| — Так, — сказал Пашка. — Попрошу пропустить меня в воду. — Зачем? — спросила Магдалина. — Будем читать. — Молодой человек, — сказал профессор Малатеста Иван Трофимович. — Если вам хочется почитать, взгляните на стену. На стене, на белом экране, была видна черепашья спина: ее панцирь был похож на дыню с заостренными концами. Очень смутно, расплывшимися буквами, наискосок панциря было выцарапано вот что: «Спасите, мы попали в пленъ к пиратамъ, насъ замуровали в пещере». — И все? — спросил Пашка. — Совершенно все, — ответила Магдалина. — А почему так плохо видно? — Молодой человек, надпись была сделана по крайней мере двести лет назад. Черепаха тогда была еще молодой. Она выросла с тех пор в три раза. Еще чудо, что мы смогли угадать и восстановить надпись. — С чего вы решили, что двести? — спросил Пашка. — Я этого не наблюдаю! — Пашка, ты посмотри на слово «пленъ», — сказала Алиса. — Смотрю и вижу элементарную ошибку, — сказал Пашка. — Слово плен пишется без твердого знака. — После революции 1917 года! — произнес профессор Малатеста. — Я это и хотел сказать, — буркнул Пашка, для которого признать свою ошибку — катастрофа. — А когда выцарапана надпись? — спросила Алиса. — Дети, помолчите, — рассердился профессор. — Неужели вы не видите, что люди работают? Черепаха медленно развернулась и поплыла к профессору, загребая толстыми чешуйчатыми лапами с когтями на концах. Голова у нее заканчивалась большим костяным клювом, а глаза были маленькими, неподвижными, но очень внимательными. — Она разумная? — шепотом спросила Алиса у Магдалины. — Для себя самой она достаточно разумная, — сказала Магда, — а вообще-то не очень умная. Плавает, кушает и откладывает яйца в песок. — Надо бы мне с ней всерьез поговорить, — сказал Пашка. — Что она ест? Капусту? — Ты лучше у меня спроси, — сказала Магдалина, — а вдруг черепаха уже в чем-то созналась? — Когда это случилось? — спросил Пашка. — Для меня это важно. — Конечно, важно, — улыбнулся профессор, который слышал этот разговор. — Но нам удалось узнать. |
| Зарапортовался. Ах, вы так побледнели, щас я водички!.. О, как я вас понимаю! Однако и вы хороши. Чего это вы так за добро-то вскинулись? Ладно бы кто. Я, кажется, о последовательности говорил. А где же она, ваша последовательность? Я вижу, что недоумение не сходит с ваших высокоученых лиц. А где же твердость позиции, почтеннейшие мои исторички-педагогички? — Да что вы говорите такое? — наконец возмущенно выговорила Магда Осиповна. — Мы детей для того и воспитываем, чтобы они добрыми становились! Ну, это… ну, а как же! — И она поглядела на товарища Арфу, ища поддержки, но та со смесью какого-то ошеломления и испуганного восхищения взирала на массовика-затейника и, похоже, даже не слышала обращения к ней Магды Осиповны. — Что вы их, детей то бишь, воспитываете, эту байку вы кому-нибудь другому расскажите, не мне, — серьезно и даже чуть насупившись, сказал гость. — Мне это неинтересно совсем. Я понимаю, я в курсе, что вы строите Светлый Мир, и я ли против этого! Но мир этот есть — бу-ду-щее. А в настоящем времени, пусть оно и не кинжальное уже, ведь корчевать надо. Корчевать! Всякое эдакое: пережиточки там дворянско-буржуйные и вообще. Корчевка — вот ведь ваше строительство. Разве вы разрушили уже весь мир до основания? Разве нет оскала классового врага? Бошки-то рвать ужель уже некому? Разве все буржуйские бошки уже оторваны? А кто ж, простите меня, их рвать будет? Добренькие, что ли, да жалостливые? Кто есть выкорчевщик-строитель? Одержимые! Причем же тут доброта и милосердие? Оно, конечно, сказать-то про них можно. Вскользь. Не скажешь — не подмажешь, не подмажешь — не поедешь… Но и понимать же надо, что это лишь слова. А кому ж это понимать, как не вам, дражайшие мои педагогички-исторички? Слово — словом, а дело… дело-то — делом. И делателями могут быть только одержимые. О, я вижу, ты меня понимаешь, товарищ Арфа. Старая гвардия всегда в строю. Так я вам сейчас продемонстрирую. Как это кого? Человека освободившегося. Выпускничок он нашей академии. Да он всегда со мной, он чует, когда я его вызываю. |
