| Между такой сделкой, устанавливающей временный modus vivendi, в видах соблюдения взаимных интересов, и соединением церквей нет ничего общего. Такого рода сделки нашего правительства с папой не должны быть считаемы даже и подходом к делу соединения церквей, или одним из благоприятных условий для начатия и осуществления этого дела. Политический договор – дело чисто правительственное: народ в заключении таких договоров совсем не участвует и даже не знает о них; а соединение церквей есть дело Церкви, следовательно, всего народа, руководимого церковной и правительственной властью. Что одно правительство, не только гражданское, но и вместе с церковной властью, без участия и согласия народа, ничего не может достигнуть в деле соединения церквей, это наглядно показали примеры Лионской и Ферраро-Флорентийской унии. Греческое правительство и часть греческого духовенства дали согласие на унию с Римом в целях политических; но народ Греческой церкви не участвовал в унии и не дал согласия на нее, а потому она и осталась на бумаге. Считаем нужным сказать это особенно потому, что сам папа в некотором сближении с ним Русского правительства, начавшемся в недавнее время, склонен видеть «приглашение к восстановлению мира», т. е., церковного союза. «В настоящее время, говорит он, мы замечаем на Востоке гораздо более снисходительное отношение к католикам и даже некоторую наклонность к благоволению. Нашим приверженцам были там оказываемы добрые услуги, со всеми признаками человеколюбия и дружбы». И это внушило папе мысль, что настоящий момент особенно благоприятен для начатия дела соединения церквей, и надежду, что последнее скоро состоится. Но если папа думает и говорит это искренно, то он глубоко заблуждается. Если наши светские и даже духовные лица принимали его приверженцев радушно, то это в характере Русского народа, добросердечного, немстительного и гостеприимного. Но угощая приверженцев папы вкусными блюдами и приветливыми речами, Русские вовсе не думают показать этим, что они в настоящее время более склонны к соединению с Латинской церковью, чем двадцать, или двести лет тому назад. |
| В свою очередь, Кирилл недоволен был в начале спора с антиохийцами тем, что они, слишком рельефно представляя учение о целости двух природ во Христе, оставляли в тени учение об их существенном соединении в Нем. Конец этим пререканиям наступает тогда, когда Кирилл и антиохийцы, после взаимных переговоров, стали согласно исповедовать соединение двух естеств «неслиянным» и «нераздельным». Нельзя сказать, что Кирилл или православные чем-либо пожертвовали со своей стороны, когда снизошли к требованиям антиохийцев, как нельзя сказать, чтобы антиохийцы вносили какое-либо неправославие в православие, когда настаивали, чтобы Кирилл не отказался от тех, обычных у них, формул христологических, которые прежде казались подозрительными Кириллу. До этого времени, до унии Кирилла с антиохийцами, конечно, существовало и ясно сознавалось всеми православными истинное учение, относительно лица Богочеловека. Но доселе еще не было определено, в каких именно словах выражать это учение. Одни выражали так, другие иначе. Со времен же унии исчезло всякое сомнение по этому поводу. И александрийцы и антиохийцы общими силами выработали ту терминологию, какая с тех пор живет в догматическом языке православных богословов. Где же тут соединение «православия и не православия»? Где тут сходство с унией лионской и флорентийской? Где тут основание для опасения самого слова «уния»? Касательно истории монофизитства, о. Иванцов тоже заявляет несколько претензий при чтении моего сочинения, рассуждающего и об этом предмете. Прежде всего, он находит, что взгляд мой на Евтихия неправилен, что я преувеличенно сужу об его умственных качествах. Хотя я и не думаю о Евтихие так высоко, как полагает об этом мой критик; однако, не считаю нужным следовать тем историкам, которые считают его за сумасбродного старика. Правда есть древние свидетельства, которые рисуют умственные качества его не в привлекательном виде. Разумеем свидетельства папы Льва Великого и Авита, епископа Вьенского 125 , но это показания писателей западных, которые, конечно, лично не знали Евтихия. |
