Библии, считается в своих раннейших стадиях недостойным защиты и предаётся в руки всеразрушающего критического огня – с тем, будто бы, чтобы спасти остальную часть здания? Раз, „богословие эволюционирует“ – сегодняшний курс догматики может быть завтра изменён. С точки зрения нео-англиканина статьи ли, символы ли веры – такие же курсы догматики. В прошлый 1904 год шла полемика об Афанасьевом символе. Но дело не в том, что клерджимэны не желают подписываться под положениями, против которых „восстаёт их совесть и учёное сознание“, а в том, что, как мы замечаем, всё большее и большее распространение получает мысль нео-англиканства: вера в Духа Святого, действовавшего в пророках и апостолах, писателях св. книг и пребывающего в церкви на вселенских соборах не есть основа христианского миросозерцания. Вера в животворящего Духа следует, а не предшествует вере во Христа. Мы бы сказали, что нео-англикане двигаются в направлении отрицания благодати Духа Святого. По их мнению, что необходимо для обращения к вере во Христа – так это нравственное предрасположение, которое делает понятным и вероятным то, во что верят христиане. Но отмечая этот недостаток, мы не можем не поставить в особую заслугу характеризуемой нами школе богословия выяснение факта субъективного опыта веры. Она хорошо —351— выясняет, как человек подпадает под влияние человеческой личности Христа Спасителя с тем, чтобы постепенно узнать, что личность эта – божественна. |
| Тейяр де Шарден исповедовал Бога не Творцом мipa, а учил о созидании Им мipa посредством эволюции: « Бог действует только эволюционным путём ; этот принцип, повторяю, мне кажется необходимым и достаточным, чтобы модернизировать и влить новые силы во всё христианское вероучение» с. 205, выделено автором]. Речь идёт о радикальной модернизации христианства, которая должна осуществиться во всем – от изменения догматического учения до введения новых богословских понятий. Пересмотр догматического церковного учения в тейярдизме начинается с 1-го члена Символа веры , определяющего Бога как «Творца неба и земли». Христианская традиция (равно как восточная, так и западная) соотносит эти слова с первой главой Книги Бытия. Бог именуется Творцом: Вначале сотвори Бог небо и землю ( Быт. 1:1 ). При этом важно отметить, что Сотворение, продолжавшееся в течение библейского Шестоднева, имело завершение: И соверши (завершил, довёл до полноты) Бог в день шестый дела Своя, яже сотвори, и почи в день седмый от всех дел Своих, яже сотвори ( Быт. 2:2 ). Итак, согласно Священному Писанию , действие шестидневного Сотворения мipa имело и начало, и конец. В учении же Тейяра у творческой седмицы нет никакого в Боге начала и никакого в Боге конца. Процесс Сотворения продолжается вместе с эволюцией и является «непрекращающимся». Сотворение, по Тейяру, представляет собой «некое действие, соразмерное всей временной протяжённости Вселенной. Бог творит от начала времён, и Его Творение, если рассматривать его изнутри, представляет собой некое непрекращающееся преображение» [цит. по: 26, с. 151]. Этими словами Тейяр фактически сократил Никео-Цареградский Символ веры , упразднив из него первый член. Его «Бог» не является Творцом. По сути, Шарден предпринял дерзкую попытку построить христианское учение без понятия о Творце (оставив Богу лишь функцию Промыслителя). Конечно, Тейяр не писал об этом прямо и не призывал вычеркнуть слова о Создателе из текста главного христианского исповедания. Он просто ввёл скромное и неприметное понятие: «творение посредством эволюции». При этом суть его религиозно-философской концепции сводится к построению «христианской» картины мipa, в которой Бог не является Творцом. |
| е. именно изначального в ней, Предания. Но с данной вставкою filiogue это достоинство Символа, и в существенно-важном пункте, утрачивается. И история здесь представляется опять-таки прямо беспощадною по отношению к filiogu’ucmaм. Ибо, явившись, всего в VI веке (на соборе в Толедо, в Испании), это испорченное чтение Символа в Западной Церкви едва ли не более всего проведено было ими. Карлом Великим – несомненным авторитетом в делах государственных и военных, но отнюдь не в церковных. В самом Риме вставка эта до IX века не являлась установленной и необходимой, и как известно, папа Лев даже особой серебренной доскою и авторитетнейшим образом (ultra et cathedra) закрепил было подлинное вселенское чтение Символа Веры . И двух мнений о таком образце