| 173 Разбирая дела академического архива за учебные годы 1859–1860 и 1860–1861, я не нашел разрядного списка по успехам (вероятно, он или где-нибудь застрял между бумагами или не составлялся), а встретил только алфавитный список, писанный рукою тогдашнего секретаря академического правления и конференций, проф. Е. И. Ловягина , со сводкою баллов по устным ответам и сочинениям. Общий итог баллов выставлен против М. И. Владиславлева – 120¾, Т.В. Барсова – 120¼, А. Катанского – 118¾, Ф. Г. Елеонского – 115. Против же Ник. Ив. Барсова, который принят был в академию под 1, – 109½. 174 В этом 1861 г. он приезжал в Россию, чтобы хлопотать о торжественном освящении созданного им великолепного храма в Париже, с участием непременно православного епископа, что после многих хлопот ему и удалось. Послан был в Париж еп. Ревельский, викарий С.-Петербургский Леонтий (Лебединский; † митр. Московский), который и совершил в том же году освящение нашего православного храма в столице Франции. 175 Напрасно митр. Леонтий в своей публикации «Мои заметки и воспоминания» («Богосл. вестник», 1914, январь, стр. 137, 140) укоряет его за стремление «популярничать» и «приспособляться» ко взгляду тогдашнего ректора – Преосв. Нектария. 176 Викторин (Любимов), калуж., 6-й маг. XX к. СПб. акад. (1853), 1853 – инспект. Смолен. сем., 1857 – инспект. СПб. акад., 1858 – рект. Костром. сем., 1860 – рект. Тифлис. сем., 1868 – еп. Чебоксарский, 1874 – Полоцкий, 1882 – Подольский, † 1882. Он напечатал книгу «Друг духовного юноши», полную самых мелочных правил поведения студентов, и требовал их исполнения. Результатом было возмущение студентов против инспектора и исключение шести человек, главных виновников беспорядков. А инспектор Епифаний (Избитский), воспитанник польских католических школ, держался иезуитской системы надзора над студентами, которая также не приносила хороших плодов и только напрасно раздражала студентов. Все это дошло до нас по преданию от предшествующих курсов. 177 Памятен мне первый обед в академической столовой. Будучи тогда в угнетенном состоянии духа и незнакомый с порядками общежития, я до того растерялся, что сел не против назначенного для каждого студента прибора, а посередине двух приборов, и очутился рядом с Н. Г. Благовещенским. Видя мое смущение, он поделился со мною своею порцией, и с тех пор начались между нами приятельские отношения, не прекратившиеся до самой его кончины. Скончался этот очень даровитый мой товарищ, после службы в Витебской семинарии и инспекторства по народным училищам министерства народного просвещения, в Петербурге, в отставке. |
| Когда Бог оказал милосердие тем, которые покаянием предотвратили последствия гнева (божественного), и когда истёк назначенный срок, после которого должно было совершиться предвозвещённое, а между тем ничего из предсказанного не сбылось; тогда пророк очень опечалился не потому, что город избежал погибели (ибо это свойственно только злому завистнику и меньше всего свойственно святому), но потому, что он казался каким-то лжецом и пустословом, напрасно устрашавшим их и говорившим от своего мышления, а совсем не от уст Божиих, по написанному. Но некоторые думают, что пророк опечалился по каким-нибудь другим не указанным (в библейском тексте) соображениям. После того, как он, говорят, узнал, что Израиль, с призванием стада язычников, совершенно утратит упование на Бога, то, как будто бы уже настало такое время, он пришёл в великую скорбь и опечалился о своих (Продолжение следует) [Автор не установлен.] Вечная память! [Высокопреосвященный Леонтий [Лебединский], митрополит Московский († 1 августа)]//Богословский вестник 1893. Т. 3. 9. С. 335–337 (2-я пагин.) —335— Владыка наш скончался! Упокой Господи душу его в селениях праведных! Глубоко чувствует Московская Духовная Академия всю тяжесть понесённой ею утраты. Господу угодно было, чтобы очень по много времени Высокопреосвященный Леонтий стоял на свещнице церкви московской, но и в это короткое время он успел уже ясно показать столько отеческого внимания и заботливости, столько сердечного расположения к своей академии, что тяжкий недуг его и последовавшая затем кончина вызвали искреннюю скорбь во всех, кому близки и дороги интересы академии. – Велики труды и многосложны заботы Архипастыря московского и почивший Владыка, отдавая себя этим трудам и заботам, очевидную питал уверенность в том, что среди имеющих право на его отеческое покровительство и внимание духовная академия должна занимать не последнее место. Просвещенный Архипастырь высоко ценил академию, как один из высших рассадников духовного просвещения, поставляя себе святительским долгом содействовать всеми зависящими от него средствами правильному развитию и процветанию того учреждения, которое воспитывает научно-образованных пастырей церкви и руководителей духовного юношества не для Москвы только, но и далеко за её пределы. – |
