| 27 мая 2010г. 14:11 Большое спасибо редакции для решения опубликовать этот ценный труд. Он - типичная диссертация с тяжелым подстрочным аппаратом и безкрайной полемикой, но верно показывает, что человек, который занимается ересью, наконец начинает изпитывать ее влияние и в известном смысле сам становится еретиком. Это неизбежно в психологическом плане. Сергей Демаков 28 мая 2010г. 12:06 Уважаемые господа! Ваше Высокопреподобие, отец Павел, Позвольте вступиться за Климента Александрийского и его сторонников, названных Вами «еретиками» и сказать нечто в их защиту. Климент Александрийский, по словам архим. Киприана (Керна), «один из самых просвещенных писателей христианства, а до своего ученика Оригена и самый просвещенный. И не только потому, что его творения пестрят ссылками на языческих философов, греческих поэтов и эллинистические мифы (это можно найти и у других писателей), а потому, что самое отношение Климента к науке, к просвещению, к тому, что он не побоялся назвать «гносисом», было исключительно культурным и свидетельствует о большой утонченности ума. … Он взял на себя очень смелую задачу, — и это свидетельствует о большой широте и глубине его ума, — реабилитировать гнозис и оправдать ведение перед лицом благочестия и веры. Ко времени Климента слово «гносис» стало почти что бранным, особенно в устах пугливых «ортодоксастов» и мрачных любителей обличения. (Стром. I, 9). В него вкладывали только отрицательное содержание, т.е. гнозис, ведение считали принадлежностью только гностицизма, как известного еретического направления в христианской мысли. … Пред Климентом была среда, в достаточной мере испуганная философией и гносисом, те, кого он называл «ортодоксастами», т.е. те, которые хотели быть православное самого правоверия. Для пугливых и равнодушных к разумному богопознанию, для тех, у кого благочестие исключает боговедение, философия представлялась как некое исчадие Диавола». Не узнаете ли Вы, батюшка Павел, простите, кого-то в словах архимандрита Киприана? |
| Именно против этого предрассудка направлена критика архимандрита Киприана (Керна) в книге «Православное пастырское служение». В ней он резко выступает против всяких проявлений обскурантизма, который, по его мнению, глубоко чужд Православию: «Нет большей неправды и клеветы, возводимых на православную духовность, как отождествление ее с мракобесием и гносимахией, — пишет он. — Обскурантские вкусы некоторых духовных лиц ни в коем случае не должны быть распространяемы на самое Православие. Они тут ни при чем» Христианство является религией воплощенного Логоса (этот греческий термин означает как «слово», так и «разум»), с пришествием Христа «воссия мирови свет разума» открылся доступ к истинному «гнозису». Потому и служитель Логоса должен быть «гностиком» (в том смысле, в каком этот термин употреблялся Отцами Церкви), а не гносимахом или обскурантом: …Надо прежде всего… решительно отказаться от одного вреднейшего и закоренелого предрассудка, что пастырю интеллектуальная подготовка не нужна, а даже и вредна, так как она якобы мешает смирению, молитвенности и духовности. Это одно из опаснейших заблуждений… Современная действительность требует подготовки пастырей с наивозможно более широким умственным кругозором… На возражение же о том, что умственная или внешняя подготовка может повредить или даже разрушить духовное богатство священника, следует ответить, что цена такой духовности, которая может якобы пострадать от прикосновения к ней культуры и науки, весьма невелика Современному пастырю необходимо, по мнению отца Киприана, не только основательное богословское образование, но и обширные знания во многих областях «внешней» науки: он должен разбираться и в литературе, и в поэзии, и в философии, и в искусстве, и даже в естественных науках. В качестве примера отец Киприан ссылается на великих Отцов Церкви, которые, с юности чувствуя призвание к служению Церкви, не пожалели многих лет для приобретения «светского», языческого образования, чтобы затем принести приобретенную ученость на алтарь Божий: |
