| Здесь один студент указал на неверность указа в счете бутылок молока, но мною был остановлен. – В-седьмых, порции малы. – Я велел прибавить пятнадцать фунтов мяса. – Этого мы не вкусим. – Да ныне-то порции были хороши? – Ныне хорошие. – Вот вам и прибавок; вообще, я не понимаю, на что вы жалуетесь; кажется, на будущие предполагаемые недостатки. За скоромный стол я всегда был и теперь покоен; беспокоюсь я за пост, потому что трудно достать хорошую рыбу, трудно иногда отличить хорошую от плохой; когда покупаешь много, легко может попасться несколько рыб несвежих./ – В-восьмых, студенты жалуются, что вы обращаетесь с ними как с прислугою. – Это неправда. Студенты вам этого не могли говорить; думаю, что вы сами не верите тому, что говорите; меня скорее можно обвинять в излишней вежливости, чем в грубости, в слабости, чем в строгости. – В-девятых, вы запретили инспектору увольнять нас в Москву, на что он имеет право по уставу. – Права инспектора я лучше вас знаю; запретил, потому что узнал, что увольняются в театр, а этого не следует. – Почему не следует? Петербургские протоиереи не так думают. – Как думают петербургские протоиереи, для меня необязательно. Впрочем, спрошу Владыку, можно ли пускать вас в Москву. – Спросите и про театр. – Про театр не спрошу, потому что мне стыдно об этом спрашивать, да я и знаю его мнение. – В-десятых, вы взяли патроны; прикажите хоть продать их, а то на лавочниках сделают начет. – Пусть лавочники благодарят Бога, что я не донес об этом Правлению, ибо они за этот проступок могли подлежать исключению; да и мне пусть скажут/спасибо за то, что я не стал подробно осматривать лавочку; вероятно, в ящиках был табак. Так передайте им, что на днях я подробно осмотрю ее. Этим беседа и кончилась. В заключение я просил студентов и самим успокоиться и товарищей успокоить; для них все, что можно, делается и будет сделано. В следующие дни, 12-го и 13-го числа, студенты ходили к инспектору, как он сам мне говорил; кто приходил, г. Татарский мне не сказал, но о чем говорили, сказал: «Всё об увольнении комиссара», и начал энергически требовать увольнения комиссара, ставя вопрос об его увольнении вопросом инспекторской чести (подчеркнуто рукой архимандрита Лаврентия (Некрасова) – прим. электронной редакции). На это я отвечал: «Эконом во всякое время может уволить его; это его дело». |
| Скоро слухи и толки о войне должны были перейти в действительность: русские войска заняли Княжества и готовились к переправе через Дунай. Пришло время испытать на самом деле преданность раскольников турецко-польскому делу и готовность служить против России, которые так усердно и искусно старались возбудить в них. Садык-паша, в качестве давнишнего благоприятеля и благодетеля Некрасовцев, сам явился набирать из них отряд для турецкой армии, прочем, само собою, разумеется. Гончаров служил ему необходимым и деятельным помощником. Нельзя думать, чтобы личное участие Садык-паши и самого Гончарова в этом деле могло принести ему особенную пользу, или обеспечить несомненный успех. Чайковский пользовался большим уважением у Гончарова. Лаврентьевского Аркадия и других подобных лиц, на которых действительно и мог иметь сильное влияние; но в массе раскольничьего населения Турции авторитет его был не весьма значителен. Некрасовцы, народ грубый и невежественный, мало ценили, да и не были способны оценить нежную заботливость об них этого благодетеля из «нехристей», и по свидетельству знающих людей, даже очень подозрительно и весьма неблагосклонно смотрели на самого Гончарова – именно по причине его слишком тесных связей с Турками и польскими выходцами, планы которых были совершенно непонятны для них, и которых они считали едва ли не хуже Турок; по крайней мере, тот знак отличия, который получен был Гончаровым за его усердие к делу польской пропаганды, они