| Полонизм поборол изрядно; но дух шляхетский и жидовскую меркантильность в духовенстве нашем – не скоро еще выкурить можно. Надеюсь на семинарию и училища, которые идут у меня добрым путем». 22 Но в общем и духовенство было им поднято на довольно значительную, особенно по сравнению с прежним, высоту и в умственном и в нравственном отношениях, словом и примером архипастыря было вызвано из состояния апатии и подвигнуто к деятельности, ближе всего миссионерской и проповеднической, оживлено, поднято им и в своем самосознании и самочувствии, раньше подавленном. И правительство ценило деятельность архипастыря Подольского. Сверх Высочайшего пожалования, при лестных рескриптах, орденами, преосв. Леонтий 8 апреля 1873 года на Подольской же епархии возведен был и в звание архиепископа. Однако постоянная борьба с полонизмом, иезуитизмом и жидовством, неустанные и разнообразные труды, которым, казалось, и конца не было, стали утомлять и его сильную и деятельную натуру: он не мог не желать перехода на более покойную епархию, вообще «переменить епархию, где» он, – как сам писал к тому же преосв. Никандру от 8 апреля 1874 года, – «измучился и здоровье испортил», где так много претерпел разного рода неприятностей, которые «осадили его голову», и т. д., хотя формально никуда не просился, ибо опасался, «что бы не пойти против воли Божией». 23 И он, конечно, заслуживал перемещения на лучшую епархию. Таковою епархией оказалась Херсонская, на которую он и перемещен был в том же 1874 году 2 октября. Ноября 10 дня он совершил последнее священнослужение на Подольской епархии и при этом сказал слово к пастве, в котором, согласно вышеизложенному, между прочим говорил: «Почти одиннадцать лет Господь судил мне нести бремя архипастырского служения Подолии. Эти годы, по долгу звания моего, посвящены были трудам, направленным к преуспеянию православия и благочестия в пастве, – и труды не остались бесплодными»; в заключение же от имени Божия призывал «прощальное пастырское благословение на всю возлюбленную паству Подольскую». |
| Так было с высокопреосвященным Леонтием на Подольской и Холмско-Варшавской кафедрах. Встречали его там сдержанно и даже с недоверием, а провожали со всеми признаками искренней любви и горячего сожаления, с горькими воздыханиями и громким плачем. Далее, такие натуры не замыкаются в себе, а бывают широкими и общительными. Таков был и почивший владыка, всегда и везде, входя в общение и с важными лицами, и с простыми людьми, с учеными и некнижными и отовсюду извлекая годное для общеполезного. И такую общительность, свободную от бюрократической замкнутости, он считал одним из достоинств пастыря, так как видел в ней могущественное средство к приобретению опытности в пастырском душепопечении, к развитию и усовершенствованию дара слова, столь необходимого для проповедничества, и т. п. По связи с тем же учительство, проповедничество он считал самою существенною обязанностью пастыря Церкви и во всякое, а особенно в настоящее, время, сам в себе подавая живой пример исполнения этой обязанности и обладая к исполнению ее выдающимися способностями. Еще когда он был в Воронежской семинарии учеником, на его проповеди в великий пяток наставник сделал такую заметку: «Сочинитель подает лестные о себе надежды; можно надеяться, что он со временем будет прекрасным проповедником; и первый опыт сей довольно зрел, и заслуживает очень хорошую похвалу». 36 Эта заметка имела пророчественное значение. Высокопреосвященный Леонтий является одним из выдающихся проповедников нашего времени и нашей церкви. Слова и речи его, которые впервые изданы были уже в 1867 году, а в 1888 году напечатаны были третьим, значительно пополненным, изданием в двух томах, вполне отражают па себе обрисованные нами черты его нравственного образа и характера. Они суть плод непосредственного вдохновения и чувства, и не обнаруживают продолжительной и часто утомительной работы мысли, хотя, конечно, все они хорошо продуманы. Будучи свободны, с одной стороны, от диалектических тонкостей и извитий мысли, а с другой, – от искусственности в слововыражениях, ораторских приемах и прочего, относящегося до школьного красноречия, они все просты и вместе глубоко-содержательны, обильны мыслями, добрыми, задушевными чувствованиями и назиданием, жизненны. |
