| Тогда царь начал жаловаться: «Патриарх велит мне оставить государственные дела, не собирать податей, не творить суда. Так врачует сей духовный врач! Пора мне искать милости у папы». Царь стал искать случая свергнуть Арсения, но жизнь патриарха была безупречной. Царь собрал в Салониках несколько архиереев и вызывал Арсения на суд, но тот не поехал. Угодливые архиереи доказывали, что разобщение «души государства» с Церковью является заразой, угрожающей порядку. Палеолог вышел из душевного равновесия. Узнав, что патриарший хартофилакс Векк наложил запрещение на дворцового священника за венчание без разрешения, Палеолог приказал градоначальнику севасто-кратору Торнику разрушить дома Векка и великого эконома патриархии, вырубить их виноградники и прислать их самих в Салоники в оковах. Патриарх возмутился и взывал к народу, что Божьих людей хотят судить мирским судом. Севастократор уговорил хартофилакса и эконома поехать к царю с повинной, и в Салониках они оба изменили своему патриарху. Арсений не хотел видеть опасности. Для расправы с ним скоро нашли предлог. В столице проживал на положении не то друга, не то пленника сельджукский султан Изз ад-дин Кейкавус II, перебежавший к Палеологу еще до взятия Константинополя. Не получая свободы, он вошел в сношения с ханом Ногаем и с Константином Болгарским. По уговору, Изз ад-дин должен был испросить разрешение приехать к Палеологу в Салоники вместе со своими людьми и, возвращаясь с царем в столицу, убить Палеолога. Как бы то ни было, в устье Марицы, среди болот, царя окружили болгары с татарами, и он спасся ночью с великим трудом (1265), явился в столицу почти один. Патриарх же в св. Софии стал выговаривать Палеологу: «Не говорил ли я тебе, что не следует воевать с единоплеменным и единоверным деспотом эпирским? Вы ведь одно стадо Христово. Теперь благодари Бога за урок и за спасение». Палеолог смиренно отвечал, что он заключил с деспотом мирный договор. Смирение это было фальшивое. Палеолог решил покончить с Арсением во что бы то ни стало. |
| Данное обстоятельство в корне меняло дело: если все решили, что «правильный» царь тот, кто избран аристократией, то соответственно Михаил Палеолог мог стать и выбранным Римским царем, не имея для своих амбиций никаких привычных обоснований. То, что наряду с ним будет продолжаться царствование Uoahha IV Ласкариса, пока никого не смутило и не удивило. Сановники решили: пусть пока в Империи будут два царя – один избранный, второй – наследственный. А там будет видно... Соломоново решение! Похоже, что они готовы были бы совершенно устранить Uoahha IV : физическим путем или посредством отобрания у ребенка царской власти – это имело второстепенное значение. Пожалуй, если и можно говорить о пике олигархизма в истории Римской империи, так применительно к данному периоду времени. Ни до, ни после никто не дерзал и не осмелился более заменять Божественную основу царской власти выборными началами в стиле самых слабых монархий Западной Европы. Примечательно, что обсуждался этот вопрос без синклита и патриарха, тайно, в узком кругу самых обеспеченных лиц Римской империи, которым уже давно надоело жить по принципам, установленным патриотичными Ласкаридами, в условиях жесткой дисциплины и абсолютной власти императора. По требованию вельмож Палеолог клятвенно пообещал безусловное выполнение неких обязательств. В частности, никогда не вторгаться в дела Церкви и не претендовать на главенство в церковном управлении – аристократы заранее решили смягчить легко ожидаемую негативную реакцию патриарха Арсения путем наделения его дополнительными гарантиями неприкосновенности духовной власти. Затем назначать на высшие должности не родственников или знакомых, а лишь людей, опытом и знаниями доказавших свои способности. Из аристократов, конечно, и по совету с наиболее знатными людьми Империи. Будущий царь обещал также строго следить за законностью, чтобы ничьи права не нарушались. Палеолог клялся и в том, что не будет никого сажать в тюрьмы по доносам – только по суду. Отменялись судебные поединки и испытание железом, широко введенное в практику императором Феодором II Ласкарисом. За военачальниками сохранялись старые привилегии и поместья, в целом армия должна была сохранить то положение и содержание, какие имело при предыдущем царе. Наконец, Палеолог обещал поддерживать науку и сохранить жалованье ученым 229 . Конечно, это была самая настоящая «конституционная монархия» – дело невиданное в истории Римской империи. И, конечно, нежизнеспособное – по крайней мере, как вскоре выяснится, сам Михаил Палеолог принимал эти условия только в качестве тактического хода, вовсе не собираясь выполнять их, когда власть достанется ему в руки. Но в целом дело было сделано. 1 января 1260 г. в Магнезии его подняли на щит и провозгласили Римским императором, соправителем Uoahha IV Ласкариса, Михаилом VIII Палеологом . |
