| Да, дивен отец Иоанн, ангел и чудотворец! Постом и непрестанной святой молитвой получил он небесные дарования – исцелять болящих, успокаивать всех в скорбях – к Нему прибегающих! Я сама испытала, грешная, как сильно влияние его святой молитвы, как сильна и велика в нем благодать Божия! Будучи сильно больна, через частое причащение Святых Животворящих Тайн Христовых и через частую святую молитву дорогого батюшки получила исцеление от своей тяжелой болезни! Слава Господу, слава давшему крепость дорогому батюшке! Слава действующему Господу и дающему через святые молитвы дорого отца Иоанна всем исцеление! Приношу глубокую благодарность дорогому батюшке и возношу искренно горячую молитву Творцу, да продлит Господь его жизнь и сохранит его на долгие годы для нас грешных! София Меркулова И сошед с ними, стал Он на ровном месте, и множество учеников Его, и много народа из всей Иудеи и Иерусалима, и приморских мест Тирских и Сидонских, которые пришли послушать Его и исцелиться от болезней своих, также и страждущие от нечистых духов, и исцелялись. И весь народ искал прикасаться к Нему, потому что от Него исходила сила и исцеляла всех ( Лк.6:17–19 ). В начале настоящего 1907 года, произошел в Кронштадте следующий прямо изумительный случай исцеления по молитвам досточтимого кронштадтского пастыря о. Иоанна буйного больного, одержимого падучей болезнью. Крестьянин Иркутской губернии, Нижнеудинского уезда, Кимельчской волости, Степан Михайлов Минеев в продолжение многих лет был одержим припадками падучей болезни. Его болезнь выражалась в очень частых и сильнейших припадках, во время которых больной доходил до бешенства и совершенно имел вид буйно помешанного. С дикими криками и ревом бросался Минеев на родных и присутствующих, сокрушая все на своем пути, и его родным при наступлении припадков у Степана приходилось скорее звать на помощь соседей, чтобы с их помощью связать больного веревками и тем обезопасить себя от его бешенства. Во время припадков сила у Степана увеличивалась до необычайных размеров, так что несколько дюжих мужчин едва-едва могли с ним справиться. |
| Итак, о Христе возлюбленные сестры, припадая заочно к стопам вашим, прошу смиренно у вас прощения, в чем мог составить кому неприятность, прошу еще и умоляю, чтобы вы и между собою все умиротворились и испросили друг у друга прощения, чтобы соединиться нам приобщением Святых Таинств, не во осуждение, а во исцеление души и тела. За сим, пожелав вам от Всевышнего всякого блага, временного и вечного, и поручая себя святым молитвам вашим, остаюсь благожелатель спасения вашего, «Пещер» Гефсиманского скита иеромонах Варнава. Февраля 21-го, 1896 г. 32 Всечестнейшая матушка игумения со всеми о Христе сестрами! Приветствую вас и всех сестер святой обители с великим праздником всеславного Рождества Господа нашего Иисуса Христа. Отбросим на это время плач и сетование о грехах, обратим умственные очи наши к Могущему спасти нас. Возрадуемся духом и принесем хвалу Богу, ибо Слово стало плоти 221 и Сын Божий стал Сыном человеческим. Слава в вышних Богу, и на земли мир, во человецех благоволение. Поистине великая радость явилась нам, грешным, в воплощении Сына Божия! Само небо возрадовалось, возвещая нам сию радость, как видно сие из тех слов, которые возвестил ангел пастухам. «Не бойтесь, – говорит он, – я возвещаю вам великую радость, которая будет всем людям...» – и после сих слов внезапно явилось с ангелом многочисленное воинство небесное, славящее Бога 222 . Видите, возлюбленные о Христе сестры, как возрадовалось небо, возвещая столь великую радость, явленную от Бога падшему роду человеческому. Пришел Господь на землю затем, чтобы призвать погрязшего во грехах человека к покаянию. Умилимся душой и возрадуемся: Сам Господь, вземляй грехи мира 223 , стал плотию, тако возлюби Бог мир, яко и Сына Своего Единороднаго дал есть 224 . Бог послал Сына Своего не затем, чтобы судить падшее человечество, но для того, чтобы чрез Сына Своего спасти все человечество, утопавшее во грехах. Поспешим же на зов Спасителя нашего, пока еще не поздно, и пойдем стопами Его по пути смирения и послушания, ибо Господь Иисус Христос, будучи образом Божиим, не почитал хищением быть равным Богу; но уничижил Себя Самого, приняв образ раба, сделавшись подобным человекам и по виду став как человек 225 . |
