| Заковавши жестоко в железную цепь, Чтоб не мог любоваться ни смертный, ни бог На муки мои! Теперь же, несчастный, игрушка ветров, На радость врагам я страдаю. Хор СТРОФА II Кто из богов, немилосердный, Смеяться стал бы здесь над ним?.. Над лютой мукою твоей Кто не горюет, кроме Зевса, Который, гнева преисполнен, Детей Урана истребляет?.. Но будет время – и отмститель У ненасытного владыки Отнимет роковую власть. ПРОМЕТЕЙ Пусть истерзаны узами члены мои, И висящий в оковах понадоблюсь я Владыке бессмертных блаженных богов, Чтоб заговор новый раскрыть перед ним, Что отнимет у Зевса почет и престол. О нет! Убежденья медвяных речей Не смягчат меня. И под страхом суровых угроз никогда Не поведаю тайны, грозящей ему, Пока он не снимет жестоких оков И за этот позор Кару сам понести не захочет. ХОР АНТИСТРОФА II Ты сердцем смел, ты никогда Жестоким бедам не уступишь. Но слишком ты вольноречив!.. Пронзил мне душу ужас острый: Меня пугает жребий твой!.. Что, если море тяжких мук Тебе вовек не переплыть? Ведь столь упорна злоба Зевса И непреклонен приговор! ПРОМЕТЕЙ Я знаю, что Зевс суров, что ему Справедливостью служит его произвол. Но настанет час: Он смягчится, разбитый ударом судьбы, Смирит наконец свой упорный гнев И дружбы союз заключить поспешит Со мною, спешащим навстречу. Эписодий первый ХОР Открой нам все, подробно расскажи, Какую Зевс вину в тебе находит, Что так жестоко мучает. Поведай, Когда тебе не тяжко говорить. ПРОМЕТЕЙ Да, говорить об этом больно мне, Но и молчать не легче. Что поделать! Когда объяла злоба род бессмертных И разгорался в их среде мятеж; Когда одни желали свергнуть Крона , Чтоб Зевс царил, а те, наоборот, Старались, чтобы никогда богами Не правил Зевс, – в то время я давал Титанам, сыновьям Земли и Неба, Хорошие советы, но не мог Их убедить. Исполнены отваги, Презревши хитрость, думали они Господство получить одною силой. Но мне не раз предсказывала мать, Земля-Фемида (много есть имен У матери-богини), чем борьба Окончится и что отнюдь не сила, А только хитрость верх в борьбе возьмет. |
| «Прометей Скрябина, – поясняет Лосев, – есть картина восстания... Но восстания против кого? Античный Прометей восставал против Зевса. А здесь против кого восстает Прометей? Очевидно, против того абсолютного духа, который выше всего человеческого и даже мирового, против той абсолютной личности, которая и создает, и направляет, и спасает мир и человека только своей любовью. Другими словами, Прометей – это Сатана... композитор и философ действительно доводил идею Прометея до ее логического конца не в пример тем концепциям, которые были до Скрябина...» (Лосев А.Ф. Проблема символа и реалистическое искусство. М., 1976. С. 296). Флоренскому глубоко чужд сатанизм скрябинского «Прометея», «Поэмы огня», «Сатанической поэмы» и намечаемое в набросках к «Предварительному действу» стремление композитора выйти за реальные пределы музыки в область магического воздействия иных, не специфически звуковых средств, в то время как в специфически музыкальной сфере он приходит к разрушению устойчивых звуковых структур. Говоря об эмоциональном воздействии музыки Скрябина, Флоренский сопоставляет его с непреходящим значением музыки Баха и Моцарта: «Если несколько преувеличить, то о Скрябинских произведениях хочется сказать: поразительно, удивительно, жутко, выразительно, мощно, сокрушительно, но это – не музыка. Скрябин был в мечте. Он предполагал создать такое произведение, которое, будучи исполнено где-то в Гималаях, произведет сотрясение человеческого организма, так что появится новое существо. Для своей миро дробящей мистерии он написал либретто, довольно беспомощное. Но дело не в том, а в нежелании считаться с реальностью музыкальной стихии как таковой, в желании выйти за ее пределы, тогда как музыка Моцарта или Баха бесконечно действеннее Скрябинской, хотя она и только музыка» (Там же; подчеркнуто мною. – С.