| Прошу! — Массовик-затейник сделал широкий жест в сторону двери. И из-за двери появился мальчик. Мальчик как мальчик, только с недетски надменным и насмешливым взглядом. Губы массовика-затейника растянулись в радостной улыбке: — Рад приветствовать тебя, малыш, и, надеюсь, что мою радость разделят сейчас два товарища — Арфа и Магда. Знакомься. Но мальчик отчего-то насупился и с неприязнью сказал: — Я уже предупреждал тебя, что, если ты еще раз назовешь меня малышом, я размозжу твою безпамятную башку! — Ха-ха-ха! — закатился восторженно массовик-затейник. Мальчик же сказал далее: — Так кто эти старые калоши, которые должны радоваться мне? Дуры какие-нибудь, судя по тому, как у них челюсти отвисли. — Ты это… погоди грубить. Просто они еще не имеют опыта подобного общения. Они еще не совсем понимают, что, изгнав из себя то, что изгнал ты, их сознание очистится для великих свершений. — Так они этого не понимают? Ну я и говорю — дуры. А раз дуры, то чему они там могут радоваться? Зачем ты меня призвал? — Да говорю тебе — познакомить. — И массовик-затейник сделал ласковый жест в сторону обалдевших старух. — И ты, это, прытким таким не будь, полегче. Ты ведь первый выпускничок-то, первый! Не груби, а научи лучше. — Но ведь дур и дураков ничему невозможно научить — сам говорил. Да и не хочу я их учить. Я чую в них… чую в каждой из них! Его совсем мало, но оно есть, оно шевелится, оно живое. То, что ты назвал Богоприсутствием в душе. Мне очень тошно его чувствовать. — Богоприсутствие?! В нас?! — разом воскликнули старухи, а глаза товарища Арфы наполнились при этом таким гневом, что — оо-о! И ничего членораздельного к этому «оо-о!» невозможно прибавить. Меж тем мальчик не удостаивал даже взглядом оторопевших старух, он будто и не слышал их возмущенного восклицания, он весь был обращен к массовику-затейнику и продолжал тем же мерным безэмоциональным голосом: — Я бы… я бы уничтожил его, но как? Что ли грохнуть этих дур? Оно уничтожится вместе с ними. — Погоди, погоди, дерзновенец, ты великолепен. Ну зачем же пугать хороших людей? Так уж и грохнуть! Я же не грохнул тебя, когда в тебе это Богоприсутствие цвело таким пышным цветом, что с тобой стоять рядом тошно было. Оно в каждом человеке таится, в каждом! И даже в этих достойнейших товарищах, а они ненавидят Его не меньше тебя. Оно убито только в тебе. Ты — первый. Выпускничок! |
| Сцена из спектакля «Пьяные» Не исчерпав своей творческой мощи в «Что делать» (спектакле занудном и скучном), А. Могучий с удвоенной силой развернул своё дарование в следующей постановке - «Пьяные» по пьесе И. Вырыпаева, избрав путь агрессивной скандальности и эпатажа. Это зрелище производит ошеломляющее впечатление. Такой степени расхристанности, вседозволенности, хулиганского произвола и вызывающего цинизма я, пожалуй, не видел ни разу в жизни! Название спектакля реализовано на подмостках в самом буквальном виде. Все персонажи изображают состояние хронического алкогольного опьянения. С маниакальной назойливостью театр демонстрирует все возможные формы этого состояния. Перед зрителем развёрнута настоящая энциклопедия походки, поз, падений, корчей, рвотных рефлексов, косноязычия и ругательств, на которые способен сильно пьяный человек. Чтобы