| – Я не сержусь на тебя, Жаклина, ты еще слишком молода, чтобы быть вероломной и лживой, какой, к сожалению, ты станешь со временем, как вся ваша непостоянная порода. Каждый, кто хоть сколько-нибудь пожил на свете, не может не согласиться со мной. Вот и господин шотландский рыцарь скажет тебе то же. Жаклина, как бы повинуясь дядюшке Пьеру, взглянула на молодого шотландца; но, как ни мимолетен был ее взгляд, Дорварду показалось, что он молил о помощи и сочувствии. Поддавшись молодому порыву и следуя с детства привитой привычке к рыцарскому преклонению перед женщиной, Квентин поспешил ответить, что он готов бросить перчатку любому человеку одного с ним звания и возраста, который осмелится утверждать, будто за такой прелестной внешностью может скрываться злое и порочное сердце. Молодая девушка побледнела как смерть и бросила испуганный взгляд на дядюшку Пьера, на лице которого выходка молодого человека вызвала только презрительную улыбку. Между тем Квентин, который частенько рубил сплеча, прежде чем успевал обдумать свои слова, спохватился и вспыхнул при мысли, что его ответ мог быть принят за желание поломаться перед мирным и безобидным стариком. Поняв свой промах, молодой человек решил в наказание себе спокойно вытерпеть смешное положение, в которое попал по заслугам. Покраснев еще больше, он смиренно подал дядюшке Пьеру поднос с кубком, стараясь улыбкой прикрыть свое замешательство. – Ты просто еще молод и глуп, – сказал ему дядюшка Пьер, – и так же плохо знаешь женщин, как и государей, о которых судишь вкривь и вкось, тогда как сердца их (тут он набожно перекрестился) – в руках божьих. – А в чьих же руках, по-вашему, сердца женщин? – спросил Квентин, стараясь не поддаваться невольному уважению, которое внушал ему этот странный человек, и стыдясь признать его превосходство, ибо тот подавлял его своим небрежно-высокомерным обращением. – Ну, уж об этом потрудись справиться у кого-нибудь другого, – невозмутимо ответил дядюшка Пьер. Этот новый отпор, однако, не очень смутил Квентина. «Ведь не в благодарность же за такое пустое одолжение, как завтрак, хоть он и был очень хорош, я против воли чувствую уважение к этому турскому горожанину! – подумал юноша. – Можно приручить сокола или собаку, накормив их, но для того, чтобы привязать к себе человека и заслужить его благодарность, надо еще иметь доброе сердце. Нет, в этом старике есть что-то необыкновенное… А эта девушка, промелькнувшая чудным видением, не может быть простой служанкой. Она чужая здесь, в этой захудалой гостинице… И этот богатый торгаш ей тоже чужой, хотя он и имеет над ней какую-то власть, как, впрочем, и над всеми, кто случайно приближается к нему. Это удивительно, как много значения фламандцы и французы придают богатству… Взять хотя бы этого купца: я уверен, что уважение, которое я оказываю его летам, он приписывает своему туго набитому кошельку. Это ято, шотландский дворянин старинного рода, стану унижаться перед каким-то турским торгашом!» |
| Содержание Содержание Григорий Турский и его сочинение Григорий Турский и его время «История франков» как исторический памятник «История франков» как литературный памятник Язык и стиль Григория Турского От переводчика Книга 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 Список сокращений Генеалогические сведения о франкских королях Григорий Турский и его сочинение «История франков» в десяти книгах, созданная турским епископом Григорием,— исключительный по своему значению памятник европейской культуры раннего средневековья. В ней описываются события VI в., относящиеся к истории возникновения и развития Франкского государства эпохи Меровингов на территории бывшей римской провинции — Галлии (нынешней Франции). Григорий Турский благодаря своей образованности, наблюдательности, епископскому сану и