| Автор стремится передать психологическое состояние псковичей: из Новгорода поступают тревожные вести, и у них «срдце упало»; горожане узнают, что их жалобщики задержаны великим князем, и на псковичей нападет «страх, и трепет, и туга, и пресхоша гортани их от скорби и печали, и уста их пресмягли» (запеклись). После того как Третьяк Долматов объявил волю московского князя, псковичи «горько заплакали»: «Како ли зеницы не упали со слезами вкупе? Како ли не урвалося сердце от корени?» В то же время в повести использованы элементы делового стиля челобитных грамот, посланий. Например: псковичи «биша челом» великому князю «о жаловании (о пожалованье) и о печаловании своея отчины». Завершается повесть религиозно-дидактическими рассуждениями, обращенными к псковичам: «...ради самоволия и непокорения друг другу бысть сия вся злая на вы». А затем, говоря о бесчинствах московских наместников, их тиунов и дьяков, автор вводит фольклорные образы Правды и Кривды: «Правда... взлетела на небо и Кривда в них нача ходити...» Центральный герой повести – град Псков и псковичи, собирательный образ которых противопоставлен великому князю Василию Ивановичу и его наместникам. Характерной особенностью повести является сочетание фактичности, документализма, последовательности изложения событий с эмоционально–лирической, публицистической и дидактической их оценкой. Тверская литература В экономическом и политическом отношении Тверское княжество было тесно связано с Владимиро-Суздальским. Выгодное географическое и экономическое положение Твери на пересечении торговых путей с Востока на Запад способствовало ее политическому возвышению. С начала XIV в. тверские князья выступают постоянными соперниками князей московских в борьбе за великое княжение Владимирское. Особенно усилилась политическая роль Твери в период феодальной войны Василия Темного с Дмитрием Шемякой (первая половина XV в.). На этот период падает расцвет тверской литературы, зодчества. С конца XIII в. в Твери ведется своя летопись, создаются произведения житийной литературы. К началу XV в. относится «Житие князя Михаила Александровича Тверского ». В нем прославлялись подвиги князя, возвеличивалась его политическая роль, а род тверских князей возводился к Владимиру Святославичу Киевскому. В это же время перерабатывается повесть об убиении в Орде князя Михаила Ярославича, дошедшая до нас в многочисленных редакциях XIV – XVII вв., включенных в состав русских летописных сводов XV – XVI вв. и житийных сборников. Повесть ярко изображала борьбу за великокняжеский владимирский престол Юрия Даниловича Московского и Михаила Ярославича Тверского и трагическую гибель в Орде тверского князя в 1318 г. В ней осуждались жестокость, вероломство, корыстолюбие ордынских правителей; в неблаговидном виде изображалось также и поведение московского князя Юрия. |
| В летописи, принадлежавшей некогда патриарху Никону и оттого получившей название Никоновской, после рассказа о войне 1367 г. сохранилась интересная вставка: собственное суждение летописца. В нем слышится взволнованный голос современника событий, осуждавшего княжеские усобицы, с горечью вспоминавшего библейскую легенду о происхождении всех людей от общего «праотца» Адама. «И радовались (прекращению войны.—Н. Б.) бояре княжеские, и все вельможи, и гости, и купцы, и все работные люди, роды и племена Адамовы. Ведь все они — один род и племя Адамово. Цари, и князья, и бояре, и вельможи, и гости, и купцы, и ремесленники, и работные люди — один род и племя Адамово. И забыв о том, друг на друга враждуют, и ненавидят, и грызут, и кусают, отрекаясь от заповедей божьих любить ближнего своего как самого себя» . Как бы в ответ на успехи Михаила зимой 1367— 1368 гг. в Москве было начато строительство белокаменной крепости. Это было новым словом в оборонном зодчестве Северо-Восточной Руси. В домонгольский период князья довольствовались деревянными «градами» и не имели особенной потребности в каменных цитаделях. После установления ордынского ига каменное строительство было невозможно из-за тех подозрений, которое оно тотчас вызвало бы у ханской ставки. Как только в Орде разгорелась «замятия» и контроль с ее стороны ослаб, мысль о каменном строительстве стала реальной. Есть сведения, что инициатором постройки московской каменной крепости был сам митрополит Алексей. Огромные по размаху строительные работы, осуществленные зимой 1367—1368 гг., резко повысили военный потенциал Москвы. Опоясавшись каменными стенами, москвичи почувствовали себя гораздо увереннее. Летописец, выражавший настроения тверских феодалов, записал под 1367 годом: «В том же году в Москве начали строить каменную крепость. И надеясь на свою великую силу, князей русских начали приводить в свою волю. А на тех, которые не захотели повиноваться их воле, стали посягать злобою» . Укрепляя Москву, бояре не оставляли мечты о наиболее простом решении тверского вопроса — физической расправе с князем Михаилом Александровичем. Среди традиций московского двора не последнее место занимала склонность к интриге, политическому убийству. Ордынская жестокость в сочетании с византийским коварством глубоко врезались в характер потомков Ивана Калиты. Выросший среди московской знати, митрополит Алексей не мог не перенять кое-что из ее нравов и обычаев. В 1368 г. он решился на такой шаг, оправдать который затруднялись даже поднаторевшие в софистике клерикальные историки XIX в. Вызвав Михаила Тверского в Москву якобы для «суда» и примирения с его двоюродным братом Еремеем, митрополит распорядился арестовать его и бросить в темницу. Безопасность тверского князя в Москве гарантировалась «словом» митрополита и «крестным целованием» князя Дмитрия Ивановича Московского. Все эти «условности» были принесены в жертву политическим интересам. |
| В чём ещё проявляются параллельные проблемы в истории Тверского княжества и Тверской области? Упомяну одну современную — обустройство в регионе вынужденных русских переселенцев с земель «ближнего зарубежья», которые стали враждебными, и трудовых мигрантов, ищущих лучшей доли. Как в её решении использовать опыт наших предков-земляков? Надо просто помнить начало тверской средневековой истории: княжество Тверское появилось и окрепло во-многом благодаря беженцам от татаро-монгольского разорения и притеснений своих удельных правителей. Если всё начинается со слова, мысли, нравственной позиции, то необходимо заново строить своеобразную систему «экологии духа». Систему искусственную, но повторяющую экологию природы с её естественным воспроизводством и механизмами внутреннего самоочищения. Строить ту культурную среду, которая воспроизводит человеческое «я» через трансляцию своих семейных, региональных, национальных ценностей, с одновременным усвоением и трансформацией «чужого» в «своё», «я» в «не я», и наоборот. Сложность и противоречивость понимания русского духовного наследия, корни которого в малой Родине, в древнерусских землях, в провинциях – а исторически они стали складываться как самостоятельные княжества – порождают различные интерпретации исторических событий, национальных духовных ценностей, приоритетов и лидеров в зависимости от того, кто и откуда вершит суд. Стремление принизить и упростить образ великого князя существовало давно, оно было следствием политической борьбы за лидерство в объединении Руси и последующей верноподданнической самоцензуры (после возвышения Москвы в России ничего не могло быть выше московского Кремля и вернее державной точки зрения), а также провинциального комплекса неполноценности, связанного с действием вытесненной из сознания исторической травмы. Между тем, судьба Михаила Тверского — поистине выдающееся событие политической, этнической, рододинастической всемирной истории и, конечно, нашей тверской историко-краеведческой и региональной историографии. В