| Разделы портала «Азбука веры» ( 61 голос: 4.1 из 5) Рассеянный воздушный поцелуй Вообще говоря, когда кому-нибудь посылают воздушный поцелуй, поцелуй этот долетает довольно быстро, потому что воздушный поцелуй — самый лёгкий поцелуй из всех поцелуев на свете. Он легче перышка — и одного слабого дуновения ветерка достаточно, чтобы в мгновение ока перенести такой воздушный поцелуй, например, с одной стороны улицы на другую. Но это, понятное дело, если воздушный поцелуй по дороге ни на что не отвлекается. Тот Воздушный Поцелуй, который был выбран из других воздушных поцелуев для нашей с вами истории, не отвлекаться не умел — он, в сущности, только и делал, что отвлекался. А послали его с балкона одного дома на балкон другого дома, причём практически через весь город. Это, конечно, было довольно неосмотрительно — посылать через весь город такой Воздушный Поцелуй… который только и делал, что отвлекался! Но, видимо, другого воздушного поцелуя не нашлось под рукой. Перво-наперво Воздушный Поцелуй осмотрелся в воздухе, а это как раз то, чего воздушным поцелуям делать вообще не рекомендуется. Ну и, конечно, внимание его привлекло множество разных забавных вещей. Прежде всего — трепетавшее лишь в каком-нибудь метре-полутора от него разноцветное шёлковое полотнище. Воздушный Поцелуй с осторожностью приблизился к нему и поздоровался: — Добрый день, я Воздушный Поцелуй. — Очень приятно, — сказало полотнище и зарделось. Воздушный Поцелуй подождал с минуту и удивился: — А почему Вы себя не называете? — Я думал, Вы обо мне наслышаны, — раздалось в ответ. — Я Государственный Флаг. — Ох ты, Боже мой!.. — опешил Воздушный Поцелуй: он никак не ожидал залететь так высоко. — А Вы, что же… мне посланы? — поторопился спросить Государственный Флаг, становясь пунцовее некуда. — Почему Вы решили, что Вам? — снова удивился Воздушный Поцелуй. — Да потому, что, кроме меня, поблизости никого нет… — объяснил Государственный Флаг. — Однако Вы удивились так, словно мне и воздушного поцелуя послать никто не может! |
| Многое определилось. Многое утрачено безвозвратно. Есть ли приобретения? Разве горькое удовлетворение по поводу оправдавшихся ожиданий: раскаиваться в своем неприятии «октября» не приходится — все обернулось именно так, как предчувствовалось тогда, при виде первых начиненных мстительной ненавистью людских потоков, заливших проспекты Петрограда… Поманив мужиков землей и призывом «Обогащайтесь!», уверив пролетариат, что он сам — власть (а раз так, то какие протесты?), спаянные круговой порукой правители стали лихорадочно расправляться с возможными конкурентами. Внушив страх, покорность и немоту, развязали себе руки для экспериментов. Да, это все виделось и тогда, сквозь мишуру слов о новой, какой-то особой свободе и демократии в пролетарском государстве. Члена Думы Половцова, владевшего стихом и написавшего политическую сатиру — поэму о дуре Федоре, распустившей уши на сладкие посулы, — давно нет в живых. Как, впрочем, и Ленина, чье имя стало знаменем и вывеской, за которыми закладываются основы правления — самого непререкаемого и авторитарного, какое только можно себе представить. Тогда, в 1917 году, Половцов заметался. Убедившись, что ему, бывшему предводителю дворянства Могилев-ской губернии, туда лучше не показываться, а оставаться в Петрограде опасно, он в конце лета приехал к нам, в Тверскую губернию. В нашей благословенной Никольской волости было спокойно. Окрестные мужики не проявляли враждебных чувств. Но в Торжке, нашем уездном городе, обстановка сильно накалилась. После октябрьского переворота там сразу появился эмиссар новой