влиянию, которое он оказывал на меровингских королей, собрал ценный материал, отражающий жизнь различных слоев меровингского общества, и создал яркую, местами полную драматизма, своеобразную летопись жизни людей той эпохи. Это была эпоха, когда «при родовых муках» рождалась новая цивилизация . Труд Григория описывает события этого мучительного становления и сам является его порождением. Материал, собранный деятельным и любознательным епископом из письменных и устных источников, огромен, а форма его изложения и обобщения позволяют проникнуть в общественную атмосферу и психологию людей того сложного периода. И в том, и в другом отношении Григорий напоминает «отца истории» Геродота. «Геродотом варварства» (варварского мира) назвал Григория Турского французский филолог-романтик Ж. Ампер. И как «История» Геродота стала основой той картины героической борьбы древней Греции за свою свободу, которая навсегда, как художественное произведение, запечатлелась в памяти потомства, так и образ раннего средневековья с его контрастами варварской мощи и христианской одухотворенности, первобытной непосредственной простоты и изощренной коварной жестокости был осмыслен европейским культурным сознанием прежде всего по Григорию Турскому. Заучивавшиеся в течение веков каждым школьником хрестоматийные рассказы о крещении короля Хлодвига («почитай то, что сжигал, сожги то, что почитал»), о суассонской чаше, о «войне двух королев» — Брунгильды и Фредегонды были не чем иным, как изложением эпизодов из «Истории франков». |
| Отправится он в поход против татар, сзади подъедут к нему и стукнут по голове так, что не быть бы живому, если б не защитил железный шлем, да и скажут в оправдание, что приняли его за татарина. Но частной вражды с Чаплинским было еще мало: свой козак донес польскому начальству на Хмельницкого, будто он замышляет старые козацкие проказы, хочет отправить на море вооруженные суда. Действительно, шел слух, что король Владислав, замышляя войну против турок, на которую не согласился, однако, сейм, прислал козакам позволение готовить суда для выхода в море и прислал даже деньги на постройку судов. В Варшаве рассказывали московскому гонцу Кунакову, что зимою 1646 года Хмельницкий с десятью товарищами приезжал в Варшаву в челобитчиках от всего Войска Запорожского, бил челом королю Владиславу на обидчиков своих и на жидов в их налогах. Владислав король в то время гнев держал на сенаторов и на всю Речь Посполитую за то, что ему не дали воли войны вести с турками и собранное для этой войны немецкое войско приговорили на сейме распустить, а немцам он давал деньги из приданого жены своей. Так, призвавши Богдана Хмельницкого и черкас челобитчиков, Владислав говорил им, что сенаторы его вдались в свою волю, панства его пустошат, а его мало слушают; написав саблю, король дал Богдану Хмельницкому и сказал: «Вот тебе королевский знак: есть у вас при боках сабли, так обидчикам и разорителям не поддавайтесь и кривды свои мстите саблями; как время придет, будьте на поганцев и на моих непослушников во всей моей воле». И пожаловал Владислав Богдана Хмельницкого атаманством и отпустил его и всех челобитчиков, одаривши их сукнами и адамашками. Осенью 1647 года замыслил король Владислав войну вести с турским султаном, пожаловал Богдана Хмельницкого гетманством запорожским, послал ему свое жалованье и вперед обещал прислать на жалованье черкасам и на челновое дело 170000 злотых польских к лету 1648 года. Богдан за эти деньги обещал королю изготовить на полгода Запорожского Войска и с вольными 12000 да к морскому ходу сто челнов. |