Т.). В размышлениях Флоренского об образно-смысловой сущности творчества Чайковского и Скрябина исходная мировоззренческая предпосылка полярно противоположна отношению названных композиторов к объективной реальности. Эстетическое восприятие музыки неотделимо от ее этического воздействия на внутренний мир слушателя. И Флоренский активно не принимает музыки, разрушающей цельность личности, расшатывающей ее духовные устои. Его эстетический идеал – древнегреческое искусство, «Троица» Андрея Рублева, Гете, Пушкин, Тютчев, Моцарт. «Скрябин и Чайковский – антипушкинцы и антитютчевцы. Этим все сказано» – так резюмирует он свое отношение к Чайковскому и Скрябину. |
| В трагедиях Эсхила Аполлон трактовался как бог отцовского права, Эриннии – как символ материнского права и Афина Паллада – как символ афинской государственности и демократии, как учредитель ареопага и как первый его председатель. При этом патриархат и матриархат трактуются у Эсхила как преодоленные формы государственности, а афинский государственный строй под руководством Афины Паллады – как их примирение и как их переход к высшей форме государственности. Сказать, что в трагедиях Эсхила мифология отвергается целиком, никак нельзя. Но Афина Паллада все же рассматривается не субстанциально, но атрибутивно, как атрибут новой формы государственности. Прометей у Эсхила тоже не есть всецелое отрицание мифологии. Прометей сам есть божество, и даже более древнее, чем Зевс, с которым он борется. Он – сын титана, а титаны – более древняя стадия божества, чем олимпийцы. Другими словами, Прометей есть попросту двоюродный брат Зевса. Поэтому ни о какой борьбе Прометея с принципом божества не может быть никакой речи. И тем не менее Прометей трактуется у Эсхила не больше, не меньше, как атрибут растущей цивилизации, как атрибут научно–художественного и общественно–государственного прогресса, как символ самостоятельности человека. На этих двух примерах из трагедий Эсхила ясно видна новая роль человека в период античной классики. Он – эманация чувственно–материального космоса, но эманация объективно значащая и исторически прогрессивная, какой и вообще была вся античная классика в сравнении с доклассическим человеком. С укреплением классического образа мышления эта атрибутивная мифологическая роль человека только возрастала. Представитель цветущей античной классики Софокл, изображает преступление Эдипа не как результат его личного поведения, но как выполнение той роли, которую независимо от намерений самого Эдипа предсказала сама судьба. И в трагедии " Эдип–царь " такое положение дела считается только нормальным, а в трагедии " Эдип в Колоне " даже восхваляется. Важно при этом учитывать также и то, что это не мешает человеку ставить те или иные цели для своего поведения и стараться сознательно достигать эти цели. Раз о судьбе заранее ничего не известно, то это и значит, что человек вполне свободен в своих решениях. У того же Софокла в " Антигоне " мы находим целый гимн (332 – 375), прославляющий величие свободного человека. |