серйозно считали каким-то масонским знаком, – а хуже масонства они не могли уже ничего представить. Если формирование казачьего отряда из Некрасовцев шло успешно, то вопервых потому, что Некрасовцы, в силу давних условий с турецким правительством и в силу коренных казацких обычаев, вынесенных из России и завещанных самим атаманом Некрасовым, считают себя обязанными в военное время поставлять на службу молодых людей из своего общества; вовторых – вследствие тех воинственных наклонностей, которыми вообще отличаются потомки Некрасовской дружины. Нельзя отрицать и того, что старая вражда к русскому правительству, искусно подогретая в последнее время, также привела немало отчаянных голов в отряд Чайковского, труд которого собственно и состоял в наборе охотников из этой вольницы. 38 При всем том, составленный из Некрасовцев казачий отряд был незначителен по числу людей, а одет и вооружен был довольно плохо, на счет самих раскольничьих обществ. 39 Когда отряд Чайковского был окончательно устроен и готов был отправиться в поход, архиепископ славский Аркадий (первый), по обычаю, отслужил торжественный молебен, окропил всех находившихся в строю освященною водой, и благословил на ратное дело. |
| Алексей Лаврентьев. Проект «Голоса» Три героя этого мультимедийного проекта рассказали «Правмиру» о своей тяжелой, иногда страшной внутренней жизни, о том, что спровоцировало болезнь, о непростых отношениях с реальностью. Многого из того, о чем говорят герои, могло бы не быть, если бы друзья и родные вовремя заметили признаки болезни, если бы присутствовали доверие, взаимопомощь и по-настоящему близкие отношения с семьей. ДИНА: Мне казалось, что бабушка меня сжигает глазами Я родилась уже с болезнью, но до определенного возраста она никак не проявлялась. Думаю, ее спровоцировал нездоровый и неправильный образ жизни: я ходила по клубам, по ночам тусовалась, днем спала, употребляла алкоголь и даже легкие наркотики. Постепенно накапливались какие-то странные вещи – например, я начала говорить и думать всякую ерунду, и родители повели меня к психиатру. Меня смотрели два врача, но ничего не нашли. Я хитрила, старалась не выдавать себя – например, они спрашивают: «Сколько тебе лет?» Я-то знаю, что мне сто, но отвечаю им: «Тридцать». После этого прошел буквально месяц, и однажды у меня наступила бессонная ночь. У меня в голове был полный бардак, это было очень страшно, я ходила включала и выключала свет, и к утру я подумала, что папа хочет бензопилой разрезать мне голову. Я хорошо помню: мне казалось, что все, что я думаю, так и есть. Я думала: ничего же не доказано, не доказана никак, например, божественная теория создания мира, так почему бы не быть правдой тому, что думаю я? И я не находила ничего, что бы опровергало мои мысли. Поэтому было очень страшно. Мне казалось, что бабушка меня сжигает глазами… Представляете, как я вела себя дома? Бегала от родных, пряталась от них… А они не знали, что со мной делать. Я кричала: «Вызывайте скорую!», думала, приедут врачи и спасут меня от всего. Родители вызвали скорую, меня забрали в стационар. Врач мне назначил таблетки, и я начала постепенно приходить в себя. В остром состоянии меняется восприятие себя и окружающих. Мне казалось, что я некрасивая, а люди вокруг мрачные, все виделось в другом свете. И еще я в этом состоянии боюсь смерти, хотя обычно о ней не вспоминаю. Но потом я начала приходить в себя, помогала убираться, стала спокойней. В этом отделении я провела 45 дней. |
