| Но, насколько автор Паннонской легенды о Константине Философе был заинтересован победой «правой веры», настолько автор рассказа об Ольге и летописной похвалы крещению Руси (но не Владимира) под 6496/988-м годом (т. е. – Лавр. 3 , 116, 15–118, 17) уделял внимание обряду крещения, не обнаруживая своей заинтересованности в вопросе о правоверии (ср. Лавр. 3 , 15, 16–18). Поэтому-то (как видно из Чтения Нестора о Борисе и Глебе и из Слова Илариона), в древнейшей, не дошедшей до нас, редакции летописного сказания о Владимире, его обращение также не было связано с длительным периодом колебаний, каким оно представляется в Повести временных лет, а произошло без всякой подготовки каким-либо миссионером (философом или учителем): центром внимания агиографа был, опять-таки, не вопрос о лучшей или истинной вере, а факт крещения, как спасающего средства и для Владимира, и для всей Руси. Такое исключительное значение, придаваемое этому обряду, а не новой идеологии, столь не сходной с языческими воззрениями, показывает, что она не была тогда новинкой на Руси, и потому, для ее спасения, по мнению составителя древнейшего сказания, недоставало только всенародного крещения и признания христианства господствующей религией. С этой стороны древнейшие агиографы и оценивали заслугу русского князя, которая уже позже (быть может, во второй половине 11 в., после разделения церквей) была дополнена новыми чертами, именно, рассказом об испытании Владимиром разных вер и о чудодейственном превращении киевлян-язычников в христиан, как одном из последствий принятия ими греческого учения (веры и крещения). В связи с этими изменениями, в летописи не могло, конечно, удержаться продолжение того сказания о поляно-руси, извлечение из которого уцелело в вводных статьях к Повести временных лет и в Сказании о преложении книг на словенский язык. Но, несмотря и на этот преднамеренный пробел, даже в наличном своем виде уцелевшие остатки исторического труда о поляно-руси в двух основных отношениях остались несогласованными с более поздним мировоззрением редактора легендарной части Повести временных лет, обнаруженным им при переработке ее. В то время, как автор вводных статей и Сказания о преложении книг углублял христианизацию поляно-руси до первого века и роднил русскую веру с общесловенскою, редактор Повести временных лет единственными просветителями Руси признавал греческую иерархию конца 10 в. В то время, как автор вводных статей пытался признать родоначальником киевских полян и первых русских княжений князя Кия (Лавр. 3 , 8–9: ср. 20, 4–6) и связать начало русской земли с западнославянской историей, редактор летописного свода разрывал родство киевского княжеского дома с западным славянством, производя род киевских князей, самое наименование Руси и образование ее государственности от заморских варягов. |
| В Сказании о преложении книг на словенский язык, Повесть временных лет (под 898-м годом) утверждала, что Мефодий «преложи вся книги исполн (т. е. Библию ) от Греческа языка в Словенеск», обращала внимание на тот краткий срок, в который была выполнена эта работа, усматривала в этом особую благодать Божию, дарованную епископу Мефодию (Лавр. 3 , 27) и уверяла, что книги, преложенные «первое» мораве и получившие название «Словеньской грамоты»,-суть та же «грамота», «яже. . . есть в Руси и в Болгарех Дунайских» (Лавр. 3 , 25). На первых страницах своего труда летописец дорожит исторической связью и родством Руси со славянством и не менее шести раз подчеркивает эту связь – как в отношении племенном, так и в отношении средств просвещения. Но после 898 г. влияние славянской культуры на Русь почти бесследно исчезает из древнейшего нашего летописного свода. Под 986-м годом-Владимира совращают в свою веру магометане, немцы, козары и греки, но никто из славян не появляется с тою же целью при дворе Владимира. Он, в свою очередь, направляет посольства к магометанам, к немцам и грекам, но совершенно забывает о тех, для которых греческие и латинские книги перестали быть языком гугнивых и которые уже давно получили возможность слышать »величья Божья своим языком«, заслужив одобрение, как со стороны Царьграда, так и со стороны римского папежа. Только под 6504/996-м годом Летопись, как бы мимоходом и глухо проговаривается, что Владимир «бе живя с князи околними миром, с Болеславом Лядьскым, и с Стефаном Угрьскым, и с Андрихом Чешьскым, и бе мир межю ими и любы» (Лавр. 3 , 124). Но и эта беглая и случайная обмолвка 10 остается в летописи в стороне от ее рассказа о просвещении русской земли. 