| Итак, Бог находится вне всякой сотворенной твари и потому имя Его не имеет ничего общего ни с чем» (См.: Деяния VII Вселенского Собора. Казань, 1891. С.331-332). Нерон (37-68) — римский император с 54 г., из династии Юлиев-Клавдиев. Отличался жестокостью, неоднократно воздвигал гонения на христиан. По одной из версий, именно он приказал поджечь Рим, обвинив затем в поджоге христиан. Прометей — герой античной мифологии, занявший выдающееся место в мировой литературе. Миф о Прометее впервые зафиксировал древнегреческий поэт Гесиод (VШ-VII вв. до н.э.) в своих поэмах «Труды и дни» и «Теогония». Согласно Гесиоду, «изворотливый умом Прометей обманул» Зевса, обделив его при разделе быка, за что отец богов «измыслил людям гнетущую печаль», отняв у них огонь. Но Прометей похитил огонь и принес его людям в пустом тростнике. Тогда разгневанный Зевс создал женщину Пандору, распространявшую по земле зло и несчастья, самого же Прометея приковал к скале и заставил орла выклевывать ему печень. Впоследствии Геракл, с согласия Зевса, убил орла и освободил Прометея. Этот миф послужил основанием для огромного количества литературы, посвященной разработке образа Прометея — небожителя, друга людей, принявшего бесконечные муки во имя освобождения человечества. Вся античная, а затем более поздняя европейская литература о Прометее пошла по линии углубленной разработки эллинского понимания мифа о Прометее как бунте добра против зла. Из греческих произведений до нас дошла только трагедия Эсхила (ок.525-456 гг. до н.э.) «Прикованный Прометей», составляющая среднюю часть его трилогии о Прометее. Первая часть этой трилогии погибла, а от последней части — «Освобожденный Прометей» — сохранились лишь отдельные отрывки. ...скала, откуда бросали в пропасть немощных стариков и слабых детей... Имеется в виду древнегреческий город-государство Спарта, в котором избавлялись от немощных и слабых, т.к. Спарта занималась главным образом военными действиями и соперничала с Афинами, почему при воспитании детей главное внимание уделялось физической стороне: развитию в детях силы, ловкости, выносливости. |
| Слова эти, которых автор не цитирует, представляют собой перевод 27–29 стихов «Щита Геракла», причем последние три слова соответствуют греческим ρς λτρα. Зевс задумал произвести того, кто отразит Арея, отвратит гибель, проклятье. Текст не уполномочивает заключать, что проклятье или гибель грозили богам. Дальнейшее повествование заставляет толковать эти слова так: Зевс задумал поразить сына Ареева – Кикна, который грабил и убивал в Фессалии пилигримов, приходивших к святилищу Аполлона. С этой целью Зевс спустился к Алкмене и родил от нее Геракла. Только привлекая позднейшую литературу в виде комментария к поэмам Гезиода, можно говорить об идее спасителя богов и людей. Привлечь к Гезиоду нужно Эсхила. В поэмах Эсхила (Προμηϑευς πυροφρος, Προμ. δεσμτης, Προμ. Λυμενος) сохранившихся только отчасти развивается мысль, что вследствие проклятия Крона Зевсу грозит низвержение, если он вступит в брак, о котором помышляет. Потомок от этого брака низвергнет его. Ненужно вступать в этот брак и тогда могущество Зевса сохранится. Прометей знает эту тайну. Зевс знает только, что нечто грозит ему и что Прометей знает, как предотвратить опасность. Зевс хочет выведать тайну упрямого титана, но не смотря на жесточайшие муки, Прометей хранит молчание. Но когда проходят тысячелетия, когда смягчается Зевс и утомляется измученный титан, между ними происходит примирение. Получивший от отравленной стрелы неизлечимую рану центавр Хирон соглашается умереть за Прометея, Геракл убивает орла, который мучил Прометея, и снимает оковы с титана. Прометей открывает тайну присланному Гермесу. Если Зевс вступит в брак с Фетидой, дочерью Нерея, то от этого брака родится сын более могучий и сильный, чем отец. Чтобы этого не случилось, пусть Зевс выдает Фетиду за вождя ахеян Пелея. Этот брак и был заключен. Плодом этого брака был Ахиллес. На этом браке произошло примирение богов с титанами. Не все ясно у Эсхила. Во всяком случае мы имеем у него, что опасность, грозившая Зевсу, была внеисторической. Эта опасность могла бы превратиться в действительное падение Зевса, если бы теогонический