| Если уж искать сходства и параллели, то можно удовлетвориться гораздо более близкими к повести памятниками, в первую очередь литературными изложениями житий. Ведь язычники стараются удержать в своей вере св. Варвару, прибегая к тем же аргументам, что и Авенир; св. Христину, дочь знатных родителей, заключают в башню, и она же вступает в идейный спор; Фаустиниану приданы черты лица Симона волхва (как в случае с Нахором); отец св. Вита старается совлечь сына с пути благочестия с помощью музыки и красавиц; один из любодейных демонов пытается доказывать ев. Юстине на основе Священного писания, что все люди призваны размножаться; св. Алексий, сын знатных и богатых родителей, бежит из дома, избирая путь подвижничества и отвергая богатства и искушения плоти [Кирпичников, 1876, с. 221–223]. Единственную черту специфической близости повести и биографии Будды ученый находит во встрече царевича с больными и стариком. Однако и здесь он отказывается признать приоритет буддийских сказаний: по его суждению, встречи в повести мотивированы убедительнее, чем в буддийских историях; в первой их две, во вторых же – четыре, «а известно, что эпические дублеты есть свойство позднейших редакций и заимствований». Поэтому допускается возможность заимствований буддистами из греческого жития. Впрочем, и здесь не исключен простой параллелизм: мотив болезни и смерти обычен в религиозных сюжетах [Кирпичников, 1876, с. 225]. Другой тип аргументации представлен чисто филологическими возражениями Ш. Нуцубидзе Пеетерсу и другим сторонникам изменения имени Bodhisattva в арабской и грузинской передаче. Грузинский ученый задается вопросом, почему, собственно, переводчики и переписчики обязаны были ошибаться при передаче арабского названия и путать арабские написания? Этому противоречит по крайней мере один (зафиксированный крупным немецким арабистом Ф. Гоммелем в 1888 г.) случай наличия в арабском тексте именно «Иодасафа» [Нуцубидзе, 1956, с. 9–10]. Доводы Кирпичникова развиты в статье Б. И. Кузнецова «Повесть о Варлааме и Иоасафе (К вопросу о происхождении)» (1979). |
| Ряд аргументов Кирпичникова представляют собой только «доводы от здравого смысла». К ним относятся, например, рассуждения об обязательной первичности дублетов по отношению к четверичным элементам повествования. Ничего не говорят против заимствования сюжета из древнеиндийской литературы и различия в степени легкости обращения в иную религию отца героя: это свидетельствует скорее об идейной интерпретации сюжета, а не о новом сюжете (см. гл. 4). Кирпичников вообще требует для доказательства связей повести с древнеиндийской литературой отсутствия, по существу, всяких расхождений между ними, что вряд ли возможно при любом заимствовании (если, конечно, один текст не является переводом другого). Едва ли можно согласиться и с необходимостью заранее определять, что должен герой духовной повести «естественно» делать буквально в каждой ситуации, – подобная установка, доведенная до логического конца, практически снимает вообще все сравнительно-литературоведческие проблемы. Особенно очевидна некорректность подобного подхода, когда речь идет о совершенно уникальных сходствах типа встреч царевичей с болезнью и старостью или о предшествующем этому стремлении царей оградить их от таких встреч (вплоть до специально обставленной прогулки, предусматривающей удаление с дорог всех страждущих). Если такие сходства так же «естественны», как и прочие, то почему мы не обнаруживаем их среди тех параллелей, которые Кирпичников проводит между повестью и жанрово близкими ей агиографическими произведениями? 