| Его императорские амбиции уступали место трезвому реализму. Да и Суворов срывал маски с союзников, столь бесцеремонно и хищнически распоряжавшихся его победами. Он все время не доверял русскому посланнику в Вене графу А. К. Разумовскому, полностью попавшему под влияние Тугута. И начал отправлять свои донесения, минуя русское посольство — сразу Ф. В. Ростопчину, «прямо государю». Павел сначала лишь подозревал, что его обманывают, потом сам убедился в этом. Он соглашался с Суворовым, что надо продолжать наступление в Италии и выйти на юг Франции, но Тугут его убедил, что надо приостановить движение. Павел хотел восстановить власть бывших владетелей Северной Италии, а Австрия упорно этому сопротивлялась, имея в виду установление своей. Австрийцы уже не без труда уговорили Павла перенести действия русских войск в Швейцарию и вдруг предали, как он понял по донесению Суворова, их там. Стал разбираться, по-другому оценил предыдущие донесения Суворова, отписал тому: «Не предпринимайте ничего, что не касается цели союза. Не хочу тратить войска для тех, кто упустил время и хочет заменить себя союзниками для своих выгод». Австрийский посланник в Петербурге граф Кобенцель велеречиво распространялся о ценности союза, о том, что австрийцы не покинут Швейцарию до подхода русских. Узнав, что цесарийцы и не думали поддерживать Суворова, Павел рассвирепел и написал фельдмаршалу: «Хочу посмотреть, как австрийцы одни, без вас будут бить французов», подтвердив, что разрешает ему действовать отдельно или безостановочно идти в Россию. Тугут уже вызывал приступы ярости и у Павла. Он приказал не принимать австрийских подданных при дворе, выслал из России его посланцев. В Вену назначили нового русского посланника С. А. Колычева, Разумовского отозвали из Вены. Ростопчин, саркастически сообщая об этом Суворову, добавил: «Гр. Разумовский по привычке жить в Вене и по великому мнению о бароне (Тугуте. — В. Г. ) весьма часто забывал, какому государю он служит. Колычев хоть и не так затейлив и менее у дворов играет роли, но может не хуже дело сделать». |
| Сергий 1 мая 2015, 17:12 СП И еще. От слов своих оправдаешься и от них осудишься. Вы не задумывались, что из-за таких фраз, как Ваша, многие наши соотечественники, даже верящие в Бога и не идут к таинствам, и чураются Церкви? Коль нужны доказательства, могу представить. СП 1 мая 2015, 16:23 Василию 2015-05-01 15:21 Мне непонятен ваш смех, который вы отобразили двумя скобками. 1.Вы обвиняете новомучеников Русской Церкви в преступлениях? 2.Вы считаете, что преступления Гитлера отменяют кровавые преступления Сталина против народа? СП 1 мая 2015, 16:14 Владимиру 2015-05-01 12:33 СССР -- это вообще не Россия. Историческая Россия была уничтожена большевиками и Сталиным. Сталин пролил кровь миллионов христиан, проводил депортации целых народов, разрушал храмы, проводил безбожную пятилетку и развращал души атеистической пропагандой. Его режим был откровенно богоборческим, и только война помешала ему добить всех священнослужителей в СССР. Я несогласен со словами, которые вы привели, т.к. канонизация не меняет кровавую историю сталинского режима. Сергий 1 мая 2015, 15:43 СП. А вы не задумались, что если б победили немцы, то таинства совершать и принимать БЫЛО БЫ НЕКОМУ. О плане ОСТ слыхали? По нему здесь планировалось оставить 14 млн обслуги для сверхчеловеков. Остальных - ликвидировать. И не факт, что этой обслуге разрешили бы исповедовать Православие. Слишком уж оно имперское и слишком много говорит о достоинстве человека. Василий 1 мая 2015, 14:21 К СП Так ведь с формальной точки зрения, те, кто лежат на Бутовском полигоне,расстреляны не за веру. А за антисоветскую агитацию. Где хоть в одном следственном деле вы найдете формулировку: " Приговорен к ВМН по 58-10 за Православную веру " . Или хотя бы за религиозные убеждения? С вашим формализмом очень далеко можно пойти. Тогда и св. митрополит Филипп (Колычев) не за веру пострадал. Ведь Грозный был православным государем. И даже православную веру защищал)) Да, кстати. Из 25000 похороненных на Бутовском полигоне только 1000 человек связаны с Православной Церковью. И потери несопоставимые. Только вокруг Смоленска немцами было расстреляно около 127000 человек. Пять Бутово! |