| Теперь Палеолог открыто вступил на старый путь Комнинов и Ангелов. Не только возвращена была столица, но восстанавливался старый строй, потребности и расходы обветшавшей, отжившей свой век мировой державы. Палеолог, представитель служилой аристократии, связанной одинаково и с Западом и с Востоком греческого мира, своими способностями и энергией, а также и коварством оттеснивший, загубивший наследника никейских царей, был носителем иных начал, да и сам был в ином положении, чем Феодор II Ласкарь. Ему приходилось раздавать казну, и сам он не жалел достояния Ласкарей. Реставрация греческого Константинополя была ему необходима, чтобы укрепить свой трон. Этим самым он был втянут в вопросы мировой политики, в борьбу с Западом на иных условиях, чем Ласкари, имевшие неуязвимую базу у себя в Малой Азии. Перед ними заискивали, на Палеолога будут нападать. Феодор II не считался с папой, а Палеолог будет искать у него спасения. Армия и флот потребуют усиленных расходов, а казна Ласкарей была на исходе. Занятие Константинополя вызовет новые тяготы: нужно возобновлять столицу, дворцы, храмы, укрепления, дома. Иные будут расходы на пышность двора. Ватаци имел все у себя, жил помещиком, умер в палатке в своем саду; а в Константинополе все будет привозное, покупное, роскошное по прежнему уставу и укладу. В Нимфее сановниками были местные богатые магнаты либо царские слуги-домочадцы, а в Константинополе придется оплачивать старые громадные штаты хищного чиновничества, которому нужно восстанавливать дома, жить дорогой столичной жизнью. Никея и Нимфей, цветущие рынки и гавани по побережью, заглохнут, а сам Константинополь что давал населению, провинциям? Что связано с ним, кроме недоброй памяти? Не он ли высасывал, особенно при Комнинах и Ангелах, все соки из провинции? Не праведный суд, но хищных чиновников и самоуправных властелей обещает он провинциалу. Уйдет власть, падет торговля, и вновь нахлынут турки. Все это неизбежно и непоправимо. Греческая жизнь заглохнет в Малой Азии. Последний Ласкарь мог взять Константинополь, но не спешил. Вероятно, он понимал последствия. |
| Папа такого письма не ожидал и не знал, верить ли Палеологу. Обещая прислать нунциев, папа просит «светлейшего императора греков» не трогать латинян Романии. А Палеолог и не подумал исполнить это пожелание папы, продолжал воевать и в Эпире, и в Морее, и на островах в уверенности, что греческие успехи сделают папу сговорчивее, но вместе с тем признал папу третейским судьею между греками и латинянами; впрочем, это был лишь красивый жест. Двуличие Палеолога – военные действия и авансы папе – пугало Урбана. Он даже думал, что Палеолог нападет на латинский Кипр. При тогдашней трудности сношений обе стороны приписывали друг другу планы, каких в действительности не существовало. В ту пору за Балдуина никто не хотел вступаться, даже французы слабо отвечали на папские призывы, будучи заняты предприятием Анжу. Папе пришлось пойти на предложения Палеолога. Одна уния могла защитить латинские церкви на греческих землях, хотя бы ценой признания Палеолога законным государем Константинополя. Ведь был же готов Иннокентий IV предать империю Балдуина царю Ватаци за церковную унию. Урбан недолго колебался. Он пообещал в случае воссоединения «столь знатного члена Церкви раскрыть недра отеческой приверженности» и защищать династию Палеолога на ее троне. «Отец и мать не сделали бы столько». Балдуина же папа решил предать его собственной судьбе, раз он посмел хлопотать перед французским королем за Манфреда, а это грозило гибелью плану покончить через оружие Карла Анжу с последним Гогенштауфеном в Италии. Четыре минорита повезли Палеологу папский ответ, но задержались в пути и ехали целый год. Тем временем греки, вследствие измены турецких наемников, потерпели в Морее крупное поражение, и Палеолог отправил в Рим католического епископа Кротонского, родом из греков, с более определенными предложениями (1264): он признавал папский примат со всеми его каноническими последствиями, признал святую силу таинств, совершаемых католическим духовенством, обещал отвоевать для папы Иерусалимскую и Антиохийскую Церкви. |