| В Батурин опять поскакал только что возвратившийся оттуда Танеев. Выслушав успокоительную царскую грамоту, гетман долго молчал, потом начал: «Как мне, начальным людям и всему Войску Запорожскому не иметь опасения, видя, что великий государь Киев и эту сторону Днепра отдает ляхам в вечную нестерпимую неволю, посрамление и бесчестие, церкви божии на унию, разорение и запустение отдает тайно, потому что во время переговоров в Москве нашим посланцам не позволили сидеть в посольской избе и вольных голосов иметь, держат их на Москве как невольников, отговариваются тем, будто королевские послы этого не хотят, называя их своими холопями. Но это сделали не королевские послы, а царские бояре, чтобы отдача Киева и малороссийских городов была неведома Войску Запорожскому. Этим Войско Запорожское навеки обесчещено; поляки станут смеяться над нами и в хроники вперед для спору напишут, что Москва козаков в посольство не допустила. Когда ранят кого в лоб, то хотя рану и залечат, но знак се до смерти останется; так и нам этого бесчестья вечно не забыть. А великий государь город Киев и все малороссийские города не саблею взял – поддались мы добровольно для единой православной веры. Если Киев, малороссийские города, я и все Войско Запорожское великому государю не надобны, отдает королю, то он бы воевод своих из этих городов велел вывести, мы сыщем себе другого государя. И Брюховецкий, видя московские неправды, много терпел, да не утерпел, и хотя смерть принял, а на своем поставил: так и я, видя неправды великие, велел в Чернигове большой город от малого городка отгородить, а что от этого сделается, Бог ведает. Да и время нам искать другого государя, кроме короля, а под королевскою рукою не будем, хоть до ссущего младенца помрем. Поляки хотят на московские деньги идти на Дорошенка, усмирить его и потом взять Киев и малороссийские города; но мы, Войско обеих сторон Днепра, соединясь с турским войском и с татарами, пойдем против польских сил, и хотя все помрем, а Киева и малороссийских городов не дадим. |
| И в самом деле, как будто повинуясь заклинаниям, ветер поднялся на площади, но, вместо того чтобы загасить костер, он раздул подложенный под него хворост, и пламя, вырвавшись сквозь сухие дрова, охватило мельника и скрыло его от зрителей. – Шагадам! Кулла! Кулла! – послышалось еще за облаком дыма, и голос замер в треске пылающего костра. Наружность Коршуна почти вовсе не изменилась ни от пытки, ни от долгого томления в темнице. Сильная природа его устояла против приготовительного допроса, но в выражении лица произошла перемена. Оно сделалось мягче; глаза глядели спокойнее. С той самой ночи, как он был схвачен в царской опочивальне и брошен в тюрьму, угрызения совести перестали терзать его. Он тогда же принял ожидающую его казнь как искупление совершенных им некогда злодейств, и, лежа на гнилой соломе, он в первый раз после долгого времени заснул спокойно. Дьяк прочел перед народом вину Коршуна и ожидающую его казнь. Коршун, взошедши на помост, перекрестился на церковные главы и положил один за другим четыре земных поклона народу, на четыре стороны площади. – Прости, народ православный! – сказал он. – Прости меня в грехах моих, в разбое, и в воровстве, и в смертном убойстве! Прости во всем, что я согрешил перед тобою. Заслужил я себе смертную муку, отпусти мне вины мои, народ православный! – И, повернувшись к палачам, он сам продел руки в приготовленные для них петли. – Привязывайте, что ли! – сказал он, тряхнув седою кудрявою головой, и не прибавил боле ни слова. Тогда, по знаку Иоанна, дьяк обратился к прочим осужденным и прочел им обвинение в заговоре против государя, в намерении отдать Новгород и Псков литовскому королю и в преступных сношениях с турским султаном. Их готовились повести, кого к виселицам, кого к котлу, кого к другим орудиям казни. Народ стал громко молиться. – Господи, господи! – раздавалось на площади. – Помилуй их, господи! Приими скорее их души! – Молитесь за нас, праведные! – кричали некоторые из толпы. – Помяните нас, когда приидете во царствие Божие! |