ней — евангельская богочеловеческая глубина и мудрость, одновременно — былинный размах событий и человеческих страстей. Беспримерно преодоление этим апостолом ненасилия привычек силового решения споров и конфликтов, уникального благородства в политической и нравственной жизни. Житие этого святого благоверного князя позволяет нетрадиционно исследовать ряд фундаментальных проблем политической этики: сопряжённость политики и нравственности, соотношение насилия и ненасилия, диалектики власти и подчинения, силы и права. Духовное напряжение в решении этих проблем было столь велико, а результаты нравственного выбора так высоки, поучительны и трагичны, любовь к Богу и вера столь показательна и тверда, что князь обрёл святость. |
| Переходим теперь к обзору списков Пространной редакции Жития Михаила Ярославича. К концу XIX столетия разысканиями В. О. Ключевского и Н. П. Барсукова было выявлено четыре списка Пространной редакции (из них старейший – список Ундольского-датируется 30-ми годами XVI в.). Спустя сто лет В. А. Кучкин обнаружил еще три списка: Лихачевский фрагмент середины XVI в. и два списка XVII в. – Першинский и Тверского архива 308 . Все семь списков исследователь разделил на четыре группы, восходящие к общему оригиналу: список из Милютинских миней и Тверской – через дефектный протограф, список из Тулуповских миней и Тихонравовский – через протограф 1485 г., списки Ундольского и Першинский – через общий протограф и, наконец, Лихачевский – непосредственно 309 . В настоящее время можно указать еще два списка Пространной редакции (ГИМ, Увар., 184 и РНБ, F.I.306) – более древние, чем известные до сих пор. В связи с этим обстоятельством требует пересмотра вся схема соотношения списков Пространной редакции. Дадим уточненное описание списков Пространной редакции Жития Михаила Ярославича: 1) Уваровский: ГИМ, собр. А. С. Уварова, 184 (4 ). Сборник житий и служб русским и славянским святым, в 4 , на 402 листах, датируется первой четвертью XVI в. Переписан пятью почерками одного времени. Основная часть (л. 3–327) написана первым писцом, но в ней имеются тетради, переписанные вторым писцом (л. 105–112 об., а также л. 382–402 об.) и третьим (л. 305–313 об.); филигрань: Тиаратипа Брике, 4910 (1503–1517 гг.) 310 . Четвертым почерком переписаны л. 327–337 об., пятым – л. 338–381 об. на бумаге с филигранью: Тиара с литерами «З» и «е» – Лихачев, 1382, 1383 (1511 г.). Житие Михаила Ярославича помещено на л. 210–229 об. и имеет заголовок: «В лето 6800. Убиен бысть благоверныи и христолюбивыи великыи князь Михаило Ярославичь месяца ноемвриа 22 день». Перед житием, на л. 198 об. – 210, переписана служба благоверному князю Михаилу Ярославичу (древнейший среди известных список службы) 311 . На л. 241–251 помещена служба еще одному тверскому святому – епископу Арсению (также древнейший список). |
| 2 Другие списки: РГБ, рук. колл., ф. 310 (собрание В.М. Ундольского), 1254, лл. 30–50; РГБ, рук. колл., ф. 304 (собрание Троице-Сергиевой лавры), 671, лл. 111–129 об.; РГБ, рук. колл., ф. 299 (собрание Н.С. Тихонравова), 587, лл. 305–326 об., ГИМ, Синодальнее собрание, 799, лл. 1152–1719; СПб. филиал ИРИ РАН, коллекция 238 (собрание рукописных книг Н.П. Лихачева), 397, 5 листов; ИРЛИ РАН, собрание М.Ф. Першина, 7, лл. 505 об.–530 об.; ГИМ, собрание A.C. Уварова, 184, л. 210–229 об.; РНБ, F. I. 306, л. 200–212 об. 3 Полное собрание русских летописей (ПСРЛ): Софийская I летопись. ПСРЛ, т. V. СПб., 1851, с. 207–215; Воскресенская летопись. ПСРЛ, т. VII. СП6., 1856, с. 188–198; Никоновская летопись. ПСРЛ, т. X. – СПб., 1885, с. 180–187; Рогожский летописец. ПСРЛ, т. XV. – Пг., 1922, стлб. 38–41; Книга Степенная царского родословия. ПСРЛ, т. XXI, ч. I. – СПб., 1908, с. 333–338; Ермолинская летопись. ПСРЛ, т. XXIII. – СПб., 1910, с. 98–101; Московский летописный свод конца XV века. ПСРЛ, т. XXV. – М. – Л., 1949, с. 161–166; Вологодско-Пермская летопись. ПСРЛ, т. XXVI. – М. – Л., 1959, с. 99–107; Никаноровская летопись. ПСРЛ, т. XXVII. – М. – Л., 1962, с. 56–61. 