67 . Впрочем, ученый и сам понимал недостаточность своей аргументации в данном вопросе (недаром он все-таки выделяет эти встречи из всех остальных сюжетных параллелей) ,и обнаруживает лишь сознательное нежелание признать здесь литературную связь, настаивая на «только параллелях». Последнему противоречит попытка – явно несостоятельная (уже по самой элементарной относительной хронологии двух версий) – говорить о заимствованиях буддийской версии из греческой. Убедительность выводов Кузнецова снижается, на наш взгляд, тремя главными факторами. |
| Но как в тот решительный-нерешительный разрыв пять лет назад, так и теперь: проняло её всё же. Ощутила, что разъединение не отменится, разве только перевернётся вся Россия и вся Земля. И из Петербурга в Крым на Пасху: начало моей жизни – моей любви к тебе – тоже было на Пасху. И вот – кончается любовь, не получив и не дав ничего … Сколько раз я уже с тобой прощалась, а все уголки души полны тобою, и вырвать каждый – боль до крика. А теперь дошло до главного нерва, последняя операция. И захотелось понять: почему же любовь моя оказалась бесплодна?… Мечтаю: чтобы ты хоть на одно мгновение, перед самой смертью… Христос с тобой, желаю тебе найти, чего я не сумела тебе дать… Нет, это – того забирает за сердце, кто читает такое не пятнадцатый раз и кто не научился видеть холодной злости её лица. Размягчиться – нельзя, размягчиться – в ничтожество впасть опять. Твоё пасхальное письмо посылаю тебе обратно. Оно жгёт мне руки. Будешь мстить мне – не делай орудьями мести детей. … И в моём состоянии – ты ещё смеешь чего-то требовать от меня??!! Давать мне советы о детях?!! Ты когда-нибудь себя для них переломил? Ты – сам себя их лишил! Так писал он – и так писала она, не предполагая внезапно-ужасного смысла этих слов: что через несколько месяцев сбудется по этим словам – и они потеряют Лёвочку, от менингита. Если уж занятая собой – так собой: упустила его. Отпустила – десятилетнего стать на коне в рост и разбиться. Можно выиграть целую Россию – а женитьбу проиграть. 67 Уже за час ночи, по пустому городу только казаки поезживали, прибрели волынцы к воротам своей учебной команды в Виленском переулке. Кирпичников остановил, повернул строй фронтом, доложил капитану Лашкевичу. Лашкевич сшагнул с тротуара к строю: – Плохо вы действовали, никакой самостоятельности. А на войне понадобится и стрельба, и самодеятельность. Ну всё-таки спасибо. Разводите повзводно в казарму. Взводные повели, да и рота не своя, Кирпичников остался при Лашкевиче. Тот ещё его побранил: что целый день прятался, уклонялся, не так действовал. |
| Всё вялей, вялей ходили. Ложились. Кто лежал теперь, как попадя. Кто, может, спал опять. Да кто может ничего не знает – тот так и свалится. А кому уже отделённый шепнул – много ли заснёшь? Своя-то голова одна и кожа своя одна, ещё не прорубленная, не продырявленная, – кому не жалко? Теперь смекнул Кирпичников, какие две опасности. Первая: вдруг почему-нибудь да не дадут патронов? – вот не дадут и всё, приказ такой. Ещё просто не дадут – так и не выведут, нам ещё легче, совесть чиста, прогоняем день по казарме. А если не дадут потому, что прознали? – тогда что? Придут и голыми руками возьмут, пропали ни за что. Но откуда могли бы прознать? В том и вторая опасность: не ушмыгнул ли кто, хоть и ночью? Протряс дежурного – нет, никто. Взводным, отделённым – проверить своих, все ли на месте. Все. А за патронами с каптенармусом послали надёжных. Не выпускать никого и дальше. И такая тяга – дадут патроны? не дадут? Бродили, лежали, передрёмывали – а Кирпичников волновался. Ждали-ждали-пождали, переглядывались с Марковым, смотрели на ходики стенные – ох, не идут?