власти — как выяснилось потом, самозванец — матрос Клюев, дебютировавший расстрелом десятка заложников и конфискациями, смахивавшими на грабеж. Иван Федорович снова метнулся в Питер — со смутными планами о чем-то договориться, что-то предпринять. Но ни к каким заранее обреченным замыслам приступить не удалось: он вскоре захворал и умер в своей нетопленой холостяцкой квартире… Без единой души, какая бы напоследок о нем позаботилась… Жившая у него экономка поспешила, едва ее барин слег, съехать, прихватив, что только удалось, из его добра. |
| Уже понимая, что его потрёпанным дивизиям этой обороны не одолеть, Мартос вечером 13-го снова послал полевую записку Клюеву, идущему безо всякого боя на север, прислать сюда если не дивизию, то хоть два ближайших полка. Но не было уверенности, что Клюев пришлёт. А только тем можно было спасти сражение, что привлечь сюда клюевский корпус весь, подчинить его Мартосу. Штаб армии проявился в Найденбурге – и Мартос просил об этом уже в ночь: сейчас, но только сейчас, безотложно, 14-го августа, можно было разгромить весь немецкий центр – и тогда никакая конфигурация не спасёт прусскую армию, – но корпус Клюева должен идти к Мартосу в ночь на 14-е! И одной дивизией успевал бы прийти прежде полудня, другой после. Однако штаб армии, не понимающий, что сам держится в Найденбурге лишь тем, что Мартос атакует немцев, – отказал. Да что ж, недавно в варшавском отеле Мартос представлялся Самсонову (да знал он его и молодым офицером, Самсонов – моложе на год). Нет, не нашёл в нём быстроты, схватчивости, решительности. А уж тестяной Постовский – это полное бедствие, нельзя было назначить неудачней. Мартос первый из корпусных командиров проводил время не в штабе корпуса, а на командном пункте, с которого виден противник и где снаряды рвутся. Этим положением он дорожил, всякая отлучка была потеря, и утром 14-го, когда на их участке уже гремело с обеих сторон, а по расчёту и в штабе армии должны были вот-вот продрыхнуть, – Мартос послал в деревню к телефону полковника: снова просить штаб армии настойчиво, чтоб и весь корпус Клюева был немедленно повёрнут сюда! Бой за Мюлен был тяжкий, 6 русских полков против 9 немецких, врывались в деревню, и брали пленных, и отступали. Разорвалось несколько сот шрапнелей и фугасов, многие десятки носилок пронесли, кое-где сменили батальоны резервными, кое-где переменили огневые позиции, оттащили побитые батареи, дружным обстрелом едва не сбили свой аэроплан, – пока вернулся от телефона полковник. На беду он разговаривал с Постовским – да и как бы мог он требовать непременно командующего? – и Постовский отказал с мотивировкой такой: “командующий не хочет стеснять инициативы генерала Клюева”. |
| – А Уздау? – А Уздау кавалерийская дивизия взяла, не он. А ему пришлось, бедняге, опять продвигаться. – Вот как… Никогда я Артамонова не видел. – Да кто его видел? Его и Александр Васильевич не видел. Он генералом-то стал и оружие золотое – за голопузых китайцев. Как и Кондратович… – Кондратовича вы сейчас не встречали? – Да где! По тылам корпус собирает, и рад. Трус известный. – А кого эти дни видели? – Мартоса видел. – Вот отличный генерал! – Чего отличный! Сам на ниточках дёргается и своих штабных задёргал. – Нет, на редкость отчётливый. А как Благовещенский по-вашему? – Мешок с дерьмом. Да жидким, протекает. А Клюев – тёха-пантёха, не военный человек. – А начальник штаба здесь, в 1-м, какой? – Полный остолоп, нечего с ним и разговаривать. Воротынцев не додержался, рассмеялся. Пошли завтракать. Евстафий поставил и водки графинчик, Крымов уверенно налил обоим, не