| Все эти этапы и аспекты мессианизма отражены в Псалтири. Первая и вторая фазы запечатлелись в псалмах, связанных с уроками св. истории (см. §14). Третья — соответствует группе псалмов, именуемых царскими . Они пелись, как показал С. Мовинкель, в дни интронизации монарха или в дни царских торжеств. Эти псалмы (2, 44, 71, 109 и др.) имеют двойной смысл. Диодор Тарсийский назвал это свойство их «феорией» (созерцанием). С одной стороны, они прославляют того или иного помазанника и вообще Давидов дом; с другой — их слова относятся, в конечном счете, к истинному Помазаннику, Мессии. Так, в Пс 44 исторической основой является бракосочетание царя. Образ его напоминает о славе Давида и Соломона. Но уже в ветхозаветных таргумах (арамейских переводах-толкованиях) это славословие монарху понималось в мессианском смысле. Сын Давидов олицетворял грядущего Царя, Которого будут славить народы «во веки и веки» (44,17). То же самое следует сказать о Пс 71, где более ясно за образом царя проступают черты обетованного Мессии. Под Его покровом «процветет праведник»; Он будет Владыкой народов, которые «поклонятся Ему» (ст. 11). Он «избавит нищего, вопиющего и угнетенного, у которого нет помощника» (ст. 12). Этот псалом можно отнести к четвертой фазе мессианизма: Будет имя Его (благословенно) вовек; доколе пребывает солнце, будет передаваться имя Его; И БЛАГОСЛОВЯТСЯ В НЕМ (ВСЕ ПЛЕМЕНА ЗЕМНЫЕ), ВСЕ НАРОДЫ УБЛАЖАТ ЕГО. (71,17) О вечности царства Давидова говорится в Пс 131. Пятая фаза — Помазанник Божий должен пройти через горнило страданий; об этом говорят многие псалмы, начиная с 17, который принадлежит самому Давиду. В нем царь представлен в окружении врагов, которые теснят его, и только Бог дарует ему спасение. С особенной силой звучит эта тема в Пс 21. Он начинается скорбным воплем гонимого избранника: «Боже мой! Боже мой! Для чего Ты оставил Меня?» Словами Пс 21 молился Господь на кресте. Конец молитвы говорит о торжестве Страдальца, когда Вспомнят и обратятся к Господу все концы земли, |
| Вы ученые? Я тоже. Вы проповедники? Я тоже […] Похвалюсь и б ольшим […] Я умею читать Священное писание. Вы не умеете. Я умею молиться. Вы не умеете […] И если среди вас найдется хоть один, кто правильно поймет вступление или главу из Аристотеля, то я дам себя высечь. Я не прихватываю тут лишку, потому что во всём вашем искусстве воспитан и научен от юности, знаю очень хорошо, каково оно вглубь и вширь» (Sendbrief vom Dolmetschen). Это тон Павла Тарсийского, не желающего никому уступить в близости к божественному откровению: «Если кто смеет хвалиться чем-либо, то смею и я. Они евреи? И я. Израильтяне? И я. Семя Авраамово? И я тоже. Христовы служители? В безумии говорю: я больше […] Знаю человека во Христе, который […] был восхищен в рай и слышал неизреченные слова, которых человеку нельзя пересказать» (2 Кор 11; 12). Таково же первородство ренессансного поэта–философа. Он не нуждается в посреднике между собой и истиной. В том суть так называемого сепаратизма, с каким Данте объявляет автономию философии, которая только тогда придет в согласие с теологией, когда как теология (в старом смысле сл ова о Боге, включая в теологию Священное писание), прямо подчинится авторитету первой истины. В таком сепаратизме звучит дальний отголосок гераклитовского «мудрость от всего отдельна». Она от всего отдельна настолько, что к ней ни от чего не ближе чем от ближайшего; она настолько безусловно другое всему, что только в ней человек может впервые узнать себя. Свободный размах, однажды достигнутый ренессансным словом, уже не уходил с тех пор из европейской философии. Она перестала быть комментарием к авторитету. Тем она подставила себя опасности, растущее ощущение которой заставляет ностальгически завидовать средневековому благочестию. 20. Русская мысль. Переходя от Средневековья и Ренессанса к теперешней современности русской мысли, мы ставим вопрос о нашем историческом местопребывании. Только хронологически и географически ясно, где мы: в техническую эпоху, на Восточноевропейской равнине. |