11 Непростительная забывчивость, или же преднамеренное умолчание составителя Повести временных лет, тем более знаменательны, что сам он неоднократно пользуется переводами, доставленными в готовом виде из славянских земель, а эпическая поэзия наша еще в конце 12 в. не забывала Мораву, как страну, заинтересованную в судьбах русской земли. |
| «Повесть временных лет» как источник для истории начального периода русской письменности и культуры Источник Предисловие Вопрос о времени появления на Руси древнейших памятников письменности, остается до сих пор недостаточно выясненным. Тогда как труды первоучителей славянства и их учеников восходят ко 2-й половине 9 века, наиболее ранние из сохранившихся памятников русского письма и русской литературы относятся только ко 2-й и 3-й четвертям 11 столетия. В какие именно годы этого длительного промежутка, какими путями (непосредственными или обходными) и при каких исторических условиях проникла впервые на Русь западно- и южнославянская книжность, достоверных известий об этом мы не имеем. Из числа исторических записей для разъяснения этих вопросов в распоряжении исследователя остаются главным образом недостаточно определенные показания древнейшего нашего летописного свода, проредактированного в начале ХП века, но сохранившегося в списках 14 века и более поздних. Такие известия сосредоточены здесь в первой или легендарной части Повести временных лет, именно: в Сказании о преложении книг на словенский язык под 6406/898-м годом (Лавр. 3 , 24–28), в рассказе об обращении Владимира, под 6488/980– 6523/1015 годами Лавр. 3 , 74–129) и, наконец, в известии под 6545/1037-м годом о переводах с греческого языка на русский, предпринятых при великом князе Ярославе (Лавр. 3 , 148–149). Исследование этих сказаний со стороны их идеологической связи с другими частями летописного свода, а также с произведениями славянской и русской литератур, и составляет одну из задач настоящего очерка. Наблюдения над содержанием этих сказаний и местом, уделенным им в историографической цепи событий, записанных в Повести временных лет, привели автора к выводам, не вполне совпадающим ни с общепринятой точкой зрения на древнейшую культурную струю, проникшую в русскую землю, будто бы из Византии и Болгарии, ни с результатами текстуальных изысканий о летописных сводах древнейшего времени, принадлежащими даровитейшему знатоку их-покойному А. А. Шахматову. 1 |
| е. имели уважение к старшим. Наконец, они не творили языческих тризн и погребальных обычаев, какие соблюдали в старину радимичи и север, а во время летописца продолжали соблюдать вятичи (Лавр. 3 , 12 –13). Но каким образом и на почве каких литературных преданий могло возникнуть в летописи культурное обособление 141 полян, относящееся к тому времени, когда их русские соседи пребывали при звериных обычаях? К язычникам летописец не мог причислять их, так как их кроткий и тихий обычай не совпадал с дикими нравами остальных племен, почему и в своем рассказе о полянах они нигде (во вводных статьях) не названы погаными. Если остановиться на анализе вышеперечисленных особенностей их быта с точки зрения вероисповедной, то эти особенности одинаково могут быть свойственными и христианству, и еврейству. Последнее предположение не заключает в себе ничего малоправдоподобного, так как поляне долгое время, до 2-й половины 9 в., были под властью казар, а с другой стороны и древнейшая русская литература 11 в. проникнута живой полемикой с еврейством (Слово о законе и благодати, Толковая Палея, Словеса св. пророк, летописный рассказ под 