| Военните поражения и вътрешните сътресения се възприемат от християнското съзнание в есхатологична перспектива: като изпитания, призовани да укрепят Христовия народ във вярност към Бога. Но положението на държавата се влошава от век на век. След VII в. целият Изток се оказва под властта на друга религия — исляма. А Западът, оказал се под властта на германските народи, се сплотява около римския папа като единствен законен наместник Христов; той се откъсва от гръцкия свят и от безпокоен съюзник се превръща в непримирим съперник на православна Византия. Новият Рим се оказва в изолация. А когато увлечените от възродилия се елински национализъм гърци отблъскват и своите единоверни съседи — българите и сърбите, дните на империята се оказват преброени. В отчаян опит да спасят държавата византийските императори и църковни политици два пъти решават да се поклонят на Запада, приемайки продиктуваните от Рим условия на Лионската (1274) и Флорентийската (1439) унии. Но и единия, и другия път тези църковни компромиси не само не донасят очакваните външнополитически дивиденти, но и предизвикват мощен протест в страната. Ето как описва резултатите на Флорентийската уния византийският историк Дука: «Веднага след като архиереите слязоха от триремите, населението на Константинопол по обичая ги поздравяваше и питаше: «Е, какво е положението? Как мина съборът? Победихме ли?» Но те отговаряха: «Не, ние продадохме нашата вяра, заменихме благочестието с нечестие, предадохме чистата жертва и се оказахме азимити». … А ако някой ги питаше: «Добре де, защо тогава подписахте?», те отговаряха: «Защото ни беше страх от франките». И когато отново ги питаха бил ли е някой от тях изтезаван, или бит, или хвърлен в затвора, [те казваха] «Не». «Тогава защо?» — «Ръката сама подписа — казваха те, — дано да бъде отсечена! Езикът сам се съгласи, дано да бъде изтръгнат!» Нищо друго не можеха да кажат. Та нали някои архиереи бяха заявили при подписването на договора: «Няма да подпишем, докато не ни дадете достатъчно пари». Дадоха им и те потопиха перо в мастилницата. [Франките] похарчиха за тях безбройно количество пари, отброени в ръцете на всеки от отците. След това те се разкаяха за стореното, но среброто не върнаха. И като признаха, че са продали вярата си, те извършиха по-голям грях от този на Юда, защото онзи бе върнал сребърниците. Видя това Господ и ги отхвърли. Огън се разгоря против Иакова, и гняв се подигна против Израиля [Пс. 77:21]» (Красавина С.К. Дука и Сфрандзи об унии православной и католической церквей//Византийский временник. 1973. Т. 27. С. 145.) |
| Из школы этот вопрос может быть перенесён на церковную платформу; и тогда союз между Восточной Православной и Епископальной Церквами будет просто синтезом взаимного знания, уважения и любви. Когда вопрос станет ясным в сознании обеих сторон и будет ясно видно, что нужно сделать для того, чтобы уния стала фактом, церковным властям останется только санкционировать уже существующий факт взаимного притяжения двух Церквей и продемонстрировать полную возможность их сосуществования. Тогда действительно может быть достигнут святой союз двух Церквей. Что касается союзов, организованных орденами и усилиями светских и духовных властей, то их у нас уже достаточно. Они не принесли христианству ничего, кроме вреда. Мы всё знаем о двух великих союзах, Флорентийском и Лионском; мы знаем, как они были образованы и каков был их конец. Но знаете ли вы, мои американские друзья, о Брестской унии, которую триста лет назад заключил Рим с частью нашего русского народа, насчитывающего в настоящее время четыре миллиона человек? Знаете ли вы нынешнее состояние русских униатов? Знаете ли вы, что Рим нарушал и продолжает нарушать, особенно в настоящее время, религиозные права этих несчастных униатов, нарушая тем самым свои торжественные обещания? В 1624 году Папа Урбан VIII издал декреты от 7 февраля и 7 июля, согласно которым ни один русский униат или грекокатолик не должен становиться римским католиком; однако в наши дни Папа Пий X посылает к русским униатам Америки епископа, чья особая миссия состоит в том, чтобы постепенно лишить униатов обряда Восточной Церкви и сделать из них латинян. Я не могу без глубокой и сердечной боли говорить о делах латинизированного русского духовенства среди русских униатов. Я много читал и слышал о политике Ватикана и иезуитов, о ренегатском русском униатском духовенстве и его отношении к собственному народу. Но то, что я увидел и узнал здесь, превосходит всё, что я мог ожидать или представить. На американской земле многие униаты начали возвращаться к Церкви своих предков. |