| Жизнеописание Н., составленное Григорием Турским,- самый пространный текст в сб. «Житие отцов» (BHL, N 6089; изд.: MGH. Scr. Mer. T. 1. Pars 2. P. 240-252). Григорий стремился восполнить пробелы в биографии святого, допущенные автором анонимного Жития, гл. обр. изложить сведения о происхождении Н., о его жизни до начала церковного служения и о его чудесах (exordium natiuitatis conuersionisque eius uel seriem uirtutum... ad liquidum - Greg. Turon. Vit. Patr. 8. Prol.). В жизнеописании приведены воспоминания о встречах с Н. и яркие примеры его поведения, которые, по мнению Б. Круша, позволили Григорию «представить живой образ» святого (uiuam eius imaginem animo repraesentant - MGH. Scr. Mer. T. 3. Р. 520). Круш полагал, что Григорий Турский составил жизнеописание Н. после 590 г., т. к. в тексте упоминается о путешествии туронского диак. Агиульфа в Рим, и до 592 г., когда скончался кор. Гунтрамн (MGH. Scr. Mer. T. 1. Pars 2. P. 246). По мнению Г. Моно, сочинение было написано ок. 586 г. ( Monod G. Études critiques sur les sources de l " histoire mérovingienne. P., 1872. Pt. 1. P. 44). Согласно Ковилю, Григорий составил жизнеописание Н. в кон. 586 или в 587 г., но впосл. вносил в текст добавления, к к-рым исследователь относил упоминание о путешествии Агиульфа ( Coville. 1928. P. 326-329). В средние века жизнеописание Н. распространялось не только в составе «Житий отцов», но и как отдельное произведение (напр., в легендарии Paris. lat. 3788. Fol. 200r-202v, XII в.). Вероятно, именно сочинение Григория упоминается как «Житие св. Ницетия» среди книг, подаренных архиеп. Гуго из Ди (1082-1106) лионскому кафедральному собору (Obituaires de la province de Lyon. T. 1/Éd. G. Guigue, J. Laurent. P., 1933. P. 117). Краткое повествование о Н. приведено в «Истории франков» Григория Турского ( Greg. Turon. Hist. Franc. IV 36). В соч. «Слава исповедников» Григорий описал исцеление слепого мальчика во время погребения Н. ( Idem. Glor. conf. 60) и изложил предание о св. Гелии, к-рый был епископом Лугдуна «во времена язычников» (из текста неясно, кто рассказал Григорию это предание; возможно, это был Н.- Ibid. 61). Жизнь |
| Эти данные, запечатлевшие архаическую традицию, донесла до нас легенда о суассонской чаше, рассказанная Григорием Турским в написанной им «Истории франков». От Григория узнаем о том, кам после захвата франками Суассона «многие церкви были ограблены войском Хлодвига, ибо тогда он погрязал еще в заблуждениях язычества». Среди награбленных вещей оказалась удивительной величины и красоты чаша. И вот «епископ той церкви», откуда была похищена та чаша, отправил посланца к Хлодвигу с просьбой вернуть если не все, то хотя бы означенную чашу. «Выслушав эту просьбу, король сказал посланному: «Иди за нами в Суассон, ибо там будет дележ всего, что захвачено. Если мне достанется по жребию тот сосуд, который просит святой отец, я выполню [его просьбу]»..И прибывши в Суассон, король сказал, когда сложил посередине всю добычу: «Прошу вас, храбрейшие воители, не откажите дать мне вне дележа еще и этот сосуд», – ом имел в виду вышеупомянутую чашу». Но тут выступил один из воинов и, ударив чашу секирой, сказал: «Ничего из этого не получишь, кроме того, что полагается тебе по жребию». Хлодвиг смолчал. 140 В этом эпизоде Е. А. Косьминский усматривал отражение древних обычаев франков. 141 Суть их состояла в равном разделе награбленного по жребию. Со временем вождю (королю, князю) стала выделяться определенная фиксированная часть добычи, подтверждение чему находим в одном из 4 древнейших памятников славянской юридической мысли: «Законе Судном людем», где читаем: «Плена же шестую часть достоить взимати княземь и прочее число все всим людемь в равну часть делитися от мала до велика, достоить бо княземь часть княжа, а прибыток людем». 142 Вернувшись к свидетельству Прокопия Кесарийского о пленнике, которого в земле антов судьба привела к доброму и мягкому хозяину, заметим, что упоминание самой судьбы следует разуметь как намек на жребий, воплощающий, так сказать, перст судьбы. Переход раба-пленника посредством дележа в частные руки не означал полной и безусловной передачи коллективом своих прав на живой полон. |