| Заканчивая сие письмо к вам, возлюбленные о Христе сестры, молитвенно желаю, дабы «слово Христово вселилось в вас обильно...» и все, что вы делаете словом или делом, «все делайте во имя Господа Иисуса Христа». Смиренный богомолец ваш иеромонах Варнава. Апрель 18. 1899 г. 38 Всечестнейшая матушка игумения со всеми о Христе сестрами! С великим праздником Рождества Христова поздравляю Вас, матушка, и всех сестер вверенной Вам святой обители. Велик и радостен день сей, день спасительный для всего человечества, и паче всего для тех, кто взял на себя благое иго Христово; правда, путь трудный и скорбный, но у нас есть Вождь Подвигоположник Господь Иисус Христос. «Аз есмь, – говорит Господь, – пастырь добрый... и душу Мою полагаю за овцы» 261 . Не убоимся и не смутимся, ибо для того Бог стал человеком, чтобы спасти нас, грешных: Иисус Христос прииде в мир грешники спасти 262 . «О глубина богатства, и премудрости, и разума Божия!» 263 – воскликнем со святым апостолом Павлом. Далеко мы были удалены от Бога по преслушанию Адама, но Всемогущество Божие явило нам величайшую глубину милосердия Своего; тако бо возлюби Бог мир, яко и Сына Своего Единороднаго дал есть 264 . А чтобы укрепиться нам верою в милосердие Божие, смотрите, какое благовестие приносит ангел Иосифу: родит же Сына, и наречеши имя Ему Иисус: Той бо спасет люди Своя от грех их 265 . Возлюбленные о Христе сестры! Вы взяли на себя благое иго Христово. Вот что вещает таковым Господь: «Аще кто хощет по Мне ити, да отвержется себе, и возмет крест свой, и последует Ми» 266 . Последуем же за Ним в сей великий и спасительный день в вифлеемский вертеп и у яслей, в которых возлежит «невместимый Христос Бог наш», поучимся смирению у Того, Которого не вмещают и небеса небес. Создателю мира не нашлось лучшего места, но как изгнанник и последний из человек полагается в яслях! Возлюбим смирение, а паче всего послушание и отречение своей воли и тако да тецем вослед Подвигоположника Господа Иисуса Христа в надежде на Его всесильную помощь. |
| Меркулов пожевал беззубым ртом, обвел взором колокола, балки, на которых они висели, презрительно с ног до головы измерил горбуна и ответил: – Конечно, вы мастер, Семен Савельевич. Однако настоящего звуку у вас нет. – То-то у тебя есть, – покровительственно засмеялся Семен. – Словно баба палкой по дырявому чугуну бьет. Тоже! После вечерни Меркулов не пошел домой, а остался у звонаря. Семен пил водку, которую из непонятного чувства долга ежедневно покупал ему Меркулов, потом дома пил чай и, когда солнце уже заходило, позвал молчаливого гостя посидеть на лавочке. Верх белой колокольни еще горел золотом весеннего заката, а внизу уже ложились прозрачные тени, и от каменных стен веяло холодом ночи. Оба молчали, оба курили и внимательно следили за дымом махорки; и дым этот, синий, пахучий, медленно волновался и таял и резче оттенял свежесть и запах весеннего воздуха. Семен не любил долго молчать, ему становилось скучно и вяло, слово за словом, он начинал рассказывать что-то неинтересное о своей службе в церкви, о восковых огарках и характере ктитора, купца Авдунова. О колоколах и звоне он ничего не говорил. Меркулов, чувствовавший позади себя безмолвную таинственную колокольню, хмурился и нетерпеливо ждал момента, когда Семен заговорит о настоящем, о чем нужно и интересно говорить. И, не в силах дождаться, перебивал звонаря: – Хорошо вы звоните, Семен Савельич. Когда Меркулов говорил с ним о житейском и обыкновенном, то называл его «ты» и «Семен», а когда разговор заходил о звоне и колоколах, переходил на «вы» и величал звонаря по отчеству. – Звоню хорошо, это верно, – согласился Семен. – Но ведь и то сказать: наука. – Не всякому оно дано. – Конечно, не всякому, – подтвердил звонарь. – Ухо тоже надо иметь хорошее, чтобы понимать. А то такого кота пустит – ай папаша и мамаша. Меркулов помолчал. – Однако вы меня извините, но настоящего у вас нету, – заметил он. – Звону? – Звону. Семен улыбнулся. Он мало думал о том, как он звонит, но знал от людей, что звон у него хороший и веселый; знал и то, что сердце у него радуется, когда он берется за веревку. |