| И впоследствии Михаил Палеолог имел повод оттенить важное значение патриаршего права печалования. Когда патриарх Арсений, известный своей борьбой с Палеологом за свободу церкви и торжество каконов, был несправедливо низложен с престола и удален в ссылку (1267 г.), то виновник этого позорного акта Михаил, давно уже занимавший царский престол, захотел оправдать себя перед народом. Через несколько дней после изгнания Арсения, на обширной площади перед Большим дворцом в Константинополе, по приказанию царя, собралась громадная толпа народа, к которому Палеолог и обратился с речью. Указав на беспочвенность народного движения, вызванного низложением патриарха Арсения, Михаил Палеолог продолжал: «В самом деле, что (вы находите) соблазнительного в последних событиях? Разве изменены догматы ? Нет, – в нашем учении не сделано и не будет сделано никаких изменений. Не изменено ли что-нибудь в обрядах? Нет, – и этого никто доказать не может. Или, вместо низложенного по достаточным причинам пастыря, нет возможности избрать другого? – Но, конечно, есть, – и при другом пастыре вам будет даже лучше. (Припомните хорошенько), кому из вас, при прежнем пастыре, приходилось пользоваться нашими благодеяниями, если не принимать в расчет случаев исключительных. Я собрал вас и говорю не затем, чтобы обвинять себя, – виноват в этом не я, а бывший патриарх: он по ненависти не обращался к нам с ходатайством, а мы, не видя расположения к себе с его стороны, не приходили к нему, да и не были бы приняты, если бы явились. Значит, не у нас не доставало расположения делать добро, а у него не достовало доброй воли склонить нас к этому... Вперед этого не будет! Вы немедленно же испытаете действие лучей присущего нам благоволения, лишь только будущий пастырь расположит нашу душу высшими способами ходатайства – λεσιτεας. Бросьте же тайные сходки и расколы» 23 . И так, император Михаил Палеолог поставил в вину патриарху Арсению то, что он недостаточно пользовался правом печалования и поэтому лишал народ милостей василевса, которые принадлежат ему в силу царского долга – τ εεργετεν. Значит, τ δκαιον τς μεσιτεας входило в общее сознание византийцев, как одна из существенных привилигий патриаршего служения. |
| Одним словом, Палеологи раболепствовали перед султанами и поступали как покорные слуги османов, а не как византийские императоры. Когда из Азии надвинулась гроза в лице Тимура и разразилась над государством османов, Палеологи вздохнули свободно и начали держать себя с большим достоинством. Они вмешивались во внутренние распри членов султанского дома и выговорили себе возвращение некоторых влд. дений и городов в Европе. До смерти Магомета I, пока османское госу. дарство не оправилось от ран, нанесенных ему татарами, императоры с честью выдерживали свою роль. Но с Мурада II положение дел изменилось, при нем власть османов дошла до той высоты, на которой она находилась при Баязете I, и попытки западных христиан ослабить ее в конце концов не удались. Роль, которую усвоили себе Палеологи, очевидно была неуместна. Покровительство, оказанное императором сопернику Мурада II, привело лишь к тому, что Константинополь был осажден и едва не взят; владения, возвращенные императором, опять были заняты османами, в том числе и город Салоники, который был продан византийским правительством венецианцам. Палеологи поняли, что приближается решительная развязка, опять обратили взоры на Запад и приняли унию. Но уния ничего не принесла, кроме религиозной розни и общественной неурядицы в стенах столицы, – помощи же никакой. Константинополь был осажден Магометом II в 1453 г. и взят штурмом, к общему изумлению и ужасу всего христианского мира, смотревшего на Византию как на последний оплот христианства против ислама на Востоке. Завоевательное движение османских турок на запад в Малую Азию и Европу не было бессознательным порывом дикого варварства, выполненным без цели и системы. Оно произведено было по предположенному плану, с последовательностью и ясным пониманием своей задачи. Задача турок была не только национальная, но и религиозная; стремлением их было не только получить преобладание над народностями, населявшими Малую Азию и Восточную Европу, но также доставить исламу торжество над христианством. |
| Заговорил и патриарх Арсений, сильный духом. Он не только был возмущен ослеплением сына Феодора II, порученного умирающим отцом патриаршему попечению, но он чувствовал себя обманутым. Царь не сдержал слова, данного главе Церкви. Арсений созвал синод, и, хотя архиереи молчали, он отлучил царя от Церкви. Палеолог смолчал и подчинился каре, желая выиграть время и рассчитывая на успехи во внешней политике. Политика эта была энергичная, бдительная, беспокойная и в то же время двойственная с начала до самого конца. С одной стороны, Палеолог торопился закончить фактическое изгнание латинян из Романии, прежде всего стать твердою ногою в Пелопоннисе и на Евбее. Это было его определенной, постоянной