| Призвавши князя Сулеша, московского доброжелателя, хан говорил ему: «С чем мне послать теперь в Москву? Не знаю, чего просить. Астраханским походом я турок истомил; пришедши под Астрахань, я за реку не переправился и к городу не приступал; я так делал и для московского царя, и для себя тут же: мне не хотелось, чтоб Астрахань была за турским, хотел я себе помочь, чтоб турского люди на Крым не ходили». Хан прислал наконец гонца в Москву с грамотою, в которой просил Казани и Астрахани, требовал размена послов – Нагого на Ямболдуя, давно уже задержанного в Москве, тысячи рублей денег, шуб, кречетов. Иоанн ждал второго нашествия турок, видел, что хан может быть ему полезен в этом случае, и потому отвечал очень ласково; отказавши насчет Казани и Астрахани, писал: «Мы бы тебе, брату своему, за Магмет-Гиреевские поминки не постояли, но в Москве был пожар большой, и книги, в которых те поминки значились, потерялись; а который ты нам счет прислал Магмет-Гиреевским поминкам, то здесь старые люди говорят, что столько никогда не посылывалось, и ты бы, брат наш, этот счет пересмотрел и дал нам знать, как тебе с нами вперед в дружбе и братстве быть». Но главная опасность грозила из Константинополя: если тяжело было при войне Ливонской и при отсутствии постоянного войска держать рать на берегах Оки против хана, то еще тяжелее было держать другие многочисленные полки в отдаленной Астрахани; Иоанн знал, что султан на весну замышлял новый поход к этому городу, а хан в то же время должен был идти к Москве, причем малейший успех турок в низовьях Волги служил знаком к восстанию недовольных казанских. Имея глаза постоянно обращенными к берегам Балтийского моря, готовясь к важным событиям в Литве и Польше, считая себя небезопасным внутри государства, Иоанн должен был употребить все средства, решиться на важные пожертвования, чтоб только склонить к миру хана и султана. Соглашаясь давать Магмет-Гиреевские поминки первому, царь в 1570 году отправил посла Новосильцева в Константинополь под предлогом поздравления Селима с восшествием на престол: посол должен был напомнить султану о прежних приятельских отношениях предшественников его к предшественникам Иоанновым и, главное, внушить, что магометанство не терпит никакого притеснения в новых владениях московских, завоеванных у татар; рассказавши о казанских делах при Иоанне III, Василии, Иоанне IV, Новосильцев говорил султану: «Государь наш за такие их неправды ходил на них ратью, и за их неправды Бог над ними так и учинил. |
| Сближение преданий Несторовых с древнейшими преданиями славянских племен и других народов западных, необходимо не только для определения самого состава нашей летописи, но и для характеристики древнейшей русской народности, сохранившейся в летописных преданиях. Г. Сухомлинов, как кажется, вполне это чувствовал, и решился положить начало такому в высшей степени интересному исследованию. Он сравнивает Нестора с Григорием Турским († 595), Ламбертом Герш- Фельдским († 1077) и Козьмою Пражским († 1125), но, к сожалению, касается в своих сравнениях преимущественно исторического способа изложения, касается взглядов летописцев, их убеждений, а не самых преданий. Впрочем, критика и не вправе требовать от автора того, чего покамест не имел он в виду. «Сравнение Нестора с другими представителями летописания в Европе, говорит г. Сухомлинов 