4 Памятники славяно-русской письменности. Великие Минеи Четии, собранные всероссийским митрополитом Макарием. вып. 9. ч. I. ноябрь. – М., 1914; Пролог (сентябрь – февраль). – М., 1661, л. 448. 5 Татищев В.Н. История Российская, т. V. – М. – Л., 1965; Щербатов М.М. История Российская от древнейших времен. т. III. СПб., 1817; Карамзин Н.М. История государства Российского, кн. I. т. IV. – М., 1988; Полевой H.A. История русского народа, т. IV. – М., 1833; Макарий. История Русской Церкви, т. V. СПб., 1886; Соловьев C.M. История России с древнейших времен. кн. 2, т. 4. – М., 1990; Костомаров Н.И. Лекции по русской истории, ч. I. – СПб., 1861; Он же. Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей, кн. I. – СПб., 1912; Ключевский В.О. Курс русской истории, т. II. – М., 1988; Карманов Д.И. Собрание сочинеиий, относящихся к истории Тверского края. – Тверь. 1992; Борзаковский B.C. История Тверского княжества. – Тверь. 1994; Колосов В.И. Прошлое и настоящее г. Твери. – Тверь. 1994; Клюг Э. Княжество Тверское (1247–1485 гг.). – Тверь. 1994. |
| Здесь и московская державная неприязнь к Твери — бывшей своей политической сопернице, раздражённые оценки: «игры патриотов», «сепаратистские устремления» «компанейщина»; недоумение и ирония по поводу неизвестно откуда возникшего в российском социуме глубинного интереса к Михаилу; и даже что-то похожее на эгоистический защитный рефлекс у отдельных краеведов и историков на исследовательские программы представителей других дисциплин и появление в Движении новых интеллектуальных центров и лидеров. Можно констатировать: в общественном сознании существует четыре разно векторные тенденции. Одна ориентирует современное общественное мнение на понимание культуры своих предков и практику возвышения имени Михаила Тверского. Другая отличается восприятием культуры предков как «своей», но давно ушедшей и мёртвой, следовательно, страдает недопониманием и невостребованностью исторического опыта и культурного наследия, которые были и остаются стратегическим ресурсом нашего регионального развития. Третья тенденция ориентирует общественное сознание на иную, в цивилизационном отношении — противоположную, систему культурных ценностей, норм и интересов, она заставляет своих адептов, осознанно или нет, работать на умаление личности и принижение исторической роли великого князя, да и других святынь и ценностей региона. Четвёртая тенденция вообще антикультурна и маргинальна. Она базируется на психологии отстранённости и незнании культуры своего прошлого, сосредоточенности на собственной субкультуре в узких пространственно-временных границах жизнедеятельности личности, её демонстрирующей. Констатация факта влечёт постановку вопросов. Зададим себе те, которые логически вытекают из вышесказанного: каковы причины расширения круга искренних почитателей «князя Михайла Тферскаго»? Почему столь противоречивы оценки этого имени и реакция на него? Чем из своего далёка он может помочь в решении наших современных проблем? Поиск ответов на вопросы базируется на гносеологических возможностях современного гуманитарного познания, преимущественно с позиций человековедения, культурологии, политологии и регионалистики. |