| 248 Сеткарь после этого был выпущен из тюрьмы, но потом, через неделю, посажен снова, так как на деле отрекаться от нового священства и идти под третий чин к сарыкойскому беглому попу не согласился. 250 Аркадий со священноиноком Евфросином и диаконом Иаковом взяты были под стражу 21-го ноября 1847 года, в освобождены в первой половине мая 1848 года. На допросе, производившемся в 1854 г., Аркадий сам показал: «Были под присмотром почти шест месяцев до 8-го мая 1848 года. Рущукские паши Садык-паша, а по смерти его Саид-паша, производили сами строгое исследование, но ничего не открыв, отпустили нас свободно“ (Дело об Аркадии, Алимпии и Феодоре в Министерстве Внутрен. Дел). Павел писал в Москву от 23 июня 1848 г.: „О задунайском фабриканте А(ркадии) вы получили известие, что прочие купцы с Тульчи и атаманы некрасовских обществ оправились к высшему правительству с новым прошением и доказали невинность его обо всем обстоятельно, и просили, чтобы тот фабрикант со всеми к нему прикосновенными по тому делу прикащиками, и стариками, и рабочими, по клевете сидящие столь долгое время в тюрьме, были освобождены, в фабрики его, а в прочих городах начатое устроение заведений свободно были бы оставлены по-прежнему, с клеветниками же поступит по закону. Итак с помощию Божиею получили совершенное разрешение и полное во всем удовлетворение. А пять человек клеветников, убоявшись жестокой казни, себя потурчили (?). Итак по писанному из числа наших православных никтоже погиб, токмо сын погибельный“ («Переписка раскольнических деятелей». вып. I, М., 1887, стр. 129). 251 Аркадий лаврентьевский писал в Белую-Криницу от 19-го августа 1848 года: „Холера у нас явилась с Троицына дня и доселе еще изредка тревожит; потянулась далее, в Турцию. Священноинок Евфросин весьма был труден; но теперь стал поправляться. Иеродиакон Пахомий холерою умре. Отец Стефан умре. Аркадий келарь оздраве. Инок Макарий, ваш подкеларщик, холерою умре. Писатель сего письма был болен, но Бог воздвиг“ («Переписка раскольнических деятелей». вып. II, М., 1889, стр. 5–6). |
| Но так как они не были раскольниками отписными, то Иустин был крещен православным священником, и уже после перемазан был одним беглым раскольническим попом. Еще в доме родителей он выучился грамоте и рано развил в себе привязанность к старым обрядам. Восемнадцати лет он ушел в Москву и поступил на фабрику одного купца старообрядца. Здесь в фабричной раскольнической среде он довершил свое первоначальное образование: прочитал и «Лествицу» и « Авву Дорофея » и др. старые книги аскетического содержания. Чтение этих книг и беседы с начетчиками возбудили в нем стремление к жизни иноческой. Он решился оставить мир и пустился в странствие, – посетил черниговские слободы, Киев, добрался до Измаила, а отсюда переправился в Тульчу и затем в Славский скит, где и определился послушником к иноку Аркадию лаврентьевскому. Это было в 1851 г. В звании послушника он провел с Аркадием, полтора года в известном странствии на берега Босфора и затем в конце 1855 г. возвратился опять в Славу и вскоре посвящен был Аркадием во дракона, а в указанное нами выше время во епископа. В сане епископа его управлению представлен был город Тульча с принадлежащими ему пятью селениями и несколькими хуторами 45 . Таким образом убыль двух архиереев у некрасовцев вознаградилась и праздные епископские кафедры были замещены. Это обстоятельство и отчасти то, что у турецких раскольников на какие-либо 10000 душ с первого почти раза открыты были две епископии, уже показывают, что белокриницкая иерархия пришлась по вкусу некрасовцам и нашла себе у них хорошую почву. Другой поток благодати из белокриницкого источника потек к раскольникам, обитавшим в Молдавии и Валахии. Число обитавших в этих местностях раскольников липован пред 1846 г. простиралось до 20000 46 . В Молдавии жили они рассеянно по всему ее пространству в городах и деревнях. Более значительные общества их были в предместье города Ясс за Бахлуем, затем в городах: Ботошане, Тыргул – Фрумосе, Хирлеу, Бикео, Васлуе, в селении Мануиловке в цинуте Сучавском (в Верхней Молдавии 47 . |