зал не забывал, кто перед ним, над сценой постоянно высвечен большими красными буквами транспарант со словом «пьяные». Действие распадается на череду эпизодов с множеством персонажей, функции которых в пьесе можно разгадать, лишь заглянув в программку: муж, жена, подруга, банкир, менеджер, заместитель управляющего, проститутка. По сути, эти обозначения не имеют реального отношения к одномерным, не индивидуализированным и очень похожим друг на друга сценическим героям. Главное в них - они пьяные. Поскольку произносимый актёрами текст часто невнятен и неразборчив, по экрану позади сцены для вразумления зрителей пущена бегущая строка, повторяющая реплики. Сквозь мельтешение эпизодов прорезается и некое «сквозное действие», личные отношения двух пар: Лоуренс-Магда и Густав-Лора (исполнители соответственно: В. Реутов - А. Кучкова и Д. Воробьёв - М. Игнатова). Их взаимодействие напоминает развлечения вошедших нынче в моду свингеров (обмен женами-мужьями). Приподнятый планшет сцены огорожен перилами и очень похож на загон для скота (художник А. Шишкин). В этом пространстве и извиваются, корчатся, дерутся, хохочут, извергают нецензурную брань антропоидные рептилоиды - персонажи спектакля. |
| - Нет, скажите, вы алкоголики там все? Вас, б..., выкинуть из Канады надо! Нах... вы кому, такие, нужны? Е....ные придурки! Ноги вам вырвать! Лиза бросила трубку. Позвонила Раисе. Та посоветовала послать мужика подальше, если ещё раз позвонит. Через пару минут снова раздался звонок. Дрожащей рукой Лиза взяла телефон. - Аааа! Слушать не хотите? Да вас метлой, б...., гнать надо! – проревел тот же самый мужик. – Почему мы тут все должны гадать убила Магда парня или нет?! - Интернет откройте и прочитайте. - Я в дороге, я дальнобойщик, не могу интернет смотреть когда машину веду! Я рабочий человек, почему я должен что-то искать? Начали – договаривайте! Что там в гостинице было? С..., б...! - А знаете что? – как бы даже задумчиво спросила Лиза. – Идите-ка вы на .... Она бросила трубку, села, и замерла. Никогда ещё она зрителей не посылала. Со страхом смотрела на телефон. Он молчал. Но через пару минут зазвонил. - Ахаха, - хохотал тот же дальнобойщик. – Как вы меня! Ахаха! Идите вы, говорит, куда подальше... Молодец, женщина! - Вы простите меня, я никогда зрителей не посылала. Но вы так матерились... - Это вы меня простите... Разозлился. Но сейчас уже все в порядке... Я что звонил-то... Рекламу хотел дать, наша компания ищет водителей категории A-Z. Сколько у вас реклама стоит? Владелец ресторана Антон Ведерский походил на Мефистофеля. Такого, каким его рисуют в книгах. Лиза по телефону предложила ему рекламу, он пригласил поговорить. Она приехала, уселась с ним за столик и вдохновенно стала рассказывать какого рода бывает реклама у ресторанов, какая аудитория у её телекомпании, что и как лучше сделать. Говорила-говорила, и заметила, что он молчит. - Так какую рекламу вы хотите дать? – спросила Лиза. - Никакую, - ответил он и оскалился. Два зуба-клыка у него торчали по бокам, как у собаки. - А зачем вы тогда меня пригласили? – спросила Лиза с нехорошим предчувствием. - Я хотел посмотреть как вы будете меня уговаривать. Лиза замолчала. Переваривала. Потом сложила в сумку бумаги, ручку и, не прощаясь, вышла. Шла и думала... Бывает, значит, и такое. Человека можно пригласить чтобы наблюдать как за жучком в банке. И ведь как Бог шельму метит! Ведерский внешне – рвотный порошок. Или нет... В школе у Лизы был учитель литературы – пожилой казах. В казахском языке нет звука “ф”, потому русские слова с “ф” старые казахи иногда произносят с “п”. Вот и он говорил не “Мефистофель”, а “Мепистопель”. Ученики переделали слово в и так за глаза называли самого педагога. Лиза вспоминала оскал Ведерского и думала: так вот ты какой, настоящий-то |