| Политическое поражение и смерть Михаила Тверского обернулись его нравственной, духовной победой над Юрием Московским и ордынскими ханами, победой над собственным историческим забвением. Историческая память и традиции, как известно, являются частью исторического наследия; они переходят от поколения к поколению в качестве благотворительного подарка с обязательным вручением. Когда мы вскрываем тару, перевязанную лентой с цветами того и ли иного национального флага, мы всегда обнаруживаем на дне исторический опыт, который необходимо сразу пускать в дело, либо можно положить в чулан, либо с брезгливостью выбросить на свалку. Политические традиции субъектов политики: личности, обладающей властью, правящего дома, социально-политической группировки, партии, регионального образования, государства, народа или их совокупности в пространственно-временном континууме своих субъектно-объектных связей, т.е. в одной исторической эпохе формируются по известной схеме: политическая ситуация → политическая проблема → идея её решения → интеллектуальная разработка в виде политической доктрины или программы → удачная либо неудачная практическая реализация этой программы → коррекция идей и механизмов реализации → социально-психологическое восприятие обществом результатов → учёт этого восприятия и распространение пропагандой уже в качестве политической нормы → закрепление в культуре как стереотип мышления и поведения и, наконец, → передача сложившихся идеологем, архетипов в форме традиции, т.е. воспроизводимого из поколения в поколение образца, определяющего стиль мышления и образ действия людей определённой эпохи. Традиции выступают как средство простого воспроизводства общественных систем, выполняют функцию гаранта устойчивости их внутренних связей. Поэтому даже некоторая абсолютизация традиций в политике, которая выступает методологической основой политического консерватизма, — необходимый, как мы теперь понимаем, элемент исторической преемственности, некий противовес политическому экстремизму. |
| Но периоды «бури и натиска», исторических разломов и крушения царств требуют не только охранительной мольбы старым богам, обращения к спасительной силе традиций — они (революционные ситуации) побуждают к историческому творчеству, к поиску нового. Интенсивная инновационная деятельность в период кризисов и потрясений — эффективный механизм антикризисного управления. Правда, при условии, что она умна, нравственна, удачлива и к тому же сопряжена с традициями. Таким образом, исторически проверенная и методологически грамотная модель векторного развития такова: новация → норма → традиция, где рождённая творчеством новация превращается в норму, которая и закрепляется в традиции. Однако для успеха эта модель должна включать в себя одновременный и параллельный процесс «спиралевидного» способа духовного и практического освоения действительности: традиция → снятие традиции → инновационно-традициональный синтез, где действующая или извлечённая из исторического забвения традиция адаптируется к современности как приправа, обеспечивающая новому историческому блюду знакомый и привлекательный аромат, прагматическую съедобность и социокультурную усвояемость социальным организмом. В полном соответствии с законом отрицание отрицания и человеческой физиологией. Диалектика взаимодействия традиций и новаций в условиях мира — парадоксальная диалектика. Для краткости напомним известный афоризм: «Истина рождается как ересь, а умирает как заблуждение». Диалектика взаимодействия традиций и новаций в условиях кризиса и войны — трагическая диалектика, отражённая в народной мудрости констатацией: «Куда ни кинь — везде клин!». Чтобы убедиться в этом достаточно проанализировать историческую ситуацию XIV в., которую надо — после сделанного экскурса в политологию и философию истории для разъяснения методологической позиции автора — рассматривать уже под знаком сугубо прагматичного вопроса: какие политические традиции и новации были использованы для государственного выживания Северо-Восточной Руси в эпоху Михаила Тверского? |