986-м годом и т. п.), но летописный рассказ о полянах не содержит оснований для такого предположения, тем более, что часть казар еще в половине 9 в. приняла христианство . Из заключительной фразы известий об обычаях русских племен можно вывести заключение, что летописец считал полян христианами, так как объяснял дикие нравы прочих племен неведением закона Божия. Описав языческие погребальные обряды «еже творят Вятичи и ныне», он добавляет: «Сиже творяху обычая Кривичи (и РА) прочии погании, не ведуще закона Божия, но творяще сами себе закон» (Лавр. 3 , 13, 11–12). Очевидно, что тихие и кроткие, мудрые и смысленные поляне, так резко выделявшиеся в своем образе жизни 142 от прочих «поганых», не сами себе творили закон, а ведали тот самый закон, который объединял всех крещеных «елико земль» и о котором летописец вспоминает в конце своего рассказа: «Мы же хрестияне, елико земль... |
| Поэтому-то варягов, современных Игорю, Ольгу и варягов мучеников летописец изображает как бы одинокими христианами в Киеве во все довладимировы столетия жизни полян. Сосредоточивая в лице Владимира все величие произведенного им переворота, он ради этого не стесняется даже отрицать в своем рассказе предания об апостольской проповеди среди предков полян, о которой сам упоминает на предшествующих страницах свода (»сде бо не суть апостоли учили», Лавр. 3 , 81, 16; ср. Лавр. 3 , 28, 2–10 и 7, 5–8, 6), и в своей Корсунской легенде не менее смело группирует около Владимира события, которые без вмешательства беспримерного исторического чуда не могли произойти в краткий срок. Вполне справедливыми, поэтому, следует признать некоторые из соображений, высказанных В. И. Ламанским в его труде «Славянское житие св. Кирилла, как религиозно-эпическое произведение и как исторический источник» (П. 1915, стр. 166): «Необъяснимо и непонятно», пишет он, «как из пяти- семилетних ребят, крещенных со своими отцами и матерями, по приказу княжескому, в 990-х годах, мог через 30–40 лет явиться на Руси целый ряд известных и неизвестных деятелей христианской культуры, письменности и литературы: переписчики древнеславянских рукописей, как Упирь Лихой, переписавший для князя Владимира Ярославича в Новгороде книги пророков с толкованиями в 1047 г., или дьякон Григорий, писец Остромирова Евангелия 1057 г. Кто решится утверждать, что таких писцов в половине 11 в. было очень и очень мало?» (стр. 166). «Рукописи, сохранившиеся от 11 в., дошли до нас совершенно случайно, и значительная часть рукописей 11 в., конечно, до нас не дошла». »Верное понимание медленного роста и развития человеческой культуры», продолжает исследователь жития Кирилла Философа, «заставляет на основании дошедших до нас памятников русской христианской культуры 11 в., предполагать, целый с лишком век предыдущего развития. Так, в одно или два поколения писцов и книжников не могли сложиться такой русско- славянский или славяно-русский язык, стиль, правописание, какие мы видим, например, в Служебных Минеях, или у первых наших писателей. |
| д. (Лавр. 3 , 6, 7–9). Если бы расселение происходило в доисторическое время, то реки получали бы свое название от пришельцев, а не наоборот. Более правдоподобным представляется предположение, что моравский источник летописи имел в виду указать сравнительную историческую давность оседлости того или другого племени для обоснования его прав на занятую территорию, с точки зрения мораванина. По летописи, мораване и чехи поселились на новых местах без внешнего натиска, т. е. заняли свои земли по праву первых колонизаторов, тогда как ляхи переселились под давлением волохов. 110 П. Шафарик. Славянские древности, пер. О. Бодянского, т. I, кн. 2, § 11, М. 1837, стр. 136. Того же мнения держался и A. Bielowski, который усматривал в польском летописании (хронике Miersuae и др.) следы влияния фрако-иллирийских традиций, унаследованных из Моравии, где они получили начало в 9 – 10 вв. (Bielowski, II, р. 149 и др.). 