Не удалось извлечь искомое из базы ((( |
|
|
| Мессионер. Вы представляете себе таинство хиротонии какою-то вещью, которую будто бы беглые священники могут переносить с места на место, куда захотят. В каком же виде и каким способом беглые священники переносили к вам таинство хиротонии? Понять вас трудно. Меркулов. Наши священники удовлетворяли всем нуждам Церкви Христовой. Мессионер. Далеко не всем нуждам вашим удовлетворяли беглые священники, об этом была уже речь. А теперь скажите, каким способом беглые священники переносили в ваше общество таинство хиротонии? Вы еще не разъяснили этого вопроса. Меркулов. Да ведь они переходили к нам хиротонисованными. В этом именно смысле я и утверждаю, что у нас хиротония существовала в лице хиротонисованных священников. Мессионер. Вы доказываете, что у вас, в лице беглых священников, существовало таинство хиротонии, потому что беглые священники хиротонисованы в Церкви великороссийской, которую вы считаете еретическою. Стало быть, вы считаете возможным обойтись без совершения таинства хиротонии, – так? Меркулов. Так. Мессионер. Но ведь священники перебегали к вам крещенными. Значит, и без таинства крещения можно обойтись? Меркулов. Этого никак нельзя. Мессионер. И считать священников за хиротонию потому только, что они хиротонисованы, тоже никак нельзя. Если бы они облечены были от Христа властью совершать таинство хиротонии, тогда другое дело. Власть же эта дана одним только епископам, которых у вас не было. Меркулов. Этой властью облечен был у нас митрополит Амвросий. И теперь у нас совершаются все семь таинств. Мессионер. И митрополит Амвросий не принес вам таинства хиротонии. Он не имел права ни сам совершать его, ни другим это право передавать. Но об этом после. Вы хотели доказать скоро и ясно, что в лице беглых священников у вас существовало таинство хиротонии. Исполнить своего обещания, оказывается, вы не можете. Меркулов. Не станете же вы отвергать того, что наши священники таинства совершали, и мы получали святыню Церкви Христовой. Мессионер. Ничего вы не получали и не получаете. Все, что у вас совершали беглые священники, имело только вид таинств. Священники, бежавшие от своего епископа, присоединились к обществу без епископа, к обществу безблагодатному. За самовольное бегство лишенные благодати, они совершали, как простецы, один только видимый обряд, лишенный благодати Святого Духа. |
| Писания, по–видимому уничижающие Сына, находят себе объяснение в воплощении. — Другие побуждения для таких изречений св. Писания. — Две воли во Иисусе Христе. — Увещание к молитве. (Исправления — Ирина Меркулова, Баку) 15. Слово восьмое. О суде и милостыне и о просьбе матери сынов Зеведеевых. — Ответ на возражение еретиков. — Сын имеет ту же власть, что и Отец. — Милостыня измеряется не по величине подаяния, но по чистоте намерения. — Похвала ап. Павлу, изречения которого приводит проповедник. — В каком смысле сказал Иисус Христос «несть Мое дати». — Награду заслуживает тот, кто подвизается. (Исправления — Ирина Меркулова, Баку) 16. Слово девятое. О четырехдневном Лазаре. — Иисус Христос знал, где находится Лазарь. — Не должно быть слишком легковерным. — Почему Иисус Христос молился перед воскрешением Лазаря? — Не вследствие необходимости, а вследствие присутствовавшего там народа и в ответ на просьбу Марфы. (Исправления — Ирина Меркулова, Баку) 17. Слово десятое. Вступление. — Различие между долгом денежным и долгом духовным. — Иисус Христос единосущен Отцу. — Уничижение принято Им для того, чтобы снизойти к нашей немощи и чтобы наставить нас не только словами, но и примером. — Ему свойственно то же всемогущество, что и Отцу. — Доказательство, заимствованное из исцеления слепорожденного. — Как несовершенен закон. — Сын равен Отцу. Доказательства из св. Писания. — Нужно избегать всякой вражды. — Увещание к примирению с врагами. (Исправления — Ирина Меркулова, Баку) 18. Слово одиннадцатое. О непостижимости существа Божия. — Когда дело идет об истинах веры, то следует основываться главным образом на св. Писании. — Божество Иисуса Христа, доказываемое на основании первой главы книги Бытия. — Согласие Ветхого и Нового заветов. — Обязанность христиан присутствовать при собраниях верующих и водить туда своих детей. — Присутствие в этих собраниях в церквах приносит двоякую пользу. (Исправления — Ирина Меркулова, Баку) 19. Слово двенадцатое. О расслабленном, бывшем в расслаблении тридцать восемь лет и на слова: «Отец Мой доселе делает и Аз делаю» (Ин. |