спрашивая. Но Воротынцев отклонил, рискуя разладить откровенный разговор: он не умел пить прежде дела, это была в нём черта не русская. Он пил только, когда уже всё хорошо, облажено, удачно. Да и не утром. Крымов кулаком рюмку обнял: – Офицер должен быть смел перед врагом. Перед начальством. И перед водкой. Без этих трёх – нет офицера. Выпил один. Насупился. Но об Артамонове всё-таки досказывал. Действительно, в 1-м корпусе не хватает двух полков, так ведь и у всех чего-то не хватает, все некомплектны. Но Артамонов вывел из того, что и вообще воевать не может. Очень гладко болтает, “на наступление я отвечу наступлением”! А главное – врун! Что со вруном делать? Морду набить? На дуэль вызвать? Оттого-то Крымов и ездил к Мартосу, договорился: оттуда взять колонну и наступать на Сольдау с востока. И Мартос – нашёл. Но тут немцы сами Сольдау бросили. Воротынцев опять кавалерию зацепил: не так используется, сведена на обеспечение да на фланги. Главное, все генералы: Жилинский – от кавалерии, Орановский – от кавалерии, Ренненкампф – от кавалерии, Самсонов – от кавалерии… – Самсонова – не трогать! – приказал Крымов. – И о кавалерии, не понимая, не рассуждать! Был приказ – отрезать немцев от Вислы. А теперь – конечно уже не переведёшь. |
| Единственное, в чём распоряжается он: посылает свой головной Невский полк – в сторону, в целодневный ненужный бой в густом лесу Каммервальде. И неугодный Первушин ведёт туда полк, не получив артиллерии, лишь с пулемётною ротой. Ведёт своих невцев на тот особенный лесной бой, когда ни вперёд, ни по сторонам не видно дальше двадцати шагов, нельзя понять, откуда несутся пули, когда выстрелы особенно громки и зловещи, по верхушкам леса идёт ураганный треск от шрапнели, пули с шумом расщепливают деревья и кажутся разрывными, а рикошеты – новыми выстрелами; когда ранят и отщепки деревьев и сами падающие стволы; когда свои стреляют через головы своих и гибнут от собственных пуль, теряют голову даже храбрые солдаты и всё сбивается в кучу. И в этом бою Невский полк час за часом теснил подбывающих до дивизии немцев (и штаб дивизии разогнал, оставив генерала при восьми солдатах), пробился несколько вёрст лесной густоты – к сумеркам на западную опушку, победителем. Но вся победа была не нужна, и не нужен лес, и скомандовано ему уйти. Ещё утром марш 13-го корпуса можно было понимать как вектор наступления. Но в полудневном топтаньи на грислиненских высотах корпус без выстрелов, без действий, незаметно, в никакую минуту, обращался в кучу рухляди. На помощь ли близкому Мартосу (от него приехал офицер и звал), или хотя бы себя спасать, не тратя часу – на юг, пока свободны межозёрные проходы, – но надо было двигаться ! А Клюев промялся в нерешительности весь успенский день до вечера – и там же встретил ночь. За время этого топтанья – нарвцы и копорцы бросили немцам Хохенштейн и побежали на юг. За время этого топтанья были накрыты, посечены конницей и расстреляны в Алленштейне два покинутых арьергардных батальона (стреляли и жители из окон, и пулемёт из “дома умалишённых, просят не беспокоить”). Разумно посланные утром на отход тылами, обозы корпуса были за это время захвачены, а прикрытие перебито. Обеспечивая никчемное переминание корпуса, перемолачивался Невский полк в лесном бою. А более всего обеспечил безопасность – не отхода, не спасенья, но топтанья клюевского – в десяти верстах за его спиной покинутый арьергардный Дорогобужский полк. |