… Но в 7 часов, по коридору топая – пришли, нагруженные свинцовыми ящичками. Ах, вы, грузила наши, не свинцовые, раззолоченные! С вами-то мы люди, с патронами и солдат – человек! Так-то ещё можно постоять! Разбирали на взводы, на отделения – набивали поясные патронные подсумки. И в карманы шинелей клали, избыток. Теперь на кухню за завтраком, с четырьмя носчиками, пойдёт Орлов, самый верный. Присмотрит. 69 И приснился Козьме Гвоздеву на тюремной койке под утро – сон. Увидел: на большом белом камне сидит в посконном, хорошо выстиранном, свежем – седой дед в лаптях. И онучи, и обора каждая – чиста, бела. По всему – простой деревенский дед. Только больно долги, назад за голову, его седые волосы, и особая светлизна от них, вот уж промыты, волосик от волосика, и развеваются. И – плачет дед. Да так горюче, так сокрушно – старуху ли схоронил? избу ли ему сожгли? всё гнездо перебили? Плачет, Козьму не оглянет, плачет – и слёзы катятся, отдельные видно, по щеке сморщенной или на седой бороде задержась. |
| Они возвращались уже без охраны на крыльях, их грозные сопровождающие куда-то подевались. Их автомобиль теперь несколько раз останавливали мятежники или просто озорники. Но узнавая, что едет Председатель Государственной Думы, – громко приветствовали и пропускали. А один раз они сами остановились, и шофёр снова прикрепил красный флаг впереди. Неудобно было воротиться без этого. 140 А ещё после всех передряг на Невском и на Знаменской площади памятной – остался Кирпичников опять один: опять ни единого знакомого лица – все разбились, перемешались, куда-то подевались. А и вообще толпа редчала, загустило автомобилей, грузовиков, на них солдаты. Кричали тем автомобилям, глазели, махали. Глядел на это всё Тимофей – и не верил: неужели это он один всё управил? Неуж вся эта чертопляска по всему городу с него единого началась? И вот опять он один. Этим вольным можно глазеть и махать, у каждого какой-то дом, и вопозднь все разойдутся. А куда – солдату? Солдату – в казарму, известно. Но куда – мятежному первому унтеру, зачинщику всей заворохи Тимофею Кирпичникову? А что, если в своей казарме как раз его ждут и схватят? Ночью, спящего – и схватят? Лучше б не туда идти. А больше некуда. Взъерошил Тимофей целый Питер – а ни одного друга и заступника во всём Питере у него нет. Вот подкатит к военному суду, и ни у кого не спрячешься. Так ли, сяк ли, раздумывая – а ноги сами его понесли к казармам. По Надеждинской. Тут – волынцев увидел, троих, стоят. К ним. Курят, весёлые. На улице сласть солдату покурить, ведь до се запрещали. Нет, чужие, совсем незнакомые. Говорят – про раззор, про раззар. Ни у кого и не спросишь, не посоветуешься. Постоял с ними, дальше пошёл. На углу Бассейной подумал – делать нечего, повернул к себе. Сбоку так, подходя. Фонтанная. Глушь уже, никто не ходит, где это всё многолюдство осталось? На главных улицах. Ну, никого. И сколько сегодня Кирпичников бесстрашно шёл против солдатских цепей, против стрельбы, насколько утром превозмог всю тягость страха – а вдруг вот тут стало сердце сжимать. |