| На приём я была отведена. Меркулов настойчиво требовал, чтобы я пообедала в его кабинете, обещал отпустить домой. Говорил немного: уверял, что я напрасно не люблю нашего «великого вождя И. В. Сталина», что он – очень хороший человек, добрый, заботливый... Я вежливо молчала. Тогда Меркулов напомнил (им и это уже было известно!), что в школе я написала стихотворение о партизанке-антифашистке, и спросил: – Ты ведь фашистов не любишь? – Конечно, нет, – ответила я. – А кого ты больше не любишь – коммунистов или фашистов? Я сказала, что затрудняюсь ответить. Но он настаивал и просил быть искренней, уверяя, что независимо от моего ответа сегодня же меня отвезут домой к бабушке. Я, подумав, искренне сказала: – Пожалуй, больше не люблю фашистов. – Обоснуй своё мнение, почему? – спросил он. Я сказала, что фашисты сжигают людей в печах, травят газом, убивают и мучают пленных, а коммунисты, вроде бы, все-таки не сжигают и, вроде бы, так много лагерей смерти у них нет. Через стол на меня устремились большие чёрные глаза немолодого уже Меркулова. И как лёгкий ветерок, еле слышно, с его пухлых ярких губ слетело два слова: – Ты уверена? Так тихо, но внятно, почти одними губами это было сказано. Разорвись бомба – я была бы меньше удивлена. Я, было, открыла рот, пытаясь что-то пролепетать, но он, сдвинув густые чёрные брови, резко приложил палец к губам, и я умолкла. А в голове завертелась буря мыслей... В кабинет вошли сотрудники. Меркулов кратко сказал мне, что я очень талантлива, и что он тоже писатель, драматург, что он даст мне и бабушке билеты на его драму «Инженер Сергеев», пообещал дать мне много книг, учительницу литературы. Рассказал, что у него есть сын (кажется, сына звали Рем) и что он вместе с сыном воспитывает Юру Айвазова, сына одного из 26-ти бакинских, расстрелянных белыми, комиссаров... Вскоре меня и в самом деле снабдили книгами – полными собраниями сочинений Короленко, Горького, Маяковского, двумя отрезами шерсти... Бабушке ещё и денег вручили для меня. Опекуном моим стал пожилой сотрудник НКВД, невидный такой, но беззлобный Евгений Максимович (фамилию не называл). Мягко учил меня помалкивать, не наживать себе лишней беды, привёз билеты на драму, привёз учительницу – старую большевичку Памфилову Евдокию Николаевну. Литературный псевдоним Меркулова был «Всеволод Рокк». Драма у него была, оказывается, единственная вообще. Занятия с учительницей не «склеились»: я зачитывалась Короленко, морщилась от босяков Горького «На дне» и буквально шарахалась от Маяковского. Меркулов заказал мне через учительницу написать поэтическую трилогию «Три Иосифа» – о Гарибальди, Броз Тито и Сталине. Я растерялась, «завертелась», оттягивала время, попросила подробные печатные материалы о всех «трёх Иосифах»... Сильно не хотелось писать ни о котором. Ненависть к Сталину была у меня постоянной, слухи об арестах, насильственных займах, тотальном ограблении крестьян в колхозах наполняли всю страну... |
| Меркул Иванов был огромный, трехэтажный натурщик, прозывавшийся в академии Голиафом. Он был необыкновенно хорошо сложен; слыл за добродушнейшего человека и пьянствовал как настоящий академический натурщик. Теперь он был, очевидно, после каторжного похмелья и, стоя у притолоки Истомина, жался, вздрагивал и водил по комнате помутившимися глазами. — Вот послушайте, — начал Истомин. — Я говорю Меркулу Иванову, чтоб он более не пил; что иначе он до чертиков допьется, а он, вот послушайте, что отвечает. — Это помилуй бог, Роман Прокофьич, — зацедил сквозь зубы, вздрагивая, натурщик. — Да… а он говорит… да ну, рассказывай, Меркул Иваныч, что ты говорил? — Я-то, Роман Прокофьич… что это… помилуй бог совсем; я крещеный человек… как он может ко мне подходить, дьявол? — А что ты видаешь-то? — Ххххаррри этакие… маски… Роман Прокофьич… это золото… уголь сыпется… — рассказывал, отпихиваясь от чего-то