| О многозначности и туманности катренов Нострадамуса можно судить на примере такого исторического казуса: однажды Магда Геббельс, супруга Йозефа Геббельса, министра пропаганды Третьего Рейха, любившая почитать перед сном оккультную литературу, взяла в руки сочинения Нострадамуса. Содержание книги так ее потрясло, что она разбудила мужа. Тот отнесся к открытию жены серьезно и прагматично, поручив штатному астрологу министерства Карлу Крафту подготовить на основе «Центурий» пропагандистский материал (Берзин, с. 5). В 1940 году немецкие самолеты стали сбрасывать на позиции союзников листовки, начинавшиеся словами «Нострадамус предсказал» и предвещавшие победу войскам Третьего Рейха. Англичане не растерялись и выпустили свои листовки, в которых — опять же на основании катренов Нострадамуса — обещали победу союзникам. Самое забавное, что астролог Луи де Воль, который занимался этой проблемой с английской стороны, был хорошо знаком со своим немецким оппонентом Карлом Крафтом — когда-то они вместе работали в одном немецком оккультном заведении, и лишь после победы нацистов де Воль бежал из Германии (Косоруков, с. 136). Ради объективности и полноты картины стоит упомянуть, что с историей Третьего Рейха связана и другая яркая легенда. Говорят, что в 94-м катрене V центурии Нострадамус предсказал гибель нацистской Германии: Он включит в Великую Германию Барбант и Фландрию, Гент, Брюгге и Булонь. Обманное перемирие. Великий герцог Армении атакует Вену и Кельн. Этот текст действительно весьма интересен. Дело в том, что к моменту написания катрена все перечисленные города и страны входили в состав Священной Римской Империи. Кроме того, выражение «Великая Германия» тогда еще не вошло в обиход. Под «герцогом Армении», конечно же, понимают Иосифа Сталина. Нострадамус назвал его армянином, а не грузином якобы потому, что Арменией в те времена называли весь Кавказ. Однако есть в этом толковании и очевидная неувязка — Кельн захватил не Сталин, а союзники. В трех катренах — II:24; IV:68; V:29 — упоминается некий «Гистер», которого, как уже было сказано, нередко отождествляют с Гитлером. Более того, похоже, что и сам Гитлер придерживался того же мнения. По некоторым сведениям, его очень беспокоил первый из названных катренов: |
| Но Анжелике не хотелось сдавать свои позиции. Не в ее характере было не довести начатый сюжет до конца. Она подошла к кровати Робин и одним хватким движением подняла матрац. Одеяло, подушка, и все, что было сверху, повалилось на пол. На железной сетке лежал сверток, завернутый в поношенный нитяной шарф. Анжелика двумя пальцами развернула края ткани и внутри, действительно, обнаружился средних размеров нож — не кухонный, не спортивный, а такой, какой надо для так называемых криминальных целей. — Что я вам говорила! — торжествующе вскричала она. — Как в воду глядела! Я таких кукушек вычисляю с закрытыми глазами! Ну что теперь скажете? Несска, и теперь будешь в любви объясняться? Будешь? Может, и побратаешься с врагом своим? Хочу посмотреть, как враги обнимаются и слезы покаяния вместе льют… — Я — ей не враг, Анжи, — ответила Несса. — Поэтому зрелище только наполовину будет веселым. — А все же… для чего ей нож? — тихо спросила Даяна. — Страницы в новых книжках разрезать, — сострила Глория. — Потому и под матрац спрятала. Ритка истерично засмеялась. Ей было страшно, хотелось сорваться и убежать подальше. Единственное, что внушало хотя бы некоторую защищенность, — лицо Ванессы — ясное и спокойное, как утро после дождя. Магда тоже встревоженно