| И до революции у нас были крепкие крестьяне — кулаки, которые вели практически капиталистическое хозяйство с наймом рабочей силы. Если бы не 1917 год, возможно, они бы нас до сих пор кормили. Мой прадед так и не смог жить в условиях, которые ему предлагала советская власть сначала как ссыльнопоселенцу, а потом — как колхознику. Ему пришлось вступить в колхоз, но он и в колхозе держал дома с десяток лошадей, чтобы дети, которых у него было много, не болтались без дела. В шестидесятые он приехал в Смоленскую область, откуда его во время коллективизации сослали как кулака. Приехал, чтобы умереть на родине, но через два года вернулся в Казахстан. «Разве это хозяйство — две коровы, четыре поросенка, да пятнадцать соток под картошку? — возмущался он. — Внуки обленились, спят до обеда, потом хулиганят». И вернулся он в Казахстан, куда его в начале тридцатых выслали. Вернулся к своему большому хозяйству. Это в 1967 году было. Я жил одно время у прадеда, помню, иконы у него дома висели. Прекрасно сочеталась в нем православная вера с умением трудиться и хозяйствовать. До революции сложилась и очень сильная прослойка промышленников. В основном они были старообрядцами, но старообрядчество — это даже более строгий православный дух, еще активнее влияющий на способ общественного поведения. Вспомним хотя бы мануфактуру на Трехгорке, владельцы которой организовали не только крупное текстильное производство, но и открыли при мануфактуре ремесленную школу, вечерние классы для обучения рабочих грамоте, библиотеку, обеспечили рабочим медицинское обслуживание. Это и есть социально ответственный бизнес, о котором сегодня много говорят, но идем мы к нему медленно, с большим трудом. А тогда понятия такого не было, но социально ответственный бизнес реально существовал, причем именно на православной основе. — И многие монастыри имели крепкие хозяйства, использовали передовые для своего времени технологии. Например, Соловецкий еще b XVI beke, когда игуменом там был будущий митрополит Филипп (Колычев). |
| Замечалось в последнее время и еще одно явление, новое для Москвы: толпа начала вмешиваться в дела общественные, начала громко роптать то на то, то на другое. – Уняли бы людишек своих, пока самим шеи не свернули, – говорили со злобой про холопов князей Глинских. – Житья от них честному православному народу нет… Толковали тоже про великую княгиню и ее любимца: – Зазорно смотреть-то, николи ничего такого на Москве не видано. Вот людишки князей Шуйских сказывали, как и что делается, так стыд и срам. Когда умер князь Михаил Львович Глинский и был похоронен как самый простой человек, поднялся страшный ропот черни: – Креста на вороту нет, видно, у них! Бросили, ровно пса, деда государева. Видно, глаза колол им, о непотребстве их не молчал. Точно гроза какая медленно собиралась в народе, и всюду слышался один припев: – Известно, государь малолетен, ну, и делают, что хотят… Все смущало до глубины души Федора Степановича Колычева, чуткого, наблюдательного, понимавшего, что делалось вокруг, а и дома не ждало его успокоение. С некоторых пор в колычевском доме начало царить такое настроение, точно над этим домом нависла какая-то страшная грозовая туча, хотя старик Колычев пользовался по-прежнему почетом, а сын его был уважаем при дворе и никакой беды впереди не предвиделось. Но в других боярских домах шли пьянство и кутежи, как У молодых князей Глинских, или зрело глухое недовольство, готовое превратиться в открытый мятеж, как у князей Шуйских. Здесь же не бражничали и были далеки от измены правительству. Но не скорбеть о ходе дел и поведении стоящих во главе правительственных лиц здесь не могли уже потому, что семья была предана всей душой самодержавной власти, крепко стояла за главенство Москвы. Сознавать грубые ошибки и постыдное поведение тех, кому предан, и не считать себя в праве громко говорить об этом – это было страшно тяжело. Еще тяжелее было сознавать, что приходится молчать именно тогда, когда власть сама разрывает для себя страшную пропасть, внушает неуважение одним и дает повод к заговорам другим. Степан Иванович видел, что правительница со своим любимцем подрывает сама основание престола, и был принужден молчать, так как осуждать, власть значило подрывать уважение к ней или подвергаться опале, как изменнику. Он только хмурил брови и вздыхал, когда речь заходила о князе Иване Федоровиче Овчине-Телепнёве-Оболенском, а боярыня Варвара тихо со вздохом замечала: |