111 По мнению А. А Шахматова, слово «Словене» после названия Илюрика есть вставка в текст переводного отрывка из Амартоловой хроники, повторяющего ошибки ее болгарского перевода. Вставка эта принадлежит самому составителю Повести временных лет (А. А. Шахматов. Повесть временных лет, т. II, рук. Библ. Акад. Наук, стр. 39) 112 Заслуживает внимания, что и западные географы нач. 17 в., едва ли знакомые с нашей летописью, названием Иллирик обозначали словенскую землю, Славонию. Так, в труде Ф. Феррария, изданном в 1609г., читаем: «Illyricum, Schiauonia Regio Europae, nota, et ampla inter Sauum fl. qui a Pannonia eam disterminat a Septentrionibus, et Hadriaticum sinum а Meridie contenta; ab ortu Mysiae, et Macedoniae confinis ab occasu Istriae, in Liburniam; quae in occidentem Solem vergit, et Dalmatiam: quae in orientem divisa. Arsia flumen diuidit ab Italia. Drilo a Macedonia: Titus Liburniam a Dalmatia separate» .. (F. Phil Ferrarius Alexandr. Nova Topographia in Martyrologium Romanum, Venetiis, 1609, f. 63 v. – См. также Smith’s Classical Atlas, London, 1609, p. 6) В другой географии, изданной в 1608–1609 г.г. (Неизвестного нам автора, вероятно, голландца) также находится сходная заметка. «Sclavonia ... a gente Sclavouica nomen habet quae olim ad Maeotidem paludem habitavit. Dicta quoque fuit Illyricum Plin. ab. Illyrico Cadmi, vel ut alii sentiunt Polyphemi filio. Illyris Ptol. Illyria Steph.» etc. (p.546–547). 113 В списке 72 народов, перечисленных в Пасхальной хронике, иллирийцы не упомянуты, но названы норики: ν Παννωνιοι, οι χα Πιωνεζ, ν Νωριχοι, ν Νριχοι, ν Δελμται и т д. (Chron. Pasch. ed. Paris, p 32) В Библии нет упоминания о 72 народах. 114 Как видно из Сказания о преложении книг (Лавр. 3 , 25, 3 под 6406698-м годом), название Угорской земли вошло в употребление только после нашествия венгров (в конце 9 в.), т. е. не ранее 10 в. Пояснительное же выражение к словам «по Дунаеви», очевидно, принадлежит тому же редактору летописи, который, как мы видели выше (стр. 83) был современником половецкого нашествия 90-х годов 11 в. |
| На Симеонов век болгарской письменности странно указывать. Под крещением болгар в 9 в. надо разуметь тогдашних болгар-тюрок, а не подвластных им славян, начавших принимать христианство с конца 6 в., в 7 в. Да и язык кирилловских переводов был родным наречием этих славян, проживших уже с лишком два века в землях культурных, в государстве образованном. Сербы и хорваты крещены были еще в первой половине 7 в., и что осталось от их письменности 11 в.? " Факты, частично отмеченные В. И. Ламанским, 153 останутся без исторического объяснения, если рассматривать показания Повести временных лет о начале русского просвещения, как достоверное свидетельство или, даже, как простую литературную компиляцию, а не как искусственное построение церковника, желавшего найти в истории оправдание для своих идеологических тенденций. Реформа Владимира состояла в крещении народа по греческому обряду и в признании христианства господствующей религией на Руси. Поэтому-то, вопреки летописи, автор Сказания о грамоте русстей (или приписки к Паннонскому житию Константина Философа) и мог считать себя в праве с решительностью утверждать, что от греков Владимир принял только крещение и наряд церковный, а относительно вероучения – доказывать, что оно было открыто русскому князю самим Богом Вседержителем, 154 т. е. было не греческого происхождения. Но это вероучение не могло быть усвоено народом внезапно, в 24 часа, как это было желательным агиографу-летописцу, оттенявшему чудодейственные последствия греческого обряда. Это усвоение должно было предшествовать ему. У редактора древнейшего свода были под руками разные материалы и сказания о подготовительном периоде обращения Руси. Это видно из его рассказов об апостолах Андрее и Павле, из его слов о варягах, из которых многие были христианами еще в 945 г. (»мнози бо беша Варязи хрестеяни» Лавр. 3 , 53, 5–6), о " хрестеяной Руси« (под тем же годом), именем которой он сам называл не только варягов, но и русских славян, об Ольге, о варягах мучениках (под 6491/983-м годом) и т. п. Но большинство этих рассказов и заметок