| Варлаам, происходивший из среды греков-униатов Южной Италии, по прибытии в Константинополь в начале 1230-х годов сделал блестящую карьеру при дворе в качестве философа и ученого: от имени императора он вел переговоры с папскими легатами о соединении Церквей. В период переговоров Варлаам составил несколько трактатов против латинского учения о Филиокве, в которых доказывал, что ни греки, ни латиняне не могут настаивать на правильности своего учения по той причине, что Бог всецело непознаваем и что рассуждения о Нем не могут покоиться на чувственном опыте. Такая точка зрения не удовлетворила Папу Бенедикта (1334–1342), которому были представлены трактаты Варлаама. Для папы релятивизм в догматах был неприемлем, и он требовал непременного признания Филиокве православными в качестве условия для заключения унии. С православной же стороны на сочинения Варлаама отреагировали афонские монахи во главе с Григорием Паламой , который в то время был иноком Великой Лавры. Переписка между Григорием Паламой и Варлаамом, начавшись с вопроса о границах богопознания, быстро перетекла в спор о сущности «умного делания», о психосоматическом методе молитвы Иисусовой и о созерцании Божественного света. Варлаам начал высмеивать психосоматический метод молитвы Иисусовой, называя практиковавших его монахов «омфалопсихами», или «пуподушниками», как если бы они считали, что душа человека находится в его пупке. Опыт созерцания Божественного света, который был известен исихастам, воспринимался Варлаамом как чувственное и соблазнительное явление бесовского характера. В ответ на эти обвинения, выдвинутые как в переписке, так и в ходе личных встреч с Варлаамом, Григорий Палама написал три «Триады в защиту священно-безмолвствующих». В этом сочинении Григорий прежде всего защищает монашескую практику молитвы Иисусовой, настаивая на том, что молитва – не только умственное, но и телесное делание, не просто евагрианское «восхождение ума к Богу» 118 , но делание, охватывающее всего человека, включая ум и сердце, душу и тело, взор и дыхание. По учению Паламы, душа – это «единая многоспособная сила, которая пользуется получающим от нее жизнь телом как орудием»; телесным органом, в котором локализован ум человека, является сердце, и именно в него следует заключать ум 119 . Если ум во время молитвы будет находиться вне тела, как рекомендовали противники исихазма 120 , то он никогда не сможет достичь внимания и сосредоточения, но всегда будет пребывать в рассеянности. В сердце же ум сходит благодаря дыханию и вместе с дыханием: |
| Итак Сануто в 1324 г. обратился наконец к Андронику (старшему сыну М. Палеолога) с предложением своих услуг в пользу примирения церквей и с уведомлением, что, находясь довольно долго при дворах Французском и папском, он очень много говорил с влиятельными лицами при обоих дворах на счет безопасности и чести византийской империи и будто бы нашел тех и других расположенными разделять его мысли 244 . Получив от Андроника вежливое, состоящее из общих фраз, письмо, Сануто еще раз писал в 1326 г. в Константинополь, сильно убеждая Андроника признать над собою власть римской церкви 245 . Папа с своей стороны решился также послать в том же 1326 г. нунция к Андронику, но приказал своему послу прежде отправления в Константинополь явиться во двору неаполитанскому и переговорить с королем и братом его принцем Тарентским, к которому вместе с дочерью Екатерины Куртенайской и Карла перешли притязания на константинопольский престол. Нунций должен был узнать намерения того и другого и мнения их относительно религиозно-политического союза с православным востоком и обо всем подробно отписать в Авиньон 246 . Вероятно то, что узнал папский посол от короля неаполитанского и его брата, было неблагоприятно для замыслов Сануто; по крайней мере не видно, чтобы нунций был в Константинополе. Впрочем и весь вообще проект Сануто по словам Мишо 247 «современники только хвалили, но осуществлять никогда не думали 248 . Доселе, как мы видели, на движения, начинавшиеся на западе, константинопольский двор сначала вовсе не отвечал, а потом, хотя и отвечал, но только по необходимости, из вежливости. Со вступлением на престол нового императора Андроника III младшего (1328–1341), более, чем его предшественник, деятельного, желавшего заняться устройством империи, несвязанного, подобно своему предшественнику – деду, отношениями к лионской унии, притом сильнее, чем Андроник II, тревожимого турками, – при византийском дворе пробуждается уже на самом дел мысль снова войти в сношения западом, просить помощи бедствующей империи; хотя эта мысль высказывается еще довольно осторожно. |