| Каждый академический предмет представляет собой не что-нибудь новое сравнительно с предметами семинарского курса, а лишь новую степень, расширение масштаба и кругозора этих последних. Совсем не то представляется в отношении новой академической науки. Здесь преподаватель должен чувствовать себя не совсем на месте. Не говорим уже о том, что ему приходится иметь дело с совершенно неподготовленной аудиторией, которая может только слушать, воспринимать, но не имеет никаких средств так или иначе критически отнестись к новому материалу. Ему приходится по необходимости быть очень осторожным в своих сообщениях, устранять всякие даже чисто-терминологические затруднения и вообще не отходить далеко от азбучных истин. И однако самому необходимо знать и не обходить самых опасных дебрей, самых сложных и запутанных вопросов своей специальности. Если раньше нас учили на лекциях церковной археологии, что занимающийся ею должен знать палеографию, историю, классический антик, то теперь этого оказывается совсем недостаточно. Историк Церковного искусства должен быть не только богословом, —176— археологом, палеографом, – этого мало: он должен знать и владеть всеми средствами для вполне научного анализа в своей области. Нельзя говорить об икосах частных домов, в которых первые христиане отправляли своё богослужение, не зная данных помпейских раскопок и тех выводов, и заключений, какие предложены учёными архитекторами. Но как говорить архитектурным языком, не будучи знаком с механикой? История христианской базилики была бы совершенно непонятной, если бы рассматривать её без экскурсов в историю античной архитектуры. Тоже самое нужно сказать и относительно иконографии. Изображение ангелов нельзя изучать без анализа античных монет с образом „Ники“, воскресение Спасителя очень интересные вариации имеет на поздних византийских монетах, и т. д. Нужно быть самому художником-техником, чтобы уметь анализировать древнейшие русские иконы, часто лишённые хронологических дат, которые можно установить бывает только разбором стилистических или палеографических данных. |
| А n =А –1 (А n +1 )=А –2 (А n +2 )=A –3 (А n +3 )=.... (31); и вообще A n =A -m (A n+m ). (32). Значит, A n включает в своё содержание не только весь ряд меньших потенций знания, но и весь ряд больших потенций. 42 . Но знаемым, познаваемым является для А n непосредственно лишь А n –1 . Все же потенции, предшествующие А п-1 (т. е. все А i , для которых i < n-1) в отношении к А n („усиленному знанию“) являются „под-знаемыми“, лежащими ниже знания. Наоборот, все потенции последующие А n –1 (т. е. все А i , для которых i> n) являются „сверх-знаемыми“, лежащими выше знания. Одни – уже не сознаются, другие ещё не сознаются. Одно – бесконечность до, другое – бесконечность после. Одно – забвение прошлого; другое – запамятование будущего. 43 . В самом деле, законность этого нового освещения знания, – светом идеи времени? – явствует из следующего: Последовательная смена потенций сознания создаёт идею времени. Движение в положительную сторону ряда – переход от прошедшего к будущему; движение в сторону противоположную – переход от будущего к прошедшему. Так, сознание умирающих, утопающих, падающих с гор и т. д., когда организм лишается знания (забвение, слабость и т. д.) создаёт обращённый временный ряд, – от настоящего к прошедшему. И наоборот, творческий акт познания влечёт в будущее, даёт предвосхищение буду- —167— щего, пророчество. Конфуз – потеря себя в настоящем, акт движения в прошедшее, и, следовательно, творчество – акт движения в будущее. И потеря себя в настоящем, т. е. конфуз, и творчество выводят из настоящего, но – в противоположные стороны. Итак, если А есть настоящее (в настоящем), то что есть прошедшее? – Система потенций , для которых i i для которых i> n. Субъект знания – будущее; объект – прошедшее; сам акт знания – настоящее. Вещь в себе – абсолютное прошедшее; трансцендтальный субъект – абсолютное будущее. 44 . Сейчас идёт речь о том, как ряд потенций порождает собой ряд временный. – В самом деле, если наш ряд потенций (– закон раскрытия сознания –) должен быть источником исторического процесса философии, то он, этот ряд, должен, как сказано, быть историо-генным по своей природе. |