| Со стороны жениха, между прочим, была одна моя старинная знакомая, а его тетка Варвара Андреевна Новосильцева. Она была рожденная Наумова; ее мать Марья Кирилловна (сама по себе Сафонова) была большая приятельница покойной бабушки княгини Анны Ивановны Щербатовой; я часто встречалась с ними у тетушки графини Толстой. Наумова была очень почтенная, благочестивая и умная старушка, которая окончила свою жизнь в глубокой старости в московском Рождественском монастыре монахиней и, кажется, даже в схиме. Она много имела скорбей на своем веку и была добродетельнейшая женщина. И дочь ее Новосильцева была тоже очень хорошая и благочестивая женщина, достойная всякого уважения. Ростом она была очень мала, лицом некрасива – вся в веснушках, точно под сеткой, но очень умная и рассудительная, а главное – предобрая... У Наумовой были сыновья и кроме Новосильцевой – еще дочь незамужняя Авдотья Андреевна, смолоду пребойкая особа, большая скопидомка и великая тараторка. Дочь Лихачевой, бывшая у Груши на свадьбе еще девицей, в скором времени после того тоже вышла замуж за Льва Васильевича Давыдова, брата известного в двенадцатом году партизана – Дениса Васильевича... Родство зятя моего Благово было хорошее и почтенное, но люди не светские, мало выезжавшие в публику и с которыми я до тех пор совсем не встречалась, кроме Новосильцевой и Наумовых. Очень была почтенная, представительная старушка – княгиня Катерина Осиповна Волконская, двоюродная сестра Дмитрия Калиновича, дочь старшего его дяди; она имела сына и дочь Марью Петровну, вышедшую за Неронова, и так как ее брат был бездетным, то к ней и перешло родовое благовское имение, село Воронино. Еще познакомилась я с другою родственницей зятя, с его дальнею теткой Анной Лаврентьевной Благово. Умная была старушка. Она имела нескольких сыновей и дочерей, из которых две были красавицы – Екатерина Сергеевна за Баташевым, очень богатым человеком, имевшим золотые прииски и литейные заводы; другая, Анна Сергеевна, за Арбеньевым. Обе сестры моего зятя – замужняя Зверева и Александра девица, которых я только и знала, – были красавицы писаные: белизна лица и румянец во всю щеку, просто на диво. Зверева была милая, умная и рассудительная женщина, с которой брат ее был очень дружен; она мало жила в Москве, больше все у себя в Кашине, в деревне. А незамужняя Александра – пребойкая и преумная и великая советодательница и тараторка, настоящая золовка-колотовка. Я про нее и говорила ее брату: «Ты, мой любезный, гостить ее к себе приглашай, но в доме у себя не давай ей располагаться, – видишь, какая она командирша, закомандует и хоть кого заклюет, а заговорит до дурноты». Уж чересчур много и слишком громко она говорила. II |
| Правда, он всегда отлично отвечал на экзаменах и по устным ответам мог считаться одним из самых лучших студентов, но его сочинения особенными достоинствами не отличались, и в этом отношении он уступал многим из своих товарищей. Но он не принимал никакого участия в студенческих волнениях, строгий и точный исполнитель дисциплинарных правил, и это вменено ему в заслугу, при избрании его в бакалавры Академии. По окончании курса он определён был наставником Киевской духовной семинарии, и служил в ней три года, первоначально не думая об Академии. Первую мысль о переходе его в Академию внушил ему тогдашний ректор семинарии Феоктист (впоследствии архиепископ рязанский), весьма благожелательно к нему относившийся. Он сильно стоял за него на Конференции и свидетельствовал об его отличных преподавательских способностях. Находились и другие его защитники. Ректор Академии Филарет согласился принять его в Академию, но неохотно, так как не верил в силу его таланта. Между тем, Ст. М. Сольский с частью совершал своё служение в Академии, занимая кафедру священного Писания. Состоя профессором Академии, он принял участие в делах городской Управы, и потом несколько трёхлетий