ладонью, натурщик. — Ну, что только чччеерта, Роман Прокофьич… Этого нникак он, Роман Прокофьич, не может. Он теперь если когда и стоит… то он издалли стоит… он золллото это, уголь, все это собирает… а ко мне, Роман Прокофьич, не может. Смешно это, точно, рассказывал несчастный Голиаф, но уж Истомин смеялся над этим рассказом совсем паче естества, точно вознаграждал себя за долговременную тоску и скуку. Он катался по ковру, щипал меня, тряс за руку и визжал, как ребенок, которому брюшко щекочут. — Т-тот… тот, Роман Прокофьич, действительно что допился, — отвечал, вздыхая, Меркул Иванов. — То-то, расскажи им, расскажи, как он допился? Меркул Иванов повернул голову исключительно ко мне и заговорил: — Уговорились мы, Роман Прокофьич, идти… — Ты им рассказывай, — перебил его Истомин, показывая на меня. Я и то, Роман Прокофьич, им это, — отвечал натурщик. — Уговорились мы, Роман Прокофьич, — продолжал он, глядя на меня, — идти с ним, с этим Арешкой, в трактир… Чай, Роман Прокофьич, пить хотели. В третьей линии тут, изволите знать? — Ну, знаю! — крикнул Истомин. — Я и говорю ему: «Не пей, говорю, ты, Арешка, водки, потому видишь, говорю, как от нее после того тягостно. Приходи, зову его, лучше в шестом часу ко мне и пойдем в третьей линии чай пить». Только он что же, Роман Прокофьич? Я его жду теперь до седьмого часу, а е-его ппподлеца — вот нету. Я теперь, разумеется, пошел ззза ним. Пррихххажжу, а он, мерзавец, лежит в мастерской теперь под самыми под этими под канатами, что, изволите знать, во второй этаж формы подымают. Голова его теперь пьяная под самыми под этими канатами, и то-то-исть по этим, Роман Прокофьич, по канатам… чертей! То есть сколько, Роман Прокофьич, чертей везде! И вот этакие, и вот этакие, и вот этакие… как блохи, так и сидят. |
| – Отец Андрей говорит: «Когда, говорит, Семен, ты звонишь, у меня на столе стаканы пляшут». – А душа? – спросил Меркулов. – Что душа? – Вот, скажем, у меня дочь, Марья, Марья Васильевна. И муж ее ногой по пузу, а она и скинула. Это как же? Так и оставить? Но Семену не хотелось продолжать скучного разговора о Марье. И он тихонько засвистал, подняв кверху рыжую бороду и обводя ищущими глазами светлое небо, на котором не умер еще день, но уже скоро должны были загореться серебряные звезды. Замолчал и Меркулов и долго сидел так, сердито жуя губами. Потом лицо его просветлело, и он сказал: – Хорошо на заре звонить, когда все спят. Бухнуть, чтобы все с постелей повскакали. Семен приостановил свист и, продолжая обыскивать глазами небо, равнодушно спросил: – А ты слышишь, когда к утрене звонят? – Нет. – То-то. И никто не слышит. Меркулов хотел возразить, но, посмотрев на Семена, на его рыжую бороду, равнодушно торчавшую кверху, сурово сказал: – Прощай! Когда Меркулов вышел за шлагбаум, на шоссе уже стало темнеть, и звезды, сперва большие и светлые, как серебряные пятачки, сделались острые и яркие и точно смотрели на землю. Отойдя версты две, Меркулов сел на круглый верстовой камень, торчавший из земли, и тяжело задумался – задумался без мыслей, без слов, той глубокой и странной думой всего тела, которая оковывает человека, как сон. Он тяжело вздыхал и не слышал своих вздохов; доставал табак, делал папиросы и курил – и не замечал этого. Мимо него, сонно погромыхивая, проехала телега; по бокам шоссе, в невидимом поле дремотно звенели ручьи, отдыхавшие в холодке от дневной спешной работы, – он не видел телеги, не слышал ручьев. И когда он встал и изумленно оглянулся, не зная, зачем попал сюда, в его душе уже совершалась какая-то сложная, загадочная работа, и сердцу стало легко и радостно. «Дурак Сенька, даром что Савельич!» – подумал он с усмешкой, бодро шагая к городу на своих негнущихся ногах. Он вспомнил, как рыдал сегодня в его руках большой спокойный колокол и в клочья раздирал голубую даль своим призывным страстным кличем – и так весело сделалось ему, что он не выдержал и засмеялся одиноким сухим смешком, странно прозвучавшим среди ночи и поля. Оно было здесь; оно было в нем и вокруг него, а все, что было раньше, – ушло куда-то, и его нет, и о нем не нужно думать. И так светло в его голове, как в церкви на Пасху, когда у каждого горит в руках восковая свечка. |
|
|