веры , об апостольском достоинстве формулы, «вселенскость» которой даже с католической точки зрения должна приурочиваться к веку и к таким соломенным авторитетам, как имп. Карл и рядовой папа Бенедикт – отменивший распоряжение своего предшественника Льва IX, думается, быть не может. Но если бы даже и могло быть сделано в данном случае изменение в смысле восполнения речи о Третьей Ипостаси указанием на то, ниспослание Св. Духа сыном Церкви, Телу Христову,– о котором так ясно говорится в беседах Господа, то – в соответствие латинским разумением этого места, чтение это должно бы быть такое: «… иже от Отца исходит и через Сына (per filisum) посылается», – тогда, по нашему убеждению, и по мысли, и по формулировке, чтение это являлось бы для нас приемлемым. Но конечно, нечего и говорить, что для нашей Восточной Церкви точный Никео-Цареградский Образец (символ) веры должен остаться неприкосновенным и в данном пункте. Глава XXVIII. Протестантизм Дух рационализма, как характеристическая черта его. Разрыв с апостольским преданием в учении, постановке таинств безиерархичности. Протестантизм в истории, как известно, явился, как отрицание католицизма, именно протест против него, но в своем реформировании латинского учения и строя он зашел так далеко, что и от вселенской православной системы он отличается несравненно больше, чем самый католицизм. |
| Богословие Православной Церкви утверждается на догматах Вселенских Соборов. Исторический период формирования православных догматов ограничен эпохой Вселенских Соборов неразделенной Церкви (323–787), позднее в восточном богословии догматы не принимались . Основное содержание догматической веры покоится на двух «столпах и утверждениях Истины»: вере в Триипостасного Бога и вере в Боговоплощение . В догматический корпус входит Никео-Цареградский Символ веры, исповедание Девы Марии Богородицей, догмат о «халкидонском единстве» двух природ в ипостаси Христа, догмат о «халкидонском единстве» двух воль в ипостаси Христа, догмат об иконопочитании . Письменная фиксация догматов веры отвечает принципам коммуникативности и семиотичности культуры: отцы Церкви создали понятные «своему времени» вероучительные документы, на родном языке, как предельно ясно выражающие истинное учение Церкви, так и отсекающие известные на то время ложные учения. Кроме того, богословие как письменное изложение вероучения, безусловно, должно следовать традиционным моделям логичности и связности текста, изложенного понятным для читателя образом (с соблюдением принципа адекватности знания). Способ, который в богословской борьбе за истину победил все возможные ереси (в основном возникавшие при попытках трактовать вероучение с позиций традиционной логики), — антиномирование догматических положений, основанных на учении об единосущных ипостасях. Методическая разработка догматики потребовала серьезной терминологической реформы, осуществленной отцами Церкви в интуициях неаристотелевой логики. Было разработано новое понятие об ипостаси. Был открыт неаристотелев закон нумерического тождества: ипостаси единосущны по природе нумерически (подобосущное тождество вещей на ипостаси не распространяется) . Была пересмотрена аристотелева метафизика: если у Аристотеля реальным бытием обладали только первые сущности, а вторые сущности (категории) суть гносеологические абстракции, понятия, то в богословии и первые сущности (ипостаси) реальны, и вторые сущности (или просто сущности) так же реальны. Реальность бытия ипостасей была признана постигаемой в богословии иначе, чем реальность бытия сущностей (предметов, вещей, понятий). Богословие ипостасей невозможно без живого опыта, без личного постижения другой ипостаси в энергиях ее воипостазированной природы. |
| 12]. Изящество и красота мира в целом и в каждой его отдельной части сопровождают действия Всемогущего Творца. 3. Бог как Творец и как Промыслитель Никео-Цареградский Символ веры вполне определенно говорит не о Промыслителе, но о «Творце небу и земли». Нередко «православные эволюционисты» утверждают, будто они исповедуют веру в Творца, то есть якобы «тоже» признают факт творения Богом мира, якобы «тоже» принимают первый член Никейского Символа веры – и при этом считают лишь, что Бог сотворил мир при помощи эволюции. Утверждают также, что само Творение совершалось «по Промыслу Божьему». Фактически эволюционное представление о «сотворении» упраздняет из первого члена Символа веры библейское понятие о Боге как Творце, подменяя его понятием о Боге как Промыслителе. Эту позицию в древности выражал Ориген , и вслед за ним это догматическое заблуждение повторяют некоторые его духовные последователи. 