| – Нашли налево и наступайте налево – решительно советовал Воротынцев. – Но если и две дивизии только заслон, – прощупать бы его? – Да чем наступать? Два с половиной корпуса? – С половиной? – Ну, потому что: Клюев да Мартос, а 23-й раздёргали, где-то и Кондратович ездит, свои части собирает. Воротынцев тем временем присел на пружинных ногах, растворил два пальца жёстким циркулем по масштабу карты, снова поднялся и раствором стал откладывать от живота к глазам, от Остроленки к корпусам. Он как бы для себя это, между делом, не показательно, не в науку откладывал, – но Самсонов запнулся, смолк, и глазами считал за полковником. И покраснел. Шесть полных раз отложился раствор от Остроленки до 13-го корпуса. Нет, не урок! Воротынцев не с торжеством, не с превосходством, а с горечью вскинул на командующего глаза – он не упрекал! он хотел понять: почему? Почему не вдогонку за корпусами? – Тут… с Белостоком связь хорошая, – сказал Самсонов. -… Ведь спор всё время идёт. Надо разобраться… – сказал Самсонов. -… Отсюда интендантства, обозы легче подогнать… – сказал Самсонов. Но краска сильней заливала его щёки и лоб, он чувствовал. То, что не поправу, а по-подлому бросил ему Жилинский – “труса”, то имел истое право подумать сейчас полковник от Верховного. Как это случилось? – командующий даже не понимал. Как эту простую мерку, эти шесть дневных переходов он не отложил раньше, своими пальцами сам? Ведь это сразу видно!… Как Бог свят, он не виноват! Он нисколько не трусил идти с корпусами. Но его затуркали, закружили, события напирали быстрей, чем переваривал котёл головы, весь этот вздор держал его дневными и ночными когтями… А корпуса шли, шли. И ушли. Не признавая ответа, взгляд Воротынцева всё так же горел на командующем. Нижняя часть лица Самсонова, разглядел теперь Воротынцев, была усами и бородой – государева, под Государя, и так же почти скрыты как будто спокойные, но далеко не уверенные губы. А выше всё шло крупней – и нос, и глаза, и лоб особенно. И проседь. И как будто в вечном покое застыло всё это. Но тлелся под неподвижностью беспокой. |
| наметом… марш! Махнул – и поехал. И за ним на ходу – по три, по три, по три разбираясь, поехали казаки. =И подполковник Сухачевский, он низенький, ему через головы не так сподручно: – Алексо-опольцы!… Сдаёмся? Или выходим? =Кричат алексопольцы: – Выхо-одим! Выхо-одим! Может и не все кричат, а сильно отдаёт. Сухачевский: – Никого не неволю. А кто идёт - выставил руку: – … становись по четыре! Пробиваются солдаты, разбираются по четыре. Кто бы и остался, кто на ногах еле - да ведь с товарищами! =Ещё к нему валят: – А кременчужцам можно, вашескродие? Грозно-счастлив Сухачевский: – Давай, ребята! Давай, кременчужцы! Генерал Клюев сдал в плен до 30 тысяч человек, большинство не раненых, хотя много нестроевых. Подполковник Сухачевский вывел две с половиной тысячи. Отряд есаула Ведерникова вышел в конном бою, захватив два немецких орудия. 53 Генерал Благовещенский читал у Льва Толстого о Кутузове и сам в 60 лет при седине, полноте, малоподвижности чувствовал себя именно Кутузовым, только с обоими зрячими глазами. Как Кутузов, он был и осмотрителен, и осторожен, и хитёр. И, как толстовский Кутузов, он понимал, что никогда не надо производить никаких собственных решительных резких распоряжений; что из сражения, начатого против его воли, ничего не выйдет, кроме путаницы; что военное дело всё равно идёт независимо, так, как должно идти, не совпадая с тем, что придумывают люди; что есть неизбежный ход событий и лучший полководец тот, кто отрекается от участия в этих событиях. И вся долгая военная служба убедила генерала в правильности этих толстовских воззрений, хуже нет выскакивать с собственными решениями, такие люди всегда ж и страдают. Третьи сутки корпус благополучно отстаивался в тихом пустом углу у самой русской границы. У командира корпуса, отделясь от штаба, был маленький деревенский домик, успокаивающий своей теснотой. Лишь иногда смутно слышался дальний слитный артиллерийский гулок, и можно было надеяться, что все важные события в Пруссии пройдут без корпуса Благовещенского. |