| И здесь нельзя было успокоиться на мысли о том, что важен не результат, но процесс. Пусть, мол, полное совершенство недостижимо, но совершенствование — вот смысл и нравственное удовлетворение для жизни. На этом также нельзя успокоиться, как и на стремлении достигнуть святости. " Кто из вас, заботясь, может прибавить себе росту хотя на один локоть " ? — спрашивал Христос (Мф. 6:27). И воистину: как не в наших силах заставить расти все живое больше известного предела, так не имеем мы ни рецепта для ускорения духовного роста, ни масштаба для его измерения. Мы знаем, что для духовного роста также необходима духовная пища: уклонение от зла, упражнение в добре, пост, молитва. Но как все это переходит в жизнь души, отражается в ней и увеличивает эту жизнь, мы не знаем. Суд людей о святости человека настолько не авторитетен, что и подчеркивать этого не надо. " Кто из людей знает, что в человеке? " — спрашивает апостол (1 Кор. 2:11). И ответ ясен: " никто " , а потому понятен и завет апостольский: " Не судите никак прежде времени, пока не придет Господь, Который и осветит скрытое во мраке и обнаружит сердечные намерения " (1 Кор. 4:5). Евангельские мытари и блудницы были ближе ко Христу и Его Царству, чем славимые от людей книжники и фарисеи, эти выкрашенные гробы, полные всякой нечистоты. Не более надежен и суд самого человека о себе, хотя человек и больше " знает " себя самого. Притча о мытаре и фарисее наглядно говорит о том, что вполне ясно для христианского сознания. Самодовольство и духовная самоуверенность говорят не о святости и совершенстве человека, но о его гордости или просто недалекости, т. е. уже, во всяком случае, о духовной ограниченности. Если бывают минуты высокого подъема самочувствия у таких великих христиан, как апостол Павел, когда он говорит о своей жизни как " о подвиге добром " (2 Тим. 4:7), то это лишь мгновения внутреннего озарения жизни, которые даже у такого неутомимого работника на Божией ниве, как Павел Тарсийский, выступают точно случайно на фоне сознания вечного разлада, постоянной борьбы, личной беспомощности, что никем не было так ярко изображено, как ап. |
| И здесь нельзя было успокоиться на мысли о том, что важен не результат, но процесс. Пусть, мол, полное совершенство недостижимо, но совершенствование – вот смысл и нравственное удовлетворение для жизни. На этом также нельзя успокоиться, как и на стремлении достигнуть святости. «Кто из вас, заботясь, может прибавить себе росту хотя на один локоть?» – спрашивал Христос ( Мф. 6:27 ). И воистину: как не в наших силах заставить расти все живое больше известного предела, так не имеем мы ни рецепта для ускорения духовного роста, ни масштаба для его измерения. Мы знаем, что для духовного роста также необходима духовная пища: уклонение от зла, упражнение в добре, пост, молитва . Но как все это переходит в жизнь души, отражается в ней и увеличивает эту жизнь, мы не знаем. Суд людей о святости человека настолько не авторитетен, что и подчеркивать этого не надо. «Кто из людей знает, что в человеке?» – спрашивает апостол ( 1Кор. 2:11 ). И ответ ясен: «никто», а потому понятен и завет апостольский: «Не судите никак прежде времени, пока не придет Господь, Который и осветит скрытое во мраке и обнаружит сердечные намерения» ( 1Кор. 4:5 ). Евангельские мытари и блудницы были ближе ко Христу и Его Царству, чем славимые от людей книжники и фарисеи, эти выкрашенные гробы, полные всякой нечистоты. Не более надежен и суд самого человека о себе, хотя человек и больше «знает» себя самого. Притча о мытаре и фарисее наглядно говорит о том, что вполне ясно для христианского сознания. Самодовольство и духовная самоуверенность говорят не о святости и совершенстве человека, но о его гордости или просто недалекости, т. е. уже, во всяком случае, о духовной ограниченности. Если бывают минуты высокого подъема самочувствия у таких великих христиан, как апостол Павел, когда он говорит о своей жизни как «о подвиге добром» ( 2Тим. 4:7 ), то это лишь мгновения внутреннего озарения жизни, которые даже у такого неутомимого работника на Божией ниве, как Павел Тарсийский, выступают точно случайно на фоне сознания вечного разлада, постоянной борьбы, личной беспомощности, что никем не было так ярко изображено, как ап. |