| Да в полчищах, восставших за Димитрия, было много и нехристиан – магометан и язычников. Эти явления должны были внезапно охолодить ревность к Димитрию, охватившую разом почти всю Русь, и охоту помогать Шуйскому. Москва более других городов имела тогда поводов не поддаваться Болотникову. В Москве жили бояре, окольничьи, дьяки, знатные люди, которых Болотников грозил перебить или обратить в простолюдинов, а на место их возвести безъименных людей; в Москве жили зажиточные торговцы и промышленники, которых дворы, лавки, деньги, – все это заранее отдавалось в дележ неимущим, и все это делалось именем Димитрия, и все это не похоже было на Димитрия, которого знали, как покровителя промыслов, торговли, зажиточности и роскоши. Тут еще пособило Шуйскому и то, что шайки мятежников пошли на Тверь. Тверской архиепископ воодушевил дворян и детей боярских, представил им, что на них наступают хищники, – и те, вместе с посадскими людьми, также дорожившими своим достоянием, отбили врагов. В нестройных мужичьих мятежах всегда бывает так, что и малый успех привлекает к мятежу огромные массы, и малая неудача отнимает у них дух. Пример Твери подействовал на пригороды, привыкшие, по преданию, следовать главному городу земли. Зубцов, Ржев отпали от Димитрия. В ржевском уезде составилось ополчение из детей боярских; у них начальником был Колычев. Смоленск удерживал в повиновении Шуйскому князь Куракин, – и смоленские дворяне и дети боярские ополчились, чтоб идти на выручку Москве. Примеру их последовали пригороды местной земли: Дорогобуж, Вязьма, Сернейск, попробовавшие, что значит крестное целование Димитрию. Можайск, прежде поднявшись за Димитрия, опять ударил челом Шуйскому. Двинская земля, Вологда, Ярославль, где вообще торговля избрала себе путь, и где, через то, развилось благосостояние – не поддались увещаниям Болотникова и отправили стрельцов для защиты Москвы против Болотникова. Когда пронеслась весть, что Димитрий жив, – вся русская земля готова была встретить Димитрия и выдать ему на казнь нового царя. |
| Киевский гражданский губернатор, 6-го июня 1817 года, донес министру полиции, что в городе Махновке действительно была старообрядская типография, находившаяся в содержании московского купца Селезнева, но по несостоятельности хозяина к дальнейшему ее содержанию, еще в 1810 году, прекратила печатание, и все шрифты, какие в ней были, забраны киевским купцом Константином Колычевым Подольской губернии Литинского уезда в местечко Янов, где в настоящее время и производится печатание. Управляющий министерством полиции 19-го июня 1817 г. предложил подольскому гражданскому губернатору: если в местечке Янове окажется типография, принять те же меры, которые сейчас исчислены относительно типографии Селезнева, если б она была найдена в Махновке. Несколько прежде того подольский архиепископ Иоанникий 6-го мая 1817 года писал подольскому губернатору: „находящийся в Подольской губернии Литинскаго повета в местечке Янове раскольник Константин Колычев, заведя типографию, печатает в ней разные раскольническия книги, которыя развозят для продажи в разныя российския места, и до такой степени увеличил оную типографию, что на двенадцати прессах не только раскольничьи книги, но даже венчики для погребения мертвых тел делает». Архиепископ Иоанникий, уведомляя об этом губернатора, просил его распоряжения о наряде со стороны гражданской чиновника к произведению исследования о типографии Колычева. Узнав, что печатание Колычевым старообрядских книг в Янове началось еще с 1809 года, что об этом было производимо следствие, и не зная настоящего хода дела, губернатор 2-го июля 1817 г. поручил литинскому поветовому маршалу (уездному предводителю дворянства) графу Холоневскому узнать чрез сношение с кем следует, на чем означенное следствие приостановлено и кто причиной его неокончания, а между тем в местечке Янове произвесть, при бытности духовного депутата, следствие без всякого отлагательства: когда именно старообрядская типография, с чьего дозволения и на чьем коште устроена, какие в ней печатаются книги и куда они отпускаются. |