175 , может несколько содействовать верному и полному определению свойств самого Нестора, как писателя». Если с этой, более внешней точки зрения выбор трех западных летописцев мог частью удовлетворить автора; то с точки зрения народных, поэтических преданий, занесенных в нашу летопись, следовало бы сделать более строгий выбор между летописями и преданиями, как славянскими, так и западными вообще. В последнее время между двумя известными нашими учеными, г-ми Погодиным и Максимовичем 176 , завязался интересный спор об языке Несторовой летописи. Нестор жил и подвизался в Киево-Печерском монастыре. В языке его летописи, писанной уже на испорченном болгарском наречии, должны были оказаться следы местного, южно-русского говора. Но так как произведение Нестора дошло до нас не в подлиннике, а в позднейших списках, из которых самый древний относится уже ко второй половине XIV века; то решение вопроса об языке Несторовой летописи нуждается в самой строгой филологической критике. Известно, как резко различаются между собою по языку, например, списки Евангелия XI или XII века и XIV. Никоим образом нельзя допустить, чтоб писцы тщательнее списывали летопись, нежели Св. Писание. Следовательно, говоря об языке летописи Нестора по списку XIV века, ученые дают нам грамматическую характеристику языка и письменности не XI, а XIV века. Само собою разумеется, что основные выражения текста, как в списках Св. Писания, так и в списках летописи, представляют меньшее видоизменение, нежели весь состав языка, в употреблении букв, в изменении слов, и даже в синтаксических формах, состоящих в связи с этимологическим составом языка. |
| Из описи 1634 года, сделанной при Постельничем Степане Хрущове и при дьяке Василье Прокофьеве видно, что тогда находилось у Царя Михаила Феодоровича платья: опашней объяринных, бархатных, атласных с Кизилбашскими и тофтяными нашивками 36; однорядок нарядных скорлатовых червчатых, белых, светлолимонных, малиновых, брусничных, багровых, темновишневых 9; однорядок чистых с тафтяными нашивками, малиновых, темнопесочных, красновишневых, светлогвоздичных, коричневых, брусничных, сизовых, кропивных и других 17; шуб нарядных 28; шуб чистых 7; шуб суконных 2; шуб нагольных хребтовых 3; шуба столовая, хребты бельи, нашивка торочковая белая, покрыта тафтою белою; шуба Русская соболья, крытая Турским бархатом, круги серебреные велики, шитье золотное с розными шолки; кожух атласный золотной по червчетой земле, на вороту пугвицы и петли низаны жемчугом и гнездь; шуб, сонных 5; кафтанов теплых 6; становых 24; зипуновых атласных 15; камчатных; полевой лазаревой тафтяной 1; объяринных 2; ферезей теплых камковых, тафтяных, объяренных 18; холодных 10; зипунов теплых 6; ожерельев стоячих 28; тафьи скорлатовые червчатые 5; колпаков 3; шапок горлатных трех нарядов с шлыком, столовых и других 8; бархатных 4; скорлатных с меховыми опушками и с пухом 7, посохов Индийского дерева 4, каповых на рогах 23, Троицких 6, Кириловских 17, кленовых с подушками бархата червчатого 2; стульев деревянных золоченых 2; подножьев собольих, крытых бархатом и багрецом 3; летних, поволоченных багрецом 2; ездовое платье: ферезей зуфных разных цветов 9; ферезей ормачных 3; суконных 12; ормяков толстых ординских 2; кебеняков 5; епанчей 4; шляп пуховых черных 3; серая 1; солнечников 2; кафтанов ездовых бархатных и Турских отласов 19; чюг 8; кафтанов атласных стежных 5; кафтанов ездовых камчатных клинчатых 15; налатников атласных и бархатных 4; подлатниковь атласных и объяринных 3; рукавиц ролдужных 12; полевых, пуховых, вязаных, замшаных зеленых, теплых бархатных 14; ножей булатных Турских и Персидских 25; штанов 9; нагавиц 2; за тем следует исчисление обуви: чулок атласных, камчатных, камковых, тафтяных, суконных, чеботов, башмаков и подвязок |
|
|