| Мечников утешает человека, что он будет жить долго-долго, да и не заметит, как умрет. Действительно, такие счастливые исключения бывают среди людей, но глубоко прав Толстой, лично переживший весь ужас призрака смерти, когда решительно отбрасывает эти утешения Мечникова. По Толстому, весь ужас призрака смерти – не в том, что она придет скоро, на несколько лет раньше или позже, и не в болезненности умирания, ужас этого призрака в самом факте смертности живущего, в этом глубоком обрыве жизни, в этом жесточайшем насилии над человеческой душой. Страшно сознание, что я умру, но не менее страшен призрак смерти любимого. Мне обещают долгую жизнь, но неужели для того, чтобы быть свидетелем смерти других, любимых, чтобы видеть, как их дорогой лик покрывается темными пятнами смерти и земля стучит в доску гроба. Ни перед чем человеческая сила, человеческая наука, самое гениальное творчество настолько не жалки и не беспомощны, как перед лицом смерти. Здесь все слова и дела человека кажутся ненужными, бесцельными, а слова Мечникова – до непонятного пустыми и убогими. Но разве христиане не умирают, разве их тела нетленны? Не страдал ли сам Христос до кровавого пота в Гефсимании, не плакал ли он по скончавшемуся Лазарю? Все это верно. Христианское отношение к смерти самое серьезное. Смерть для христианина – это и самый страшный враг, «последний враг» 258 , то есть такой, без победы над которым не может быть речи об оправдании жизни. Пока смерть царит на земле, все мы подвержены рабству вследствие страха смерти. Христианство ставит проблему смерти так остро, так трагически серьезно, как никакая другая религия, никакое философское учение. Вся судьба христианства решается тем, победима ли смерть. Если Христос не воскрес, говорит апостол Павел, то – суета вера наша 259 , все – суета и томление духа 260 , и если мы в этой только жизни надеемся на Христа, то мы несчастнее всех человеков 261 . Или смерть и вечный мрак ада, или воскресение и свет вечности. И все христианство утверждается на факте Воскресения Христова. И вместо безутешного уныния и шума погребальщиков раздается радостная победная песнь: поглощена смерть победою 262 Смерть! где твое жало? ад! где твоя победа? 263 – так говорит от лица всех христиан Павел Тарсийский. |
| Отсюда и те святые, которых день погибели и суда застанет в телах, восхищены будут на облаках в сретение Христу вместе с другими святыми, воскресшими из мертвых, не вкусят смерти и всегда будут с Господом, поправ тяжкий закон смерти. Поэтому апостол и говорит: не все мы умрем, но все изменимся; ибо и воскрешение из мертвых и живые, восхищенные на облаках, перейдут в нетление и от смертности изменятся в бессмертие, – изменятся не во время какое-либо, ни даже в краткое протяжение времени, но в атом, точку времени, в мгновение, в какое веко глазное может моргнуть при последней трубе. И воскресение мертвых совершиться так быстро, что живые, которых последнее время застанет в их телах, не успеют предварить мертвых, восстающих из гробов. Очевидно, подтверждая это, апостол Павел говорит: вдруг, во мгновение ока, при последней трубе; ибо вострубит, и мертвые воскреснут нетленными, а мы изменимся. Ибо тленному сему надлежит облечься в нетление, и смертному сему облечься в бессмертие ( 1Кор. 15:52–53 ), чтобы могло оно жить вечно в том и другом случае – в муках, или в царствии небесном». Диодор, епископ Тарсийский, опустив это отделение, в дальнейшем объяснении сделал краткое замечание на слова: и мертвые воскреснут нетленными, а мы изменимся. «Если, говорит он, мертвые восстанут нетленными и, без сомнения, и они будут изменившимися к лучшему: то зачем нужно было говорить – и мы изменимся? Не хотел ли он этим дать разуметь, что нетление обще всем, а изменение только праведным, так как они наследуют не только нетление и бессмертие, но и славу?». Апполинарий, хотя и другими словами, сказал то же, что и Феодор, именно, что некоторые не умрут и от настоящей восхищены будут в будущую жизнь, чтобы по изменении и прославлении тел навсегда быть со Христом, что, веруем, и теперь совершается с Енохом и Илиею. Дидим не стопами, а словами переходя на сторону мнения Оригена , идет противоположным путем. О словах: говорю вам тайну: все мы умрем, но не все изменимся, он рассуждал так. «Если бы воскресение не нуждалось в толковании, и не имело никакой темноты для разумения, то Павел после того многого, что он сказал о воскресении, никогда бы не прибавил: говорю вам тайну: хотя все уснем, т.е. |