| И – закричал он всей публике здесь, всем одиночным солдатам и всем вольным, кто с винтовкой, кто без, закричал привычную команду и даже надрывая голос: – На – кра-у-у-ул! И всё – зря. Взяло – может несколько человек, а больше никто не послушал. Так с утра народ распустился. Что ж оставалось? Со своей новой небольшой кучкой примкнул Кирпичников к ихнему строю сзади. Пошли. Но впереди – стреляли, и строй разбежался быстро. За Фурштадтской дальше стояли кексгольмцы развёрнутым фронтом против свободных войск. И свободные все забоялись, никто идти не хотел. Кирпичников-то сделал сегодня больше всех, ему бы и не лезть. Но обида горела, что этак всё пропадёт, один раз остановись – и всё ведь пропало. И вернулся он собирать-убеждать вперемежку солдат и вольных, что всем идти плотной толпой и не стрелять, а руками, шапками махать и уговаривать – нипочём тогда в них стрелять не будут. Кого убедил, а больше – толпа поднапирала, изо всех улиц стекалось, толпы столько напирало и по Кирочной – что двигалась она на эту цепочку как туча. И так – махали бараньими шапками, фуражками, кричали им, уговаривали – и пододвигались. И прапорщики велели стрелять – а кексгольмцы не стали. И как толпа надвинулась – так этих прапорщиков из револьверов тут же и убили. А строй кексгольмцев – рассыпался. И потекла толпа дальше по Литейному, без удержу. А тут, сказали вольные, направо во дворе, за железными дверьми, полуроту завели, с ней подпрапорщик и два пулемёта. Э-эй, грохай по железу! Ат-крывай! Верно вольные сказали: там сидели. За шиворот тех людей вытаскивали, да по шеям костыляли, подпрапорщик всё же унтер, свой брат, не застрелили его. И два пулемёта взяли. А ещё передали вольные, что за церковью стоит засада Семёновского полка, и там будто 8 пулемётов. А ещё передали: тут, в чайной, засада – и ещё 2 пулемёта. И растекались люди кто куда, не управишь: то ли засады брать, то ли тикать от них, то ли просто по улицам болтаться. А Кирпичникова гвоздило: пока ещё не темно, надо на Марсово поле идти и павловцев присоединять. |
| – Эй вы, что топчетесь? Напугались? Присоединяйтесь к нам, за правительство! Не бойтесь, идите скорей! А другой студент взлез по стене Пассажа и снял большой красный флаг, висевший там с праздника. Флаг этот распластали на панели, один принёс из магазина мела – и стали писать по нему: „Доверие Временному правительству!”, – но мел плохо держался, и надпись еле видна, не то что у рабочих, загодя заготовлена, писана кистями. Вынесли флаг перед кучкой – стало к ней ещё добавляться, и несколько солдат. А Кирпичников с Марковым не знали, – идти ли, нет? Своих никого близко нет. И обидно, что правительство хотят скидывать, и обидно, что они прорвали нашу цепь, – а как повидали в их серёдке притомлённых, чёрных, да и бабы, а чистая публика вот вся жмётся, так чего её нам защищать? – это которые по ресторанам ночами лопают да в экипажах разъезжают, – они нам не чета, что они нам? Но тут один раненый офицер крикнул: – Товарищи солдаты и офицеры! Пойдёмте с ними! Военные должны идти, и впереди! И сестра Женя тоже: – Пойдёмте, ребята! Ну, пошли. Солдат сразу десятков несколько подбавилось, тогда и штатских, осмелели. А пошли – стыдно смотреть, солдату невзгодно и брести с ними: не строем никаким, а кучей, где плотней, где реже. Знамя впереди, а сзади ещё одно знамя, тоже „доверие”, едва прочтёшь. Всего в двух кучах – человек по двести, дважды. И прошли сколько-то, мимо Гостиного, до городской думы, до башни. Но рабочие уже порядочно ушли, их сразу не догонишь – говорят, они пошли ко дворцу, где правительство, и мы туда же. А Кирпичников из первых услышал, что сзади, от по-за Елисеевского магазина, доносится новый сильный гул. Глянули – а там валит чёрная толпа ещё и побольше, тысячи и две. И тоже у них красные флаги, и тоже большой двудревковый щит с белыми буквами, а отсюда не прочтёшь. Одни стали говорить: поддержка нам, подождать. Другие наоборот: скорей пошли, вперёд, они против. Кирпичникову ясно, что – против. А ого-ого сколько их. Перетолковались военные: нет, пошли – этих встречать, будем опять цепь делать и отговаривать. А кто полегче, гимназисты, уже сбегали в ту сторону и вернулись: |