смотрела на подругу. Ванесса поднялась, обернула руку полотенцем, взяла нож и завернула в другое полотенце. — Пойдемте к дежурным, — сказала она. — Пойдемте все вместе и сделаем заявление. А когда Робин вернется, поговорим с ней. Анжелика и Ритка с неудовольствием подчинились. Охранники приняли нож и просьбу разобраться без излишних эмоций и, удостоверившись, что никто не пострадал, остались еще более равнодушными к происшествию. Женщины вернулись в бокс. Там уже Робин сидела одна на своей разбросанной кровати, расставив широко большие ноги и упершись руками в колени. — А вот и сам повар объявился, — поприветствовала ее Анжелика, — а чем теперь головы курам резать будем? Ножичек-то конфисковали… Робин молчала. Щелки глаз налились кровью, лицо было опухшим, как от болезни. Она, видимо, не ожидала такого поворота событий. |
| И вот настал час, когда в жестоком луче, окончательно ослепившем, однажды сошлось и сокрушилось все — неприятие жизни, предательство родителей, немилосердное детство, многолетний страх и противостояние миру, и осталось лишь одно животное ощущение острого и жалящего, как былая боль, лезвия только что приобретенного в возмещение прежнего ножа, скрытого в потайном кармане куртки, — и она не вошла, а ворвалась в бокс, и сдернув икону Богородицы со стены рядом с Нессиной кроватью, начала неистово топтать святой Лик, и Магда, оказавшаяся рядом, не раздумывая, бросилась к ней, пытаясь остановить, оттолкнуть, но первый удар пришелся в живот, а второй — в шею; и Несса, недосидевшая до конца рабочий день, в тревожном предчувствии уже бежала по коридору ночлежки и с порога с криком на коленях поползла на помощь подруге, но не успела, не доползла: что-то яркое юркнуло перед лицом, и в одно мгновение кровь залила глаза, и обильная, бордовая темь сглотнула сознание. Глава 34. Смысл жизни — Вы слышали о покушении на двух в женской ночлежке? — Нет. А что произошло? — Поножовщина. Одну насмерть сразу же на месте, другая — пока жива, но в критическом состоянии… — Какой ужас! А в газетах ничего об этом не было… — А зачем о бездомных в газетах? Кому это интересно? Вот если бы в Голливуде убийство. Такое вмиг продается. А здесь — простые смертные, серые люди. Никакой интриги… Из разговора пассажиров сабвея. И все же одна русская газета напечатала заметку о случившемся в приюте для бездомных. Напечатала, прежде всего, потому, что в историю была замешана женщина, предположительно, русского происхождения. Монахиня матушка Агафия услышала о трагическом происшествии от прихожан. Она тут же по телефону связалась с редактором газеты, узнала адрес больницы, где находилась оставшаяся в живых пострадавшая, и через несколько часов уже была в дороге. Старенькая «Хонда» неслась по хайвэю без натуги и особых усилий до тех пор, пока не начал моросить мокрый снег с северным ветром в обнимку — одна из последних схваток зимы, выносившей уже почти до срока зародыш весны. |
| — Да может он уже вернулся и ищет тебя! — горячо восклицала Магда. — Ну что тебе стоит пойти и узнать! Но хотела ли Несса быть найденной? И да, и нет. Конечно, она соскучилась, кто бы знал, как сильно соскучилась, но жила в ней с некоторых пор особая, тихая, не стремящаяся к действию, не требующая компенсации любовь — не просто чувство, а состояние — зрячее и зрелое, как непоколебимая уверенность верующего в невидимом. И все же однажды, не отдавая себе отчета в том, куда ехала, почему вышла именно на той станции метро и как брела по знакомым улицам, не обращая внимания на подсказки в виде навесных скульптур на подоконниках и карнизах зданий, красочных рождественских витрин антикварных магазинчиков с гуттаперчевым