3.1. Богословский аспект. Сотворение и Промысл Среди эволюционистов распространено убеждение, согласно которому Сотворение происходило эволюционным путем. Такому мнению (его иногда называют «фактом») они пытаются придать богословское обоснование. Так, один «православный эволюционист» пишет: «То, что творение осуществляется путем эволюции, – факт огромной важности. Он означает, что разрушительное действие Хаоса преодолевается принципами организации и прогрессивного усложнения. Это противоборство есть видимый аспект того, что можно назвать победой Логоса над Хаосом» с. 90]. Отсюда эволюционисты выводят понятие о «продолжающемся творении» [там же, с. 89]. У «православных эволюционистов» можно часто встретить следующее утверждение: «Промысл Божий о мире есть, в сущности, то же творение» с. 46]. В этом проявляется характерное смешение понятий «Сотворение» и «Промысл», которые четко разделяются в традиции православного богословия. Характерно, что эволюционисты говорят не о Сотворении человека, а о действии Промысла Божьего в появлении человека: «Я вижу премудрость Промысла Божиего, который вел процесс мироздания к определенному моменту – появлению человека» с. |
| – А из законодательных, пророческих и других книг вам не известно ли что об этом? – спросил Адриан. – И сами пророки, – отвечали святые, – не могли в совершенстве постигнуть умом тех вечных благ, так как они были такие же люди, как и мы; хотя они угождали Богу благою верою и добрыми делами и говорили то, что внушал им Дух Святый, но об оной славе и воздаяниях, которые мы ожидаем получить, в Писании говорится: око не виде, и ухо не слыша и на сердце человеку не взыдоша, яже уготова Бог любящим Его ( 1Кор.2:9 )« 692 . «Финансово-юридические» отношения между человеком и Богом утверждает Христос во многих притчах – когда обещает награду работникам в Своём винограднике «по пенязю» или »по динарию» ( Мф.20:2 и 20:13 ), равно как когда говорит о награде в денежных единицах – »талантах» ( Мф.25:14–30 ) или " минах» ( Лк.9:12–28 ). Конечно, притча должна восприниматься аллегорически, и повествует не о материальных благах – золоте и серебре, а о духовной награде. Но ясно также, что речь идёт о заслуженном труде, за который Бог устанавливает для нас Свою «мзду» (награду): Радуйтеся и веселитеся, яко мзда ваша многа на небесех ( Мф.5:12 ). Человек, не «чающий» (то есть не ожидающий) получить небесную награду в блаженной вечной жизни, не может быть назван верующим. Не случайно Никео-Цареградский Символ веры кончается словами о «жизни будущаго века», что для потомков Адамовых может быть только наградой от великодаровитого Бога. Блаженный Феофилакт Болгарский : «Будучи праведным, Он (Бог), несомненно, определит воздаяние за труды, так что венец по праведности должен принадлежать мне» 693 . Итак, «юридические» отношения между Богом и человеком не отменяются ни в Ветхом, ни в Новом Завете. И сама связь между этими библейскими Заветами имеет неотъемлемый «правовой» характер. Святитель Феофан Затворник : «Господь мог отменить сей приговор (праотцам, см. Быт.3:14–19 – прот. К.Б.) это проклятие только через удовлетворение Своего Божественного правосудия, и через это удовлетворение проложить нам путь к восприятию Его великой Божественной любви. Нужно всегда помнить, что Бог есть не только любовь, но и правда, что Он милует праведно, а не по произволу» 694 . |
| 113 Числу 5 соответствуют: ритуал благословения пяти хлебов на литии во время Всенощного бдения и употребление на проскомидии во время литургии пяти просфор; 114 храмы о пяти главах и иконостасы в пять рядов. С числом 7 соотносится главная христианская молитва – « Отче наш», содержащая семь прошений: « да святитъс», « да приидетъ», « да бдетъ», « даждь», « остави», « не введи», « избави», 115 а также количество главных таинств Церкви (Крещение, Миропомазание, Покаяние, Причащение, Елеосвящение, Брак, Священство), 116 или количество « светильничныхъ» молитв, тайно читаемых священником в начале Вечерни. 