| Герман и Савватий водрузили крест на пустынном острову; Герман и Зосима соорудили на месте креста святую обитель 28 и райски зацвела пустыня. Когда, через 107 лет после основания обители, притек сюда новый подвижник, будущий Филипп, а теперь еще прежний Феодор Колычев, она управлялась уже двадцатым своим игуменом; славясь святостью обитателей, цвела и внешним благоустроением 29 . Алексий, этот 20-й игумен, ревностно заботясь о внешних выгодах обители, которая имела уже свои соляные варницы, домашнй скот, владела береговыми (на материке) волостями, лугами, рыболовнями, был еще более попечителен по отношению к духовной жизни братии. Соловки сияли строгой жизнью своих иноков; и ищущему монашества нелегко доставалось желаемое. Так Алексий, приняв Феодора, тотчас возложил на него искус «со иными богорадными приходящими и труждающимися». Уже опытный в смирении и любви христианской, Феодор со всей покорностью принял возложенные на него обязанности, и не осла6евая в усердии, проходил более полутора года свои тяжкие испытания. «Удивительно было видеть», повествует его современный жизнеописатель, «как этот юноша, сын знаменитых и славных родителей, в мягкости и покое воспитанный, таким жестоким трудам предавался: рубил дрова, землю копал на огороде, таскал каменье, в рыбных ловитвах всякую тяготу на себя поднимал, и иное подобное все со тщанием исправлял, и многократно и гной на плечах своих выносил, и на мельнице со всяким прилежанием работал. Нередко принимал он унижение и побои от неразумных человик; но, подражая Владыке своему Христу, со смиренномудрием все претерпевал, и не знали, чей он и откуда». Но более всего, как сказывает далее жизнеописатель, вникал Феодор в образ жития монашеского, и ревнуя в духовной жизни наилучшим из братий, приводил всех в изумление той решительностью, с какой отсекал от себя страсти и наклонности мирские. Наконец, все более и более разгораясь огнем божественной любви, он припал к ногам игумена, умоляя его и 6ратию не лишать его долее счастья – быть «сопричтену к богоизбранному их ограждению». |
| Император извещал Ливонию, что ему очень прискорбно, что москвитяне напали на ливонский край, но империя, занятая войнами с турками, не в силах защищать христианство на всех пунктах. Император указывал, что они могут просить помощи у государей, у которых владения по соседству с Московиею; они должны предупредить усиление Москвы ради собственной безопасности. В этом положении дел на собрании рассуждали, у кого просить помощи: у поляков, у датчан, у шведов или у всех разом. Среди рассуждения о том, как и куда посылать посольство с просьбою о помощи, приходит известие, что Дерпт уже в руках московских людей. Всё собрание разбежалось; те спешили запираться в крепких местах, те – бежать за границу. 154 Фогты бросали свои города. Бюргеры кидали свои имущества и что успели захватить, с тем бежали куда глаза глядят. Московские воеводы с двух пунктов, из Нарвы и из Дерпта, которому возвратили тотчас древнее русское название (Юрьев), посылали отряды во все стороны, и города были забираемы почти без сопротивления. Так из Везенберга отряды ходили до самого Ревеля, за десять верст от него опустошили страну. Около моря Репниным взяты были города Пайдус (Paddis), Потушин (Poddis), Торчбор (Торлсборг). Вейсенштейн имел странную судьбу: тамошний фогт со страха убежал, за ним навострили лыжи все жители, – город оказался пуст и беззащитен. Пришли в пустой город немецкие кнехты, что вышли из Дерпта, вытащили из погребов бочки с вином и пивом, попили несколько дней и ушли. Московские люди не догадались его занять тогда. Но тут пришёл с отрядом Каспар фон-Ольденбокен, молодой, храбрый дворянин. Он захватил город, и когда московские люди до него добрались, дал им отпор, и город оставался долго невзятым. 155 Зато другие города не так удачно отстояли себя. Ланс был взят Павлом Заболоцким; фогт был из него выпущен. Во всём уезде чёрные люди присягнули государю. Сдались: Оберпален, Пиркель, Кавелехт, Ринген. Эти города были взяты без всяких потерь; фогты их покинули, жители разбежались; московские люди спокойно овладели оставшимися имуществами и большими запасами пива и вина. 156 Колычев взял Говью (Gaujenes) – Ацель и Голбин (Gulbenes–Шbahehбypr). До октября взято было в Ливонии всего двадцать городов с их волостями. Везде чёрные люди, т. е. туземцы – эсты и ливы, охотно присягали государю. Воеводы, овладевши городами, ставили в них гарнизоны. Тогда же строили там православные церкви, чтоб утвердить в стране благочестие, потому что считали её древним достоянием Руси. 157 |