| С самого начала мать Евдокия уважала пылкость матери Марии, ее энергию и силу, ее художественные дарования. Но они были двумя совершенно разными натурами: тем труднее было сгладить их принципиальные расхождения. Причем, в этой «церковной богеме» (определение матери Евдокии) вопрос о старшинстве не только не был разрешен, но даже никогда не ставился: так или иначе, не было игуменьи, которая могла бы «авторитетно» разрешать проблемы. А ни одна из них не могла по–настоящему примириться с другой. «Я боялась матери Марии, я ее раздражала», — вспоминала мать Евдокия позже. Прибытие в 1936 году архимандрита Киприана (Керна) (1899–1960) из Югославии и его назначение на Лурмель в качестве постоянного священника Покровского храма не только не разрешило, а скорее усложнило все эти проблемы. Митрополит Евлогий выписал его с надеждой, что этот «строгий инок», который по приглашению матери Марии поселился в ее общежитии, своим примером и назиданием внушит матери Марии «правильное понимание монашеского пути». Но от о. Киприана, с его уставным благочестием, бескомпромиссным подходом и трудным характером, меньше всего можно было ожидать того, что он настолько вникнет в самую сущность такой обители, что сумеет преобразить ее изнутри, а не просто откажется от всего уже созданного. «Наш новый священник очень славный человек, — писал молодой Юра Скобцов в одном письме 1936 года. — Он очень умный, но он слишком строг». Естественно, что он считал себя вправе вести мать Евдокию по пути к традиционному монашеству. Зато труднее было оправдать бестактность, с которой он неоднократно (и, наконец, беспрестанно) бросал вызов матери Марии и подвергал сомнению самые основы ее деятельности. Безусловно, не вся вина лежала на одном о. Киприане. В целом ряде случаев мать Мария сознательно стремилась ему перечить, как бы проявляя таким образом свою независимость от него и от традиции, которую он представлял. Он пробыл на Лурмеле около трех лет. Но это были годы взаимного непонимания, горького (хотя позже молчаливого) конфликта. |
| Современники отмечали особую утонченность облика и манер отца Киприана, его «красоту и изящество», его «прекрасные глаза» и руки с длинными пальцами. «Высокого роста, худой, немного сутулый, до щепетильности аккуратный, с глубоко сидящими серыми глазами, он производил впечатление на всех, кто его встречал. Особенно красивы были его руки», — вспоминал знавший Киприана в Париже известный русский писатель Борис Зайцев. А вот описание, данное протопресвитером Александром Шмеманом: «Высокий, незабываемо красивый в архимандричьей мантии и клобуке, воплощение чего-то непередаваемо прекрасного и подлинного в Православии: строгости и красоты, сдержанности, полета, одухотворенности всего облика, всех линий, всех движений». Внешний облик точно соответствовал внутреннему миру отца Киприана: «Мистик, одиночка, облик аристократический, некое безошибочное благородство вкусов», по словам того же Бориса Зайцева. Одиночество, инаковость, отделенность от людей и от окружающего мира тонкой завесой молчания и внутренней тишины — вот что было наиболее характерной чертой Киприана (Керна), по отзыву современного его биографа. «Надо уметь любить одиночество, — говорил отец Киприан. — В нем лучше всего подходишь к Богу, с Которым и надо прожить всю жизнь». И еще: «С годами осознаешь, что в основе всего должно быть духовное направление всего. То есть чтобы все в жизни было направлено к Богу и Церкви. И радостное, и неприятное, и важное, и повседневное — все должно быть построено на церковном, церковным камертоном проверяемо, церковностью проникнуто». …В начале февраля 1960 года он заболел воспалением легких и через несколько дней, 11 февраля, отошел в мир иной. Отпевали его в кламарской церкви. Там же, в Кламаре, отца Киприана и похоронили, согласно его завещанию. Литературное наследие архимандрита Киприана разнообразно и многогранно. Большинство его трудов к настоящему времени уже издано в России. Это, прежде всего, фундаментальное исследование «Антропология святителя Григория Паламы», за которое отец Киприан был удостоен ученой степени доктора церковных наук, — первая в русской богословской науке монография, посвященная великому византийскому подвижнику и богослову XIV века. |