| А между тем в тоже самое время никогда не переставала та и другая сторона желать взаимного единения, побуждаемая в тому отчасти естественным чувством сожаления о церковном разрыве, более же политическими обстоятельствами, которые требовали дружной борьбы с общими врагами, невозможной при существовали взаимной, сильной, религиозной неприязни, отчасти наконец (со стороны запада) властолюбием пап. Таким образом живо чувствовали и потребность и в тоже время невозможность воссоединения церквей – особенно на восток. По многим обстоятельствам вопросом о соединении церквей особенно был заинтересован восток, так что этот вопрос в описываемую эпоху может быть вызван более восточным вопросом, чем западным. Там попытки к его решению сопровождались полными интереса событиями. Там были и самые усердные ревнители соединения и самые жаркие его противники. Первых было сравнительно немного, вторых всегда было огромное большинство. На сторон первых почти всегда была люди политики: император, двор и высшие сановники. На стороне последних – народ. Духовенство занимало по большей часта средину между теми и другими, с одной стороны, желая восстановления церковного мира, с другой, понимая его невозможность. При таком отношении различных классов общества греческого понятно, как много интереса представляют попытки к соединению церквей в описываемую эпоху на греческом востоке. Без преувеличения можно связать, что они полны драматического интереса, по крайней мере в важнейших эпизодах этой истории, каковы: лионская и флорентийская унии. Кроме того нужно заметить, что в вопрос о соединении церквей, как в единственном серьёзном вопросе, сосредоточивавшем на себе описываемую эпоху все внимание греческого востока, обрисовывается как нельзя лучше тогдашнее состояние восточной церкви. Историю греческой восточной церкви тогдашнего временя можно вполне назвать историей вопроса о соединении церквей. А потому и изучать историю этой церкви в этот период всего лучше в удобнее в связи с изучением четырехвекового развития взятого нами вопроса. |
| Политическое положение Византии в описываемую эпоху было слишком затруднительно. Одряхлевшая империя, при нападении на нее турок и крестоносцев, приходила в упадок. Рассчитывая на содействие пап, имевших большое влияние на ход политических дел во всей Европе, чтобы защитить империю от врагов и предотвратить ее падение, Византия искала союза с Римом. А так как пап ничем нельзя было расположить в свою пользу, как только изъявлением желания к соединению церквей (с подчинением Восточной — Западной), то византийское правительство во всех переговорах на первый план выставляло вопрос об этом соединении. Но одна эта расчетливость уже говорила о непрочности попыток. В переговорах не хватало искренности, латиняне и греки, под предлогом соединения церквей, преследовали другие цели. Поэтому когда эти цели достигались или нет одной стороной, то вопрос о соединении отодвигался на задний план. Непрочность попыток к соединению церквей во многом обусловливалась еще и тем, что они не были всеобщими, по крайней мере, на востоке. Со стороны греков хлопотали о воссоединении императоры, церковная же иерархия и народ всегда были против соединения, так как видели в нем подчинение церкви папам. Из множества неудачных попыток к соединению особенно замечательны две, доведенные до конца всевозможными хитростями и насилием и имевшие печальные последствия для восточной церкви. Это так называемые унии — лионская (1274 г.) и флорентийская (1439 г.). В 1261 году латинская империя в Константинополе пала. Никейский император Михаил VIII Палеолог (1259-82 г.), при содействии генуэзцев, отнял у латинян Константинополь и восстановил Византийскую империю. Но положение империи и её государя было весьма затруднительным. Последний латинский император Балдуин II, после падения империи, отправился на запад и умолял папу и государей помочь ему возвратить престол. Папа Урбан IV, тоже потерявший Константинополь, завоеванный греками, принял сторону Балдуина и отлучил от Церкви генуэзцев за союз с Палеологом и начал взывать к новому крестовому походу против Константинополя. |