был избираем в должность Киевского Городского Головы, на каковой должности и скончался. Человек безупречно честный, преданный тому делу, за которое брался, добросовестно старавшийся исполнять все свои обязанности, он пользовался уважением всего Киева, и город воздал ему подобающую честь, при ого погребении, устроив ему торжественные похороны. Из студентов XX мятежнического курса некоторые достигли иерархических степеней: 1) Матвей Невский, в монашестве Митрофан, скончавшийся епископом смоленским, бывший до принятия монашества ректором курской семинарии. Курсовое сочинение его на тему: «Современное состояние вопроса о соединении церквей – восточной и западной» напечатано в Трудах Академии за 1862 год. 2) Михаил Некрасов, в монашестве Лаврентий, до принятия монашества занимавший должность законоучителя Воронежского кадетского корпуса и по принятии монашества бывший ректором Московской Академии, а потом епископом курским, a затем тульским. |
| В то же время турецкое правительство предложило Некрасовцам, не пожелают ли они переселиться на время куда-нибудь подальше от театра начавшейся войны. Это переселение предлагалось, конечно, в видах обезопасения раскольничьих семейств от бедствий неприятельского нашествия и как новый опыт заботливости об них турецкого правительства; в сущности же, правительство делало это приглашение, как и во время прежних войн с Россией, для своего собственного успокоения, желая удалить от неизбежного сношения с Русскими людей, имеющих с ними слишком много родственной связи и на преданность которых оно, как видно, мало надеялось и теперь. Такая именно цель довольно ясно обнаружилась в том замечательном обстоятельстве, что к переселению из Добруджи старались особенно склонить и даже, как увидим, принудить силою высшее раскольничье духовенство, самих некрасовских архиереев: примером их, конечно, хотели подействовать на других, и, во всяком случае, рассчитывали, что их пребывание между Турками будет служить ручательством за верность турецкому правительству и всего общества Некрасовцев, тогда как, напротив, можно было опасаться, что оставаясь в местах занятых Русскими и войдя в близкие с ними сношения, раскольничьи епископы легко могут своим примером и влиянием увлечь и все некрасовские населения к действиям, невыгодным для Турок. Действительно ли по чувству кровного родства с Русскими, которое так тревожило турецкие власти, по нежеланию ли расстаться со своими домашними очагами, или по чему другому, только Некрасовцы не обнаружили большой готовности к переселению пред ожидаемым вступлением русских войск в Добруджу; и всего менее расположен был к тому сам архиепископ славский, Аркадий. Но чтобы те семейства, которые изъявили готовность переселиться, не остались во время странствия без высшего духовного пастыря и не имели повода за это сетовать на него, он решился поставить для них особого, нового епископа. Тогда-то (именно 1-го января 1854 г.), по усильной просьбе Гончарова, он поставил в архиереи столь часто упоминаемого нами инока Аркадия Лаврентьевского, которого при проставлении назвал «епископом странствующих христиан». |
| 30 В дополнительном показании, взятом с Аркадия, говорится: «Порта, рассмотрев дело, признала Аркадия в сане, не требуя за то никакой платы, как это требуется с греческих архиереев. Гончаров входил об этом в совещание с Алеоном.» 