| Теоретически проблема была поставлена несколько лет спустя известным археографом и знатоком древнерусской литературы Елпидифором Барсовым . Значение его статьи «О воздействии апокрифов на обряд и иконопись» (1885) вряд ли было достаточно осознано. В ней вполне конкретно поставлен вопрос о границах религиозного сознания, о той сфере христианской культуры, в которой происходит ее соприкосновение с иной духовной традицией (в частности, с гностицизмом), и, главное, о том, как это соприкосновение сказывается на иконописи. Барсов, конечно, мог ошибаться в оценке отдельных иконописных произведений, но необходимое возбуждение научных умов ему вызвать удалось. Вскоре Александр Кирпичников в докладе на VIII Археологическом съезде, используя не только русский, но и западноевропейский материал, сумел показать, что иконописный символизм, вызывая двусмысленные толкования, нередко способствовал появлению апокрифических сказаний. Аберрация зрения закономерно вызывает искажение умозрения. Ересь вовсе не нуждается в преемственности традиции – она может периодически возобновляться как типологически устойчивое пленение ума. Хотя в отношении некоторых икон «Благовещения» Кирпичников резко разошелся во мнениях с Барсовым, его выступление еще более за острило проблему. Но вместо продолжения аргументированного научного ее обсуждения последовала эмоциональная охранительная реакция, по-своему очень показательная. «В защиту» православной иконы выступил В. С. Арсеньев – один из последних русских розенкрейцеров… Он, правда, не мог не признать, что «чрезвычайно редкие» отклонения от предания на Руси имели место еще в доекатерининскую эпоху, а позднее произошло известное «замешательство» под воздействием западных образцов. Но допустить, что иконы могут уводить мысль от православия, Арсеньеву представлялось совершенно невозможным. Свою положительную задачу он видел в изъяснении символических изображений. Ум, проведший немалое время в изучении разного рода масонских сочинений, испытывал несомненную склонность к этой теме. При таком подходе, естественно, богословская перспектива легко терялась, внимание сосредоточивалось на частных деталях. Иконописная форма получала как будто полное оправдание перед испытующим разумом, но вероучительное содержание теряло определенность. Икону «Софии-Премудрости Божией» Арсеньев толкует точно так же, как это будут делать позднее русские софиологи – П. А. Флоренский и С. Н. Булгаков 82 . А существенно раньше, возможно, предполагал сделать Н. И. Надеждин… |
| — Жену кирпичника, Чарли? Да, знаю. — Она давеча пришла сюда, заговорила со мной, когда я вышла из дому, и сказала, что вы ее знаете, мисс. Спросила меня, не я ли прислуживаю молодой леди, — молодая леди это вы, мисс, — и я сказала «да», мисс. — Я думала, она совсем уехала отсюда, Чарли. — Она и правда уезжала, мисс, только вернулась на прежнее место… она и Лиз. А вы знаете другую бедную женщину, мисс, которую зовут Лиз? — Знаю; то есть я ее видела, Чарли, но не знала, что ее зовут Лиз. — Так она и сказала! — подтвердила Чарли. — Они обе вернулись, мисс, а то все бродяжничали — туда-сюда ходили. — Бродяжничали, Чарли? — Да, мисс. — Вот если бы Чарли научилась