117 С числом 12 соотносится принятый Православием и состоящий из 12-ти пунктов Никео-Цареградский символ веры (« Верю во единаго Бога...») 118 или структура акафистов (которые непременно состоят из 12-ти кондаков, не считая первого, вводного – «кукулия», и 12-ти икосов, причем каждый икос завершается одним и тем же стихом-рефреном и, кроме того, содержит по 12 едино- начальных призываний); 119 с числом 12 соотносится также количество самых почитаемых и наиболее торжественно отправляемых праздников (помимо Пасхи) в годовом богослужебном цикле. 120 Ряд примеров можно было бы продолжить (кстати, применительно и к другим сакральным числам – положим, 9 или 40), но уже приведенных, думаю, достаточно, чтобы констатировать действительное наличие в церковном обиходе традиционных богослужебных – и, следовательно, отлично всем известных – текстов и правил, построенных на основе традиционных же нумерологических структур, тот или иной числовой код которых был ориентирован на соответствующую тайну вероучения либо указывал на аналогичную особенность известного события из Священной Истории, либо просто мистически подчеркивал сакральность и боговдохновенность произносимого или совершаемого. Во всяком случае нумерологичность некоторых богослужебных форм, несомненно, являла собой легко доступный, замечательно наглядный и, главное, литургически освященный образец, вернее, ориентир для литературно-художественного мышления и творчества. |
| Этот древний обряд у некоторых современных людей вызывает улыбку или недоумение. Между тем именно он как нельзя лучше выражает суть христианского отношения к диаволу. Сила диавола – иллюзорная; диавол бессилен там, где действует Бог; и диавол неспособен повредить человеку, если человек сам не предоставит ему для этого возможность. Вход диаволу в сердце человека открывается через грехи и пороки, а также через различные формы магии, чародейства, колдовства. Если человек чужд этому, если он не допускает смертных грехов, тогда он не должен бояться диавола. Напротив, жизнь по заповедям Христа придает ему силы и уверенность в борьбе со злом – с сатаной, всеми его делами, всеми его помощниками, его «служением» и гордыней. Отречение от сатаны является непременным условием вступления на путь христианской жизни. Человек не может стать христианином, не отказавшись от добровольного следования пороку, злу, греху. Речь не идет о невольных грехах, которые может совершить каждый христианин и за которые он приносит покаяние на исповеди. Речь идет о сознательном противлении воле Божией, о греховном и порочном образе жизни, несовместимом с христианством, о мировоззрении, основанном на антихристианских ценностях. Именно этому мировоззрению должен объявить войну тот, кто вступает на путь христианской жизни: Отречься от сатаны не означает отвергнуть мифическое существо, в чье существование даже не верят. Это значит отвергнуть целое мировоззрение, сотканное из той гордыни, которая похитила человека у Бога и погрузила его во тьму, в смерть и ад. И можно не сомневаться, что сатана не забудет этого отречения, этого вызова. «Дунь и плюнь на него!» Война объявлена! Начинается битва, исход которой – либо вечная жизнь, либо вечная гибель. Именно в этом и состоит христианство . Как только отречение от диавола произошло, оглашенный поворачивается к востоку, и священник трижды спрашивает его: «Сочетаваеши ли ся Христу?» Он отвечает: «Сочетаваюся» . Затем диалог продолжается: «Сочетался ли еси Христу? – Сочетался. – И веруеши ли ему? – Верую ему, яко Царю и Богу» . Читается Никео-Цареградский Символ веры. После троекратного произнесения этого диалога священник призывает крещаемого поклониться Богу, и тот совершает крестное знамение и поклон со словами: «Поклоняюся Отцу, и Сыну, и Святому Духу, Троице единосущней и нераздельней». Священник же говорит: «Благословен Бог, всем человеком хотяй спастися, и в познание истины приити, ныне и присно, и во веки веков». И читается молитва, завершающая чин оглашения (по содержанию она сходна с начальной молитвой чина): |