| Н.К.Гаврюшин С журнальной фотографии, опубликованной вскоре после кончины о. Киприана, смотрит на «людей грядущих» грустное, изможденное, трагическое лицо. Все словесные портреты сходятся в том, что радости бытия, «веселия сердца» он почти не знал. «Жилось ему на свете тяжело» (В.Вейдле). «В жизни он был настроен почти всегда горестно» (Б.Зайцев). «Многие не понимали, что перед ними был человек смертельно раненый – не каким-то одним обстоятельством – личной трагедией, несчастьем, – а самой жизнью. Ему было трудно жить, как другим бывает трудно всходить по лестнице» ( А.Шмеман ) 1 . Константин Эдуардович Керн принадлежал ко второму поколению русских богословов в эмиграции. Он родился в Туле 11 мая 1899 г., в 1922 г. окончил юридический, а в 1925 богословский факультет Белградского университета 2 . К этому времени на религиозно-философском горизонте не только светили такие звезды как о. с.Н.Булгаков, Б.П.Вышеславцев , В. В.Зеньковский , И.А.Ильин , Л.П.Карсавин, о. П.А.Флоренский, с.Л.Франк , но уже успели заявить о себе и более молодые – о. Г.В.Флоровский (р. 1893), еп. Кассиан (Безобразов ; р. 1892). Атмосферой «русского религиозного ренессанса» с ее утонченным эстетством о. Киприан не мог не быть затронут, ибо он в ней вырос, и хотя, по свидетельству А.Шмемана , в последние годы жизни он отрекался от всей этой «интеллигентщины» и поносил ее, «тональностью этой, особым строем сознания – отмечен он остался навсегда». В религиозно чуткой душе благоговейное отношение к старшему поколению неизбежно предшествует мировоззренческой самостоятельности, и потому надо ясно понять и почувствовать, что Вл. Соловьев и А.Блок были для Константина Керна «отцами», что любовь к К.Н.Леонтьеву и Д.С.Мережковскому совпала с вызреванием его собственных жизненных идеалов, а усомниться в церковной чуткости и богословской прозорливости о. П.А.Флоренского было для него равнозначно измене любимому человеку... Монашеский постриг Константин Керн принял в 1927 году. Трудно судить, насколько сознательным, внутренне подготовленным, духовно выверенным был этот шаг, не сыграли ли здесь решающую роль мотивы эстетические, пример того же К.Н.Леонтьева . Близко знавшие о. Киприана касаются этого вопроса весьма деликатно, но вполне определенно. |
| Собственно антропологии св. Григория Паламы в книге Керна посвящено только три заключительных главы (VI-VIII), так как в пятой предложен краткий очерк всего богословского учения св. отца. Нельзя не заметить, что по мере приближения к центральной теме работы цитаты из Паламы ощутимо редеют и вытесняются попутными реминисценциями. Так, в шестой главе, посвященной природе человека, мы находим антропологическую схему Б.П.Вышеславцева , похвальный отзыв о прозрениях символистов конца XIX – начала XX вв., изложение медиевистской концепции Хейзинги. Концептуальный же итог весьма скромен: как и другое византийские мыслители, Палама склонен к символическому видению человека, что, впрочем, было характерно и для неоплатоников – не случайно главе предпослан эпиграф из Плотина... Существенно более содержательна и, можно сказать, дерзновенна глава VII-я – «Образ и подобие Божие». Она – о философии творчества, богословском оправдании христианской культуры. Здесь исповедально выплакала себя добровольно подавленная художественная натура о. Киприана. Лейтмотивы им обозначены, не без видимого вызова противникам, цитатами из опального архимандрита Феодора (Бухарева) и Н.А.Бердяева . На инвективы В. В.Розанова , М.М.Тареева и др. он отвечает – молчаливо признавая их справедливость – выдержками из св. Григория и преп. Максима. Православие, подлинное православие, это паламизм, а паламизм – это «радостный космизм», «светлая аскетика», «прославление плоти», «послушание творчества». Изложение о. Киприана в этой главе приобретает совершенно экстатический характер. Но порой даже кажется, что он излагает не Паламу, а кого-то из мыслителей Возрождения вроде Джаноццо Манетти, ибо его герой «дерзает восхвалять человека так, как, может быть, мало кто из отцов Церкви». Во всяком случае, остается известное сомнение: настолько ли центральны для Паламы темы «философии творчества» и «прославления плоти», как это представляет о. Киприан, усилиями которого осуществилось метаисторическое единение фессалоникийского святителя с Н.А.Бердяевым ... |