| Поэтому ты и видишь Его ныне на осленке, однако, [именно] как человека: ибо Он вырос и воспитан, проливал слезы и преклонял колена по закону нашего естества. Воплотившийся Бог Слово не отрекся непреложных страстей нашей природы: иначе Он ранее отрекся бы ее самой (человеческой природы). Не спит на корабле Бог Слово: не дремлет и не спит хранящий Израиля ( Пс. 120: 4 ); но спит плоть наша, в которую облачилось Божие Слово. He алчет и не утруждается от пути Божественная природа, как говорит Исаия: Бог вечный, Бог, устроивший концы земли, не взалчет и не утрудится ( Ис. 40: 28 по LXX). Итак, каким образом Он алчет? Плотью нашей. Как страдает? Плотью нашей. Как проливает слезы? Плотью нашей. Как умерщвлен? Плотью, но ожил духом. Как колеблет землю? Божеством Отца. Как попирает ад? Божеством не нашим. Как Он говорит: Я и Отец – одно ( Ин. 10: 30 )? Вышним, предвечным рождением. Как: Отец Мой более Меня ( Ин. 14: 28 )? Земным рождением от Девы. Как: Видевший Меня видел Отца ( Ин. 14: 9 )? В несозданной природе Слова. Как: Я ничего не могу творить Сам от Себя ( Ин. 5: 30 )? Что же? Разве Слово бессильно у Отца? Избегай арианского безумия! 8 Что значит изречение: прославь Меня Ты, Отче ( Ин. 17: 5 )? Тело Слова. Кто говорит: Я в Отце и Отец во Мне ( Ин. 14: 10 )? Тот, Кто в теле есть Слово. Кто это: прежде нежели был Авраам, Я есмь ( Ин. 8: 58 )? Тот, Кто во плоти есть Слово Божие. Что значит: Господь сказал Мне: Ты Сын Мой; Я ныне родил Тебя ( Пс. 2: 7 )? Воплощение Слова во времени: ибо не был одним [лицом] Рожденный прежде денницы от Отца и другим [лицом] Воплотившийся от Матери в Вифлееме. Хотя Павел Самосатский пренебрегает этим 9 , но Павел Тарсийский 10 убеждает в сем. Когда апостол Павел [в отношении Христа] обозначает образ Божий во образе раба, [он] взывает: Сей, будучи сияние славы ( Евр. 1: 3 ); а когда обозначает различие соединенной в Слове плоти, то говорит: Бог воскресил Господа ( 1Кор. 6: 14 ) для того, чтобы, показав различие обоих образов в теле, поразить и Манеса мечтателя 11 и Павла (Самосатского) человекопочитателя 12 . |
| Разделы портала «Азбука веры» Тест: Апостол Павел Святой апостол Павел имел при рождении имя Савл (ивр. «выпрошенный, вымоленный»). Родился он в киликийском городе Тарс (ныне город Тарсус на юге центральной части Турции), о чем сам апостол неоднократно и сообщает (например, Деян.21:39 ). Происходил апостол из колена Вениаминова, о чем дважды говорится в Священном Писании ( Рим.11:1 , Фил.3:5 ), а поскольку к тому же колену принадлежал библейский царь Саул, то Павел-Савл, вероятно, был назван в честь этого правителя. От отца Савлу перешло римское гражданство, что говорит о высоком статусе семьи, поскольку в то время лишь немногие обитатели провинций Римской империи обладали статусом римского гражданина. Знаем мы и имена его родственниц - Зинаида и Филонила Тарсийские, святые мученицы. Учителем Савла был фарисей Гамалиил, упомянутый в Новом Завете христианский святой, но также обладающий авторитетом в иудаизме. Как воинствующий фарисей, молодой Савл участвовал в преследовании последователей учения Иисуса Христа, заточая их в тюрьмы. В Священном Писании Савл-Павел впервые упоминается в сцене избиения камнями первомученика Стефана, причем, будучи несовершеннолетним, Савл не принимал непосредственного участия в казни, но лишь сторожил одежды. Однажды Савл выпросил у первосвященника письма в Дамаск к синагогам, чтобы там арестовывать последователей учения Иисуса Христа. Но на пути в Дамаск он неожиданным образом услышал голос «Савл! Савл! Что ты гонишь меня?». Упав на землю, будущий апостол воскликнул: «Кто Ты, Господи?». Господь же сказал: «Я Иисус, Которого ты гонишь. Трудно тебе идти против рожна». Савл в трепете и ужасе сказал: «Господи! Что повелишь мне делать?» И Господь сказал ему: «Встань и иди в город; и сказано будет тебе, что тебе надобно делать». Люди же, шедшие с ним, стояли в оцепенении, слыша голос, а никого не видя. И повели его за руки, и привели в Дамаск ( Деян.9:1-8 ). Еврейское имя «Савл» употребляется в Книге Деяний Святых Апостолов последний раз в рассказе об обращении в христианство апостолом проконсула Сергия Павла. |