| Католический богословский факультет в —42— Париже (теперь уже не существующий) назначил премию Гюйгенса за лучшее сочинение на эту тему. Премия была присуждена Ортолану за его книгу „Astronomie et Théologie. 1894“. Астрономическая теория, рассуждает Ортолан, лишившая землю значения центрального светила и выяснившая, что размеры нашей планеты крайне ничтожны по сравнению с размерами других небесных тел, естественно должна была привести к мысли, что и обитатели земли не представляют собой высших и исключительных созданий во вселенной, что на других мирах могут жить иные разумные существа, может быть несравненно более культурные, чем люди. Это предположение стали развивать, и в настоящее время оно имеет многих горячих защитников. Особенно ревностно на многочисленности обитаемых миров настаивает Фламмарион. Поэты, говорит Фламмарион, одной силой своего воображения создали множество видов фантастических существ, не имеющих никакой реальности и живущих лишь в их душе, но, конечно, поэты менее могущественны, чем природа. Следовательно, звёзды обитаемы. Этот силлогизм является у Фламмариона главном аргументом, доказывающим обитаемость небесных миров. Исходя из него, он утверждает, что жизнь распространена во вселенной повсюду. Микроскоп открывает целый мир организмов в капле воды, тем более организмы должны существовать на громадных мирах. Но апеллируя к микроскопу, Фламмарион забывает о телескопе. Между тем телескоп даёт непоколебимые основания утверждать, что жизнь во вселенной распространена далеко не так широко, как это предполагает французский астроном. Для возникновения и поддержания жизни требуются условия, которые далеко не всегда оказываются налицо. Семена погибают, когда температура становится выше 60° (по Цельсию) или, когда она опускается немного ниже нуля. Температура большей части небесных тел несомненно находится далеко вне этих пределов. Говорят, что на других мирах могут быть иные условия и иные формы жизни. Но это предположение не выдерживает решительно никакой критики. |
| Человек есть ничтожество, случайно он занял высшее положение на земле, но со временем обратится в ничто. Эти два положения, что нет мира выше человеческого и что человек – ничтожество, утверждаются одними и теми же лицами, хотя они и несовместимы. Если нет Бога, то человек не знает никого выше человека. Случайно или не случайно он занял высшее место в известном мире, он во всяком случае его занимает, он постепенно подчиняет себе мир, он заставляет цветы благоухать для него, он овладевает минералами, растениями, животными, он овладевает природой и даже постепенно пересоздаёт её. Культивированные растения и домашние животные – не только создание природы, они отчасти и создание человека. Когда человечество обратится в ничто, это никому неизвестно, но теперь мы видим, человечество не только овладевает бытием, оно постепенно овладевает тайнами бытия. Человек ещё не встретил во всей вселенной существа, которое подобно ему могло бы пользоваться огнём и обладало бы даром слова. Если человек и произошёл от животных пред- —36— ков, он во всяком случае теперь порвал связь с своими животными родичами. Между ними и им – непереходимая бездна. Многим мыслителям настоящего представляется, что человек слишком переоценивал себя в прошедшем, и вот они стараются выяснить, что человек ни по своему происхождению, ни по своему положению в мире не может претендовать на то, что он есть нечто высшее, для которого всё существует. Человек, говорят, произошёл от животных и в конце концов в числе своих предков он должен признать и такие ничтожества, как амёбу и протамебу. Миров во вселенной бесчисленное множество и на многих из них несомненно живут существа, стоящие по своему развитию неизмеримо выше человека. Мыслители, рассуждая так, показывают, что они в сущности не понимают ни того, что утверждают, ни того, что отрицают. Они утверждают, что человек ничтожен, что в экономии природы он то же, что муха или дождевой червь, но в тоже время они признают, что не знают никого выше человека и что человек по своим духовными, качествам стоит бесконечно выше непосредственно за ним следующих существ – человекообразных обезьян. |