мальчиком, держащим в руках диковинную птицу, музыкальной шкатулкой, наигрывающей снова и снова одну и ту же незатейливую мелодию, неоновыми оленями, искусственными снежинками, спускающимися на нитках, словно миниатюрные парашютисты в некоем карликовом снежном царстве, и ангелами (непременный атрибут праздничных декораций!), ангелами, ангелами, упоенно парящими в ватном небе, Ванесса вдруг оказалась рядом с бывшей квартирой, прямо напротив окон террасы. Прежние занавески из легкой голубой парчи плотно сдвинуты — что там за ними, есть ли жизнь, есть ли он? А может, в эту самую минуту там звонит телефон, долго и надрывно, и любимый ее из далекого Эквадора пытается прорваться к ней; а может, апартаменты заняты кем-то другим, но, нет, тогда бы и шторы поменяли и не было бы у нее этого щемящего чувства, что смотрит она на временный, оскорбленный и отвергнутый свой дом, и раскаяние жжет душу… раскаяние за все, что пытается теперь искупить, если возможно искупление — Господи, только в Твоих силах бывшее сделать небывшим… Но что это? Несса вздрогнула: приоткрылась штора, и женская фигура появилась в полумраке, не зажгла лампы, не повернулась лицом, подняла руки, будто в просьбе или мольбе. «Откуда там женщина? — недоуменно подумала Несса, и жар прилил к щекам, — вернулся ли он? И почему там женщина? — но не заревновала, ни одной дурной мысли не допустила — даже если и так, даже если и другая — ничего не меняет это в любви, потому что перешла любовь ее в категорию неизменного, о чем, вспомнила она, и Тимофей говорил с неподражаемой и всесильной силой слабого. |
| Магдалина появлялась в светлых одеждах — то в просторном платье, то в плаще с большими белыми пуговицами, то в длинной накидке — и садилась напротив, в углу. Лицо у нее было тоже светло и спокойно, золотые кудри спускались до плеч, правая рука слегка вытянута вперед, будто она что-то ощупывала в воздухе или искала, или защищалась. Робин вслушивалась в дыхание Магды. Для этого она должна была затаить свое. Тот факт, что Магдалина дышала — даже не столько ее физическое присутствие — сводил Робин с ума. Дыхание было как речь, как особая попытка общения, и Робин силилась понять, что же говорит Магда. Однажды ей удалось различить слова: — Твоя мать жива… И долго не могла потом забыть об этом. В тюрьме Робин чаще, чем прежде, вспоминала родителей. Однажды много лет назад (когда только начиналось ее бездомное существование), случился невыносимый приступ тоски по ним — по мертвому отцу и по наполовину живой от пьянства матери, и, сама не зная, как это вышло, она оказалась в старом городском районе, где у них когда-то была квартира, звонила в дверь, но открыла чужая женщина и тут же с грохотом захлопнула, и какое-то время обескураженная Робин бродила вокруг, а потом вдруг села в автобус и приехала к тетке, двоюродной сестре матери, уже тогда больной неизлечимой болезнью костей, у которой гостила часто маленькой девочкой и которая навещала ее в сиротском доме и как-то заставила выучить наизусть свой адрес — стояла поодаль, наблюдая за низким, пришедшим в упадок домом, не решаясь приблизиться, и наконец сама мать, сгорбленная, испитая старуха вышла на трехступенчатое крыльцо и засеменила навстречу, но возле почтового ящика остановилась и, ничего в нем не найдя, вернулась обратно. И никто больше не выходил до самой ночи. Вернувшись со свидания с Ванессой, Робин попросила у охранников листок бумаги и ручку. На одной стороне написала: «Камилле Блант» и теткин адрес. На другой крупными неровными буквами: «Мама, я хотела бы тебя увидеть. Если не можешь приехать, то напиши до июля. Потом может быть поздно. Буду ждать. Твоя дочь Робин». |
|
|