процесс принял иное направление, чем какое он имел. Если бы осуществился союз, который не осуществился. Теогония Гезиода не говорит о возможности этого союза. Освобождение Прометея, по теогонии, совершилось не без воли Зевса ради славы Геракла. Эти положения теогонии обнаруживают совсем иное понимание факта, чем какое мы находим у Эсхила. Затем должно заметить, что неудобно играть термином богочеловек в применении к Гераклу. Богочеловек – богословский термин, прилагаемый к Иисусу Христу, в котором верующее сознание признает совместное существование двух природ – божеской и человеческой. Такого богочеловека не знает греческая религия. Она знает людей, которые были сыновьями богов, знает героев, полубогов, людей, которым стали оказывать божеские почести, но она не знает никого, в ком существовали бы совместно две природы. Смешение природ греческая религия знает, но соединения природ – нет. |
| От чьей руки он потеряет власть. ГЕРМЕС Смотри, тебе упрямство не поможет. ПРОМЕТЕЙ Все это мной давно предрешено. ГЕРМЕС Решись, решись, безумец, стать разумным, Страданьями наученный своими! ПРОМЕТЕЙ Напрасно докучаешь разговором: Я, как волна морская, глух к тебе. Не думай, что из страха перед Зевсом Я стану бабой, буду умолять, Как женщина, заламывая руки, Чтоб тот, кого я ненавижу, снял С меня оковы. Не бывать тому! ГЕРМЕС Я, кажется, напрасно говорил: Такое сердце просьбами не тронуть. Как юный конь, грызущий удила, Уперся он и борется с вожжами. Но слабы ухищрения твои: Упрямство у того, кто неразумен, Скажу тебе, бессильно совершенно. Коль слов моих ты слушаться не будешь, Смотри, какая буря бед тебя Настигнет неизбежная. Во-первых, Отец, с небес низвергнув гром, огнем Утес твой островерхий раздробит И в каменных объятиях скалы Твое сокроет тело. И года, Года пройдут, пока ты выйдешь вновь На белый свет. А Зевсов пес крылатый — Орел его кровавый – будет жадно Терзать лохмотья тела твоего, — Незваный гость на пире ежедневном, — И черную, объеденную печень Он будет рвать… А ты конца мучений Не жди, пока не явится тебе На смену некий бог-освободитель И не захочет за тебя сойти В Аида сумрак, в Тартара глубины. А потому размысли. Не пустая Здесь похвальба, а твердый приговор. Не знают лжи Зевесовы уста. Все, что сказал, он сделает! Подумай И посмотри и своему упорству Не приноси благоразумья в жертву! ХОР Нам кажется, что дело говорит Тебе Гермес. Велит, упорство бросив, Благоразумья мудрого искать. Послушайся! Упорствовать в ошибке Для мудрого позорно и постыдно. ПРОМЕТЕЙ О том, что сейчас он мне возвестил, Я заранее знал. Но муки терпеть Врагу от врагов – не позорно ничуть. Так пусть же мечами небесных огней Терзать меня кинется, пусть от громов Сотрясется под натиском бурных ветров Вся эфирная высь и до самых корней Колеблет глубины земли ураган. И пусть он смешает волны морей И звезд небесных пути в сплошном Движенье и шуме и тело мое Пусть бросит на черного Тартара дно, — |
| От чьей руки он потеряет власть. ГЕРМЕС Смотри, тебе упрямство не поможет. ПРОМЕТЕЙ Все это мной давно предрешено. ГЕРМЕС Решись, решись, безумец, стать разумным, Страданьями наученный своими! ПРОМЕТЕЙ Напрасно докучаешь разговором: Я, как волна морская, глух к тебе. Не думай, что из страха перед Зевсом Я стану бабой, буду умолять, Как женщина, заламывая руки, Чтоб тот, кого я ненавижу, снял С меня оковы. Не бывать тому! ГЕРМЕС Я, кажется, напрасно говорил: Такое сердце просьбами не тронуть. Как юный конь, грызущий удила, Уперся он и борется с вожжами. Но слабы ухищрения твои: Упрямство у того, кто неразумен, Скажу тебе, бессильно совершенно. Коль слов моих ты слушаться не будешь, Смотри, какая буря бед тебя Настигнет неизбежная. Во-первых, Отец, с