| Так сейчас нужен был Мартос на командном! Так непосильно было ему отрываться, ехать разговаривать, даже Клюева получать! – но армейская шкура не давала самовольничать. Всё покинув на начальника штаба, поскакал Мартос к телефону, чтобы скорей обратно. В большой тяжёлый телефон постоянной немецкой сети Мартос отчётливо услышал скрипучую манеру Постовского, – да что манера, не до манеры, он верить ушам своим не мог, он с ноги на ногу как на горячем заперемялся. – Генерал Мартос, такое приказание, – нудно тянул Постовский. – Завтра с утра двинуться на Алленштейн для соединения с 13-м и 6-м корпусами. Там образуется большой кулак из трёх корпусов. Мартос изумился, нет, он не понял: не Клюев – сюда, а он – к Клюеву? Да, именно так. Узкую грудь Мартоса разорвало как прямым попаданием. Нельзя было ни дышать, ни жить! Это пресс-папье ничего не понимало и понять не могло! Оно не понимало, что один 15-й корпус только и вёл успешный жаркий бой со всей обозримой живой силой врага в Пруссии, со всей, какая проявилась до сих пор! Оно не понимало, что каждый час этого боя есть золотой час для всей армии, и надо сюда, сюда тянуть войска, а не отсюда. Оно не понимало, что сегодняшний день был доблестью целой жизни Мартоса, всей его военной карьеры! Оно вообще не разговаривало на человеческом языке. Да, бишь, 15-й корпус ещё не выполнил приказа – уйти далеко севернее. – Позовите к телефону командующего! – закричал Мартос бешеным тонким приказным голосом. – Сию же минуту позовите! Постовский отказался. Ну да, им же из комнаты в комнату переходить, смотришь, и по лестнице. Зачем командующего? Приказ от имени… – Не-ет!! – закричал Мартос, пока ещё горло кричало, пока ещё не перерезали шеи. – Нет!! Только командующий! Пусть командующий укажет, кому из генералов передать корпус, а меня пусть уволит от командования! Я больше не служу !! Я ухожу в от-ставку !! И Постовский не закричал навстречу (да он и не умел). Постовский сильно снизил тон. Постовский растерянно сказал: – Хорошо. Хорошо, доложу. Через час вызову к телефону. |
| Николай Клюев прежде всего поэт, а не богослов, поэтому его поэтическое христианство не вмещается в границы догматического богословия. Как говорил Дмитрий Карамазов в романе Ф.М. Достоевского: «Нет, широк человек, слишком даже широк, я бы сузил». А как известно, сектанты имеют ограниченное мировоззрение, их жизнь протекает в узком кругу своего ограниченного сообщества. Я здесь не касалась биографии поэта. Она представлена в книге Сергея Куняева, где подробно и документально рассмотрены все перипетии многотрудной жизни Клюева. Если о Сергее Есенине распространяли слухи как о горьком пьянице, то Клюева в этом обвинить было невозможно, так как все знали, что он совсем не пьёт. Тогда нашли другое. Следует обратить внимание, кто обвинял поэта в содомии, а кто были его друзьями. Тогда многое будет понятно. Заметили ошибку? Выделите фрагмент и нажмите " Ctrl+Enter " . РНЛ работает благодаря вашим пожертвованиям. Комментарии Оставьте комментарий Закрыть Закрыть Сообщение для редакции Закрыть Закрыть Владельцы квартир, с начала мая вас ждет важное преобразование Певца Майданова увезли на скорой из театра с тяжким отёком Жестокое видео о жуткой жизни 6 детей в семье под Тамбовом После нового