осталось в летописи без продолжения, как бы неоконченными в литературном отношении эпизодами. Так, например, рассказ о посещении апостолом Андреем Новгорода, который был тогда, по летописи, уже населенным пунктом, производит впечатление, что единственным результатом апостольского пребывания у новгородских словен было наблюдение туриста о странностях их банных обычаев, хотя в средневековой историографии апостолам вменялось, обыкновенно, в обязанность путешествовать исключительно для того, чтобы учить или творить чудеса, а не с тем, чтобы доставлять в Рим этнографические сведения. Сам летописец упоминает, что, придя в Рим, Андрей »исповеда, елико научи и елико виде» (Лавр. 3 , 7, 18), хотя о том, кого учил он на Руси – в рассказе нет никакого упоминания. |
| Закрыть itemscope itemtype="" > Генерал Лавр Георгиевич Корнилов. Часть четвертая 26.11.2009 1089 Время на чтение 32 минут Генерал Л.Г. Корнилов с офицерами Корниловского полка. Крайний слева - М.О. Неженцев. Новочеркасск. 1918 г. Корнилов покинул «заточение» последним. Отъезд из Быхова был совершен в ночь на 20 ноября, вместе с эскадронами преданных текинцев. В Ставку была отправлена телеграмма: «Сегодня покинул Быхов и отправляюсь на Дон, чтобы там снова начать, хотя бы рядовым бойцом, беспощадную борьбу с поработителями Родины». Перед отъездом Корнилов сжег все оставшиеся у него бумаги и письма, простился с охраной и, во главе походной колонны, покинул город. Так для Корнилова началась гражданская война. Однако дойти с полком на Дон не удалось. После «ликвидации» Ставки и убийства генерала Духонина, отряды красногвардейцев и матросов преследовали направлявшихся на юг ударников, юнкеров и офицеров. В боях под Белгородом погибло около 3 тысяч ударников полковника Манакина, пытавшихся прорваться к Ростову. На одну из застав натолкнулись и текинцы. После тяжелого боя под Унечей 26 ноября, когда конницу расстрелял красный бронепоезд, оставшиеся в живых всадники собрались на совет и приняли решение - просить Корнилова оставить их и пробираться на Дон одному. Для генерала это стало тяжелым упреком. Самые преданные люди заявили, что у них «нет прежней веры в Великого Бояра». В порыве отчаяния Корнилов требовал, чтобы его убили текинцы. Но понимая, что полк вместе с ним будут преследовать и дальше, решил ехать один. Как бывало уже не раз, помогли актерские способности: переодевшись в штатское платье с паспортом на имя беженца-румына, на станции Конотоп он сел в эшелон красногвардейцев, с которым доехал до Бахмача, а затем до Курска. Здесь пересел в поезд на Новочеркасск. Благополучно миновав красногвардейские заставы он 6 декабря прибыл в столицу Всевеликого Войска Донского (121). В Новочеркасске Корнилов встретил отнюдь не радушный, а скорее настороженный прием. Атаман Каледин, соратник по войне на Юго-Западном фронте, союзник на Московском Государственном Совещании, став донским атаманом, не мог не считаться с настроениями Войскового Круга, для которого «казачья политика» была гораздо важнее решения общероссийских проблем. |
| (Лавр. 3 , 5 11–18). Но о местонахождении этой Придунайской или Словенской земли, подвергшейся нападению волохов, летописец с большой точностью сообщает в другом своем известии, в котором передает о нашествии угров в конце 9 в. (под 6406/898-м годом): Угры, рассказывает он, «пришедше от востока и устремишася через горы великия (яже прозвашася горы Угорьскиа) и почаша воевати на живущая ту Волохи и Словени. Седяху бо ту преже Словчив, и Волохове прияша землю Словеньску; посем же Угри погнаша Волъхи, и наследиша землю (ту), и седоша со Словены, покоривше я под ся, (и) оттоле прозвася земля Угорьска. И начата воевати Угри на Греки, и полениша землю Фрачьску и Макидоньску доже и до Селуня; (и) начата воевати на Мораву и на Чехи» (Лавр. 3 , 24, 19–25, 6). Путь, пройденный уграми, лежал по направлению с востока на Карпатские горы, затем в Словенскую землю, где было (как видно из первого отрывка) древнейшее поселение славян, далее в землю Франскую и Македонскую и уже отсюда-в Моравию