| Речь идет о событиях иудейской истории времен царя Ахаза, слова Исаии не мессианские, Эммануил не Мессия. Эммануил действительно Мессия, но пророк ошибся, т.к. родился он не во дни царя Ахаза, а значительно позднее. То и другое мнение не годится. Пророчество Исаии действительно мессианское с присутствием момента пророческой перспективы. Спасение Иудеи при царе Ахазе и рождение Мессии видятся пророком вместе, хотя на самом деле раздвинуты во времени. Толкователи предлагают такое понимание слов пророка ( Ис. 7:14 ): коль скоро из дома Давидова родится от Девы Мессия, и это непременно произойдет, значит, дом сей и род царский сохранится, а потому и при Ахазе Иудея не погибнет. Избавление Иудеи и рождение Мессии связаны не хронологически, а причинно. В пророческой же перспективе они сливаются. Пророчества с двойным объектом Пророчества с двойным объектом даются в одном образе, означающем сразу два события. В Ветхом Завете много пророчеств с двойным объектом. Первый объект – конкретное событие в истории Израиля, о котором говорит или которое возвещает пророк. Второй объект – мессианское событие, прообразом которого было то событие израильской истории. При этом первый объект пророчества относится ко второму: как меньшее к большему, как посредственное к совершенному, как изображение к изображаемому лицу. Диодор Тарсийский дал название «теория» пророческому лицезрению одновременно двух различных, но при этом взаимно дополнительных реальностей. В качестве примера пророчества с двойным объектом можно привести 44й псалом: Излилось из сердца моего слово благое; я говорю: песнь моя о Царе; язык мой – трость скорописца. Ты прекраснее сынов человеческих; благодать излилась из уст Твоих; посему благословил Тебя Бог навеки. Препояшь Себя по бедру мечом Твоим, Сильный, славою Твоею и красотою Твоею... В непосредственном первом значении этот псалом является приветствием царя Соломона в день бракосочетания его. Далее с 10-го стиха говорится о невесте царя: Дочери царей между почетными у Тебя; |
| Это более очевидно в толковании на 71 Псалом, который Тарсийский епископ полностью относит к Соломону, невзирая на его очевидный мессианский характер. Рассматривая начало псалма: …Сойдет, как дождь на руно и, как капля, падающая на землю. Воссияет во дни его правда и обильный мир, пока не отнимется луна. И будет обладать от моря до моря и от рек до краев вселенной… (6, 7, 8), — он пишет: «Это он пророчествовал о Соломоне… Реками он называет Месопотамию, а концами Вселенной (т.е. Палестины) называет пределы Палестины. Исторически ( στορικς) это относится к Соломону. Если же кто посредством семени относит это ко Христу, считая пророчество более широким, что сходит Господь Вселенной (6), Господь Христос, то ничто не мешает познавать исторически и созерцательно ( θεωρηματικς). Ибо большая часть загадок в Божественных Писаниях указывает на Господа Христа, даже если говорится (в соответствии с этим мнением) о других исторических личностях, особенно о семени Давида или Авраама» . Экзегет показывает, что слова пророчества относятся непосредственно к Соломону, как референту слов пророка. Основание для этого, по всей видимости, толкователь видит в 9—16 стихах, поскольку в них речь идет о покорении враждебных народов и об уважении к Соломону иностранных царей . Однако в тексте псалма есть слова и выражения, которые не соответствуют личности Соломона: И будет Он обладать от моря до моря и от рек до краев вселенной; И поклонятся ему все цари земли, все народы послужат ему; Будет имя его благословенно во веки прежде солнца пребывает имя его, и благословятся в нем все племена земные, все народы ублажат его; И наполнятся славою его вся земля (8, 17, 18, 19). С точки зрения Диодора, по отношению к Соломону это гипербола. По отношению ко Христу — это явный признак типологии, поскольку «большая часть загадок (т.е. подобных гипербол) в Божественных Писаниях указывают на Господа Христа», хотя в собственном смысле речь идет о событиях и лицах Ветхого Завета . Поэтому он предлагает понимать эти места и исторически, и созерцательно, не боясь уклониться в аллегорию. |
|
|