| —238— что сделано, для получения степени кандидата вполне достаточно“. б) Ординарного профессора С.С. Глаголева: „В своей истории (470 стр.) автор неопределённо датирует границы своего исследования. С какого года у нас явилась философия? На это ответить трудно. Но на каком моменте жизни академий автор поставил точку? Оказывается, в различных академиях эта точка поставлена под различными годами и в некотором смысле под различными эпохами. Можно привести пример этого. В С.-Петербургской академии автор кончает историю изложением деятельности Каринского, но Каринский был учеником Кудрявцева, жив и поныне, вышел в отставку, правда, всего лишь несколько лет после смерти Кудрявцева, но он уже был по отношению к Кудрявцеву, человеком нового образа мыслей, новых взглядов. В Киевской академии историю философии автор кончает Линицким – человеком наших дней, а в Казанской академии – Милославским († 1884). Автор – благодарный ученик и, как благодарный ученик, он не мог не признать, что наиболее философия процветала и процветает в Московской академии. И Μ.И. Каринский отмечается, как воспитанник Московской академии, на котором сказалось её влияние, Казанская академия представлена стоящей под философским влиянием Московской. Так ли это? Актовая речь Кудрявцева о позитивной философии в Казанском академическом органе была растрактована так, что она написана лицом, не имеющим понятия о позитивной философии. Думается, что Милославский и Снегирев не особенно высоко ценили Кудрявцева, и наш автор должен бы был сказать о Снегиреве, который несомненно умел большее влияние в академии. Мало обратил внимания автор на Юркевича, труды которого, и он сам привлекали общественное внимание. Но оставляя в стороне то, чего не дал нам автор (а он не дал нам многого), я спрошу: уверен ли автор в том, что он передаст нам действительную историю без примеси поэзии? Я не только не уверен в этом, я отрицаю это. На 162 стр. и соответственно в примечании —239— 243 указывается на отзыв о Ф.А. Голубинском графа Μ.В. Толстого в „Душеполезном Чтении“ 1891 г. Отзыв был восторженный. Покойный Д. Ф. Голубинский , питавший к своему родителю религиозное почтение, говорил мне, что гр. Толстому нельзя вполне доверять, что он забывает прошлое и в новых вариантах своих воспоминаний прибавляет к биографии Ф.А. Голубинского всё новые и новые и всё более поразительные черты. На этом основании Д. Ф. Голубинский попросил меня что-то выкинуть из биографии его отца. |
| Склонности скрыл в душе под покрывалом тела: а лицо уставил быть зеркалом, дабы в нём были открыты те склонности. Почему Боголюбивый муж и рассуждает, что иное чувствовать в сердце, а иное изъяснять языком; иное содержать в душе; а другое на лице представлять, есть не иное что, как насиловать природу; и превращать порядок Богом установленный 111 … Человек с человеком и братством и взаимной пользой, и верой соединён. Сей великий союз требует искренности; ибо требует доброжелательства. Скрыть от другого сердце своё и показать иной вид, есть не иное что, как нарушить любовь братства, лишить другого, да и самого себя, должной пользы, и показать, что вера в сердце ничего не действует. Какое должно быть в сём превращение! Нет! Ведает добродетельный человек, что обязан он всякому по возможности делать добро, а никому не вредить; не только для того, чтоб чувствовать удовольствие и радость, доставляя другому пользу и благодетельство; но и для того, что и он взаимно в случаях нужды может ожидать себе от других помощи“ 112 . Отсюда для Платона каждый добротворящий человек, усвояя себе все горести и радости других, имеет право требовать, чтобы они не скрывали от него своей души, в свою очередь имели желание усвоять себе и разделять его скорби и радости, усвоять себе доверчиво открываемую им душу друга. Холодный Филарет, совершающий добро для человека, —32— как жертву небу, а не человеку, не чувствует потребности и не принимает нравственной обязательности сердечной. дружественной связи и общения между добротворящим и добровоспринимающим. Возлюбленный особой отеческой любовью м. Платона, который „особливое прилагал, в рассуждении его воспитания, отеческое старание“ 113 , Филарет считал Платона для себя „более, чем наставником“ 114 , но отцом. В Троицкой семинарии он писал в честь Платона стихи: „Пой в песнях великих героев, Омир! Дела же Платона ты петь не дерзай: Поэты наклонны и правду превысить – А как превозвысить деянья отца?!“ 115 . Но вызванный в Петербург, он не пожелал возвратиться снова в Лавру, под „кроткую тень“ 116 Платона, чтобы быть „утешением его старости“ 117 , как хотел и просил от Синода Платон. |
|
|