| «Одним из результатов его пребывания на Святой Земле, — пишет митр. Иларион (Алфеев), — была монография об архимандрите Антонине (Капустине), основателе Миссии и выдающемся учёном XIX века» . Однако, как показала работа над дневниками и воспоминаниями, монография об о. Антонине в Иерусалиме не писалась и изначально даже не планировалась: в дневниках о её подготовке и вообще об особом интересе к о. Антонину (Капустину) не говорится ничего. При этом о. Киприан интересовался документами архива РДМ. Так, он пишет почти за полгода до своего отъезда: «Ознакамливаясь более основательно с нашим Миссийским архивом, я взял к себе 3 папки дел, относящихся к взаимоотношениям Миссии с Греческой Патриархией тут и со всеми, увы, столь многочисленными и частыми тут с ними столкновениями. Они все прекрасно классифицированы и разобраны трудами И. И. Спасского. Конечно, я не собираюсь сейчас настоящим что-либо из архива извлекать для более систематической разработки, но кто знает, что будет с Миссией и с архивами, со мной, а есть многое и назидательное, и ценное, и, м. б., ещё в будущем годное. Посему кое-что запишу в эту тетрадь, терпящую столько от моего любопытства…» (21/4.V.1930). К написанию книги о своём знаменитом предшественнике о. Киприан приступил уже после возвращения в Югославию, основываясь на выписках, сделанных в архиве РДМ. Книга была издана в Белграде в 1934 году и является первой — и одной из немногих — монографий, посвящённых о. Антонину (Капустину) . Два года пребывания о. Киприана в Иерусалиме пришлись на краткий, но очень интересный период в истории Святой Земли — период Британского мандата (1917–1948). До этого Палестина была частью Османской империи и находилась, соответственно, под властью мусульман. После 1948 года часть страны оказалась в составе государства Израиль, а часть — вновь под мусульманским правлением (Королевство Иордания, затем Палестинская Автономия). Британское правление было недолгим периодом, когда через века после Византии и крестоносцев власть здесь опять принадлежала христианам. |
| Две главы воспоминаний митрополита Вениамина (Федченкова) посвящены белому движению (он был главой военного духовенства армии генерала П.Н. Врангеля и его близким другом). Для нашего исследования наиболее ценными являются страницы мемуаров, посвященные жизни в эмиграции, которые занимают около трети всего текста. В отличие от мемуаров митрополита Евлогия, в книге митрополита Вениамина главное место принадлежит не строгому перечню сухих фактов, – в ней преобладают философские раздумья, размышления на отвлеченные темы, наблюдения за жизнью собственного сердца. В конечном итоге это приводит к тому, что основной темой мемуаров становится поиск смысла рассеяния Русского Православия по всему миру. Вступая в полемику с другими актуальными представлениями о миссии и значении русского Православия в эмиграции, митрополит Вениамин не дает собственного определенного ответа на этот вопрос. В разделе «За границей. Ближний Восток» владыка описывает свое посещение Константинополя, Болгарии и Сербии. Автор приводит подробности своего участия осенью 1921 г. в Первом Всезарубежном Церковном Соборе. В этом же разделе он дает сравнительную характеристику двух главнейших русских зарубежных церковных иерархов – митрополита Евлогия (Георгиевского) и митрополита Антония (Храповицкого) , и это сравнение делается очевидно не в пользу последнего. В заключительном разделе под названием «Европа» владыка рассказывает о своем пребывании в Германии, Австрии, Венгрии, Франции, Англии, Чехословакии, Италии, Испании и других европейских странах. Эти зарисовки не содержат рассказа о жизни русских православных эмигрантов, они всецело посвящены характеристикам других народов. В 2002 г. издательство Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета опубликовало воспоминания известного русского богослова архимандрита Киприана (Керна) . 587 К сожалению, в книге (в том числе и во 2-м издании) отсутствуют предисловие, комментарии, сведения о публикаторах и другой научно-справочный аппарат. Поэтому не ясно, какой текст лег в основу публикации. Отличительной особенностью опубликованных воспоминаний является то, что они посвящены двум выдающимся иерархам Русской Православной Церкви за границей – митрополиту Антонию (Храповицкому) и епископу Гавриилу (Чепуру). 588 |