32 Подлинное письмо Аркадия от 2-го июля 1851 г. На нем подписался он следующим образом: «Сие писал и сочинял из слов господина Гончарова и копию с французского перевода, по благословению архипастыря нашего, грешный инок Аркадий Лаврентьевский.» О Чайковском и других Поляках в письме не упоминается; но их не трудно узнать под теми «высокими особами», которые явились «поруками» за Гончарова. Нельзя еще оставить без внимания, что ни приложенном к письму русском переводе фирмана Аркадии сделать заметку: «переведен на русский язык чрез И Р. К. однокровного казачьего соседа и друга.» Любопытно было бы знать, кто этот «однокровный сосед и друг.» казаков, сокрытый под таинственными буквами? А что Чайковскому Гончаров обязан был больше всех за получение султанского фирмана, это известно и по официальным документам. Новороссийский губернатор, от 4-го октября 1854 года доносил министру внутренних дел: «для пострижения некоторых раскольников в духовное звание и для свободного отправления как ими, так и архиереями Аркадием и Алипием, духовных треб исходатайствованы были турецкие фирманы членом той же (польской) пропаганды Чайковским, ныне Садык паша, посещавшим нередко некрасовские селения.» Один из агентов нашего правительства также доносил: «Садык-паша выхлопотал фирман, дозволяющий раскольникам без всякого ограничения иметь у себя духовных лиц.» (Из материалов П. И. Мельникова) Кроме султанского фирмана, Гончаров выпросил у садразана позволение задунайским епископам поставлять священников для русских старообрядцев. 35 Дознано было, например, что Беляев однажды передал Гончарову в его распоряжение 2 000 червонцев. 36 Донесение новороссийского генерал-губернатора, от 4-го октября 1854 г. Аркадий (первый) в Суздале также объяснил: «с Беляевым познакомились осенью 1852 г., когда он взял Георгиевский остров на откуп. Виделся с ним· в Журиловке, куда привез мне бочонок зернистой икры и дал несколько денег на помин своего семейства. Приходил ко мне в келью; останавливался в Журиловке у Осипа Семенова.» |
| 762 Нечаев Петр Иванович (1842–1905) – действительный статский советник, член-ревизор Учебного комитета при Св. Синоде (1888). Окончил КДА со степенью магистра (1867). Преподаватель церковной истории и практического руководства для пастырей в СПбДС (1868), а затем и инспектор (1870). 763 Речь идет о «Заявлении профессоров МДА» 1896 г., связанном с ревизией Академии в сентябре – октябре 1895 г., проведенной членом-ревизором Учебного комитета при Св. Синоде д. с. с. П.И. Нечаевым (согласно указу Св. Синода от 5 сентября 1895 г.). В августе 1896 г. в Св. Синод поступил отчет о ревизии с объяснениями бывшего ректора МДА архимандрита Антония (Храповицкого) . Замечания ревизора П.И. Нечаева касались недостатков по воспитательной и хозяйственной части. Были указаны случаи: 1) оскорбления студентами Академии жандарма; ночного возвращения студентов в Лавру; оскорбления привратника и пререкания с администрацией Лавры; попытка самоубийства студента Самойлова (см. примеч. к гл. V, л. 15 об. – ссылка 779) с предшествовавшим ей развратом (содержание проститутки) и отсутствие наказания со стороны академического начальства; 2) непосещения студентами богослужений в академическом храме, опозданий (во время литургии «приходили по одному – по двое до пения „Верую, а после „Достойно началось уже обратное течение из храма») и прочие проступки. Ревизор отметил, что причины этих недостатков в слабости администрации. 5 сентября 1896 г. последовал указ Св. Синода с перечнем недостатков и нарушений в Академии по воспитательной и экономической части, обнаруженных в ходе ревизии; ректору МДА и академическому Совету предлагалось принять меры к их устранению. Ректор МДА архимандрит Лаврентий (Некрасов) приступил к исполнению указа, однако 27 сентября в Совет МДА поступило особое заявление профессоров Академии с объяснениями и возражениями против замечаний ревизора Нечаева, которое после обсуждения было представлено митрополитом Московским Сергием (Ляпидевским) в Св. Синод 6 ноябри 1896 г. Последовательно налагая объяснения на указанные недостатки, профессора заявляли, что «исполнение религиозных обязанностей в студентах не может быть поддерживаемо одними строго-дисциплинарными мерами, равно как и исправное хождение в классы». |
|
|