правила старые кондиционеры обяжут снять везде Организации, запрещенные на территории РФ: «Исламское государство» («ИГИЛ»); Джебхат ан-Нусра (Фронт победы); «Аль-Каида» («База»); «Братья-мусульмане» («Аль-Ихван аль-Муслимун»); «Движение Талибан»; «Священная война» («Аль-Джихад» или «Египетский исламский джихад»); «Исламская группа» («Аль-Гамаа аль-Исламия»); «Асбат аль-Ансар»; «Партия исламского освобождения» («Хизбут-Тахрир аль-Ислами»); «Имарат Кавказ» («Кавказский Эмират»); «Конгресс народов Ичкерии и Дагестана»; «Исламская партия Туркестана» (бывшее «Исламское движение Узбекистана»); «Меджлис крымско-татарского народа»; Международное религиозное объединение «ТаблигиДжамаат»; «Украинская повстанческая армия» (УПА); «Украинская национальная ассамблея – Украинская народная самооборона» (УНА - УНСО); «Тризуб им. Степана Бандеры»; Украинская организация «Братство»; Украинская организация «Правый сектор»; Международное религиозное объединение «АУМ Синрике»; Свидетели Иеговы; «АУМСинрике» (AumShinrikyo, AUM, Aleph); «Национал-большевистская партия»; Движение «Славянский союз»; Движения «Русское национальное единство»; «Движение против нелегальной иммиграции»; Комитет «Нация и Свобода»; Международное общественное движение «Арестантское уголовное единство»; Движение «Колумбайн»; Батальон «Азов»; Meta |
| Градоначальник генерал-майор В.Ф. фон дер Лауниц Убийства В. К. Плеве и Великого князя Сергея Александровича подняли популярность террористов-эсеров на небывалую высоту. Самые известные люди того времени наперебой стремились принять гражданство «прогрессивного общества». Осип Мандельштам пытается вступить в боевую эсеровскую организацию. Членом партии эсеров становится автор «Алых парусов» Александр Грин. А еще: поэты Сергей Есенин и Николай Клюев, экономисты Александр Чаянов и Николай Кондратьев, социолог Питирим Сорокин. И многие-многие другие… Не остался в стороне и Лев Николаевич Толстой. Писатель Владимир Галактионович Короленко передает слова А. П. Чехова о том, как отреагировал Толстой на известие о только что совершившемся покушении на петербуржского градоначальника фон дер Лауница: «Он сделал нетерпеливое движение и сказал с досадой: “И, наверное, опять промахнулся?!”» Толстой не зря был раздосадован: в тот раз покушение и вправду не удалось. Но досада была недолгой – Владимир Федорович фон дер Лауниц вскоре был убит после пятнадцати (!) покушений. Другой разговор с Львом Николаевичем состоялся у самого Короленко, сообщившего великому писателю новость об убийстве министра внутренних дел Сипягина: «Толстой лежал в постели с закрытыми глазами. Тут его глаза раскрылись, и он сказал: “Оно, конечно, убивать грех… Но и осуждать этого человека мы не можем”. Он опять закрыл глаза и несколько времени лежал, задумавшись. Потом глаза опять раскрылись, взгляд сверкнул острым огоньком из-под нависавших бровей, и он сказал: “И все-таки не могу не сказать: это целесообразно!”» Если такие адвокаты говорили о целесообразности террора, можно представить, с каким задором и энтузиазмом «передовое российское общество» утверждалось в своем праве выносить смертные приговоры тем, кто, по их мнению, не должен жить. Не побоюсь слов, которые вы сейчас прочтете. Повивальной бабкой красного, зеленого, белого терроров, как и террора 1930-х годов, было именно «прогрессивное российское общество». Страшно произнести, но это так. Именно «совестливая, интеллигентная, передовая» общественность восхищалась, оправдывала, всячески поощряла и, наконец, в полном помрачении ума – взращивала террор в России. Плоды этих трудов нам хорошо известны. |
|
|