| Обсуждая с И.Аксаковым свою статью о католичестве, Соловьёв заметил (в феврале 1883 года): «Говоря о примирении с католичеством, я тем самым уже предполагаю, что католичество в принципе не ложно...» (230). Месяц спустя он уточнил свою позицию: «Вы смотрите только на папизм, а я смотрю прежде всего на великий, святой и вечный Рим, основную и неотъемлемую часть Вселенской Церкви. В этот Рим я верю, пред ним преклоняюсь, его люблю всем сердцем и всеми силами своей души желаю его восстановления для единства и целости всемирной Церкви, и будь я проклят как отцеубийца, если когда-нибудь произнесу слово осуждения на святыню Рима» (231). На католичество, как мы знаем, у Соловьёва были свои виды: его назначение— быть основою задуманной Вселенской Церкви. «Всякое положительное развитие моих мыслей сводится на проповедь Вселенской Церкви и примирения с папством...» (253),— пишет он Страхову в ноябре 1887 года. Но то дальняя цель. Ближайшая же задача— изменение отношения к католичеству в Православии. В октябре 1883 года он вновь пишет Аксакову: «Говоря без аллегории, я «хлопочу» вот о чём: 1) Чтобы представители нашей учащей Церкви не считали церковный спор Востока и Запада порешённым в смысле безусловного осуждения западной церкви, на каковое осуждение они никаких высших полномочий не имеют. 2) Чтобы они не раздували спорных пунктов до нелепых и фантастических размеров. 3) Чтобы они сдали в архив своё «обличительное» и «полемическое» богословие, которое выдаёт себя уже одним названием, и вместо судейских и солдатских отношений к западной церкви допустили родственные и солидарные отношения в сфере религиозной, богословской и церковной, оставляя мирскую политику пока министрам и генерал-губернаторам. Нравственная перемена в нашем отношении к западной церкви будет первым шагом христианской политики, суть которой в том, что она исходит из нравственных чувств и обязан ностей , а не из интереса и не из самомнения. Братское отношение к западной церкви противно нашим естественным интересам и нашему самомнению, но именно поэтому оно для нас нравственно-обязательно. Ни о какой внешней унии, вытекающей и из компромисса интересов , здесь нет речи, и в той зак лючительной статье, которую я хочу Вам дать, будет выражено решительное осуждение всем бывшим униям, и общим (Лионская, Флорентийская), и ещё более частным (Брестская, доселе, к несчастью, существующая в Галиции)» (234-235). |
| 25 декабря 2010г. 21:21 Прошу прощения, но некоторые термины мне здесь не совсем ясны. «Translation confessions» «translation imperia» - на каком языке это написано? Мое непонимание - это плод моего невежества, или же мы имеем дело здесь с каким-то искажением текста? Игорь Ходыкин, кандидат богословия 27 декабря 2010г. 14:35 Замечательная работа уважаемого современного византолога А.М. Величко. Она пробуждает подлинный интерес к изучению Византии, причём не столько как к политической модели государства-империи, но и, прежде всего как к неисчерпаемой духовной и культурной мировой величине. К сожалению, в российской системе образования тема Византии незаслуженно ещё продолжает игнорироваться. А это ведь значительная составляющая российской культуры. Хотелось бы поблагодарить портал Богослов.ру за размещение столь полезного и научно-перспективного материала. Дмитрий Коробейников, Москва 29 декабря 2010г. 03:22 Простите, в статье А.М. Величко встречаются грубые ошибки. Императора Андроника I Палеолога не существовало - был император Андроник I Комнин. Что касается термина «translation imperia», то корректный термин, устоявшийся в исторической науке - это translatio imperii. И наконец, утверждение, что " из 99 реально царствовавших императоров и императриц ни один не был анафематствован Церковью " сомнительно - как тогда быть с императором Михаилом VIII Палеологом, который именно за свою приверженность Лионской унии не был удостоен православного погребения? Величко А.М. 29 декабря 2010г. 16:12 Спасибо, Дмитрий (извините, не знаю Вашего отчества) за интерес к моей работе! К сожалению, я действительно ошибся с Андроником I, определив его не к той правящей династии. Виноват и с техническими погрешностями. Что же касается вопроса анафематствования, то правда моей стороне. Не быть удостоенным православного погребения и анафематствование христианина - разные санкции, далеко не равнозначные. Можно еще привести императоров Зенона и Анастасия I, исключенных из диптихов по требованию Римского епископа. Но это также не анафема и не препятствует личной молитве за царя. Более того, императоры-ересиархи Исаврийской династии и их преемники-иконоборцы также избежали церковного осуждения. Все это, разумеется, далеко не случайно, и напрямую зависит от понимания роли царя в Церкви и Империи, как оно издревле сложилось в Византии. |
|
|