| Отъезд в Литву князя Вольского и Ляцкого повлек за собой аресты в среде бояр, заподозренных в соучастии. Трагичнее всего сложилась судьба удельных князей, братьев покойного государя: Юрия и Андрея. 3 декабря (1533) Василий III закрыл глаза, а через восемь дней после его кончины был схвачен кн. Юрий Дмитровский, приехавший в Москву во время предсмертной болезни государя. Его обвинили в том, что он сманивал к себе на службу кн. Андрея Шуйского. За этим обвинением скрывалось другое: в стремлении к московскому престолу. Одна из летописей так выражает эту мысль, приписывая ее боярскому окружению правительницы: " Если не схватить князя Юрия Ивановича, то великого князя государству крепку быть нельзя, потому что государь молод, а Юрий совершенный человек, и людей приучить умеет; как люди к нему пойдут, то он станет под великим князем подыскивать государства " (т. е. добиваться великого княжения). Летописец этот явно не сочувствует московскому правительству: " Дьявол вложил боярам мысль недобрую, зная, что, если князь Юрий не будет схвачен, то не так совершится воля его (дьявола) в граблениях, продажах и убийствах " . Грабления и убийства рисуются, как неизбежные последствия малолетства государя и правления временщиков. Во всяком случае, народная совесть разделилась в этом конфликте, как разделилась она, если судить по летописям, и при падении князя Андрея. Князь Юрий, арестованный по боярскому слову, был посажен в ту же башню, где кончил свою жизнь несчастный Димитрий, сын Иванов. Через три года он умер в темнице, как пишут, от голода: " страдальческою смертью, гладною нужею " (1536). Несколько месяцев спустя после смерти князя Юрия, решилась судьба и Андрея Старицкого. Младший из братьев Василия, он сохранил с ним лучшие отношения, чем другие. Не обладая политическим честолюбием, он доживал свой век в Старице, окруженный удельным двором, боярами, среди которых, как мы знаем, одно из первых мест занимал Иван Колычев, дядя будущего митрополита. После " сорочин " по покойном брате, он стал выпрашивать у правительницы городов к своему уделу. Ему отказали, одарив, по обычаю — в честь покойного — шубами и конями. Отсюда недовольство и размолвка между большим. Московским, и малым, Старицким, дворами. Шептуны и перебежчики будили обоюдную подозрительность. Вызванный в Москву кн. Андрей примирился с Еленой, дав клятвенную запись не принимать отъездчиков от великого князя " на его лихо " , но и после этого глухое недовольство не прекращалось. |
| Особый цинизм Дроздова в том, что его «заведение» неоднократно издавало книги на государственные грантовые деньги. В том числе совсем недавно на грант Президентского фонда культурных инициатив был издан альманах фестиваля «Капитан Грэй». То есть тут мы видим типичную для российских либералов привычку – кусать руку дающую. За тридцать лет их приучили, что чем больше ты будешь критиковать государство и расшатывать устои народа, его поддерживающего, тем больше вероятность, что получишь жирный кусок от «представителей» этого государства. Но совершенно очевидно, если эта пагубная практика будет продолжена, то никакого противостояния с Западом мы не выдержим, и Россию ждёт незавидное будущее. Именно на это и рассчитывают господа Дроздовы? И ведь, что обидно, и Коржов, и Дроздов во многом задают тон в писательской среде Мурманской области. А что вдвойне обидно, эти господа постоянно прикрываются именами подлинных патриотов, выдающихся мурманских писателей прошлого, выдают себя за популяризаторов их творчества. Вот, например, Виталий Семёнович Маслов, инициатор возрождения ещё во времена Советского Союза Дня славянской письменности и культуры, один из лучших писателей Русского Севера. Дроздов издал собрание его сочинений и считает, что теперь может пожизненно прикрываться этим именем. Да Виталий Семёнович, который как личную боль переживал агрессию Запада против Югославии, на порог бы не пустил этого господина, если бы видел, какие он посты выкладывает теперь! То же самое относится и к безвременно ушедшему поэту Николаю Колычеву. Николай писал стихи, обличающие каинов путь Украины, незадолго перед смертью в 2017 году собирался поехать в Донбасс, однако, на Кольском Севере, к сожалению, эти факты мало кому известны, а такими, как Коржов и Дроздов, намеренно замалчиваются. В последние годы, к сожалению, в Мурманском отделении Союза писателей России сильно поубавилось людей с честно и ярко выраженной патриотической позицией. Один за другим ушли Виктор Тимофеев, Николай Колычев, Михаил Орешета. Мне кажется, пора писателям в областной организации Союза писателей России, наконец, всерьёз обсудить сложившуюся ситуацию, а не закрывать глаза на многие вопиющие факты. |
|
|