писать буквы такими же круглыми, какими были ее глаза, когда она смотрела мне в лицо, — чудесные получились бы буквы! — И эта бедная женщина приходила сюда раза три-четыре — все надеялась хоть одним глазком поглядеть на вас, мисс. «Только поглядеть, а больше мне ничего не нужно», говорит; но вы были в отъезде. Вот она и увидела меня. Заметила! как я тут расхаживаю, мисс, — сказала Чарли и вдруг тихонько засмеялась от величайшей радости и гордости, — ну и подумала, — не иначе, как я ваша горничная! — Неужели она в самом деле это подумала, Чарли? — Да, мисс, — ответила Чарли, — что правда, то правда. И Чарли снова рассмеялась в полном восторге, опять сделала круглые глаза и приняла серьезный вид, подобающий моей горничной. Мне никогда не надоедало смотреть на Чарли, на ее детское личико и фигурку, когда она, от всей души наслаждаясь своим высоким постом, стояла передо мной, совсем еще маленькая девочка, но уже такая серьезная, хотя сквозь ее серьезность и прорывалось порой милое ребяческое ликование. — Где же ты с нею встретилась, Чарли? — спросила я. Личико моей маленькой горничной потемнело, когда она ответила: «У аптеки, мисс». Ведь Чарли сама еще носила траур. Я спросила, не больна ли жена кирпичника, но Чарли ответила, что нет. Захворал кто-то другой. Какой-то прохожий, который зашел к ней, а в Сент-Олбенс он приплелся пешком и собирается брести дальше, — сам не знает куда. Чарли сказала, что это какой-то бедный мальчик. И у него нет ни отца, ни матери, никого на свете. |
| [xvii] Жилин А. М . Орнаментация отечественного холодного оружия и защитного вооружения XIII-XVI веков. Вестник ТвГУ. Серия «История». 2011, Выпуск 4. С.39-55 [xviii] Magi-Lougas M . On the relations between the countries around the Baltic as indicated by the background of Viking Age spearhead ornament. Fornvannen (Journal of Swedish Antiquarian Research), 1993, 88: 211-221 [xix] Кирпичников А. Н . Военное дело на Руси в XIII-XV вв. - Л.: Наука, 1966. - 104с [xx] Кирпичников А. Н . Военное дело на Руси в XIII-XV вв. - Л.: Наука, 1966. - 104с, рис.1 [xxi] Жилин А. М . Орнаментация отечественного холодного оружия и защитного вооружения XIII-XVI веков. Вестник ТвГУ. Серия «История». 2011, Выпуск 4. С.39-55 [xxii] Корзухина Г. Ф . Из истории древнерусского оружия XI века//Советская археология. - 1950. - Т. 13. - С. 63 - 94, рис.7 [xxiii] Макарова Т. И. Черневое дело древней Руси/ред. Б. А. Рыбаков. - М.: Наука, 1986. - 156с, (рис. 12, 1 ) [xxiv] Жилин А. М . Орнаментация отечественного холодного оружия и защитного вооружения XIII-XVI веков. Вестник ТвГУ. Серия «История». 2011, Выпуск 4. С.39-55 [xxv] [xxvi] Макарова Т. И . Черневое дело древней Руси/ред. Б. А. Рыбаков. - М.: Наука, 1986. - 156с. [xxvii] Воронин Н. Н . Покров на Нерли (новые данные раскопок 1954-1955 гг.)//Советская археология. - 1958, С.70-95, рис. 16-18 [xxviii] Чернов А.Д . Слово о полку Игореве/Под редакцией Андрея Чернова; стиховая запись, перевод, комментированный прозаический перевод и статьи А. Ю. Чернова; реконструкция древнерусского текста и примечания д. ф. н. А. В. Дыбо; статья д. ф. н. А. Г. Боброва; Ил. С. К. Русакова. - М-СПб.: Летний сад, 2012, с. 82 [xxix] Котерелл А . Мифология: античная, кельтская, северная. Энциклопедический справочник. Русская версия, 1997, Минск: «Белфаксиздатгрупп», с. 250 [xxx] Макарова Т. И. Черневое дело древней Руси/ред. Б. А. Рыбаков. - М.: Наука, 1986, рис. 25; 27; 28, 214 [xxxi] Макарова Т. И . Черневое дело древней Руси/ред. Б. А. Рыбаков. - М.: Наука, 1986, с.19 |
|
|