и Чехию, которые, по летописи, не были местом первичной оседлости славян. Земля словен, где они жили »по Дунаева« до своего переселения, и которая с прибытием угров получила название Угорской, находилась, следовательно, в пределах той местности, которая имела своими границами: Карпатские горы-с востока, Моравию-с запада, Фракию и Македонию-с юга. Эти пределы, конечно, охватывают собою не только Угорскую, по и Болгарскую землю на Балканском полуострове. Однако, для того, чтобы найти здесь ту более тесную область, из которой началось передвижение славян, необходимо принять во внимание и все остальные географические признаки ее, отмечаемые летописью, т. е. не упустить из виду, во-первых, что она находилась в Иллирике (»ту бо беша Словене первое«), во-вторых, что здесь славяне жили »по Дунаеви«, в-третьих, что Словенская земля граничила на западе с Моравией, в-четвертых, что она лежала по ту сторону восточной (или северо-восточной) части Карпатского хребта (т. е. в Закарпатье) и позже вошла в состав Угорской земли и, наконец, в-пятых, что она в 10–11 веках простиралась и на Болгарскую землю. |
| Закрыть itemscope itemtype="" > Генерал Лавр Георгиевич Корнилов. Часть вторая 24.11.2009 803 Время на чтение 30 минут Генерал Л.Г. Корнилов Участие генерала в Великой войне, - это новый этап его биографии, новый шаг к славе и признанию. 12 августа в знаменитой Галицийской битве состоялось боевое крещение его бригады. В составе 8-й армии Юго-Западного фронта, под командованием генерала от кавалерии А.А. Брусилова, во время боев на реке Гнилая Липа бригада заняла старорусский Галич, превращенный австрийцами в крепость, и продолжила наступление на Львов. В первые же дни войны Корнилов проявил себя энергичным, самостоятельным военачальником и Брусилов счел необходимым назначить Корнилова начальником 48-й пехотной дивизии. Корнилов принял командование «суворовской» дивизией (полки в ней носили названия суворовских побед «Ларго-Кагульский», «Рымникский», «Измаильский», «Очаковский») и, спустя год, к этому гордому имени добавилось имя «корниловской». За бои под Галичем Корнилов был награжден орденом Св. Владимира 3-й степени с мечами. Сослуживцы по дивизии, офицеры и солдаты, на редкость единодушно оценивали его командные качества. В отношениях с подчиненными он не был высокомерен. Требовательность к выполнению служебного долга сочеталась в нем с готовностью делить все тяготы повседневной службы, а если надо - быть впереди, на линии огня. В сравнении с другими командирами в нем видели «подлинного демократа», убежденного, говоря словами А.В. Суворова, что «каждый солдат должен знать свои маневр…». «С офицерами он был офицер. С солдатами - солдат! Народ тратить зря не любил» - эти слова одного унтер-офицера 48-й дивизии лучше всего передают отношение к нему (32). Но оценки действий «корниловской» дивизии были неоднозначны. С точки зрения генерала Брусилова, его подчиненный действовал чересчур рискованно и, в силу высокого честолюбия, заботился только о личном успехе. В ноябре 1914 г. дивизия оказалась впереди фронта, прорвавшись через Карпаты на Венгерскую равнину. Однако прорыв, совершенный Корниловым по собственной инициативе, привел к отрыву от основных сил армии. Дивизии пришлось спешно отступать, под угрозой окружения. Так пренебрежение указаниями вышестоящего начальника едва не привело к разгрому. Корнилова собирались судить, и лишь заступничество командира корпуса спасло генерала. Брусилов ограничился выговором в приказе по армии. По его словам Корнилов «был очень смелый человек, решивший, очевидно, составить себе имя во время войны. Он всегда был впереди и этим привлекал к себе сердца солдат, которые его любили. Они не отдавали себе отчета в его действиях, но видели его всегда в огне и ценили его храбрость…» (33). Сам же Корнилов отмечал, что его дивизия «прорвалась через Карпаты» лишь в силу сложившейся стратегической обстановки, для защиты своей позиций с флангов. Но, все равно, развить наступление в Карпатах зимой 1914/1915 гг. русской армии не удалось. |
|
|