целью, борьба за которую обеспечивала за ним сочувствие нации и укрепляла его трон. С другой стороны, с самого возвращения Константинополя и до смерти он боялся католической Европы, нового крестового похода. В зависимости от получаемых им известий о политическом положении боязнь Палеолога возрастала и ослабевала, и в его глазах главным, даже единственным средством предупредить новое нашествие латинян было примирение с римской курией, бывшей душою и руководительницею крестовых походов, покровительницей, в частности, латинского княжества в Морее. Формой примирения являлась церковная уния, признание главенства папы и привилегий латинских церквей на Востоке. Такой путь был тем более возможен, что как курия со времен папы Иннокентия IV, так и весь католический Запад разочаровались в жизненности идеи Латинской империи в Константинополе, поняли, что государство Балдуина пало от внутренней немощи, неспособности ужиться с греческим населением, устали давать Балдуину помощь и подачки. Новый поход на Восток, даже под флагом восстановления Балдуина или его сына Филиппа на константинопольском престоле, мог преследовать лишь цели колониальной, завоевательной политики крупнейших в Италии государств, а это отнюдь не входило в планы римской курии. Палеолог привык к трудным положениям, их лично не боялся и обладал большою выдержкою. Он то отпускал, то натягивал вожжи своей политики в сторону унии. Но реальную постоянную свою цель – изгнание латинян из Романии – он преследовал с тем большей энергией, чем положение было труднее, и средств он не щадил. Таков ключ к главной линии его сложной политики по отношению к Западу. Аналогичным был его образ действий по отношению к венецианцам и генуэзцам; он их то манил к себе, то отталкивал, постоянно ссорил, но фактически мало с ними стеснялся, так как в Константинополе он был все-таки хозяином. |
| В той же похвале Филофея 25 отмечен эпизод, относящийся к 1351 году и еще раз свидетельствующий о сношениях Паламы с Душаном. Подразумеваемый эпизод подробно излагается в современных исторических трудах Кантакузина 26 и Н. Григоры 27 с той лишь особенностью, что ни у того, ни у другого нет намека на Паламу. В начале 1351 года подготовлялась междоусобная война между И. Кантакузином и зятем его царем И. Палеологом. Последнего находим тогда в Солуни занятым организацией своей партии. Между Палеологом и Душаном состоялось тайное соглашение, о важности которого можно судить уже по тому, что последний для этого лично прибыл в окрестности Солуни. Во-первых, дело шло о брачном союзе между домами И. Палеолога и Стефана Душана; во-вторых, о политическом и поенном союзе против Кантакузина. Предполагалось, что Палеолог разведется с женой своей Еленою, дочерью Кантакузина, и женится на свояченице Душана, болгарской царевне. Во время этих переговоров и случился эпизод, отмеченный в похвале Григорию Паламе . Тогда он прибыл на корабле в Солунскую гавань, но царь И. Палеолог не нашел возможным впустить его в город, так что святой принужден был отправиться обратно на Афон 28 . Составитель похвалы дает этому такоеобъяснение, что присутствие Паламы могло бы стеснить Палеолога, так как хотя он и вел со Стефаном какие-то переговоры, но на самом деле замышлял против него обман и боялся, чтобы его тайные намерения не разоблачились раньше времени 29 . В действительности этот домысел о притворстве и намеренном желании обмануть в данном случае Душана ничем не может быть подтвержден. На самом деле соглашение имело место, и план восстания против Кантакузина не только серьезно обдумывался в Солуни, но и возбуждал большие опасения в Константинополе. Если оп не осуществился, то не вследствие двойной игры Палеолога, а энергичных мер Кантакузина, который заставил отправиться в Солунь царицу Анну, мать Палеолога, чтобы остановить замышляемое междоусобие. И только благодаря вмешательству последней, не состоялся задуманный план союза с Душаном 30 . Итак, приводимое автором похвалы объяснение, почему Палеолог не впустил Паламу в Солунь, не может считаться удовлетворительным. Вдумываясь, однако, в слова его, мы должны принять, что с его точки зрения присутствие Паламы в Солуни могло повредить именно успеху той двуличной политики, которую вел Палеолог. А это могло случиться при том предположении, о котором, впрочем, автор умалчивает, что Палама мог отдать предпочтение интересам Душана и пожертвовать выгодами Палеолога. Если нате заключение может быть без натяжки выведено из слов Филофея, то в этом получится новое доказательство значения Паламы в славянских землях. |