| Это связано с тем, что в то время еще не существовало как такового чинопоследования Таинства, не было устоявшихся молитв и речей, отсутствовали какие-либо церковные записи. В это время Таинство совершалось в более упрощенной формации, а именно: в основе всего были такие понятия, как единая община, слова Господа, авторитет апостолов и некая исключительность христиан в целом, как некоей новой религиозной формации. По словам архимандрита Киприана (Керна), который описывает этот период, ситуация была следующая: «Ни о каких записях молитв не могло быть и речи. Сами молитвы, имевшие своим образцом молитвы, произнесенные Спасителем во время Вечери, не были отступлением от привычных благодарений евреев» . Второй характерной особенностью процесса развития Таинства Евхаристии в данный период как раз и является вопрос совмещения старого и нового. С одной стороны, христиане продолжали придерживаться традиции посещения храма и синагог. Однако ни в храме Иерусалима, ни в синагогах не совершалось то, о чем заповедовал Своим ученикам Господь Иисус Христос – не совершалось Таинство Причащения хлеба и вина – Плоти и Крови Спасителя. Именно поэтому, одновременно с посещением храма и синагог, христиане апостольского периода вводят в обычай собираться в домах для «преломления хлеба». На таких собраниях собственно и зарождалось формирование чина Таинства Евхаристии. Основой проведения апостольской Евхаристии была Тайная Вечеря, которую Господь провел со Своими учениками. А. Л. Дворкин поясняет этот момент: «В Первоцеркви Евхаристия совершалась «по домам», т. е. в собрании общины, а не в Храме, куда христиане ходили для общих молитв. Для совершения Евхаристии был выделен особый день – «первый день» недели, в который, по свидетельству апостолов, воскрес Христос» . Учитывая то обстоятельство, что Господь совершал Тайную Вечерю по образцу еврейской Пасхи, следственно и первые христиане включали в свои собрания элементы еврейской вечери. Еще одна особенность проведения Таинства Евхаристии в апостольский период – это языческое прошлое многих христиан. |
| Посредствующая роль аскетики здесь неизбежна, и легко предположить, что аскетическое смиренное делание и есть защитный покров для «приставника благодати». Впрочем, во взглядах о. Вениамина эта установка вообще приобретает универсальный характер, ведь «без смирения нет спасения». Следовательно, все в христианстве должно либо основываться на смирении, либо приводить к нему. Существование пастырства обусловлено как необходимостью приведения паствы ко смирению, так и по мере обретения последнего пасомыми только возрастающей в них от этого объективной потребностью в пастыре. Кроме того, пастырство необходимо с точки зрения домостроительной: всех нельзя механически сделать святыми, однако можно избрать некоторых, пусть и несовершенных также, и уже их поставить посредниками и проводниками благодати для всех. Как первых (через сознание своего недостоинства), так и вторых (через принятие благодати от подобострастных себе) это должно привести ко смирению. Наконец, и кризис Западной церкви выводится в лекциях из оскудения смиренного устроения в христианах, подобно тому как он выводился некогда Хомяковым из недостатка любви. Отсутствие смирения делает послушание пастырям невыносимым и приводит к протесту, заблуждение же протестующих (т. е. протестантов) состоит в том, что следствие они приняли за причины и вместо восстановления истинно христианской жизни на началах смирения отвергли институт пастырства вообще. Впрочем, вслед за любовью о смирении, как главном христианском достоинстве русского народа, говорил много и митр. Антоний (по воспоминаниям, кажется, архим. Киприана (Керна) , владыка в старости вообще считал, что все нравственное богословие следовало бы свести к изучению Добротолюбия ). Со своей стороны о. Вениамин также указывал на тесную связь смирения и любви 19 . Что же тогда заставляло его критиковать митр. Антония именно за «недостаток положительного содержания» в определениях науки? Чтобы ответить, следует вникнуть в соотношение и внутреннюю связь двух таких близких в христианстве и все же нетождественных понятий, как нравственность и аскетика. |
|
|