небес низвергнув гром, огнем Утес твой островерхий раздробит И в каменных объятиях скалы Твое сокроет тело. И года, Года пройдут, пока ты выйдешь вновь На белый свет. А Зевсов пес крылатый — Орел его кровавый – будет жадно Терзать лохмотья тела твоего, — Незваный гость на пире ежедневном, — И черную, объеденную печень Он будет рвать… А ты конца мучений Не жди, пока не явится тебе На смену некий бог-освободитель И не захочет за тебя сойти В Аида сумрак, в Тартара глубины. А потому размысли. Не пустая Здесь похвальба, а твердый приговор. Не знают лжи Зевесовы уста. Все, что сказал, он сделает! Подумай И посмотри и своему упорству Не приноси благоразумья в жертву! ХОР Нам кажется, что дело говорит Тебе Гермес. Велит, упорство бросив, Благоразумья мудрого искать. Послушайся! Упорствовать в ошибке Для мудрого позорно и постыдно. ПРОМЕТЕЙ О том, что сейчас он мне возвестил, Я заранее знал. Но муки терпеть Врагу от врагов – не позорно ничуть. Так пусть же мечами небесных огней Терзать меня кинется, пусть от громов Сотрясется под натиском бурных ветров Вся эфирная высь и до самых корней Колеблет глубины земли ураган. И пусть он смешает волны морей И звезд небесных пути в сплошном Движенье и шуме и тело мое Пусть бросит на черного Тартара дно, — |
| Моих бесконечных страданий? Но что я говорю? Ведь я и сам Предвидел все грядущее, и нет Нежданных бедствий для меня. Я должен Свою судьбу переносить легко: Нельзя преодолеть необходимость, Но тяжко и молчать и говорить Об участи моей. Ведь я, злосчастный, Страдаю за благодеянье смертным. Божественное пламя я похитил, Сокрыв в стволе пустого тростника. И людям стал наставником огонь Во всех искусствах, помощью великой… За это преступленье казнь терплю, Вися в оковах под открытым небом… О!.. О!.. О!.. О, что за шум? Что за благоуханье Невидимое? Бог, или герой, Иль смертный к дальнему пришел утесу, Чтоб на мои страданья посмотреть? Взгляните же на скованного бога — На меня, ненавистного Зевсу врага И всем в его доме живущим богам За мою безмерную к людям любовь! Увы! Что за шум раздается вблизи От несущихся птиц?.. И эфир зазвенел, Рассекаем ударами реющих крыл, — Страшит меня все, что подходит. Появляется Хор ОКЕАНИД на крылатой колеснице. Парод ХОР СТРОФА I Нет, не бойся!.. Дружелюбно, Сонмом крыл звеня в эфире, Мы примчались к этим скалам! Мы едва мольбой склонили Сердце старого отца! Бурные нас провожали ветры!.. Грохот стали к нам ворвался, В глубину пещер подводных… И, услышав, я забыла Робкий страх и стыд священный И к тебе скорей примчалась, Не успев надеть сандалий, На быстрокрылой моей колеснице!.. ПРОМЕТЕЙ Увы! Увы! Многочадной Тефии младая семья И отца – Океана, что крутит валы, Обтекая всю землю бессонной струей, Посмотрите, взгляните, родные мои, Как в железных цепях Над этим ущельем, на высях скалы, Несу постылую службу. ХОР АНТИСТРОФА I О Прометей! Полный страха, В очи мне метнулся сумрак, Вдруг наполнив их слезами!.. Вижу, на скале повиснув, Иссыхаешь ты, закован Пагубных этих цепей позором!.. Олимпийскою кормою Правят новые владыки… Новый дав закон, богами Самовластно правит Зевс… И чудовищных Гигантов В бездны мрачные Аида Он, победитель, ниспровергает!.. ПРОМЕТЕЙ О, если б под землю, под самый Аид, Приемлющий мертвых, в Тартар глухой Он сбросил меня, |