| Трудно, однако, сказать, в каком объеме и в какой форме представляет он обязательное для «кафолика» учение веры, помимо никео-цареградского символа. Касательно отношений его к западной церкви весьма характерно, что он не осмеливается совершенно отвергнуть прибавку Filioque в символе, сделанную на западе, желая быть послушным сыном своей церкви, хотя явно склоняется к восточному учению. И это потому, что он думает о «святых отцах» запада, внесших это слово в символ, что они поступили так по вполне разумным основаниям, только ему не пришлось пока узнать этих оснований; с учением же востока западное учение, по его мнению, так или иначе может быть примирено 682 . Нужно, однако, думать, что к определениям современных ему соборов галльских епископов, признавших его собственное учение о предопределении за «диавольское измышление», он не нашел возможным отнестись с уважением. Критерий разумности, как видно из произведения «О разделении природы», философу пришлось применять собственно к некоторым отдельным представителям богословской мысли прежнего времени. По отношению к ним именно он и предоставляет себе право избирать из их мнений то, что «кажется более согласным с Словом Божиим, по соображениям разума» 683 . Он питает к каждому из авторитетов в отдельности уважение, в известном смысле доверие, но это не исключает критического отношения к их воззрениям, которое является даже необходимым там, где они взаимно противоречат друг другу; примеры такого отношения были уже указаны выше, при определении источников воззрений философа. И именно такое свободное обращение философа с церковными авторитетами, в частности с величайшим авторитетом западной церкви, Августином, и составляет особенность его, характерную для того времени, когда следование церковным авторитетам признавалось обязательным, когда для свободы философского мышления не могло быть, по-видимому, места, и совсем не было и, по-видимому, не могло быть философии. Факт появления философа, провозглашающего свободу философского мышления и критически относящегося к церковным авторитетам, в IX веке, в эпоху господства авторитетов, причем и сам философ к христианскому Откровению вообще относится с безусловной верой и, отвергая некоторые мнения известных писателей, не перестает питать самое высокое уважение к ним, представляется на первый взгляд неожиданным и не совсем понятным. Однако на вопросы, откуда Эригена мог заимствовать принцип рационального познания и каким образом осмелился с такой решительностью применить его, не так трудно ответить, как это кажется с первого раза, имея в виду сказанное уже выше об особом положении его, как мыслителя, между востоком и западом и, в частности, о близких отношениях его к Августину. Эригена, на самом деле, будучи философом, не так далеко стоит, именно как философ, от своих предшественников-богословов и лишь своеобразно пользуется тем, что находит у них. |
| Разделение Церквей не имеет прямого отношения к предмету сравнительного богословия. Это вопрос истории межцерковных отношений. В настоящем курсе рассмотрен только с целью дать более полное представление о характере взаимоотношения Церквей и об истинном отношении Византийских императоров к интересам православия. Разрыв отношений между Востока и Запада был подготовлен всем ходом развития межцерковных отношений. Папизм не был даже поводом для разрыва – Восток просто игнорировал притязания римских епископов, как совершенно необоснованные. Обрядовым отличиям, в том числе использованию квасного хлеба в евхаристии, не придавалось принципиального значения. Главная причина заключалась в филиокве, которое формально нарушало постановление о неизменности Никео–Цареградского Символа Веры , а по своей сути являлось ересью. Именно этому вопросу были посвящены основные дискуссии, и разрыв состоялся только после официального внесения изменений в Римский Символ Веры . Все остальное – папизм, опресноки, вопрос юрисдикции в южной Италии и Болгарии только обостряли отношения, но не являлись причинами разрыва. Определенно заметно стремление светской власти укрепить завоевания путем распространения юрисдикции «своей» Церкви. В равной мере это относится как к Византийской, так и к Германской империям. Подобная политика заметно осложняла межцерковные отношения. В центре дискуссий вопрос о филиокве стоял дважды – первый раз в период с 857 по 880 год в связи с делом патриархов Игнатия и Фотия, во второй раз с 1052 по 1054 год. Оба раза догматический вопрос был обременен побочными спорами, притязаниями пап на главенство, вмешательством светской власти, что препятствовало спокойному диспуту. Дело патриархов Игнатия и Фотия Первому соборному расследованию вопроса о филиокве предшествовала смута на Константинопольском патриаршем престоле, продолжавшаяся в течение 22 лет, в которой активное участие принимал Рим. Весь двадцатидвухлетний период споров был осложнен тем, что рассматривалось не только несколько совершенно не связанных между собой вопросов, но в ход событий вплетались претензии Рима и интересы Византийских императоров. |
|
|