| В той же похвале Филофея 640 отмечен эпизод, относящийся к 1351 г. и еще раз свидетельствующий о сношениях Паламы с Душаном. Подразумеваемый эпизод подробно излагается в современных исторических трудах Кантакузина 641 и Н. Григоры 642 с той лишь особенностью, что ни у того, ни у другого нет намека на Паламу. В начале 1351 г. подготовлялась междоусобная война между И. Кантакузином и зятем его, царем И. Палеологом. Последнего находим тогда в Солуни занятым организацией своей партии. Между Палеологом и Душаном состоялось тайное соглашение, о важности которого можно судить уже потому, что последний для этого лично прибыл в окрестности Солуни. Во-первых, дело шло о брачном союзе между домами И. Палеолога и Стефана Душана; во-вторых, о политическом и военном союзе против Кантакузина. Предполагалось, что Палеолог разведется с женой своей Еленою, дочерью Кантакузина, и женится на свояченице Душана, болгарской царевне. Во время этих переговоров и случился эпизод, отмеченный в похвале Григорию Паламе . Тогда он прибыл на корабле в Солунскую гавань, но царь И. Палеолог не нашел возможным впустить его в город, так что святой принужден был отправиться обратно на Афон 643 . Составитель похвалы дает этому такое объяснение, что присутствие Паламы могло бы стеснить Палеолога, так как хотя он и вел со Стефаном какие-то переговоры, но на самом деле замышлял против него обман и боялся, чтобы его тайные намерения не разоблачились раньше времени 644 . В действительности этот домысел о притворстве и намеренном желании обмануть в данном случае Душана ничем не может быть подтвержден. На самом деле соглашение имело место, и план восстания против Кантакузина не только серьезно обдумывался в Солуни, но и возбуждал большие опасения в Константинополе. Если он не осуществился, то не вследствие двойной игры Палеолога, а энергичных мер Кантакузина, который заставил отправиться в Солунь царицу Анну, мать Палеолога, чтобы остановить замышляемое междоусобие. И только благодаря вмешательству последней не состоялся задуманный план союза с Душаном 645 . Итак, приводимое автором похвалы объяснение, почему Палеолог не впустил Паламу в Солунь, не может считаться удовлетворительным. Вдумываясь, однако, в слова его, мы должны принять, что, с его точки зрения, присутствие Паламы в Солуни могло повредить именно успеху той двуличной политики, которую вел Палеолог. А это могло случиться при том предположении, о котором, впрочем, автор умалчивает, что Палама мог отдать предпочтение интересам Душана и пожертвовать выгодами Палеолога. Если наше заключение может быть без натяжки выведено из слов Филофея, то в этом получится новое доказательство значения Паламы в славянских землях. |
| Многочисленная царская родня, воспитанная на западноевропейских понятиях, представляла в совокупности грозную силу. К тому же даже в самих царских семьях произошла трансформация сознания, допускавшая наличие собственных интересов не только у дальних родственников, но и у прямых наследников престола, цариц и даже соправителей императоров. Примеры на этот счет мы приведем в ходе последующего изложения. Кроме того, следует учесть, что еще со времени династии Комнинов Византийские императоры считали за честь для себя по политическим мотивам сочетаться браком с представителями западных династий, и латинская культура в далеко не самых лучших ее формах и проявлениях начала проникать в византийское политическое сознание 529 . Только такой гигант и гений управления, как император Михаил VIII Палеолог, мог удержать в руках феодальную вольницу. Но его сын не отличался подобными дарованиями, а потому быстро стал зависимым от крупнейших аристократических родов и сановников. Совершенно не традиционно для консервативных царственных династий Византийской империи, вскоре сама семья Андроника II Старшего стала объектом его постоянных забот, отнимая много времени, денег и сил, а также внося сумятицу в государственные дела. У Андроника II Палеолога был младший брат Константин Порфирородный, с которым у него не сложились отношения с самого детства. Поговаривали, что Михаил VIII Палеолог любил Константина больше Андроника и даже намеревался выделить ему Фессалию и Македонию в качестве самостоятельного владения. Это, мягко говоря, не невозможное событие, если мы учтем изложенные выше обстоятельства. Но император Михаил VIII скончался, не реализовав свой замысел, зато оставив в собственность Константину многочисленные земельные наделы, от которых тот получал большие доходы. Щедрый, мягкий и ласковый, Константин Палеолог быстро снискал любовь рядовых византийцев и клира. Пышность его дворца вызвала тревогу в сердце старшего царственного брата, посчитавшего, будто Константин решился во всем подражать императору – в том числе и внешне. |
|
|