| Гекатей в описании Азии. – Steph. Byz. Фр. 167 FHG (215 FGH). Иамы, народ скифский. Гекатей в описании Азии. – Steph. Byz. Фр. 168 FHG (193 FGH). Исседоны 26 , народ скифский. Гекатей в описании Азии. – Steph. Byz. Фр. 197 FHG (208 FGH). Гермонасса: маленький остров с городом на Киммерийском Боспоре, ионийская колония... 27 Менипп в «Перипле двух Понтов» называет ее местечком Трапезунта; Гекатей и Феопомп 28 говорят, что это город. – Steph. Byz. (Перевод В. В. Латышева из: ВДИ. 1947. 1. С. 299–301) Эсхил Греческий драматург (525/524–456/455 г. до н. э.), родился в знатной семье. В молодости принял участие в битвах при Марафоне и Саламине, возможно, также при Платеях и Артемисии, бывал на Сицилии. Традиция сообщает, что Эсхилом было написано около 90 драм. Дошли до нас, не считая фрагментов (которых свыше 400), драмы «Персы», «Семеро против Фив», «Просительницы», «Орестея» (состоящая из трех трагедий – «Агамемнон», «Хоэфоры» и «Эвмениды»), «Прометей Прикованный». Материалом его трагедий были, как правило, сюжеты из древнегреческого эпоса. Для истории Северного Причерноморья большое значение имеет его трагедия «Прометей Прикованный», в которой действие разворачивается в «стране скифов» (ст. 2) на Кавказе. Здесь, по преданию, был прикован Прометей, наказанный Зевсом за передачу людям секрета огня. Большой географический материал о Причерноморье дает описание путешествия дочери Инаха Ио, посетившей Прометея. Противоречивый итинерарий Ио, преследуемой богиней Герой, в котором как будто перепутаны побережья Черного моря и направления движения, свидетельствует о нечеткости представлений трагика о географии и этнографии черноморских областей. Вместе с тем, исследователи усматривают в этом итинерарии следы периэгесы из «Аримаспеи» Аристея Проконнесского, наложенной на Гекатееву карту мира. Издания: Aeshyli septem quae supersunt tragoediae/Ed. D. Page. Oxonii, 1972; Die Fragmente der Tragödien des Aischylos/Ed. H. J. Mette. Berlin, 1959; Aeschylus. Prometheus Bound/Ed. M. Griffith. |
| В этом – истина эволюционизма. Падший человек смешался с низшей природой и утерял свой образ. Он начинает свою природную жизнь с самых низших стадий животной жизни. Личность человеческая пробуждается от того бессознательного и обморочного состояния, в которое его ввергло отпадение от Бога, лишь мучительным и длинным процессом борьбы и роста. В древней Элладе, где на мгновение было достигнуто человеком как бы отображение утерянного Эдема, впервые б мире, языческом, поднялся человек, и начал обрисовываться его образ в прекрасных пластических формах. Долгое время границы человеческой природы оставались неясно обозначенными. Образ человека был еще неустойчив, он не отделился еще от образа богов и от образов природы животной. Нет еще ясной дифференциации между героем, богом и человеком. Герой не просто человек, он полубог. Через образование богов и героев совершался в Древней Греции процесс антропогонический. Чтобы возвыситься над низшим животным состоянием, чтобы выйти из первоначальной смешанности образа человека и образа зверя, человек должен был принять в себя образ бога или полубога начало, которое сознавалось как сверхчеловеческое 93 . Если в поздний час европейской гуманистической истории Ницше стремился перейти от человека к сверхчеловеку, т. е. опять хотел смешать образ человека с образом бога, героя, то на заре гуманизма греческого человек рождался из сверхчеловека. В греческой скульптуре дано было откровение человеческого образа в красоте, человек вышел из того состояния недифференцированности и смешанности человека с животным, которое было свойственно Востоку. Человеческая культура Запада началась в Греции. И в основе этой культуры лежит арийский миф, столь отличный от библейского семитического мифа, – миф о Прометее. Миф о грехопадении первочеловека глубже, первозданнее, предмирнее мифа о Прометее. Грехопадение Адама определяет самое существование природного мира и его судьбу. Миф о Прометее открывает нам духовный феномен, совершившийся уже в падшем, природном мире, как важный, определяющий момент в исторической судьбе человечества на грешной земле. |
|
|