| В 2001 г., подводя эти итоги Гражданского форума, я писал: «Форум – событие знаковое. На наш взгляд, оно может стать началом формирования невиданного в России – новой политической культуры: культуры не конфронтационной, а коммуникационной и диалогичной, какой она, по сути, и должна быть». Однако, прошло ровно 20 лет, и сейчас можно с грустью констатировать, что ничего необычного не произошло: всё продолжает оставаться в рамках привычного для России, виденного-перевиденного: антагонизма между богатством и бедностью, изощрённого воровства, тирании бюрократии и денег, закручивание гаек до срыва резьбы, с одной стороны, расхлябанности и пофигизма, с другой и т.д. На деле, не смотря на сладкоречивые и правильные речи, общественным организациям становится работать всё труднее и труднее. Чиновники да и некоторые руководящие работники альтернативных академий, принижая их истинный статус, стали рассматривать общественные академические объединения как клубы по интересам: с посиделками, междусобойчиками и обменным фондом медалей и дипломов. В Твери губернаторская власть полностью подмяла под себя и лишила самостоятельности власть муниципальную. Служивые отгородились от посетителей турникетами, охранниками и пропусками. Новое безродное российское чиновничество как тараканья популяция стало неуязвимо, прожорливо и плодовито. Постепенно были оккупированы Администрацией Тверского региона и отделаны под себя все здания бывшей Советской, а ныне площади князя Михаила Тверского. И всё это на фоне разрушающихся памятников истории и культуры и зданий в центре Твери, стыдливо прикрытых «фиговыми листками» драпировки с нарисованными окнами. В отражении сути нынешней власти на «губернаторской площади», по мнению жителей областной столицы, надо было ставить не конный памятник святому благоверному великому князю Михаилу Тверскому, который был совестлив, бескорыстен, богобоязнен, и положил в конечном счёте свою жизнь за своих подданных, «за други своя». Тут скорее — укор, чем демонстрация преемственности политической культуры на Тверской земле... А поставить нужно было памятник российской «вертикали власти» то ли в виде римского обелиска, то ли — вертикали известного органа, которому поклонялись древние гунны и монголы. |
| В заключение проследим историю различных переработок свода 1412 г. Первоначальный вид памятника представлен в фрагменте Тверской летописи за 6822–6852 гг., обнаруженном и опубликованном А. Н. Насоновым 306 . В Кашинской редакции 1414 г. этот же первоначальный вид отразился в Никоновской летописи 307 . Около 1446 г. тверской летописный памятник подвергся редактированию по одному из вариантов Новгородской IV летописи, статьи 1402–1408 гг. были использованы для составления Свода 1446 г. (сохранившемуся в Тверском сборнике), а новая редакция свода 1412 г. (с «изъятыми» статьями 1402–1408 гг.) дошла до нас в составе Рогожского летописца. Впрочем, возможна и другая схема редакций тверского летописания, а именно: 1) Симеоновская летопись, содержащая до 1392 г. текст одной лишь Троицкой летописи (за исключением позднейших вставок из Московского свода 1479 г.), как раз и является «тверской переработкой Троицкой» 1412 г.; 2) Тверской свод второго десятилетия XV в., сохранившийся в Музейском фрагменте 6822–6852 гг. и Кашинской редакции 1414 г., представляет особую традицию тверского летописания; 3) Около 1446 г. фиксируются следующие этапы редакционной работы: статьи 1402–1408 гг. из «тверской переработки Троицкой» были изъяты и использованы для составления другого свода (переработка 1412 г. без статей 1402–1408 гг. сохранилась в Симеоновской летописи); Тверской свод 2, дополненный по Новгородской IV летописи, был соединен с переработкой 1412 г. с изъятыми статьями 1402–1408 гг. (компиляция дошла в составе Рогожского летописца); наконец, Тверской свод 2, дополненный по Новгородской IV летописи и другим источникам и включивший указанные статьи 1402–1408 гг., образовал свод 1446 г. (вошедший в Тверской сборник). При обоих рассмотренных подходах, во всяком случае, сохраняется уверенность в том, что редакция Жития Михаила Ярославича, читающаяся в Рогожском летописце, Музейском фрагменте и Тверском сборнике, возникла не ранее второго десятилетия XV в. и представлена уже рукописью 40-х годов XV в. (Рогожский сборник). |
|
|
